Kitabı oku: «Освенцим. Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса»», sayfa 6

Расстрелы продолжались весь день. Несколько тысяч евреев – мужчины, женщины и дети – были убиты в тот день, но жертв оказалось слишком много; СС просто не смогли уничтожить всех за один день. Поэтому с наступлением сумерек оставшихся в живых евреев, включая Василия Вальдмана и его семью, погнали обратно в Острог. В этой и последующей акциях Василий Вальдман потерял отца, дедушку, бабушку, двух братьев и двух дядей, но ему вместе с матерью удалось бежать из гетто. Три года их прятали у себя местные крестьяне, пока Красная Армия не освободила Украину. «Не знаю как в других деревнях, – рассказывает Вальдман, – но люди в нашей деревне очень помогали евреям». Через несколько дней Алексей Мулевич пошел на поле, где проходили расстрелы, и увидел страшную картину: «Песок под ногами шевелился. Я думаю, там были раненые, которые еще могли двигаться. Мне было так жаль их. Я хотел бы им как-то помочь, но понимал, что даже если вытащу кого-то из этой ямы, то как я смогу его излечить?»

«У нас дома были собаки, – рассказывает Василий Вальдман, – но мы никогда не проявляли к ним такой жестокости, как фашисты к нам… Я все время думал: “Что может сделать людей такими жестокими?”» У Ганса Фридриха был один ответ на этот вопрос: ненависть!: «Если честно, у меня не было никакой жалости по отношению к евреям. Они принесли мне и моим родителям так много вреда, что я был просто не в состоянии этого забыть». В результате Фридрих «не испытывал никакой жалости» ни к кому из тех, кого он убивал. «Моя ненависть к евреям слишком велика». Он признался, что во время войны считал, что убийства евреев оправданы – это справедливая «месть», он и по сегодняшний день продолжает так думать.

Для того чтобы понять, почему Фридрих с такой готовностью принимал участие в массовых убийствах и почему даже сегодня он продолжает оправдывать свои действия во время войны, необходимо обратиться к его прошлому. Он родился в 1921 году в той части Румынии, где проживали в основном этнические немцы. Он рос – и учился ненавидеть евреев, с которыми сталкивался он и его семья. Его отец был фермером, а евреи, жившие в их местности, были в основном торговцами и перекупщиками: покупали сельскохозяйственную продукцию у крестьян, а затем продавали ее на рынке. Родители говорили Фридриху, что евреи извлекают из этих своих сделок огромные барыши, и что они часто обжуливали его семью. «Я бы хотел посмотреть на вас, – говорит Фридрих, – если бы вы прошли через то, через что пришлось пройти нам… если бы вы были фермером, и хотели продать… ну скажем, свиней – и не могли этого сделать. Вы могли продавать скот только через еврейских посредников. Поставьте себя на наше место. Вы просто больше не были хозяином собственной жизни».

В 30-х годах, будучи уже подростком, он вместе с друзьями рисовал плакаты с лозунгами «Не покупайте у евреев» и «Евреи – это наша беда», а затем вывешивал их у входа в еврейский магазин. Он «гордился» этим: ведь он «предупреждал» других о еврейской «опасности»! Он читал всю нацистскую пропаганду, особенно яро антисемитскую газету Der Sturmer, и обнаружил, что все идеи нацистов совпадают с его формирующимся мировоззрением.

В 1940 году он вступил в ряды СС, так как «Германский рейх был в состоянии войны» и он хотел «принять в ней участие». Он верил в то, что «между евреями и большевизмом существует связь, и тому есть достаточно доказательств». Когда летом 1941 года, будучи уже членом СС, он шел со своей частью по Украине, ему казалось, что они вошли не в «цивилизованную» страну, «наподобие Франции», а в нечто в лучшем случае «полуцивилизованное» и находящееся «далеко позади Европы». Получив приказ убивать евреев, он делал это охотно, считая, что мстит тем еврейским торгашам, которые, со слов его отца, обманывали их семью. Тот факт, что это были совсем другие евреи – жители другой страны – не имел для него никакого значения. Как он выразился, «все они евреи».

