Kitabı oku: «Всевидящее око»
© Павлычева М.Л., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Посвящается А. Дж.
Скорбь по усопшим – единственная скорбь, с которой мы не желаем расстаться.
Вашингтон Ирвинг «Сельские похороны»
Завещание Гаса Лэндора
19 апреля 1831 года
Через два-три часа… Трудновато определить… Наверняка через три или самое большее через четыре… Короче говоря, не позже чем через четыре часа я буду мертв.
Я говорю об этом, потому что появилась возможность увидеть вещи под другим углом. В последнее время, к примеру, меня стали интересовать мои пальцы. А также – немного покосившаяся самая нижняя планка в жалюзи. И побег глицинии, что за окном, – он растет в сторону от основного стебля и болтается, как веревка на виселице. Раньше я этого не замечал. Есть и еще кое-что: прошлое надвигается со всей мощью настоящего. Все люди, что окружали меня, разве они не толпятся вокруг? Интересно, что мешает им сталкиваться лбами? Вон, у очага, олдермен из Гудзон-парка; рядом с ним моя жена в фартуке, она ссыпает золу в банку. А кто это наблюдает за ней? Да это мой лабрадор-ретривер. Дальше по коридору моя мать – она никогда не переступала порог этого дома: умерла, когда мне еще не было двенадцати, – гладит мой выходной костюм.
Что любопытно – ни один из гостей не заговаривает с другими. Они строго придерживаются этикета, и я не в силах изменить правила.
Правда, должен отметить, не все следуют правилам. В течение последнего часа мое ухо терзал – по сути, рвал на части – некто Клодиус Фут. Пятнадцать лет назад я арестовал его за ограбление почты Рочестера. Какая несправедливость: у него было трое свидетелей, которые клялись, что в тот момент он грабил почту Балтимора… Фут тогда пришел в ярость, вышел под залог, исчез из города, вернулся полгода спустя и, помешавшись из-за холеры, бросился под колеса пролетки. Болтал до смертного порога. И сейчас все еще болтает.
О, это целая толпа, вот что я скажу. Я то обращаю на нее внимание, то нет – в зависимости от настроения, в зависимости от угла, под которым солнечный свет падает в комнату. Должен признать, что иногда мне хотелось бы побольше общаться с живыми, но в последнее время они приходят все реже. Пэтси больше не появляется… Профессор Папайя сейчас в Гаване, измеряет тамошние головы… А что до… него… Ради чего ему возвращаться сюда? Я могу звать его только мысленно, и как только это делаю, я начинаю слышать наши беседы. Сегодня вечером, например, мы обсуждали душу. Я не убежден, что она у меня есть; он же считает наоборот. Было бы забавно и дальше слушать его рассуждения, если б он не был так ужасно серьезен. C другой стороны, никто никогда не давил на меня в этом вопросе, даже собственный отец (пресвитерианский3 проповедник, он был слишком занят душами своей паствы, чтобы грубым ботинком наступать на мою). Снова и снова я говорил: «Ну, может, вы и правы». От этого он только сильнее распалялся. Заявлял мне, что я ухожу от темы, требуя эмпирического подтверждения. А я спрашивал: «В отсутствие такового подтверждения что еще я могу ответить, кроме “Может, вы и правы”?» Так мы и ходили по кругу, пока однажды он не сказал: «Мистер Лэндор, придет время, когда ваша душа обернется и окажется с вами лицом к лицу в самом эмпирическом виде: когда будет отлетать от вас. Вы будете цепляться за нее, но тщетно! Так разглядите же ее сейчас, как она расправляет орлиные крылья в своем диком гнезде».
М-да, он такой фантазер… Совершенно невоздержанный притом. Что до меня, то я всегда предпочитал факты метафизике. Надежные, простые и твердые факты. Именно факты и выводы и станут основой этой истории. Потому что они стали основой истории моей жизни.
