Kitabı oku: «Его птичка», sayfa 5
Глава 8. Аня
– Возьми меня, сделай своей.
В темноте палаты, освещаемой лишь льющимся из окна лунным светом, его поджарое тело казалось огромным. Рома нависал надо мной, как воин, всем своим видом показывая, насколько я перед ним беззащитна. Я чувствовала себя в его руках добычей и мне нравилось это ощущение беспомощности. Всё осталось позади – неуверенность, планы, мечты, проблемы. Вся моя жизнь в этот момент сосредоточилась на этом мужчине.
– Рома.
Я скользила взглядом по его, словно высеченным из камня, мышцам, сосредоточенному лицу и изнывала от невыносимого желания покориться.
– Прошу, – шептала я в тишине ночи, и он с неким подобием улыбки стал приближать своё лицо к моему. Его тело заслоняло для меня свет, создавая тёмное интимное пространство, в тесноте которого я задыхалась от возбуждения. Его губы были уже так близко, как вдруг он стал трясти меня за плечи и кричать:
– Синицына! Синицына!
Я медленно выплывала из потока сладостной дремы, пытаясь открыть как будто налитые свинцом глаза. Меня ещё раз тряхнули за плечо и позвали.
– Да слышу я, – простонала в подушку. Я обнимала её двумя руками, подспудно желая защиты от всех невзгод и проблем.
– Вставайте, и в процедурную, – проскрипел над моей головой женский голос.
Да, это точно не Рома.
Я, наконец, смогла разлепить веки. Ощущение песка в глазах и грязи во рту вызвали отвращение, и я поморщилась.
– Фу, – проворчала я, поворачивая голову, пытаясь размять затёкшие мышцы шеи.
Чтобы я ещё раз так поздно легла?!
У меня была замечательная привычка, многим казавшаяся дикой. Я старалась ложиться в девять и вставала прямо за рассветом. Я всегда успевала застать в небе розовые краски зари, чувствуя себя бодрой и готовой покорять мир.
Ранний подъём дарил возможность насладиться тишиной городского утра, когда моторы машин ещё не заводились, а по асфальту редко можно было услышать цоканье каблуков.
Мне нравилось подолгу смотреть на эту пустоту и представлять себя единственным человеком в заброшенной цивилизации.
Но вскоре выходили из подъездов первые жители, разрушая невесомую красоту, и я принималась за занятия, которые не смогла доделать вечером, порой просто умирая от усталости.
Я, помня о требовании медсестры, постаралась не тратить много времени на утренние процедуры, и не обращая внимания на всклоченные после сна волосы, решила только умыться и почистить зубы.
Когда рецепторы на языке ощутили мятный вкус зубной пасты, я невольно вспомнила поцелуй Романа Алексеевича.
Ромы.
Живот всё ещё тянуло, а ноги были ватными. Такой я вчера ушла от него, перечеркнув для себя опасность поддаться на его опытность и привлекательность. Такой я стояла сейчас возле зеркала, вспоминая, казавшееся огромным, тело, нависающее надо мной. Нет, Роман не был огромным, он скорее походил на танцора или боксёра.
Я замедлила движения зубной щёткой, вспоминая его резкий взмах ногой. Мои братья занимались Тхэквандо, где удары были не менее высокими, но более размашистыми. Но это было совсем другое. Возможно, кикбоксинг или еще какой-то из этих бесконечных диковинных названий боевых искусств.
Чтобы снова не нарваться на раздражающий писклявый голос медсестры, я поспешила в процедурную.
Тут, конечно, не было ни ласковых прикосновений, ни интимных разговоров. Пухленькая сотрудница, судя по бейджику, Раиса, делала все быстро и точно, прекрасно зная свои обязанности и не создавая своими действия очереди в коридоре.
Мне это было только на руку, я и сама хотела поскорее выбраться из помещения, которое было прямым напоминанием о чуть не совершенной ошибке.
Жаль, что она не свершилась.
Эту постыдную мысль поглотил страх, когда я проходила место, где чуть не произошло убийство. Я прибавила шаг, чтобы поскорее добраться до палаты.