Абсолютно не раскаиваясь в своем участии в уничтожении евреев, Ганс Фридрих и сегодня не испытывает никаких сожалений о прошлом. Хотя он не говорит этого прямо, он всем своим видом показывает, насколько он гордится тем, что делали он и его товарищи в годы войны. С его точки зрения обоснование его поступков абсолютно ясно и понятно: евреи нанесли ему и его семье вред, да и вообще без них мир был бы гораздо лучше. В один из моментов откровенности Адольф Эйхман как-то заметил, что от одного сознания, что он участвовал в убийстве миллионов евреев, он испытывает такое удовлетворение, что готов «со смехом прыгнуть в собственную могилу». То же самое можно сказать и о Гансе Фридрихе.

Однако нельзя с полной уверенностью утверждать, что именно летом 1941 года, когда ширилась кампания массовых убийств евреев на Восточном фронте, было принято нацистское «окончательное решение еврейского вопроса», определившее и судьбы миллионов других евреев, проживающих в Германии, Польше и странах Западной Европы. Один документ все же указывает на связь между двумя этими явлениями. 31 июля Гейдрих получил подпись Геринга на документе, в котором было написано следующее: «В дополнение к поставленной вам 24 января 1939 года задаче по решению еврейского вопроса посредством их эмиграции и эвакуации самым подходящим для этого способом я приказываю вам представить на рассмотрение всесторонний план организационных и материально-подготовительных мер для приведения в жизнь планируемого окончательного решения еврейского вопроса». Дата на этом документе очень важна: Геринг дает Гейдриху общее разрешение на «окончательное решение» для всех евреев, находящихся на территориях под немецким контролем, именно в тот момент, когда отряды убийц должны приступить к массовым расстрелам еврейских женщин и детей на Востоке.

Однако недавняя находка в Российском государственном военном архиве бросает тень сомнения на особое значение документа, подписанного Герингом 31 июля 1941 года. Найденный в архиве документ содержит запись, сделанную Гейдрихом 26 марта 1941 года: «Что касается еврейского вопроса, я вкратце доложил рейхсмаршалу Герингу о существующем положении и представил ему на рассмотрение свой новый план, который он одобрил с одним только замечанием, касающимся юрисдикции Розенберга», и приказал снова его представить в переработанном виде⁶³. «Новый план» Гейдриха, по всей вероятности, соответствовал изменению антисемитской политики нацистов в связи с надвигающимся немецким вторжением в Советский Союз. Идея отправки евреев в Африку была отвергнута в начале 1941 года, и Гитлер приказал Гейдриху приступить к разработке плана по отправке евреев куда-нибудь на территорию, находящуюся под контролем Германии. Поскольку предполагалось, что война с Советским Союзом продлится всего несколько недель и завершится до начала русской зимы, логично предположить, что и Гитлер и Гейдрих планировали оттеснить евреев осенью того года как можно дальше на восток и таким образом решить нацистами же созданную еврейскую проблему на подконтрольных им территориях. На бескрайних просторах русского севера евреям предстояло подвергнуться тяжким страданиям.

Как видно из документа, подписанного Герингом 31 июля 1941 года, Гейдриху еще в начале 1939 года было поручено «решить еврейский вопрос посредством эмиграции и эвакуации». И дискуссии внутри нацистского государства касаемо его полномочий и пространства для маневра в рамках решения этого вопроса не прекращались с того самого момента. Альфред Розенберг (упоминаемый в документе от 26 марта), официально назначенный Гитлером 17 июля 1941 года на должность рейхсминистра оккупированных восточных территорий, являл собой потенциальную угрозу влиянию и власти самого Гейдриха на востоке. Так что этот документ от 31 июля 1941 года, скорее всего, и был создан для того, чтобы помочь Гейдриху прояснить его статус на оккупированных восточных территориях.

