Kitabı oku: «Все дьяволы здесь»
Louise Penny
ALL THE DEVILS ARE HERE
Copyright © 2020 by Three Pines Creations, Inc.
All rights reserved
Перевод с английского Григория Крылова
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Ильи Кучмы
Иллюстрация на обложке Екатерины Бороздиной
© Г. А. Крылов, перевод, 2021
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021
Издательство АЗБУКА®
* * *
Посвящается Хоуп Деллон,
прекрасному редактору
и еще более прекрасному другу.
Доброта существует
Глава первая
– Ад пуст, Арман, – сказал Стивен Горовиц.
– Ты это уже говорил. И что, все дьяволы здесь? – спросил Арман Гамаш.
– Ну, может, не прямо здесь, – сказал Стивен, раскинув руки.
Под «прямо здесь» подразумевался сад Музея Родена в Париже, где Арман и его крестный отец наслаждались несколькими спокойными минутами. Из-за стен до них доносился гул дорожного движения, шум и суета большого города.
Но «прямо здесь» царил покой. Глубокий покой, который приходит не только с тишиной, но еще и с дружескими отношениями.
С ощущением безопасности. В этом саду. В обществе друг друга.
Арман передал своему крестному tartelette au citron1 и мимоходом огляделся по сторонам. Был теплый и приятный сентябрьский день. От деревьев, статуй, людей тянулись тени. Удлинялись к вечеру. Вытягивались.
Свет побеждал.
Детишки носились вокруг, смеялись и бегали по длинной лужайке перед дворцом. Молодые родители наблюдали за ними с деревянных скамей, ставших серыми от времени. Когда-нибудь поседеют и сами молодые родители. Но сейчас они расслабленно сидели на скамьях, радуясь тому, что у них есть дети, и особенно – тому, что в этом безопасном месте они могут на несколько минут отдохнуть от детей.
Трудно было себе представить менее вероятное место для появления дьяволов.
Но с другой стороны, подумал Арман Гамаш, где еще можно найти тьму, если не рядом со светом? Разве уничтожение сада не станет величайшим торжеством для зла?
Это случилось бы уже не в первый раз.
– Ты помнишь… – начал Стивен, и Арман повернулся к старику, точно зная, что тот собирается сказать, – как ты решил сделать предложение Рейн-Мари? – Стивен похлопал по скамейке, на которой они сидели. – Здесь, перед этим?
Арман посмотрел туда, куда указывала рука Стивена, и улыбнулся.
То была старая история. Стивен вспоминал ее при каждом удобном случае и, конечно, всякий раз, когда крестный и крестник совершали сюда паломничество.
Это было их любимое место в Париже.
Сад на территории Музея Родена.
Разве можно было найти место лучше этого, чтобы сделать предложение Рейн-Мари? Он купил кольцо. Отрепетировал слова. Шесть месяцев откладывал деньги на это путешествие из своей жалкой зарплаты скромного агента Квебекской полиции.
Он хотел привести женщину, которую любил больше всего на свете, в место, которое любил больше всего на свете. Чтобы попросить ее прожить с ним всю жизнь.
Его бюджета не хватило бы на отель, поэтому им пришлось бы остановиться в хостеле. Но он знал, что Рейн-Мари не будет возражать.
Они были влюблены и находились в Париже. А вскоре их ждала помолвка.
И тут Стивен в очередной раз пришел на помощь, предложив молодой паре свою великолепную квартиру в Седьмом округе Парижа.
Арман не в первый раз останавливался там.
Он практически вырос в этом роскошном здании эпохи османизации2 с окнами от пола до потолка, выходящими на отель «Лютеция». В этой огромной квартире были паркетные полы, мраморные камины и высокие-высокие потолки, отчего все комнаты казались светлыми и просторными.
Эта квартира с ее закутками и закоулками была настоящим раем для любознательного ребенка. Арман ни минуты не сомневался в том, что гардероб с ложными ящиками сделали специально для того, чтобы туда мог спрятаться маленький мальчик. Там были и другие сокровища, с которыми можно было играть, когда Стивен не смотрел.
И мебель, весьма подходящая для того, чтобы запрыгивать на нее.
Пока она не ломалась.
Стивен коллекционировал предметы искусства, и каждый день он выбирал какую-нибудь картину и рассказывал крестнику об этом художнике. О Сезанне. О Риопеле и Лемьё. О Кеножуак Ашевак.