Однажды ночью, через год после моей отставки, дочь услышала, как я разговариваю во сне, – она вошла и обнаружила, что я допрашиваю подозреваемого, который уже двадцать лет как мертв. «Угол не обтешешь, – говорил я. – Вы же понимаете это, мистер Пирс». Тот тип расчленил тело своей жены и скормил его по кускам стае сторожевых псов на складе в Баттери. В моем сне его глаза покраснели от стыда; он очень сожалел о том, что отнимает у меня время. Помню, я сказал ему: «Если это не вы, то должен быть кто-то другой».
В общем, именно тот сон и заставил меня увидеть: от призвания никуда не денешься. Можно спрятаться в Гудзонские горы, можно отгородиться книгами, цифрами и тросточками для прогулок… работа все равно найдет тебя.
Я мог бы убежать. Вполне мог убежать чуть глубже в глухие дебри. Честное слово, не понимаю, как позволил уговорить себя и согласился вернуться к работе, хотя иногда кажется, что все произошло – все это – только ради того, чтобы мы нашли друг друга, он и я.
Однако строить догадки и предположения смысла нет. Есть история, которую я собираюсь рассказать, есть жизни, за которые я в ответе. А так как эти жизни во многих отношениях были закрыты для меня, я, где это необходимо, буду уступать место другим рассказчикам; в частности, моему юному другу. Он – истинная душа этой истории, и каждый раз, когда я пытаюсь представить, кто первым прочитает ее, у меня перед глазами сразу встает он. Именно его пальцы скользят по строчкам и колонкам, именно его глаза разбирают мой почерк.
О, я понимаю, мы не можем выбрать, кто прочтет нас. Поэтому ничего не остается, кроме как утешаться мыслью о незнакомце – еще не родившемся, если я правильно понимаю, – который найдет эти записи. И это тебе, мой Читатель, я посвящаю свое повествование.
Пожалуй, перечитаю-ка я все еще раз. Последний. Олдермен4 Хант, будьте любезны, подкиньте еще полено в огонь…
Начнем.
Повествование Гаса Лэндора
1
Начало моего профессионального участия в деле академии Вест-Пойнт датируется двадцать шестым октября тысяча восемьсот тридцатого года. В то утро я вышел на свою обычную прогулку – хотя чуть позже, чем всегда – по холмам, окружающим Баттермилк-Фоллз. Помню, стояло бабье лето. Листья, даже опавшие, отдавали тепло, которое поднималось вверх – я чувствовал его сквозь подошвы, – и золотило туман, окутывавший фермерские постройки. Я шел один, следуя по тропинкам, серпантином вившимся по холмам… Тишину нарушал скрип моих башмаков, лай собаки Дольфа ван Корлера и, думаю, мое учащенное дыхание – в тот день я поднялся довольно высоко. Я вышел к гранитному мысу, который местные называют Пяткой Седраха, и привалился к тополю, готовясь к финальному рывку, когда вдали, к северу, услышал звук валторны.
Этот звук я слышал и раньше – невозможно жить рядом с академией и не слышать его, – но в то утро он отдался у меня в ушах странным жужжанием. Впервые этот инструмент вызвал у меня удивление. Разве звуки валторны могут разноситься так далеко?
Как правило, такие вопросы меня не занимают. Я не стал бы забивать тебе, Читатель, этим голову, если б не хотел показать, в каком состоянии ума я находился. Дело в том, что в обычный день я бы не задумался о валторне. Не повернул бы назад, не добравшись до вершины, и гораздо быстрее заметил бы следы колес.
Две колеи, каждая в три дюйма глубиной и в фут шириной. Я увидел их, когда шел домой, но отмахнулся, как и от всего остального: от солнца, от стаи гусей. Реалии окружающего мира как бы перетекали одна в другую, так что я лишь мельком глянул на эти колеи и ни разу (что нехарактерно для меня) не прошелся по цепочке причинно-следственной связи. Поэтому представьте мое удивление, когда я, перевалив через холм, увидел на площади перед своим домом фаэтон с запряженным в него конем караковой масти5.