Недавно найденные документы не подтверждают ранее распространенное мнение о том, что Гитлер весной или летом 1941 года принял окончательное решение отдать приказ об уничтожении всех евреев Европы, важной частью которого и был документ от 31 июля 1941 года. Более вероятный сценарий событий состоит в том, что, поскольку все видные деятели нацистского режима сконцентрировали внимание на войне с Советским Союзом, решение уничтожать женщин и детей на Востоке виделось им всего лишь практичным способом решения особо острой конкретной проблемы.

Однако это особое «решение» в свою очередь приведет к появлению дополнительных трудностей, в результате чего появятся новые методы массовых убийств, уже не только евреев, в еще большем масштабе. Крайне важным моментом в процессе эволюции нацистского геноцида стало событие, произошедшее 15 августа 1941 года, когда Генрих Гиммлер приехал в Минск и своими глазами увидел собственные комманды смерти в действии. Одним из тех, кто вместе с Гиммлером присутствовал при расстрелах, был Вальтер Френц⁶⁴, офицер люфтваффе, который служил кинооператором в штабе Гитлера. Френц был потрясен увиденным, как и некоторые члены расстрельной команды. «Я шел вдоль места, где только что расстреливали людей, – рассказывает Френц, – и ко мне подошел командир вспомогательной полиции, так как на мне была форма люфтваффе. “Лейтенант, – умолял он, – я больше не могу этого вынести. Пожалуйста, помогите мне выбраться отсюда”. Я сказал: “Ну, у меня нет никакой власти над полицией. Я офицер люфтваффе, что я могу сделать?” – “Это невыносимо, – повторял тот. – Это невозможно, это просто ужас!..”»

Этот офицер был не единственным, кто испытал психологический шок после расстрелов в Минске. Обергруппенфюрер СС (генерал-лейтенант) фон дем Бах-Зелевски, который также присутствовал при проведении массовых расстрелов в Минске, сказал Гиммлеру следующее: «Здесь расстреляли всего сотню людей… Посмотрите на глаза наших солдат из расстрельной команды: они потрясены до глубины души! Эти солдаты уже конченые люди до конца своих дней. Каких последователей нашей идеи мы готовим здесь? Или психопатов, или озверевших дикарей!»⁶⁵ Впоследствии Бах-Зелевски сам стал мучиться расстройствами психики: его преследовали «видения» убийств, в которых он принимал участие.

В результате всех этих протестов, а также собственных впечатлений во время поездки на Восточный фронт, Гиммлер отдал приказ разработать такой способ уничтожения людей, который бы не вызывал таких психологических проблем у его солдат и офицеров. Выполняя его приказ, уже через несколько недель унтерштурмфюрер СС (лейтенант), доктор Альберт Видман из Технического института криминологии отправился на Восточный фронт для того, чтобы встретиться с начальником Айнзатцгруппы В Артуром Небе в его штаб-квартире в Минске. Ранее Видман занимался разработкой технологии удушения газом, с помощью которой в рейхе уничтожали душевнобольных. Теперь он намеревался использовать свой опыт на востоке.

Невероятно, но первым методом, который Видман испробовал, пытаясь «улучшить» технологию убийств в Советском Союзе, стала попытка взрывать заключенных. Несколько душевнобольных затолкали в блиндаж и заложили туда динамит. Вильгельм Яшке, капитан, служивший в айнзатцкоманде 8, был тому свидетелем: «Это было ужасное зрелище. Взрыв оказался недостаточно мощным. Несколько выживших, но раненых душевнобольных выползли из блиндажа, плача и стеная…⁶⁶ Блиндаж полностью завалило. Части человеческих тел валялись повсюду и даже висели на ветвях. На следующий день мы собрали все останки, разбросанные по земле и висевшие на деревьях, и бросили их в блиндаж. Однако те куски человеческой плоти, что были слишком высоко, мы так и не смогли снять, и они так и остались там висеть»⁶⁷.