С одним исключением.
Это была крохотная акварелька, висевшая на уровне глаз девятилетнего ребенка. Стивен никогда не говорил о ней, главным образом потому, что тут, мол, и говорить не о чем, – так он однажды сказал Арману. Акварель эта, в отличие от других картин, не принадлежала к числу шедевров. Но в ней было что-то необыкновенное.
После дня блужданий по великому городу они возвращались домой в изнеможении, и, пока Стивен готовил в тесной кухне chocolat chaud3, юный Арман рассматривал картины.
И каждый раз Стивен неизбежно находил мальчика перед маленькой акварелью – Арман всматривался в пространство, заключенное в рамку, словно в окно. Разглядывал тихую деревеньку в долине.
«Эта поделка ничего не стоит», – как-то раз сказал ему Стивен.
Стоила она чего-то или нет, акварель была фаворитом юного Армана. Эта картинка влекла его при каждом посещении крестного. Он сердцем чувствовал: то, что приносит такое умиротворение, стоит многого.
Арман подозревал, что его крестный придерживается того же мнения. Иначе он бы никогда не повесил ее среди всех других шедевров, находящихся здесь.
Стивен впервые привез девятилетнего Армана в Париж всего несколько месяцев спустя после того, как его родители погибли в автокатастрофе. Они вместе гуляли по городу. Гуляли молча, чтобы маленький мальчик мог предаваться своим мыслям.
Со временем Арман начал поднимать голову и замечать то, что находилось вокруг. Широкие бульвары, мосты. Собор Парижской Богоматери, Эйфелеву башню, Сену. Кафе с вынесенными на улицу столиками, за которыми сидели парижане, попивая кофе, пиво или вино.
На каждом перекрестке Стивен брал его за руку. Держал крепко. Пока они безопасно не переходили на другую сторону.
И постепенно юный Арман понял, что он в безопасности и всегда будет в безопасности рядом с этим человеком. И что он перейдет на другую сторону.
И медленно, очень медленно он стал возвращаться к жизни.
Здесь. В Париже.
Однажды утром его крестный сказал:
«Сегодня, garçon4, мы идем в мое самое любимое место во всем Париже. А потом полакомимся мороженым в отеле „Лютеция“».
Они прогулялись по бульвару Распай и свернули налево на улицу Варенн с ее магазинами и ресторанами. Арман задерживался у витрин, разглядывал пирожные и печенья, pains aux raisins5.
У одной из таких витрин они остановились, и Стивен купил им по tartelette au citron и вручил бумажный пакетик Арману.
Наконец они пришли к воротам в стене. Заплатив за вход, вошли внутрь.
Арман, чьи мысли были только о вкуснятине в пакете, едва замечал окружающее, воспринимая его как некий долг, который необходимо выполнить перед вознаграждением.
Он открыл пакетик и заглянул внутрь.
Стивен положил руку на плечо мальчика и сказал:
«Терпение. Терпение. С терпением приходит возможность выбора, а с нею приходит сила».
Эти слова не имели никакого смысла для голодного девятилетнего мальчика, кроме того, что несли запрет немедленно приступить к поеданию сластей.
Арман неохотно закрыл пакет и огляделся вокруг.
«Ну, что ты думаешь?» – спросил Стивен, увидев, как широко раскрылись глаза крестника.
Он понимал, что происходит в голове ребенка. По правде говоря, понять было не так уж и трудно.
Кто бы мог подумать, что подобное место вообще существует, пусть даже втиснутое, практически спрятанное за высокими стенами в центре большого города? Это был целый мир, сам по себе. Волшебный сад.
Если бы Арман был один, он бы прошел мимо, занятый мыслями о несъеденном пирожном, и так бы никогда и не узнал тайны этого мира. Никогда бы не увидел красивого дворца с высокими окнами и широкой террасой.
Отнюдь не пресыщенный, он уже привык к великолепным зданиям Парижа, которым не было числа. Но здесь его восхитил сад.
Ухоженные газоны, деревья в форме конусов. Фонтаны.
Но в отличие от Люксембургского сада, рассчитанного на то, чтобы производить впечатление, этот сад казался чуть ли не сокровенным.
А потом, здесь были статуи. Они стояли там и тут среди зелени. Словно в терпеливом ожидании. Ожидании прихода Армана и Стивена.