На козлах сидел молодой артиллерист, но мой натренированный взгляд, сразу определивший звание, уже обратился на мужчину, прислонившегося к экипажу. В полной военной форме, он… словно позировал для портрета. Его с головы до ног окутывало сияние: начищенные до блеска золотистые пуговицы, позолоченный шнур на кивере, позолоченная рукоять сабли. Затмивший солнце – вот таким я его воспринял и, побуждаемый своим состоянием ума, на мгновение задался вопросом, а не связан ли он с валторной. Как-никак, прозвучала музыка, а потом появился этот человек…. И все равно отчасти я стал – очень хорошо помню это ощущение – расслабляться, подобно тому, как кулак распадается на части: пальцы и ладонь.
У меня хотя бы было преимущество: офицер не знал, что я рядом. Дневная леность уже одолела часть его энергичности. Он играл с вожжами, перекидывая их из стороны в сторону, словно повторяя движения лошадиного хвоста. Глаза полуприкрыты, голова клонится вниз…
Возможно, так продолжалось бы довольно долго – я бы наблюдал за ним, не замечающим наблюдения, – если б нас не прервала третья сторона. Корова. Большая, толстая, с длинными ресницами; вышла из платановой рощи, слизывая с губ остатки клевера. Она тут же принялась обходить фаэтон – с редчайшей тактичностью, словно предполагая, что молодой офицер сочтет нужным вмешаться. Этот самый офицер сделал шаг назад, будто готовясь к нападению, и его рука мгновенно легла на рукоятку сабли. Думаю, именно вероятность убийства (чьего?) и побудила меня к действию: я длинным шагом двинулся вниз по склону и закричал:
– Ее зовут Агарь6!
Он был слишком хорошо обучен, чтобы резко обернуться, этот офицер. Лишь слегка повернул голову в мою сторону, не меняя позы и не ослабляя внимания.
– Во всяком случае, она откликается на это имя, – сказал я. – Пришла сюда через несколько дней после меня. Никогда не признавалась, как ее зовут, поэтому я сам дал ей имя.
На его губах появилось подобие улыбки. Он сказал:
– Замечательное животное, сэр.
– Корова-либералка. Приходит, когда хочет, и уходит тоже. Без обязательств.
– Ясно. Вот вы… Я тут подумал: а что, если…
– Да-да: если бы все женщины были такими.
Молодой человек оказался не таким уж молодым, как мне показалось. Ему точно перевалило за сорок, года на два, не меньше; он был всего на десять лет моложе меня и все еще служил, выполняя разные мелкие поручения. Однако это поручение являлось для него не мелким. Оно заставило его подобраться и распрямить плечи.
– Вы Огастес Лэндор, сэр? – спросил он.
– Да.
– Лейтенант Медоуз, к вашим услугам.
– Рад встрече.
Он откашлялся, причем дважды.
– Сэр, я здесь, чтобы сообщить вам, что суперинтендант Тайер просит у вас об аудиенции.
– Какого рода аудиенции? – спросил я.
– Я не вправе говорить, сэр.
– Да, конечно. Она касается профессиональных вопросов?
– Я не вправе…
– Тогда позволю себе спросить: когда эта аудиенция состоится?
– Немедленно, сэр. Если вы соблаговолите.
Созна́юсь, красота дня никогда не очаровывала меня так, как в тот момент. Легкая дымка в воздухе, столько редкая для конца октября. Туман, укутавший предгорья. Дятел, выбивающий дробь на сером клене. Никуда бы не ехать…
Я тростью указал на свой дом.
– Лейтенант, вы уверены, что не хотите выпить кофе?
– Нет, сэр, спасибо.
– Я мог бы поджарить ветчины, если вы…
– Нет, я уже ел. Спасибо.
Я повернулся. Шагнул к дому.
– Лейтенант, я приехал сюда в связи с состоянием своего здоровья.
– Прошу прощения?
– Мой врач сказал, что для меня это единственный шанс дожить до преклонных лет: я должен перебраться повыше. В горы. «Уезжайте из города», – сказал он.
– Гм.
Эти его блеклые карие глаза. Этот его приплюснутый белый нос.
– И вот я здесь, – продолжал я. – Олицетворение здоровья.
Он кивнул.
– Не знаю, согласитесь ли вы со мной, лейтенант, что здоровье ценится весьма высоко?
– Не могу сказать. Возможно, вы правы, сэр.
– Лейтенант, вы выпускник академии?