Проведя этот кошмарный эксперимент, Видман осознал, что взрывы – явно не тот путь, который желает видеть Гиммлер. Он приступил к поискам другого метода. В программе эвтаназии, проводимой в рейхе, успешно использовался угарный газ в баллонах как средство уничтожения людей, но транспортировать огромное количество баллонов этого газа за тысячи километров на восток представлялось ему крайне непрактичным. Видман и его коллеги задумались о том, как можно по-другому использовать угарный газ для уничтожения людей. За несколько недель до этого Видман и его босс доктор Вальтер Хесс, сидя в вагоне берлинского метро, болтали о несчастном случае, происшедшем с Артуром Небе. Возвращаясь пьяным с вечеринки, Небе заехал в гараж – и заснул в машине, не выключив двигатель. В результате он чуть не умер от отравления угарным газом из выхлопной трубы.

Это происшествие натолкнуло Видмана на мысль провести эксперимент с выхлопными газами. Что он и проделал в Могилеве, к востоку от Минска: присоединив шланг с одной стороны к выхлопной трубе автомобиля, он провел этот шланг в кирпичный подвал городской психиатрической больницы. Группу пациентов заперли в этом подвале и завели мотор автомобиля, к которому вел этот шланг. Вначале эксперимент у нацистов, с их точки зрения, не удался: в помещение попало недостаточно газа для того, чтобы погибли все жертвы. Но затем ситуацию «исправили», заменив легковую машину грузовиком. На этот раз эксперимент, с нацистской точки зрения, оказался успешным. Видман изобрел дешевый и эффективный способ уничтожения людей, который бы уменьшил психологическое воздействие совершаемого преступления на убийц.

Таким образом, осенью 1941 года Видман инициировал радикальные изменения в процессе геноцида на востоке. Но как и когда было принято решение о том, что Освенцим станет неотъемлемой частью массового уничтожения евреев? До сих пор в этом нет ясности. Во многом этот процесс усложняют показания Хесса. В них он не только пытался представить себя жертвой требований Гиммлера и некомпетентности своих подчиненных, но и все время путался в датах. В своих показаниях Хесс заявляет следующее: «Летом 1941 года Гиммлер вызвал меня и сказал: “Фюрер приказал приступить к окончательному решению еврейского вопроса, и мы должны выполнить поставленную нам задачу. Для этой цели я выбрал Освенцим, поскольку там существует удобная транспортная развязка, и это место довольно изолированно от остального мира”»⁶⁸.

Хесс действительно был на приеме у Гиммлера в июне 1941 года: показывал рейхсфюреру СС, как продвигается план построения Освенцима в свете договоренностей с I. G. Farben о расширении. Но крайне маловероятно, что ему на той же встрече сообщили о том, что Освенцим станет частью «окончательного решения». Во-первых, не существует каких-либо доказательств того, что «окончательное решение», подразумевающее уничтожение евреев в лагерях смерти, вообще планировалось в тот момент. Встреча с Гиммлером состоялась еще до того, как начались первые расстрелы айнзатцгруппами мужчин-евреев на востоке, а затем, в конце июля, началась кампания массовых убийств. Во-вторых, Хесс противоречит сам себе, добавляя, что «на тот момент в Генерал-губернаторстве уже существовало три других лагеря смерти: Белжец, Треблинка и Собибор». Но на самом деле ни один из этих лагерей еще не существовал летом 1941 года, все они появились уже в 1942 году, причем отнюдь не в начале его.

Некоторые ученые все же полагают, что, несмотря на все противоречия в своих показаниях, Хесс вероятно все же во время встречи с Гиммлером в июне 1941 года получил приказ: создать в Освенциме некие возможности для массового уничтожения людей. Но те данные, которые существуют на сегодня касаемо создания оборудования для уничтожения людей в лагере летом и ранней осенью 1941 года едва ли подтверждают, что эта проблема обсуждалась на встрече с Гиммлером в июне. Самое правдоподобное объяснение несоответствий в показаниях Хесса – возможность того, что он просто перепутал даты. Беседа с Гиммлером вроде той, что описана в его показаниях, скорее всего, действительно имела место, но не в 1941 году, а годом позднее.