Надежда и Катя как раз собирались на завтрак.
– Ну, теперь-то мы тебя силком потащим, – заявила со смехом последняя, на что я только улыбнулась и кивнула.
– Я не против.
Когда я поняла, что завтрак больше не вызывает ни рвотных рефлексов, ни желания заболеть булимией, то решила, что теперь вполне здорова. Это было просто волшебно, чувствовать, что тело не скручивают спазмы адской боли, голова не трещит, а ноги снова готовы пуститься в пляс.
Позже, принимая душ и чувствуя, как тонкое тело омывает тёплая вода, я ощутила себя счастливой. Долго намыливая себя любимым ягодным гелем, а потом расчёсывая свои длинные шелковистые волосы, я всё время напевала себе под нос мелодию из «Кармен».
Это был очень порочный балет с резкими движениями, скорее похожими на удары ножа, но он мне нравился. Страсть в каждом па и в каждой сильной доле. Это будоражило чувства. Это возбуждало.
Я вдруг подумала, что этот спектакль, с его острыми углами и надрывными движениями, напоминал мне Романа.
Мысли о хирурге, о балете, о влечении к первому и обожанию второго смешивались в единый клубок из тревожных чувств и сильных эмоций. Я поняла, что интерес к Роме не угаснет так быстро, как я того желала. Я всегда была привязчива к людям и предметам искусства. Мне было тяжело начать читать или смотреть что-то новое. А мой музыкальный плейлист не обновлялся несколько лет, как и список друзей.
Возможно, пора что-то изменить? Для начала перестать фантазировать о молодом враче.
А получится ли?
Мои глаза все время невольно ловили проходящих мимо палаты, чтобы спрятаться, если заприметят Рому. О том, что его нет в больнице, я узнала ближе к обеду, когда их с соседками пришла осматривать другой врач.
И, конечно, я была довольна и твёрдо для себя решила, что все к лучшему. Не станет волнений и трепета тела, никто не подвергнет мои мечты сомнению и не станет своими поцелуями уносить в чувственный мир нирваны.
И неважно, что из-за этого набегали на глаза слёзы, а губы дрожали от внутренних рыданий.
Все к лучшему.
Завтра выписка, и я забуду о привлекательном хирурге, как о страшном, возбуждающем сне.
Возвращаясь с обеда в свою палату, я заметила заведующую. Та ходила по этажам, проверяла работу персонала, как будто людям требовалось что-то напоминать или подсказывать. Марина Евгеньевна была важной, гордой птицей, похожей на ворону, которая раздражала персонал своим нелепым карканьем. И как все представители этого вида, предпочитала яркие, привлекающие внимание вещи.
Красный пиджак с рукавами колоколом, белая юбка с бахромой и перламутровые бусы. Возможно, это и выглядело модно, словно дама сошла с обложки журнала «Vogue», но мне казалось безвкусным и вычурным.
Сама я предпочитала спокойные пастельные тона в одежде и в быту, которые не оттеняли моей красоты, а подчёркивали нежный цвет лица, глубокие синие глаза и блеск волос, не тронутых химией.
Это, конечно, замечали и часто делали комплименты. Правда, осознание собственной красоты ко мне пришло довольно поздно и вызвало немало волнений и сложностей.
С самого детства я танцевала, дружила с Артуром Веселовым и другими девочками с балетной школы, помогала нянчить двух братьев. Собственная внешность меня не волновала, пока однажды гость в балетной школе не заметил:
– Ба, да у вас тут настоящий самородок. Она просто прелестна, – восхищался заезжий преподаватель из Петербурга, города, известного своими талантами.
– Вы правы. Синицына не только хороша собой, она еще великолепно себя держит, – смотрела прямо на меня преподаватель Милана Олеговна, когда-то подающая надежды балерина. – Анна в центр. Аллегро и Кабриоль.
Я, чувствуя на себе взгляды присутствующих, заинтересованные, оценивающие и завистливые, продемонстрировала несколько изученных движений и сделала это, по моему собственному мнению, так, как было нужно.