– Нет, сэр.
– О, значит, прошли трудный путь… Поднялись по служебной лестнице, да?
– Все верно.
– Что до меня, то я никогда не учился в колледже, – сказал я. – Раз я не испытываю особой тяги к пастырству, какой смысл в дальнейшем обучении? Вот так считал мой отец – так считали все отцы в те времена.
– Понимаю.
Полезно знать вот что: правила ведения допроса неприменимы к обычному разговору. В обычном разговоре говорящий слабее слушающего. Однако в тот момент я не был достаточно силен, чтобы пойти другим путем. Поэтому пнул колесо фаэтона.
– Странное средство передвижения, – сказал я, – чтобы привезти одного человека.
– Это все, что было в наличии, сэр. И мы не знали, есть ли у вас собственная лошадь.
– А что, лейтенант, если б я решил не ехать?
– Ехать или нет, мистер Лэндор, – исключительно ваше решение. Ведь вы – частное лицо, а у нас свободная страна.
«Свободная страна», – именно так он и сказал.
Моя страна здесь. Агарь в нескольких шагах от меня, справа. Дверь моего дома, все еще приоткрытая, как я ее и оставил. Внутри стопка написанных тайнописью писем, недавно доставленных с почты, и оловянный кофейник с холодным кофе, и унылого вида жалюзи, и нитка с сушеными персиками, и подвешенное в углу, у дымовой трубы, страусиное яйцо, которое много лет назад подарил мне торговец специями из четвертого округа. А на заднем дворе – мой конь, стареющий чалый жеребец у коновязи, и вокруг него разложено сено. А зовут его Конь.
– Замечательный день для верховой прогулки, – говорю я.
– Да, сэр.
– Человек вправе проводить свой досуг как угодно, это факт. – Я посмотрел на него. – А полковник Тайер ждет, это еще один факт. Можно ли полковника Тайера квалифицировать как факт?
– Может, возьмете свою лошадь, – сказал он не без доли отчаяния. – Если вам так предпочтительнее.
– Нет.
Слово повисло в тишине. А мы стояли по обе стороны от него. Агарь продолжала ходить кругами вокруг фаэтона.
– Нет, – наконец повторил я. – Буду счастлив ехать в вашем обществе, лейтенант. – Чтобы выглядеть убедительным, я посмотрел на свои ноги. – Честно говоря, рад, что у меня будет компания.
Именно этих слов он и ждал. Разве он не откинул маленькую лесенку? Разве он не предложил мне руку, чтобы помочь подняться по ней? Руку старому мистеру Лэндору! Я поставил ногу на нижнюю ступеньку, попытался подняться, но утренняя прогулка измотала меня, нога соскользнула, и я упал на лестницу, упал тяжело, и меня пришлось подталкивать и запихивать в фаэтон. Я сел на жесткую деревянную скамью, он забрался вслед за мной, и я сказал, возвращаясь к тому, что было важно для меня:
– Лейтенант, вам стоит подумать о том, чтобы обратно ехать почтовой дорогой. В это время года дорога вдоль фермы Хесмена тяжеловата для проезда.
Именно на это я и надеялся. Он замер. Склонил голову набок.
– Прошу прощения, – сказал я. – Стоит объяснить. Вероятно, вы заметили, что к упряжи вашей лошади прилипли три больших лепестка подсолнуха. Такие крупные подсолнухи есть только у Хесмена – они буквально атакуют вас, когда вы проезжаете мимо. А эти желтые полосы на дверцах? Они цвета маиса, что есть у Хесмена. Мне рассказывали, что он использует особый вид удобрения – куриные кости и цветки форзиции; местная сплетня, но кто их, голландцев, разберет… Кстати, лейтенант, ваши родители все еще живут в Уилинге?
Он отказывался смотреть на меня. Я понял, что попал в цель, по тому, как поникли его плечи и с каким ожесточением он тронул. Лошадь рванула вверх по холму, мое тело откинулось назад, и в этот момент я подумал, что если б у скамьи не было спинки, то я просто валился бы… Назад, назад… Я представил это очень живо. Мы достигли вершины холма, и фаэтон повернул на север. В боковом окне мелькнули площадь перед моим домом и милый силуэт Агари. Я уже не ждал никаких объяснений и уезжал прочь. Чтобы никогда не вернуться.