Время от времени из внешнего мира до них доносились вой полицейских сирен, автомобильные гудки, крики.
Но для Армана они только усиливали ощущение безграничной умиротворенности, которое он обрел, почувствовал в этом саду. Той умиротворенности, в которой он жил, пока не раздался тот осторожный стук в дверь.
Они медленно двинулись по саду, и Стивен впервые не вел мальчика, а следовал за ним. Арман останавливался перед каждой из роденовских статуй.
Но он продолжал оглядываться через плечо. На кучку людей неподалеку от выхода из сада.
В конце концов мальчик повел Стивена назад и остановился, ошеломленный, возле одной скульптуры.
«„Граждане Кале“, – сказал Стивен приглушенным голосом. – Во время Столетней войны английский король Эдуард осадил французский порт Кале».
Он посмотрел на Армана, проверяя, слушает ли его мальчик. Но понять что-либо по виду Армана было трудно.
«Граждане города оказались в критическом положении. Блокада англичан не позволяла завезти в город съестные припасы. Французский король Филипп мог бы вступить в переговоры, чтобы освободить город. Но он ничего не сделал. Оставил подданных умирать от голода. И они стали умирать. Мужчины, женщины, дети».
Арман повернулся и уставился на Стивена. Возможно, мальчик не очень понимал, что такое война. Но смерть он знал.
«Король так поступил? Он мог сделать что-нибудь, но оставил их умирать?»
«Так поступили оба короля. Да. Чтобы одержать победу. Таковы уж войны. – Стивен заметил смятение и огорчение в темно-карих глазах мальчика. – Ты хочешь, чтобы я рассказывал дальше?»
«Oui, s’il vous plaît»6. Арман снова повернулся к скульптуре и этим людям, застывшим во времени.
«Когда казалось, что полной катастрофы не избежать, король Эдуард сделал нечто совершенно неожиданное. Он решил проявить милость к гражданам Кале. Но за это потребовал кое-что. Он пощадит город, если сдадутся шесть самых известных его граждан. Он не сказал напрямик, но все поняли, что этих шестерых ожидает казнь. В качестве меры предупреждения любому, кто будет ему сопротивляться. Они должны были умереть, чтобы остались в живых остальные».
Стивен увидел, как вздрогнули плечи Армана.
«Самый известный гражданин, Эсташ де Сен-Пьер, вызвался первым. Вот он. – Стивен показал на одну из статуй, изображавшую тощего мрачного человека. – К нему присоединились пятеро других. Им было приказано раздеться до нижнего белья, надеть петлю на шею и принести ключи от города и замка к большим воротам. Так они и сделали. Граждане Кале».
Арман поднял голову и заглянул в глаза Эсташа. В отличие от всех других скульптур, виденных им в Париже, в этой он не увидел никакого величия. Здесь не было ангелов, готовых вознести этих людей в рай. Эта жертва не была бесстрашной. Они не шли на великолепное мученичество твердым шагом и с высоко поднятой головой.
Мальчик увидел совсем другое. Боль. Отчаяние. Покорность.
Гражданам этого приморского города было страшно.
Но они все равно сделали то, что сделали.
У Армана задрожала нижняя губа и сморщился подбородок, и Стивен подумал, что он зашел далеко, слишком далеко, рассказывая маленькому мальчику эту историю.
Он прикоснулся к плечу крестника, и Арман развернулся и зарылся лицом в свитер Стивена, обхватил его руками, не обнимая крестного, а прижимаясь к нему. Так можно прижиматься к колонне, чтобы тебя не унес ветер.
«Они спаслись, Арман, – поспешил сказать Стивен, опустившись на колени и обняв плачущего мальчика. – Их не казнили. Король пощадил их».
Арману потребовалось несколько секунд, чтобы осознать услышанное. Наконец он отстранился от крестного, отер лицо рукавом и посмотрел на Стивена:
«Правда?»
«Oui».
«Правда-правда?» – глотая слезы, переспросил Арман прерывающимся голосом.
«Правда-правда, garçon. Они все остались живы».
Мальчик задумался, уставившись на свои кеды, потом заглянул в ясные голубые глаза Стивена:
«А вы бы?..»
Понимая, о чем спрашивает мальчик, Стивен чуть было не сказал: «Да, конечно», но вовремя спохватился. Этот мальчик заслуживал правды.