– Ну что ж, камень еще точить и точить, – проговорил, кивая чему-то своему, седовласый танцор Михаил Валерьевич, а потом увел преподавателя в сторону для более приватного диалога.
Я же, полная счастья и радости – меня оценили, дали шанс на будущее, – повернулась к своей группе и не увидела поддержки ни у кого. Только ненависть и ревность.
Это не было похвалой в прямом понимании, но меня выделили из двадцати девочек в группе и это стало концом нормальных отношений с ними.
Люди с блестящими талантами, так называемые гении, часто одиноки. Ими восхищаются, их ненавидят, перед ними раболепствуют, но никогда не примут в обычное общество. Общение с выдающимися личностями, если не принижает достоинство простого человека, то собственную значимость низводят до уровня туалетной бумаги.
Эту истину я поняла лет в пятнадцать.
В то же время, привыкшая к простому общению, я и не заметила, как парни в школе, в которой я появлялась не столь часто, стали приглашать меня на свидания, делать комплименты и дарить подарки.
Девочки из моего класса, с которыми я и так общалась постольку поскольку из-за нехватки времени, стали демонстрировать мне острое неприятие.
– Это стадо, – лишь пожимал плечами Артур – мой друг, когда я приходила к нему рыдать о несправедливости жизни.
– Но я же ничего им не сделала. Я вообще прихожу только сдавать контрольные.
– Сам факт твоего существования бесит их. Стань выше этого, научись защищаться и перестань плакать, тебе это не идет.
Мне пришлось научиться.
Девочки в школе, озлобленные на постоянное ко мне внимание, часто подкарауливали возле дома. Выбор был: лечь и позволить себя избивать или вспомнить уроки отца по самозащите. Я постояла за себя, находя для ударов такие места, о которых девочки и не подозревали. Кто же знал, что я начну давить на пальцы и лупить по ушам.
К мальчикам из класса, которые с азартом наблюдали за женской дракой, а кое-кто даже снимал, я стала относиться, как к грязи. Хотите дарить подарки, пожалуйста, но не трогайте и не надейтесь на свидание.
Лишь спустя два года я ощутила в себе странные непривычные желания. Худые девочки физически развиваются медленнее, но однажды выступая на сцене, двигаясь в такт надрывной музыке, создавая руками и ногами красоту танца, я ощутила томление внизу живота.
Меня возбуждал балет, меня будоражила сцена, само движение.
Со временем тело стало отвечать на ласку собственных рук и мне захотелось понять то, о чем другие девочки и мальчики говорили лишь шепотом.
После репетиций и выступлений я позволяла себе спрятаться в ванной комнате и довести возбуждение до логичной кульминации. Сбрасывая напряжение, я не оформляла его в какой-то определенный образ, я просто парила по волнам экстаза. Но не сегодня.
Пальцами я ласкала себя между ног, четко понимая, кого я хотела видеть рядом.
Пальчиком я впервые проникла внутрь, вспоминая такие умелые, приводящие в восторг ласки Ромы. В голове появилась порочная фантазия соития прямо на сцене под яркими софитами, в которых два тела будут словно наполненными светом.
Из горла вырвался хрип: «Рома», а в глазах поплыли пятна.
Почему же раньше меня не интересовали парни? Пару свиданий так ничем и не закончились. Мне было просто неприятно наблюдать за откровенным враньем своих поклонников, которые рассказывали о победах на любовном фронте, каких-то деньгах, или влиятельных родственниках. Но даже эти красивые, высокие парни не вызывали и тени влечения, как от танца. Или Ромы.
Выйдя из ванной, я увидела, что соседки ждут меня, чтобы отвести на полдник, но я отказалась, клятвенно пообещав съесть весь ужин.
– Тогда я возьму за тебя? – скромно спросила Надежда. – Там сегодня творожная запеканка.
– Конечно, – улыбнулась я. – А я пойду пока почитаю.
Этим я и занялась до самого ужина, погружаясь в мир опасных героев Сандры Браун. Мне нравились эти тяжелые эмоционально, и легкие в прочтении романы про сильных женщин и страстных мужчин.