Все это ни в коем случае не означает, что летом 1941 года в Освенциме не происходили массовые убийства. Проведя чистку всех больных заключенных в рамках программы 14 f13, а также расстреляв в каменоломнях всех советских комиссаров, власти Освенцима столкнулись с той же проблемой, что и айнзатцгруппы на Восточном фронте: необходимостью найти более эффективный способ уничтожать людей. Решение, похоже, было найдено в конце августа или начале сентября, в тот момент, когда Хесса не было в лагере. Карл Фрич, заместитель коменданта лагеря, решил найти новое применение для пестицида, используемого для борьбы с насекомыми в болотистой местности вокруг лагеря – это была соль цианистоводородной кислоты (цианид). Этот пестицид продавался в банках, и назывался он «Циклон Б». Фрич в Освенциме совершил тот же «полет мысли», что и Видман на Восточном фронте. Если «Циклон Б» можно использовать для уничтожения вшей, то почему его нельзя использовать для уничтожения человеческих «паразитов»? А поскольку блок 11 уже был местом казней внутри лагеря, и его подвал был герметично изолирован, то он естественно стал самым подходящим местом для того, чтобы провести эксперимент.

Освенцим в то время был не тем местом, где подобную акцию можно было провести тайно. Расстояние между бараками составляло всего несколько метров, а слухи легко распространялись. Поэтому об эксперименте Фрича всем было известно с самого начала. «Я видел, как туда возили на тачках землю, чтобы изолировать окна, – рассказывает Вильгельм Брассе. – Затем в один прекрасный день я увидел, как начали выносить тяжелобольных на носилках из госпиталя и относить их в блок 11». Кроме больных довольно предсказуемо в блок 11 отправили и тех, кто относился к другой категории заключенных, выбранных руководством Освенцима для убийства – советских комиссаров. «Советских военнопленных согнали в подвал, – рассказывает Август Ковальчик. – Но оказалось, что газ не сработал как надо, и многие из них на следующий день были еще живы. Тогда концентрацию газа усилили, добавив еще кристаллов пестицида».

Когда Хесс вернулся, Фрич доложил ему о проведенном эксперименте. Хесс лично присутствовал при следующем отравлении заключенных газом. «Надев противогаз, я наблюдал за тем, как они умирали. Как только в переполненную камеру подавали «Циклон Б», смерть наступала почти мгновенно. Короткий вскрик задыхающихся – и все кончено». Правда, доказательства свидетельствуют, что смерть заключенных в блоке 11 была далеко не «мгновенной». Однако для нацистов в любом случае использование газа «Циклон Б» в Освенциме существенно упрощало процесс уничтожения людей. Убийцам больше не нужно было смотреть в глаза своим умирающим жертвам. Хесс писал тогда, что он очень «рад» тому, что нашли такой способ убийства, который избавит его от нужды устраивать «кровавую бойню». Но он ошибался. Настоящая кровавая бойня только начиналась.

Глава 2
Приказы и личная инициатива

Седьмого апреля 1946 в рамках нюрнбергского процесса американский психолог доктор Густав Гилберт проводил допрос Рудольфа Хесса. «Вам никогда не приходило в голову, – спросил Гилберт Хесса, – отказаться выполнять приказы Гиммлера, касаемые так называемого “окончательного решения”»?¹ – «Нет, – ответил Хесс, – учитывая всю ту подготовку, которую мы получили, сама мысль отказаться выполнять приказ никогда не приходила нам в голову, вне зависимости от содержания приказа… Я думаю, вы просто не понимаете, в каком мире мы жили. Естественно, я обязан был подчиняться приказам».