Повествование Гаса Лэндора
2
Там. Та-та-та-там. Там. Та-та-та-там.
Мы ехали уже полтора часа и находились в полумиле от академии, когда застучали барабаны. Сначала это было просто волнением в воздухе, а потом превратилось в четкий ритм, причем очень грозный. Когда я посмотрел вниз, мои ноги двигались в такт помимо воли. Я подумал: «Вот так они заставляют подчиняться. Проникают в самое нутро».
Это, безусловно, подействовало на моего сопровождающего. Лейтенант Медоуз упорно смотрел вперед и на несколько вопросов, что я задал ему, дал формальные ответы. Он ни разу не изменил позы, даже когда фаэтон едва не перевернулся, наехав на валун. Всю дорогу хранил облик палача, и, честно скажу, были моменты, когда экипаж превращался – потому что я все еще находился в дремотном состоянии разума – в повозку для осужденных, а впереди маячила толпа… гильотина…
А потом мы добрались до конца длинного подъема; земля к востоку от нас исчезла, и появился Гудзон. Глянцевый, опалово-серый, морщащийся миллионом волн. Утренний туман уже превратился в маслянистую дымку, очертания противоположного берега врезались прямо в небо, и каждая гора таяла, превращаясь в голубую тень.
– Почти приехали, сэр, – сказал лейтенант Медоуз.
Вот что Гудзон делает с тобой: очищает. Поэтому к тому мгновению, когда мы сделали последний рывок к утесу, на котором стоит Вест-Пойнт, к тому мгновению, когда академия показалась за сплошной стеной леса, я, в общем, снова почувствовал себя готовым к тому, что произойдет, и мог любоваться видами, как ими любовался бы путешественник. Вон там – серая каменная громада гостиницы мистера Коззенса, окруженная верандой. А на западе, чуть выше, – руины форта Патнем. А выше – коричневые мышцы горы, ощетинившиеся деревьями, а еще выше – только голубое небо.
Было без десяти три, когда мы добрались до караульного поста.
– Стой! – послышался крик. – Кто едет?
– Лейтенант Медоуз, – ответил кучер, – сопровождает мистера Лэндора.
– Приблизьтесь для опознания.
Часовой подошел к нам, и когда я выглянул, то с изумлением увидел таращащегося на нас мальчишку. Он отдал честь лейтенанту, затем оглядел меня, и его рука уже начала подниматься к голове, однако мой статус гражданского вынудил ее опуститься.
– Лейтенант, нас осмотрел кадет или солдат?
– Солдат.
– Но ведь кадеты тоже стоят в карауле, да?
– Да, когда у них нет занятий.
– То есть по ночам?
Возница посмотрел на меня. Впервые с тех пор, как мы отъехали от моего дома.
– Да, по ночам.
Мы поехали по территории академии. Я хотел сказать «въехали на территорию», но тут некуда въезжать, потому что ниоткуда не выезжаешь. Да, здесь есть здания – деревянные, каменные и кирпичные, – но создается впечатление, будто все они высятся с молчаливого согласия Природы и всегда находятся на грани вынужденного исчезновения. А потом мы оказались в месте, которое к Природе не имеет отношения: на плац-параде. Сорок акров щербатой земли с островками травы, светло-зеленой и золотистой, тянущимися на север туда, где Гудзон, спрятанный за деревьями, делает резкий поворот на запад.
– Равнина, – объявил добрый лейтенант.
Естественно, я знал, как у них называется плац-парад, будучи соседом академии, как знал и его предназначение. Продуваемое всеми ветрами поле, где кадеты Вест-Пойнта становились солдатами.
Но где же солдаты? Я видел только пару снятых с лафетов пушек, флагшток, белый обелиск и узкую полоску тени, которую не смогло убрать яркое солнце. Когда фаэтон ехал по утрамбованной грунтовой дороге, не было никого, кто мог бы заметить наше прибытие. Даже бой барабанов прекратился. Вест-Пойнт словно схлопнулся в себя.