«Отдал бы я свою жизнь? Ради тех, кого я люблю, – да». Он сжал худенькие плечи мальчика и улыбнулся.
«А ради чужих людей?»
Стивен, который понемногу начал узнавать своего крестника, понял, что тот не удовлетворится простым ответом. В этом ребенке было какое-то спокойное упорство.
«Я надеюсь, что сделал бы то же самое. Но если честно, то я не знаю».
Арман кивнул, потом повернулся к скульптурной группе и распрямил плечи.
«Это было жестоко. – Он обращался к гражданам Кале. – То, что сделал король. Дал им понять, что они обречены на смерть».
Его крестный кивнул:
«Но, пощадив их, он проявил сострадание. Жизнь бывает жестокой, ты сам это знаешь. Но она может быть и доброй. Полной чудес. Ты должен помнить об этом. Тебе самому предстоит сделать выбор. По какому пути ты хочешь пойти? По тому, где несправедливость? Или по тому, где случаются чудесные события? Оба пути существуют, оба реальны. Это необходимо принимать. Но что для тебя важнее? – Стивен постучал по груди мальчика. – Ужасное или чудесное? Доброта или жестокость? Твоя жизнь зависит от твоего выбора».
«И от терпения?» – спросил Арман, и тут Стивен увидел то, чего не замечал раньше. Намек на озорство.
Но все-таки мальчик прислушался к нему. Все впитал. И Стивен Горовиц понял, что ему нужно быть внимательным и осторожным.
Перед скульптурой «Граждан» не было скамейки. И Стивен повел Армана к своему самому любимому творению Родена.
Они раскрыли бумажный пакет и принялись есть свои tartelettes au citron перед роденовскими «Вратами ада». Стивен говорил об этой выдающейся работе, стряхивая сахарную пудру со свитера Армана.
– Я все еще не могу поверить, – сказал Стивен пятьдесят лет спустя, когда они сидели перед той же скульптурой и поедали свои tartelettes au citron, – что ты решил сделать предложение Рейн-Мари перед «Вратами ада». Впрочем, эта идея родилась в том же самом мозгу, который счел хорошей идеей преподнести ее матери вантуз как подарок хозяйке в день знакомства.
– Ты и это помнишь.
Конечно, он помнил. Стивен Горовиц ничего не забывал.
– Слава богу, что ты посоветовался со мной, перед тем как делать ей предложение, garçon.
Арман улыбнулся. Вообще-то, в тот весенний день тридцать пять лет назад он явился в офис Стивена в Монреале вовсе не за советом. Он пришел туда просто сообщить крестному, что решил сделать предложение своей подружке.
Услышав это известие, Стивен вышел из-за стола, притянул к себе молодого человека и крепко обнял. После чего коротко кивнул и отвернулся. Вытащив из кармана платок, он несколько мгновений смотрел в окно. На гору Мон-Руаяль, самое высокое место в городе. На безоблачное небо.
Потом он повернулся и посмотрел на человека, которого знал с самого его рождения.
Тот обогнал его в росте. Стал крепким. Чисто выбритое лицо, волнистые темные волосы, темно-карие глаза, серьезные и добрые. И с тем же намеком на озорство.
Арман изучал в Кембридже английский язык, но по возвращении в Квебек, вместо того чтобы податься в адвокаты или в бизнес, как советовал ему крестный, молодой человек поступил в академию Квебекской полиции.
Он сделал свой выбор.
И еще он нашел чудо. Оно явилось ему в лице младшего библиотекаря Национальной библиотеки и архива в Монреале. Библиотекаря по имени Рейн-Мари Клутье.
Стивен пригласил крестника на ланч в «Риц», чтобы отпраздновать это.
«Где ты собираешься делать ей предложение?» – спросил Стивен.
«Догадайтесь».
«В Париже».
«Oui. Она никогда там не была».
Арман и его крестный каждый год посещали Париж. Исследовали город, открывая для себя новые места. А день заканчивали мороженым в отеле «Лютеция», расположенном напротив дома, в котором у Стивена была квартира. Официанты всегда суетились вокруг мальчика, даже когда он стал взрослым мужчиной.
Приемная бабушка Армана, Зора, воспитавшая мальчика, не одобряла его походы в отель, но Арман только годы спустя понял почему.
«Это будет нашей маленькой тайной», – говорил ему Стивен.