Таким образом, Хесс недвусмысленно ставит себя в один ряд с той массой немецких солдат, которые после поражения в войне хотели, чтобы весь мир думал, что они были просто роботами, слепо выполнявшими любые приказы, независимо от своих личных чувств и взглядов. Но на деле Хесс далеко не был безотказным автоматом. На протяжении последних шести месяцев 1941 года и первых шести месяцев 1942 года он продемонстрировал недюжинную изобретательность. Не просто выполнял приказы, но и проявлял собственную инициативу, чтобы увеличить «производительность» процесса уничтожения заключенных в Освенциме. В тот решающий период так думал и действовал не только Хесс: многие другие нацисты также сыграли свою зловещую роль. Этот фактор стал необычайно важным в развитии процесса уничтожения: ему очень способствовали различные инициативы, проявленные функционерами, начиная с самого низа нацистской иерархической лестницы. Когда война закончилась, Хесс и сотни других нацистов пытались убедить весь мир в том, что только один человек принимал все решения – Адольф Гитлер. Но «окончательное решение еврейского вопроса» было коллективным делом очень многих людей. И лучше всего это иллюстрирует пример того, как принималось решение о депортации немецких евреев осенью 1941 года.

Война против Советского Союза, которая началась в июне того года, привела к самому радикальному решению созданной самими же нацистами «еврейской проблемы»: начались расстрелы еврейских мужчин, женщин и детей на территории Советского Союза. Но евреи Западной Европы и Германского рейха жили еще относительно спокойно, и та бойня, что происходила на востоке, их пока не затрагивала. Нацисты предполагали всех этих евреев «отправить на восток», как только окончится война, что по оптимистическим оценкам Гитлера, Гиммлера и Гейдриха должно было произойти где-то осенью 1941 года. Что должно было произойти со всеми этими евреями после отправки на восток «после окончания войны», не совсем было ясно, поскольку тогда еще не существовало лагерей смерти, готовых их принять. Скорее всего, их послали бы в трудовые лагеря, расположенные в самых отдаленных районах оккупированного нацистами Советского Союза. Там все равно продолжался бы геноцид еврейского народа, просто он длился бы гораздо дольше, нежели убийства в газовых камерах концентрационных лагерей в Польше.

Но в августе сразу несколько видных партийных деятелей стали проявлять нетерпение, требуя ускорить осуществление этого плана. Они знали, что на Востоке с советскими евреями уже «разбирались», причем самым жестоким способом, который только можно было себе представить. Почему бы, стали поступать предложения, не выслать немецких евреев в этот эпицентр массовых убийств, причем немедленно? Йозеф Геббельс, нацистский министр пропаганды и гауляйтер Берлина, был одним из тех, кто летом 1941 года активнее всех ратовал за депортацию всех евреев Берлина на Восток. На совещании, которое состоялось 15 августа, статс-секретарь Геббельса Леопольд Гуттерер указал на тот факт, что из 70 тысяч евреев, проживавших в Берлине, только 19 тысяч где-нибудь работали (естественно такая ситуация сложилась потому, что нацисты ввели целый ряд законов, ограничивающих права немецких евреев на работу). Всех, кто не работает, заявил Гуттерер, «необходимо отправить в Россию… а еще лучше просто уничтожить»². Когда 19 августа Геббельс встретился с Гитлером, он сделал аналогичное предложение фюреру: немедленно депортировать евреев Берлина.

Все помыслы Геббельса занимали безумные нацистские бредни о роли, которую евреи якобы сыграли в Первой мировой войне. В то время как немецкие солдаты проливали свою кровь на фронте, защищая родину, евреи, по мнению нацистов, зарабатывали на войне в безопасности больших городов (на самом-то деле, конечно, немецкие евреи гибли на фронте «пропорционально» своей доле в населении Германии). Но теперь, летом 1941 года, Геббельс окончательно вбил себе в голову, что все это было правдой, и теперь, когда вермахт изо всех сил борется с врагами рейха на востоке, евреи спокойно живут в Берлине.