– Лейтенант, а где кадеты?
– На занятиях.
– А офицеры?
После короткой паузы он сообщил мне, что многие из них являются преподавателями и находятся в учебных комнатах.
– А остальные?
– Не могу знать, мистер Лэндор.
– О, я просто поинтересовался, не стали ли мы причиной тревоги.
– Я не вправе говорить…
– Тогда, возможно, вы вправе ответить, будет ли моя аудиенция с суперинтендантом приватной?
– Полагаю, будет также присутствовать капитан Хичкок.
– А капитан Хичкок – это…
– Командир кадетов, сэр. Второй по статусу после полковника Тайера.
Вот и все, что он соизволил мне рассказать. Он был настроен строго придерживаться своего важного поручения, что и сделал: доставил меня прямиком к квартире суперинтенданта и проводил до гостиной, где меня уже ждал денщик Тайера. По имени Патрик Мёрфи; солдат в прошлом, а сейчас (как мне предстояло выяснить) главный шпион Тайера – как большинство шпионов, веселый и жизнерадостный.
– Мистер Лэндор! Уверен, ваше путешествие было таким же приятным, как сегодняшний солнечный день. Прошу вас, следуйте за мной.
Он продемонстрировал все свои зубы, но улыбка так и не добралась до его глаз. Мёрфи повел меня вниз по лестнице, открыл дверь в кабинет суперинтенданта и в манере лакея объявил о моем прибытии. Когда я обернулся поблагодарить, он уже исчез.
Как я узнал позже, это было предметом гордости Сильвануса Тайера – работать в полуподвале; умелая игра в Обычного человека. Что сказать: в кабинете было чертовски темно. Окна загораживали кусты, а свечи, кажется, освещали только себя. Так что моя первая официальная встреча с суперинтендантом Тайером состоялась под покровом темноты.
Но я забегаю вперед. Первым представился командир Итан Аллен Хичкок, второй по старшинству. Он, Читатель, тот, кто изо дня в день делает грязную работу, управляя кадетским корпусом. Что называется, Тайер решает в голове, а Хичкок решает на практике. И любой, кто намеревается связать себя с академией, должен сначала наладить связь с Хичкоком, который играет роль дамбы, защищающей от накатывающих человеческих волн, и помогает Тайеру оставаться на вершине сухим и безупречным, как солнце.
Короче, Хичкок – тот, кто привык быть в тени. Таким он и проявил себя передо мной: рука освещена, все остальное – предмет домыслов. Только когда он приблизился, я увидел, насколько у него поразительная внешность (как мне говорили, он не походил на своего знаменитого деда7). Человек, коему военный мундир достался тяжелым трудом. Среднего роста, крепкий, с плоской грудью и губами, которые словно постоянно сжимались вокруг чего-то: камешка, арбузной косточки… В карих глазах отражалась меланхолия. Он пожал мне руку и заговорил на удивление мягким голосом, каким разговаривают с лежачим больным:
– Надеюсь, мистер Лэндор, отставка пошла вам на пользу.
– Благодарю, она пошла на пользу моим легким.
– Позвольте представить вас суперинтенданту.
В пятне света от сальной свечи над письменным столом из вишневого дерева склонилась голова. Каштановые волосы, круглый подбородок, выступающие, четко очерченные скулы. Внешность, не предназначенная для любви окружающих. Нет, человек, сидевший за письменным столом, готовился к трезвой оценке потомков, и это было трудным делом при его щуплости, которую не могли скрыть ни синий китель с золотыми эполетами, ни даже изогнутая, как плавник карпиодеса8, сабля.
Но все это впечатление сложилось уже позже. В той темной комнате с поданного мне низкого стула, поставленного перед высоким письменным столом, я, если честно, видел только голову, четко и ясно, и кожа на этой голове уже начала оттягиваться вниз, напоминая отслоившуюся маску. Голова обратилась ко мне и заговорила. Она сказала:
– Очень рад встрече, мистер Лэндор.
Нет, ошибочка вышла; она сказала:
– Послать за кофе?
Все верно. И в ответ я сказал:
– Было бы неплохо выпить пива.