Как и обещала, я съела весь рис с рыбной котлетой, удивительно вкусной в отличие от университетской столовой и даже согласилась похрустеть хлебцем. Надежда уговорила меня взять угощение взамен отданной запеканки.
Соседки были удивительно милыми и не старались, как ровесницы, задеть меня за живое, за что получали ответные улыбки и вежливые, вполне откровенные ответы на вопросы. Но я видела, что они часто переглядываются, словно боятся что-то спросить.
Я раздраженно отложила роман, остановившись на трогательном моменте воссоединения возлюбленных, и посмотрела на взволнованных женщин. Их лица были наполнены тревогой, словно им предстояло сообщить о том, что аппендикс удалить не удалось и мне нужна дополнительная операция.
Я даже хихикнула:
– Так, ну в чем дело? Я что-то не то сказала и как-то повела себя некрасиво?
– Нет, нет, Анют, что ты. Просто мы…
– Волнуемся, – помогла Катя Надежде.
Я мягко заулыбалась. Я, похоже, успела прикипеть к этим таким милым и простым женщинам.
– Что случилось?
Тут Надежда, словно оттягивая нужный момент, стала копаться у себя в косметичке, размером напоминающую дорожную сумку. Наконец, с победным возгласом она достала тоненькую расческу и похлопала по месту на заправленной одеялом кровати рядом с собой.
Катя в это время выглянула за двери, осматриваясь, словно нам предстояло выкурить тут пару косячков, и прикрыла их.
Я со смехом наблюдала за нелепыми действиями соседок, уже готовясь к самому страшному: от признания в любви, до попытки убийства.
– Давай, я твои шикарные волосы заплету? Ты не против? – вдруг услышала я предложение Надежды.
– Нет, – с энтузиазмом я пересела к ней ближе, облегчённо вздохнув. – Я сама очень люблю плести. Обычно приходится самой.
– Разве у тебя нет подружек? – удивлённо спросила Катя.
Я с невыразимым скептицизмом воззрилась на нее и покачала головой.
– Как-то не сложилось. Ну, давайте. Колите вашими шпагами любопытства. О чём вы там так заволновались?
Надежда уже расчесала длинное полотно волос, и начала перебирать прямые пряди для косы. На Катю же падали лучи солнца, делая бледное лицо румянее.
День был еще в самом разгаре, и палата была залита светом из окна.
– Ты вчера поздно вернулась, – осторожно начала разговор Надежда, прощупывала почву, но я сразу погрузилась в трясину собственного стыда и воспоминаний о влечении. Не то, чтобы я должна была что-то объяснять, но стало некомфортно, и к щекам прилил жар.
– Я думала, вы спите.
– Он тебе что-то сделал, да? – резко вскочила Катя, увидев моё выражение лица.
– Подонок. Мы должны подать жалобу на него! Эти мужчины уверены, что им все позволено, что они держат нас у себя в ногах! Но мы докажем, что женщина неслабый пол.
Она ходила из угла в угол, как загнанный зверь, озвучивая стратегию борьбы со всем мужским родом. Все попытки остановить, доказать что-то, прерывались ею лишь взмахом руки и новым потоком эмансипированной речи.
Я жалобно посмотрела на Надежду, задрав голову.
– Катя, сядь, – потребовала женщина, направив расческу на Катю. – Анюта и слова вставить не может!
Та, задыхаясь от праведного гнева, наставила как перст судьбы на меня палец, прогрохотав:
– Признавайся, что с тобой сделал этот негодяй?
Возникла пауза, наполненная дыханием трех женщин: взволнованного, гневного и болезненного. Надежде прооперировали легкие.
– Накормил, – чуть слышно ответила я.
– Что? – опешила Катя, а Надежда от удивления сильно дёрнула за волосы, чем вызвала у меня вскрик.
– Извини, детка.
– Накормил?
– И все?
– И все.
Конечно, я не обманула, но и не сказала всей правды. Я и не собиралась никому признаваться, как млела от настойчивых ласк молодого врача, как возбуждалась от его поцелуев, как желала ощутить его в себе.