Стивена бабушка тоже не одобряла. Хотя и в этом случае Арман узнал причину лишь по прошествии многих лет. Как узнал и то, что crème glacée7 в «Лютеции» – самая скромная из тайн его крестного.
За бокалом шампанского в ресторане «Риц» в Монреале Арман рассказал Стивену о том, как он собирается делать предложение.
Когда он закончил, крестный уставился на него.
«Господи, garçon, – сказал Стивен. – „Врата ада“? Милостивый боже, и тебе доверили пистолет?»
Стивену тогда было под шестьдесят, мужчина в расцвете сил. Магнаты от бизнеса вокруг него были приструнены. Арман подозревал, что даже мебель побаивалась Стивена Горовица, когда он входил в комнату.
Дело было не только в силе его личности и огромном богатстве, которым он занимался, приобретая и владея, но и в его готовности использовать свои возможности и деньги, чтобы уничтожать тех, в ком он видел мошенников.
Иногда у него уходили на это годы, но в конечном счете он их сокрушал. Силой. И терпением. Стивен Горовиц обладал и тем и другим.
Он был искренне добр и открыто безжалостен. И когда он обращал свои пронзительные голубые глаза на жертву, ту пробирала дрожь.
Но не Армана.
Не потому, что он никогда не оказывался под прицелом, а потому, что он знал: Стивен никогда не причинит ему вреда. Арман и сам боялся причинить ему вред. Разочаровать его.
Он поспорил со Стивеном. Объяснил, что любит Рейн-Мари и любит тихий сад в центре Парижа.
«Где найти лучшее место для того, чтобы сделать предложение?»
«Не знаю, – ответил Стивен, буравя его ясными голубыми глазами. – В метро? В катакомбах? В морге? Да бога ради, garçon, где угодно, только не перед „Вратами ада“».
И после короткой паузы Арман рассмеялся. Он понял, на что намекает Стивен.
Сам он не думал о той скамье как о скамье перед «Вратами ада». Он думал о ней как о месте, где он обрел толику свободы от безысходной скорби. Возможность умиротворения. Где он нашел счастье с лимонной помадкой на подбородке и сахарной пудрой на свитере.
Вместе с крестным он нашел для себя святилище рядом с «Вратами ада».
«Я скажу тебе, где ты должен это сделать», – пообещал Стивен. И сказал.
То было тридцать пять лет назад.
У Армана и Рейн-Мари было теперь двое взрослых детей. Даниель и Анни. И три внука. А в Париж их привело ожидаемое вскоре появление у Анни второго ребенка.
Арману исполнилось столько же лет, сколько было Стивену, когда у них состоялся разговор о том, где лучше делать предложение. Арман, более шести футов ростом и крепкого телосложения, уже почти полностью поседел, его лицо избороздили морщины – следы прожитых лет и груза нелегких выборов, которые ему приходилось делать.
Глубокий шрам на виске говорил о том, какую плату требует его работа. Плату за право быть старшим офицером Квебекской полиции.
Но были и другие морщины. Более глубокие. Они начинались в уголках глаз и краев рта. Морщины смеха.
Они тоже говорили о тех выборах, которые делал Арман. И о грузе, который ложился на его плечи после каждого сделанного выбора.
Стивену стукнуло уже девяносто три, и хотя он становился все слабее, но все еще был грозен. Он по-прежнему каждый день приходил на работу и наводил ужас на тех, кому требовался страх если не перед Господом, то по крайней мере перед этим человеком.
Его конкуренты по бизнесу ничуть не удивились бы, узнав, что любимая скульптура Стивена Горовица – роденовские «Врата ада», включающие в себя знаменитого «Мыслителя», а под ним – души, падающие в бездну.
И снова крестный и крестник сидели бок о бок на скамье и ели пирожные под лучами солнца.
– Слава богу, что я убедил тебя сделать предложение в Люксембургском саду, – сказал Стивен.
Арман хотел было поправить его. На самом деле это произошло не в Люксембургском саду, а в другом.
Но он не сказал ни слова, только взглянул на своего крестного.
Не начал ли Стивен сдавать? Это было бы естественно в девяносто три года, но для Армана – немыслимо. Он протянул руку и стряхнул сахарную пудру с жилетки Стивена.
– Как поживает Даниель? – спросил Стивен, отводя руку Армана.
– Прекрасно. Теперь, когда девочки пошли в школу, Розлин вернулась на работу в дизайнерскую фирму.