А что еще им оставалось делать? Ведь им было запрещено служить в германских вооруженных силах! Как это повторялось уже не в первый раз, нацисты сами создали такие обстоятельства, которые затем лучше всего подходили для оправдания их предрассудков. Но, несмотря на увещевания Геббельса, Гитлер пока не соглашался разрешить депортировать берлинских евреев. Он сказал, что на данный момент главный приоритет государства – ведение войны, а еврейский вопрос может и подождать. Однако Гитлер пошел навстречу Геббельсу в одной из его просьб. Нацисты ввели еще одну антисемитскую меру, которая еще больше ужесточила преследование евреев. Гитлер дал согласие на то, чтобы все евреи Германии отныне носили желтые звезды Давида. В гетто польских городов евреи должны были носить такие знаки отличия с самых первых месяцев нацистской оккупации, но немецкие евреи до сих пор такому унижению не подвергались.

В то лето и начало осени Геббельс был не единственным высокопоставленным нацистским функционером, убеждавшим Гитлера дать разрешение на депортацию немецких евреев. Сразу же после авианалета британских ВВС на Гамбург 15 сентября 1941 года гауляйтер Гамбурга Карл Кауфман решил написать Гитлеру письмо с просьбой разрешить депортацию евреев города для того, чтобы предоставить их жилье чистокровным немцам, чьи дома были разрушены в результате бомбардировки города. К этому моменту Гитлер получил письма с предложением выслать евреев на восток от целого ряда различных нацистских функционеров, включая предложение Альфреда Розенберга депортировать всех евреев Центральной Европы в отместку за недавнюю депортацию Сталиным немцев Поволжья в Сибирь. И теперь, всего через несколько недель после заявления, что евреев рейха нельзя депортировать, Гитлер неожиданно передумал. В сентябре он решил все-таки начать изгнание евреев на восток.

Однако в этой перемене решения не стоит усматривать некую нерешительность Гитлера, поддавшегося настоятельным требованиям своих подчиненных. Последние события на фронте повлияли на фюрера не меньше, нежели обращения его подчиненных. Гитлер всегда говорил, что евреев можно депортировать после окончания войны – и вот в сентябре 1941 года ему очевидно уже казалось, что до «депортации евреев после окончания войны» осталось буквально всего несколько недель. Киев должен был вот-вот пасть. Ничто, казалось, не могло остановить немецкого наступления на Москву, поэтому Гитлер был все еще уверен в том, что Советский Союз будет разгромлен до наступления зимы.

Открытым, конечно, оставался вопрос: куда же выслать евреев? У Гиммлера был один ответ: почему бы евреям рейха не присоединиться к польским евреям в их гетто? 18 сентября Гиммлер написал письмо Артуру Грейзеру, нацистскому гауляйтеру Вартеланда в Польше, с просьбой подготовить гетто Лодзи к прибытию 60 тысяч евреев из Старого Рейха. Однако Гиммлер знал, что в лучшем случае это могло стать только краткосрочным решением, поскольку, как довольно быстро ему указали местные нацистские функционеры, гетто Лодзи уже тогда было переполнено.