– Он заказал стейк, напоил меня чаем. Мы поели, поговорили и попрощались.
Женщины снова переглянулись, не в силах вымолвить и слова, а я рассмеялась, наблюдая за их вытянувшимися лицами.
– Ну, зачем ему рисковать карьерой ради какой-то пигалицы, – грустно усмехнулась я, осознавая, насколько это было правдой. – Зачем я ему?
– Ты давно в зеркало смотрелась? – напомнила Надежда. – Была бы у меня такая дочка… или внучка, – проговорила она, завязывая кончик косы резинкой. Ей в свой время повезло родить трех сыновей, которые с завидным упорством приносили ей внуков-мальчиков.
– Вы бы закрыли ее дома и никому не показывали? – стала щупать я свою голову и встала, чтобы подойти к зеркалу.
Катя посмеялась и вернулась на свое место.
– Все равно, он на тебя запал, – твердо заявила она. – А тебе хотелось чего-то такого? Всё-таки он такой…
Я внутренне усмехнулась, думая о том, как быстро Катя меняет свое мнение. От ответа меня избавил звонок телефона. Я посмотрела на экран:
– Мама пришла, пойду, спущусь.
– А парень придет? – спросила участливо Надежда, с восхищением смотря на творение своих рук на моей голове.
– Веселов – просто друг, – в который раз напомнила я, а потом хитро улыбнулась. – Обещал, что придет.
– А почему он не парень? – полюбопытствовала Катя, уже доставая свою толстую книжку.
– Ну, он потерял свой шанс, когда стал спать со всеми, кто был на это согласен, – пожала я плечами. – Мой мужчина должен любить меня одну, – резко ответила я и, еще раз мельком взглянув на себя в зеркало, вышла за дверь.
Как только прозвучал щелчок замка, я услышала тихий голос Надежды:
– Такая она еще наивная.
Глава 9. Аня
В холле городской больницы, единственном месте встречи пациентов с родственниками, стоял невообразимый шум. Здесь собирались больные со всех отделений, кроме инфекционного, чтобы поведать ужасающую истину о российской медицине: отвратительное, пресное меню, невнимательный персонал, невообразимо ранние процедуры, долгие часы безделья и скучные соседи.
Я только фыркнула на всё это. Особенно меня позабавило: отказ медсестры продемонстрировать грудь, а ведь его – худого паренька в чёрной футболке с изображением известного рэпера – это мигом бы поставило на ноги. Наверное, упоминать, что он усиленно махал руками, показывая размер бюста, не стоит.
Все эти возмущения, за редким исключением, я слушала краем уха, когда, спустившись из своего тихого отделения невольно замерла, окунувшись в океан из голосов.
Сделав глубокий вдох, я по привычке абстрагировалась от внешнего шума, и, перекинув косу за спину, поспешила к своей матери – Маргарите Синицыной.
Весь разговор с матерью я не могла выкинуть из головы слова Надежды.
Меня очень задевало, что уже второй человек упоминает мою наивность. Я всегда была тверда в своих принципах, но в действительности ещё просто не встретила человека, способного ввести меня в искушение.
До вчерашнего дня.
Сейчас такой человек был. Но я не отдалась ему на милость, показав себя сильной, способной противостоять опытному привлекательному соблазнителю.
А не вру ли я?
Стыдясь, я понимала, что всего секунда отделяла меня от падения в эту пропасть удовольствия и, чёрт возьми, как же хотелось туда окунуться. Ощутить в себе эту раскалённую твёрдую плоть, которую не то, что потрогать боялась, посмотреть не могла.
Но хотела, до одури, до онемения в пальцах. Взять в руки, погладить и заставить Рому самого умолять меня о пощаде.
– Аня, ты меня слушаешь? – мама щёлкнула пальцами перед моим лицом.
– Прости, задумалась. Я слышала, что начальник хочет тебя повысить. Верно? – неловко спросила я, виновато вжав голову в плечи.