– Даниель доволен своей работой здесь, в парижском банке? Он планирует остаться?
– Oui. Он даже получил повышение.
– Да, я знаю.
– Откуда ты знаешь?
– У меня деловые отношения с этим банком. Кажется, Даниель сейчас работает в отделе венчурного капитала.
– Да. Это ты?..
– Я ли посодействовал его повышению? Нет. Но мы с ним контактируем довольно часто, когда я в Париже. Мы разговариваем. Он хороший человек.
– Да, я знаю.
Арману показалось занятным, что Стивен почувствовал потребность сказать ему об этом. Словно он сам не знает собственного сына.
Но следующее, что сказал ему Стивен, было уже не столь занятным.
– Поговори с Даниелем. Помирись с ним.
Эти слова потрясли Армана, и он повернулся к Стивену:
– Я что-то не понял.
– Тебе нужно помириться с Даниелем.
– Но мы помирились. И уже давно. У нас отличные отношения.
Проницательные голубые глаза впились в Армана.
– Ты в этом уверен?
– Что ты знаешь, Стивен?
– Я знаю, так же как и ты знаешь, что старые раны глубоки. Они могут загноиться. Но ты видишь это в других, а в своем сыне не замечаешь.
Арман почувствовал прилив гнева, но понял, откуда это пришло. Боль. А под ней – страх. Он залечил раны со своим старшим ребенком. Давно. Он был в этом уверен. Разве нет?
– О чем ты говоришь?
– Как ты думаешь, почему Даниель приехал в Париж?
– По той же причине, по которой сюда приехали Анни и Жан Ги. Они получили заманчивые предложения.
– И с тех пор между вами все хорошо?
– Случались кое-какие шероховатости, но – да, все хорошо.
– Я рад.
Однако Стивен не выглядел ни довольным, ни убежденным. Прежде чем Арман продолжил расспросы, Стивен сказал:
– Это твой сын. А что насчет твоей дочери и Жана Ги? Они хорошо устроились в Париже?
– Да. Есть кое-какие переходные трудности. Анни в декретном отпуске в своей адвокатской фирме, а Жан Ги приспосабливается к работе в частном секторе. Им пришлось попотеть.
– И неудивительно. Поскольку он больше не твой заместитель в полиции, он не может арестовывать людей, – сказал с улыбкой Стивен, хорошо знавший Жана Ги. – Это, должно быть, нелегко.
– Он действительно чуть было не арестовал коллегу, которая попыталась влезть перед ним в очередь за ланчем. Но он быстро учится. Ничего страшного не случилось. Хорошо, что он назвался Стивеном Горовицем.
Стивен рассмеялся.
Сказать, что переход старшего инспектора Бовуара из Квебекской полиции в многонациональную инженерную компанию в Париже требовал приспособления, было бы огромным преуменьшением.
А приспособление без пистолета было тем более затруднительным.
– То, что под боком находились Даниель и Розлин, здорово ему помогло.
Говоря это, Арман внимательно смотрел на крестного, стараясь понять, какую реакцию вызывают его слова.
Как один из старших офицеров Квебекской полиции и босс Жана Ги на протяжении многих лет, Гамаш умел читать по лицам.
Скорее исследователь, чем охотник, Арман Гамаш проникал в мысли людей, но главным образом в их чувства. Потому что там лежало объяснение их поступков.
Благородных действий. А также действий крайне жестоких.
Но как ни пытался Арман прочесть что-либо на лице крестного, ему это не удалось.
Какое-то время он думал, что находится в привилегированном положении и как никто другой понимает этого удивительного человека. Но с годами ему начало казаться, что все совсем наоборот. Возможно, он был слишком близок со Стивеном. Возможно, другие видели Стивена яснее, полнее, чем мог увидеть он.
Он все еще видел того человека, который взял его за руку и подарил чувство безопасности.
Другие, вроде бабушки Зоры, видели что-то другое.
– Как дела у Анни? – спросил Стивен. – Они готовы к этому ребенку?
– Готовы в той мере, в какой это возможно, я думаю.
– Это было важное решение.
– Oui. – Не имело смысла отрицать это. – Она должна родить со дня на день. Ты увидишь их сегодня за ужином. Я заказал для всех нас столик в «Жювениль». В восемь часов.
– Превосходно. – Стивен расстегнул молнию на внутреннем кармане, достал тоненький ежедневник и показал Арману приписку к немногим пунктам его планов на этот день. – Я так и предполагал.