Воцарилась тишина. Пропитанная, кажется, оскорбленным достоинством. «Неужели полковник Тайер – трезвенник?» – подумал я. Но потом Хичкок позвал Патрика, и Патрик привел Молли, и Молли отправилась в погреб, и все это произошло по щелчку пальцев правой руки Сильвануса Тайера.
– Полагаю, мы с вами однажды встречались, – сказал он.
– Да, у мистера Кембла. В Колд-Спринг.
– Именно так. Мистер Кембл очень высокого мнения о вас.
– О, это мило с его стороны, – сказал я, улыбаясь. – Мне просто повезло быть кое в чем полезным его брату, вот и всё. Много лет назад.
– Он упоминал об этом, – сказал Хичкок. – Связано с земельными спекулянтами.
– Да, афера была невероятная, не так ли? На Манхэттене действовала целая банда мошенников; они торговали землей, которой у них не было. Интересно, продолжают ли они свою деятельность?
Хичкок придвинул свой стул чуть ближе и поставил свою свечу на стол Тайера, рядом с красным кожаным футляром для документов.
– Мистер Кембл утверждает, – сказал он, – что вы считаетесь своего рода легендой среди констеблей Нью-Йорка.
– Какого рода легендой?
– Для начала, вы честны. Думаю, этого достаточно, чтобы любой сотрудник нью-йоркской полиции стал легендой.
Я заметил, как ресницы Тайера чуть-чуть опустились: «Молодец, Хичкок».
– О, уверяю вас, в легендах правды мало, – очень непринужденно сказал я. – Хотя, мне кажется, если кто-то и прославился своей честностью, то это вы и полковник Тайер.
Хичкок прищурился. Вероятно, он спрашивал себя, не лесть ли это.
– Среди прочих достижений, – продолжал Тайер, – вы сыграли важную роль в задержании главарей «Предрассветных парней». Они стали бедствием для честных торговцев.
– Да, так и было.
– Вы также приложили руку к разгону банды «Рубашек навыпуск».
– Только они быстро вернулись.
– Если я правильно помню, – сказал Тайер, – вам доверили расследование крайне жестокого убийства, раскрыть которое все остальные уже отчаялись. Молодой проститутки на Елисейских Полях9. Не совсем ваша юрисдикция, мистер Лэндор?
– Жертва была в моей. Да и убийца тоже, как оказалось.
– Еще мне говорили, мистер Лэндор, что вы сын священника. Из Питтсбурга?
– В том числе.
– Приехали в Нью-Йорк юношей. Сунули нос в дела Таммани-Холла10, я правильно говорю? На участие в борьбе фракций духу не хватило, как я понимаю… Вы не политик по духу.
Подтверждая справедливость его слов, я кивнул и снова откинул голову. На самом же деле просто выбрал точку обзора получше, чтобы видеть глаза Тайера.
– Ваши таланты включают разгадку шифров, – тем временем говорил он. – Борьбу с беспорядками. Строительство оградительных барьеров вокруг католических избирательных округов. И… допросы без церемоний.
Вот оно: еле заметный взмах ресниц. Я и не увидел бы его, если б не искал чего-то такого.
– Полковник Тайер, вы позволите спросить?
– Да?
– Это футляр для бумаг? Там вы прячете свои сведения?
– Я не понимаю вас, мистер Лэндор.
– О, пожалуйста, не надо; это я вас не понимаю. Я почувствовал себя одним из ваших кадетов. Они входят сюда – уже и так напуганные, не сомневаюсь, – и вы сидите и во всех подробностях рассказываете об их успеваемости. Готов спорить, у них накопилась масса взысканий, а если вы немного поднажмете, то наверняка расскажете даже то, как глубоко они влезли в долги. Вероятно, они уходят отсюда, считая вас почти равным Богу по всеведению.
Я подался вперед и оперся руками на красноватую крышку письменного стола.
– Пожалуйста, полковник, откройте, что еще есть в вашем футляре. В смысле, про меня. Вероятно, там сказано, что я вдовец. Ну, это вполне очевидно: у меня нет ни одного предмета одежды моложе пяти лет. И я давно не переступал порог церкви. О, а там говорится, что у меня была дочь? Которая не так давно сбежала? Одинокие вечера, знаете ли… Зато у меня есть очень милая корова – там упоминается корова, полковник?