– Правильно, – улыбнулась мама, и погладила мою ладонь в своей руке. Таким жестом демонстрировалось, что разговор действительно важен и ей нужно всё мое внимание. – Но повышение несёт за собой увеличение рабочих часов и командировки, – тем временем продолжала говорить она.
– Командировки? – удивилась я. – Я думала Олег Павлович не любит разъезды.
– Я же говорю, ты меня не слушала, – мягко пожурила мама. – Он и не любит, а вот его младший брат – Валерий Михайлович, очень даже. И в поездках ему нужна не фифа из отдела информации, – закатила она глаза, – а взрослая нелегкомысленная работница.
Тут я, наконец, выбралась из потока собственных грез и обратила пристальное внимание на мать.
Маргарита Синицына – мать троих детей, вдова госслужащего отличалась кротким нравом и скромностью в одежде. Она редко накладывала макияж, а в людях ценила в первую очередь красоту душевную, а не внешнюю.
«С лица воду не пить», – часто говорила она, и это была одна из причин, почему я не особо обращала внимания на свою внешность. В обычное время её можно было назвать вполне симпатичной женщиной, всё-таки потеря мужа и постоянная усталость сказывались на её когда-то блистательной внешности, но сегодня она выглядела… сногсшибательно.
Я оглядела со всех сторон новую стрижку, светлый брючный костюм, который подчеркивал женственную фигуру матери, но главное, как изменилось её лицо. Оно светилось.
– Ты подстриглась, – ошеломлённо прошептала я, перебив рассказ матери. Она прикоснулась кончиками пальцев свободной руки к мягким завиткам русых волос. Мать никогда не разрешала отрезать мне волосы, пока это не становилось неудобным. Также поступала и сама.
– Я уже думала ты совсем выпала из мира и не заметишь, – улыбнулась она и тряхнула короткими волосами до плеч, отчего они словно заискрились в ярко освещённом холле.
За окном уже темнело, хотя время приближалось только к семи.
– А когда говоришь к обязанностям приступил новый начальник? – как бы невзначай поинтересовалась я.
– Пару недель назад.
Я замерла от удивления, думая, как могла настолько долго не замечать таких разительных изменений с матерью. Это было даже обидно, словно от меня опять скрыли интересную тайну, которую громко обсуждали остальные девочки в коллективе.
Детский сад.
Конечно, главное, чтобы мама была счастлива, тем более она заслужила это. Семь лет ходить под гнетом тирана, чтобы угодить которому порой нужно влезть на отвесную скалу собственной гордости.
Это не каждая женщина выдержит. А теперь она хоть мир посмотрит, пусть и в рамках нашей необъятной страны.
Фирма, в которой трудилась мама, занималась поставками грузовой техники. Её туда по знакомству приняли курьером на полставки. После смерти отца оказалось, что она умеет быть не только отличной матерью, женой и домохозяйкой. Спустя полгода её повысили до разносчицы кофе в огромном офисе с сотней сотрудников. Год спустя, когда старинный друг отца уволил шестую секретаршу, он взял Синицыну-старшую. И что было удивительно, остался ею доволен, в том смысле, что не бросался больше чашками и не штрафовал на половину зарплаты.
– Заместитель руководителя, а, как звучит?
– Мама, я так за тебя рада, – широко и искренне улыбнулась я, чувствуя вину за то, что так редко общалась с ней, зацикленная на себе и проблемах в коллективе.
Я крепко обняла маму и прижалась губами к надушенной щеке.
– Значит, у вас сегодня самолёт?
– Да, меня подвёз водитель шефа, Николай.
К моему удивлению, она слегка, почти незаметно, залилась краской.
Я сжала губы, скрывая рвущуюся улыбку. Если мама нашла не только работу, то это вдвойне хорошо. Носить траур по мужу в течение восьми лет, конечно, очень благопристойно, но по моему собственному мнению – перебор.
Хотя Марк с Кириллом очень гордились матерью, единственной верной женщиной в мире, как они считали.
– А Марк с Кирой придут?
– У них сборы назначили. Готовятся. Ты же понимаешь, как для них это важно.