На листочке уже было написано: «Семья» и «Жювениль».
– Мы с Рейн-Мари заскочим за тобой.
– Non, non. Я тут договорился кое с кем посидеть за рюмкой. Потом приеду прямо туда.
Взгляд Стивена был прикован к «Мыслителю».
– О чем ты думаешь? – спросил Арман.
– О том, что я не боюсь смерти. Я только немного боюсь попасть в ад.
– Почему ты так говоришь? – спросил потрясенный Арман.
– Это естественный страх девяностотрехлетнего старика, пересматривающего свою жизнь.
– И что ты там увидел?
– Слишком много мороженого.
– Невероятно. – Арман немного помолчал, прежде чем заговорить. – Я вижу хорошего человека. Отважного человека. Мир стал лучше, потому что в нем есть ты.
Стивен улыбнулся:
– Очень мило с твоей стороны, но всего про меня ты не знаешь.
– Ты хочешь мне что-то сообщить?
– Non, не хочу. – Он схватил Армана за запястье и пристально взглянул на него. – Я всегда говорил тебе правду.
– Я знаю. – Арман положил свою теплую ладонь на холодную руку Стивена и слегка сжал. – Когда мы только сели, ты сказал, что ад пуст и все дьяволы здесь. Что ты имел в виду?
– Это одна из моих любимых цитат, ты же знаешь, – сказал Стивен.
Арман и в самом деле знал. Стивен любил использовать эти строчки из «Бури» Шекспира, чтобы выводить из себя конкурентов, коллег. Друзей. Незнакомцев в самолете.
Но на этот раз в его словах слышалось что-то другое. На этот раз Стивен кое-что добавил. Что-то такое, чего Арман никогда раньше от него не слышал.
Что-то особенное.
– Ты сказал, что прямо здесь никаких дьяволов нет. – Арман поднял руки, подражая жесту Стивена. – Почему ты это сказал?
– А черт меня знает. Я старик. Перестань ко мне придираться.
– И если они не здесь, то где?
Облака закрыли от них солнце, и в тени стало прохладнее.
– Уж ты-то должен знать. – Стивен повернулся к нему. Это было неторопливое, обдуманное движение. – Ты довольно часто встречал их. Ты зарабатываешь себе на жизнь охотой на дьяволов. – Его голубые глаза встретились с карими глазами Армана. – Я очень горжусь тобой, сынок.
Сынок.
Стивен никогда не называл его так. Ни разу за пятьдесят лет.
Garçon – да. Мальчик. Это говорилось с любовью, но это не то же самое, что «сынок».
Арман знал, что Стивен всегда избегал этого слова. Чтобы не повредить его памяти об отце и не посягнуть на место отца в жизни Армана.
Но теперь он произнес это слово. Оговорка? Свидетельство возраста и слабости? Защита поизносилась и позволила раскрыться его истинным чувствам в этом коротеньком слове?
– Не волнуйся из-за дьяволов, Арман. Сегодня прекрасный сентябрьский вечер, мы в Париже, и скоро у тебя появится еще одна внучка. Жизнь прекрасна. – Стивен похлопал Армана по колену, а потом поднялся, опершись на то же колено. – Идем, garçon. Ты можешь проводить меня домой.
Они, как всегда, остановились перед «Гражданами», чтобы вглядеться в эти мрачные, решительные лица.
– Помни. – Стивен повернулся и посмотрел на своего крестника.
Арман выдержал его взгляд и кивнул.
Потом они медленно пошли по улице Варенн. Когда они переходили на другую сторону, Арман взял Стивена под руку. Они прошли мимо антикварного магазина и остановились у кондитерской, где Арман купил для Рейн-Мари ее любимые pain aux raisins escargot8. И круассан Стивену на завтрак.
У большой лакированной двери красного дерева на входе в дом Стивена старик сказал:
– Давай расстанемся здесь. Я, пожалуй, перейду на другую сторону в отель «Лютеция» выпить аперитив.
– Под аперитивом ты имеешь в виду мороженое?
И только идя по Аркольскому мосту по пути в их квартиру в квартале Маре, Арман понял, что не добился от Стивена ответа на свой вопрос. Или, может, Стивену удалось отвлечь его внимание.
Подальше от дьяволов. Тех, что находились где-то здесь. В Париже.