Семнадцатилетняя Люсиль Айхенгрин³ была среди первых немецких евреев, депортированных из страны после того, как Гитлер принял решение изменить свою политику по отношению к евреям рейха. В октябре 1941 года, когда ее мать получила заказное письмо, в котором содержался приказ их семье приготовиться покинуть Гамбург в течение 24 часов, никто, включая даже тех нацистов, которые хотели избавиться от них, не мог себе представить, насколько долгим и мучительным окажется их путь в Освенцим. Семья Айхенгринов уже перенесла много страданий. Отец Люсиль был гражданином Польши, и поэтому в самом начале войны был арестован и отправлен в Дахау. Через восемнадцать месяцев после его ареста, в феврале 1941 года, семья, наконец, получила новости об отце: «К нам в дом пришло гестапо. При полном параде, в начищенных до блеска сапогах, фуражках и кожаных куртках – их типичной для того времени форме, – рассказывает Люсиль Айхенгрин. – Они бросили на кухонный стол коробку от сигар и сказали: “Это пепел Беньямина Ландау [отца Люсиль]”. Было ли это правдой – или то была просто горстка пепла из крематория Дахау – мы уже никогда не узнаем. Мы были просто убиты известием о смерти отца. Особенно моя мать и младшая сестра: на них лица не было». И вот теперь, восемь месяцев спустя после того, как они узнали о смерти главы семьи от рук нацистов, Люсиль, ее сестра и мать в последний раз вышли из своего дома и пешком отправились на вокзал. На всем пути они не встретили на улицах города ни одного сочувственного взгляда. «Они [немцы] стояли на улице с каменным выражением лиц, – рассказывает Люсиль. – Они либо ругались в наш адрес, либо отворачивались. Меня это не обижало – скорее приводило в ужас».

Уве Шторйоханну⁴ было на тот момент шестнадцать лет, и он был одним из тех немцев, жителей Гамбурга, которые стояли на улицах и наблюдали, как мимо них шли евреи. «Где-то около 20 процентов людей громко радовались, – рассказывает он, – говорили: “Слава богу, эти ненужные нахлебники наконец-то исчезнут”, “Они ведь просто паразиты!” Они радостно хлопали в ладоши каждый раз, когда мимо шли евреи. Но основная масса людей просто спешила пройти мимо, в гробовой тишине, стараясь не замечать происходящего. Именно эта основная масса после окончания войны и будет утверждать: “Я ничего не знал об этом. Мы ничего такого не видели”». У одного из друзей Уве Шторйоханна в роду были евреи, и ему пришлось попрощаться с любимой тетей и бабушкой. Это была душераздирающая сцена. Сам друг был евреем только на четверть, поэтому ему разрешили остаться, но его тетя и бабушка были чистокровными еврейками, и должны были покинуть город. После всего увиденного только одна мысль крутилась в голове Уве Шторйоханна: «Мною овладело только одно чувство: слава Богу, что я не еврей. Слава Богу, что я не принадлежу к этому народу. Я, конечно, мог бы родиться евреем, потому что родителей не выбирают – и тогда я был бы среди тех, кого сейчас депортируют. И мне бы пришлось носить эту желтую звезду. Я до сих пор не могу забыть это ощущение… Тут же, – продолжает он, – возникала мысль: “Но что же будет с этими людьми?” И я, конечно, был в курсе после всего того, что слышал, что ничего хорошего с ними не произойдет. Их всех вышлют туда, в тот ужасный мир».

Вопрос о том, что же «простые» немцы знали о дальнейшей судьбе евреев, вызывает множество споров и по сегодняшний день. Но вот это признание Уве Шторйоханна о том, что он знал, что немецких евреев отправляли в «ужасный» мир, пожалуй, более всего похоже на то, что творилось в умах большинства немцев в тот момент. Они знали, что евреи уже никогда не вернутся. На улицах города власти устроили ярмарки по распродаже оставшегося еврейского имущества. Многие «простые немцы» знали о том, что с евреями на востоке происходят «ужасные вещи». Нацистский отчет, подготовленный СД (службы разведки СС, которую возглавлял Рейнхард Гейдрих) о положении дел во Франконии, на юге Германии, датированный декабрем 1942 годом, наглядно демонстрирует тот факт, что нацисты сами были озабочены тем эффектом, который производила на немецкое население информация о массовых убийствах, происходящих на востоке: «Одной из самых серьезных причин для беспокойства среди тех, кто близок к церкви, и среди сельского населения в данный момент являются новости из России, в которых говорится о массовых расстрелах и уничтожении евреев. Эти новости очень часто вызывают тревогу и озабоченность у данных слоев населения. Среди сельского населения ширится мнение, что мы можем и не выиграть войну и, что если в этом случае евреи вернутся в Германию, то они нам жестоко отомстят»⁵.