Я знала, что даже будь у них свободное время, потрачено оно было бы не на поход сюда. Как ни печально, но пару лет назад братья резко отдалились от меня. Их было двое, общие интересы, друзья, а у меня…
У меня был балет. Ну и Веселов.
Только подумав о лучшем друге, я увидела его, околачивающегося возле входа.
Артур стоял, почесывая затылок, не имея намерений прервать наш разговор.
Одет он был как всегда, по молодёжному стильно. Коричневая кожаная куртка, светлые облегающие джинсы и черная водолазка, подчёркивающая его атлетическую фигуру.
На него заглядывались многие, но я не ощущала ни капли трепета от его внешности или касаний во время репетиций и выступлений.
Веселов стоял, покачиваясь на стопах, и держа в руках кулёк с моими любимыми жёлтыми яблоками. Помимо этого, ещё успевал перемигиваться с девушкой из кафетерия.
Очевидно, парень решил не рисковать улыбаться красивым пациенткам или их родственникам. Он был мнительным по любому поводу, если это касалось его здоровья. «Наше тело – храм», – часто говаривал он, с отвращением наблюдая за курящими или поглощающими фаст-фуд людьми.
Правда, это не мешало ему баловаться алкоголем.
Заметив, куда я обратила взор, он помахал рукой.
Мать проследила за моим взглядом и с печальной улыбкой вздохнула.
– И почему он тебе не нравится. Очень милый мальчик и тебя любит.
– Наверное, – пожала плечами я и махнула Артуру, чтобы не стоял как истукан, а подходил ближе.
До недавнего времени я часто размышляла о будущем и даже видела себя с ним в паре, но вчерашняя лавина чувств, накрывшая меня с головой, дала понять, что с ним точно ничего быть не может.
Ощущения, испытанные со Ромой, сродни возбуждению от выступления на сцене, а это вряд ли заменишь стандартным полонезом или полькой.
– Маргарита Александровна, вы просто очаровательны, – уже по привычке лебезил подошедший Веселов.
Женщина зарделась, когда дамский угодник умудрился поцеловать ей руку.
– Артур, ты не меняешься, – игриво рассмеялась мама, подтянула на плече новую сумку и встала. – Ну ладно. Доча, выздоравливай. Если что, я на телефоне.
Она ещё раз обняла меня и, махнув рукой, умчалась к новой работе и мужчине, который заставлял ее краснеть.
Я смотрела ей вслед, осознавая, что и в моей жизни появился такой человек. Не парень, а мужчина.
– Она вроде выглядела иначе, – задумчиво смотрел на выход Артур. – Любовник?
– Новая работа и…
– Понятно, любовник. Давно пора. И тебе пора, – проговорил Артур и повернулся.
Я задышала чаще от этих простых слов, но постаралась быстро взять себя в руки. Еще не хватало мне с Веселовым объясняться.
– Половая жизнь женщин Синицыных тебя не касается и не будет, – твёрдо заявила я, и тут же резко поднялась, рукой сграбастала Артура за куртку и усадила рядом с собой.
– Быстро. Подробно. Рассказывай. Как выступил, какие ошибки, насколько ужасна была Губанова, сколько было народу, и был ли представитель Академического театра? Ну!
Артур рассмеялся на эту вспышку требовательности у обычно мягкой меня и начал рассказывать о вчерашнем выступлении. Довольно подробно, из-за чего у меня погрустнело лицо и на глазах набежали слезы.
Мне было невыносимо знать, что я не была причастна к столь масштабному мероприятию.
В моём сознании мазками на картине проносились образы танцующих на сцене пар, в вихре которых – в самом центре – стояла бы я, подняв обе руки вверх и, выполняя тройной поворот с прыжком. И пары бы подхватили моё легкое тело и несли под бурные аплодисменты зрительного зала. Я бы широко улыбалась, несмотря на невыносимую боль в ногах и натруженных мышцах.
Но грусть о несбывшихся фантазиях резко пошла на убыль, словно река сменившая свое направление, когда Веселов сообщил, что режиссер Академического театра, сам Павлов Филипп, спрашивал о Синицыной.