Именно в этот момент дверь открылась, и в кабинет вошел слуга с пивом на подносе. Пенящимся, почти черного цвета. Хранившимся глубоко в подвале – это я понял, когда первый глоток прокатился по мне приятным холодком.
Надо мной переплетались голоса Тайера и Хичкока.
– Очень сожалеем, мистер Лэндор…
– Не с того начали…
– Не хотели обидеть…
– Со всем нашим уважением…
Я поднял руку.
– Не надо, джентльмены, – сказал я. – Это мне следовало бы извиняться. – Я прижал холодный стакан к виску. – Что я и делаю. Прошу вас, продолжайте.
– Мистер Лэндор, вы уверены?
– Боюсь, вы уже поняли, что сегодня я немного переутомился, но я буду рад… В том смысле, что прошу вас: расскажите о вашем деле, и я сделаю все возможное…
– Вы не хотели бы сначала…
– Нет, спасибо.
Теперь Хичкок встал. Главенствующая роль снова перешла к нему.
– С этого момента, мистер Лэндор, нужно действовать очень осторожно. Надеюсь, мы вправе рассчитывать на ваше благоразумие.
– Конечно.
– Позвольте мне сначала пояснить, что наш экскурс в вашу карьеру был нужен исключительно для того, чтобы убедиться: вы тот, кто нам нужен.
– Тогда позвольте спросить, кто же вам нужен.
– Мы ищем человека – частное лицо с хорошим послужным списком и здравомыслием, – который мог бы провести расследование деликатного характера. В интересах академии.
В его манерах ничего не изменилось, но что-то стало другим. Возможно, дело было в обрушившемся на меня так же внезапно, как глоток холодного пива, осознании того, что они ищут помощи у гражданского – у меня.
– Что ж, – сказал я, осторожно продвигаясь вперед, – это будет зависеть от многого, не так ли? От природы этого расследования. От моих… моих способностей…
– Мы не сомневаемся в ваших способностях, – сказал Хичкок. – Расследование – вот что нас заботит. Должен признать, оно очень сложное и чрезвычайно деликатное. Прежде чем мы двинемся дальше, я должен еще раз убедиться в том, что ничто из сказанного не выйдет за пределы Пойнта.
– Капитан, – сказал я, – вы знаете мой образ жизни. Мне некому что-либо рассказывать, кроме Коня, а он – само олицетворение благоразумия, даю вам слово.
Кажется, Хичкок воспринял это как торжественное заверение, потому что снова сел. Посоветовавшись со своими коленками, поднял голову, посмотрел на меня и сказал:
– Это касается одного из наших кадетов.
– Я догадался.
– Второкурсника из Кентукки по фамилии Фрай.
– Лерой Фрай, – добавил Тайер.
Опять этот бесстрастный взгляд. Как будто у него три футляра записей о Фрае.
Хичкок опять поднялся со стула, вошел в пятно света и вышел оттуда. Я наконец-то нашел его взглядом у стены, позади стола Тайера.
– Итак, – сказал капитан, – больше нет смысла ходить вокруг да около. Лерой Фрай повесился вчера ночью.
В тот момент мне показалось, будто я участвую в самом конце или в самом начале большого розыгрыша, и я понял, что безопаснее было бы отказаться от игры.
– Печально слышать об этом, – сказал я. – Я действительно сожалею.
– Ваше сочувствие…
– Ужасное происшествие.
– Для всех, кто причастен, – сказал Хичкок, делая шаг вперед. – Для молодого человека. Для его семьи…
– Мы имели удовольствие, – сказал Сильванус Тайер, – познакомиться с родителями молодого Фрая. Должен признаться, мистер Лэндор, что мне предстоит печальная миссия отправить им весть о смерти сына.
– Понимаю.
– Едва ли нужно упоминать… – снова заговорил Хичкок, и я почувствовал, что мы подходим к главному. – Едва ли нужно упоминать о том, что для академии это поистине ужасное происшествие.