– Ты не врешь?! – резко воскликнула я, вглядываясь в яркие янтарные глаза.
В Артуре действительно было что-то от кота. Теплый, нежный комочек шерсти, умиляющий сотни девичьих, беспечных сердец. Ласковый с виду, опасный хищник внутри. Подспудную угрозу, исходящую от Артура, я скорее чувствовала, чем видела в живую, потому что со мной он всегда был приветливым и предупредительным.
Вместе мы занимались, потом выступали почти на всех городских мероприятиях. Когда же меня выделили в группе, то совершенно естественным стало то, что и он – будучи моим постоянным партнером – поднялся на одну ступеньку, опережая других танцоров.
– Не врешь, – успокоилась я, когда увидела его серьезное лицо. Еще одной прелестью наших отношений была сквозящая во всем честность. Я могла распознать ложь у всех, кроме Артура – он просто не умел врать, да и не пытался.
– Да, – радостно кивнул Артур, глазами лаская моё лицо. – В общем, он посочувствовал тому, что ты в больнице, и признался, что изначально появился в вузе посмотреть на известную в московском балете птичку.
Я зарделась и прижала руки к горящим щекам.
– Детка, ты уже прославилась, – в конце подмигнул Артур и сжал мои ладони в своих руках.
Я не обратила внимания на этот собственнический жест, будучи во власти всколыхнувшегося восторга, который куполом накрыл моё существо, отрезая от внешнего мира.
Я закусила губу от удовольствия и прикрыла глаза, выдыхая часто и громко. Слова Артура перекрыли все недавно испытанное. Отчаянье. Боль.
В этот миг я была готова парить над бренным миром, чтобы громко разнести весть про до краев наполненной чаше счастья.
Я восторженно улыбнулась и распахнула глаза.
Но в этом миг увидела Артура и опешила.
На секунду мне показалось, что его привлекательное лицо превратилось в хищную маску, а улыбка в оскал.
Я почувствовала мучительный холод и страх, пронзившие меня, словно рядом со мной сидел не лучший друг, а оборотень из страшной сказки.
Я перестала улыбаться, чувствуя себя не в своих пуантах, и мягко, но настойчиво отняла руки.
– Все нормально? – в полном недоумении спросил Артур.
Я кивнула и натянуто, словно марионетка, улыбнулась.
– Я без тебя скучаю, – неожиданно придвинулся он ближе, и я рассмеялась, чтобы свести в шутку очередной намёк на отношения.
– Вот сейчас точно врёшь! Когда тебе было скучать?
– Время на мысли о тебе я всегда найду, – облизнул он губы, и потянулся к моему запястью.
– А как же Танька? – охладила я его пыл, скрестив руки на груди и взглянув высокомерно и пронзительно. – И её деми-плие*?
Артур только фыркнул на эту показательную неправдоподобную ревность.
– Кстати, о Губановой, – он причмокнул губами, и я снова заулыбалась над этой своеобразной пародией на его нынешнюю партнершу. Это сняло часть напряжения, и я с интересом наблюдала, как друг роется в своей белой найковской сумке.
Спустя полминуты он достал помятый сложенный вдвое картонный лист с большим бантом из лент на лицевой стороне.
– Открытка, – торжественно, словно на вручении аттестатов изрёк Артур.
– Мне? – подозрительно покосилась я на предмет в его руках, как на резиновую гремучую змею. Умом-то вроде понимаешь, что игрушка, но от этого не становится менее мерзко. – От кого?
– От девчонок, само собой. Они горячо желают тебе выздоровления, – с легкой усмешкой на губах и совершенно нечитаемым взглядом проговорил Артур, протягивая открытку.
Я скептически выгнула брови и фыркнула, хотя желание рассмеяться в голос было огромным.
Меня, единственную бюджетницу, априори недолюбливали, а уж после распределения ролей для первого студенческого мероприятия и вовсе стали выказывать недовольство.
Но если в балетной школе девочки старались побольнее задеть меня, а порой и напакостить, спрятав пуанты и облив моё платье для выступления, то здесь все просто объявили бойкот.
