Kitabı oku: «Трагедия королевы», sayfa 3

– О, я уверен, брат Шарль, что мог бы многому научиться у тебя, – засмеялся граф Прованский, – только не знаю, осталась ли бы довольна этими уроками моя супруга!

– А вот мы спросим ее, – сказала королева. – До свидания, дорогие братья, я тороплюсь поздороваться со своим милым мельником.

Она быстро взбежала на деревянную лесенку, ведшую на мельницу, и обвила руками шею мельника, а он, крепко прижав ее к своему сердцу, увлек ее внутрь.

– Благодарю тебя, Людовик! – воскликнула королева, целуя руку мужа. – Какой прелестный сюрприз ты мне устроил!

– Разве ты не говорила, что тебе хочется этого маскарада? – весело ответил король. – Здесь все делается по приказу королевы, так не удивляйся, что мы покорно исполнили роли, которые ты сама распределила между нами.

– О Людовик, как ты добр! – со слезами на глазах сказала королева. – Ведь я знаю, что все эти игры не доставляют тебе удовольствия, но ты все-таки принимаешь в них участие!

– Все потому только, что я люблю тебя, – просто ответил король, и счастливая улыбка скрасила его широкое, добродушное лицо. – Да, Мария, я люблю тебя, и мне доставляет большую радость доставлять тебе удовольствие.

Королева нежно прислонилась головой к груди мужа.

– Даря мне Трианон, Людовик, ты сказал мне: «Вы любите цветы, я дарю вам целый букет!» Мой дорогой государь, вы не только букет цветов подарили мне: вы мне подарили целый букет счастливых часов, счастливых лет, которыми я обязана только вам, вам одному!

– Пусть же этот букет никогда не завянет, Мария, – произнес король, поднимая к небу набожный, молящий взор и кладя руку на голову своей жены, словно благословляя ее. – Однако, госпожа фермерша, – после некоторого молчания прибавил он, – вы заставили меня позабыть свою роль: колесо остановилось, потому что мельник не на своем месте. Вообще наша мельница не совсем в порядке, и мне придется приложить здесь к делу свои слесарные познания… Но что это за пение раздается на улице?

– Это «крестьяне» и «крестьянки» зовут нас, – смеясь, сказала королева, – покажемся им, господин мельник!

Они вышли на наружную лестницу, у подножия которой собрались мэр, учитель, крестьяне и крестьянки, которые хором пели:

 
Выше счастья нет нигде,
Как в родной своей семье.
 

На глазах королевы навернулись радостные слезы. О, как полны были счастьем часы, проведенные сегодня в Трианоне королевской четой! Они были так ярко озарены солнцем, что Мария-Антуанетта совсем забыла тучи, омрачавшие утро.

Все обедали по-деревенски, потом гуляли по лугу, любуясь на пасущихся коров; потом фермерша подала подругам пример и принялась за работу: принесли ее прялку, и она уселась за пряжу. Быстро вертелось колесо прялки, подобно колесу счастья, приносящему сегодня радость, завтра – печаль. Колесо счастья уже повернулось, горе уже близилось, но Мария-Антуанетта еще не знала этого; ее глаза еще светились счастьем, губы улыбались. Она сидела со всем своим обществом на берегу озера и удила рыбу и радовалась, если ей удавалось поймать что-нибудь: ведь эта рыба должна быть подана на ужин, на который фермерша пригласила своего супруга и который она была намерена приготовить своими руками.

Король ушел на мельницу отдохнуть, но кто-то нарушил его покой. Вероятно, дело было очень важно, если рискнули сделать это; ведь все знали, что в Трианоне король бывает редко и, раз он там, его нельзя беспокоить делами.

Но сегодня его обеспокоили, и министр барон де Бретейль сам явился в Трианон, чтобы видеть мельника и попросить его на этот раз стать опять королем.

IV. Ожерелье королевы

Когда камердинер, переодетый помощником мельника, доложил о приезде министра, король немедленно удалился в свою комнату и переоделся в свой обычный костюм: короткие панталоны, серый кафтан с серым атласным, вышитым золотом жилетом и орденом Святого Людовика на небесно-голубой ленте.

Переодевшись, король с озабоченным и встревоженным лицом вошел в комнату, где его ждал его первый министр, барон де Бретейль, и воскликнул:

– Говорите скорее! Вы принесли мне дурные вести? Случилось что-нибудь неожиданное?

– Государь, – почтительно ответил министр, – случилось действительно нечто неожиданное; насколько оно может быть названо дурной вестью, покажет следствие.

– Следствие? – воскликнул король. – Значит, дело идет о преступлении?

– Да, государь, о позорном обмане и крупной растрате как денег, так и драгоценностей.

– Ах, вот что! – со вздохом облегчения сказал король. – Значит, дело касается только денег?

– Нет, государь, оно касается также чести ее величества.

Людовик вскочил, и краска гнева залила его лицо.

– Неужели снова осмеливаются затрагивать честь королевы?

– Да, ваше величество, и на этот раз план задуман так тонко, что будет весьма трудно добиться истины. Ваше величество дозволите мне изъяснить дело несколько подробнее?

– Говорите, барон, говорите! – воскликнул Людовик, опускаясь на деревянную скамью и приглашая министра также сесть.

Бретейль поклонился и сел.

– Ваше величество, может быть, помните прекрасное ожерелье, которое несколько времени назад придворный ювелир Бемер имел честь предложить ее величеству?

– Помню; еще королева выказала при этом свойственные ей великодушие и бескорыстие.

– Всем известен благородный ответ, который ее величество дала своему супругу, желавшему подарить ей это ожерелье, – сказал Бретейль, – Париж с восхищением повторял ее слова: «Государь, у нас больше бриллиантов, чем кораблей; купите на эти деньги корабль».

– У вас хорошая память, – сказал король, – ведь это было пять лет назад.

– Я полагаю, государь, что после этого Бемер, несмотря на запрещение вашего величества, еще несколько раз беспокоил ее величество своим предложением продать ей ожерелье; по-видимому, он твердо решил, что в конце концов королева купит его. Он несколько лет собирал по всей Европе бриллианты, подбирая камни, совершенно одинаковые по величине, весу и игре. Так как королева отказалась приобрести ожерелье за два миллиона франков, то под конец Бемер просил за него уже только один миллион восемьсот тысяч.

– Да, я слышал об этом, – сказал король, – и королеве надоели его предложения, так что она велела больше не принимать его.

– Да, государь, его перестали допускать в Версаль. Но две недели назад он прислал ее величеству письмо, в котором просил королеву не забывать ее придворного ювелира и выражал радость, что ее величество обладает самыми дорогими бриллиантами в Европе. Королева прочла это письмо своей камер-фрау, мадам Кампан, и сказала, что эти бриллианты, очевидно, свели бедного Бемера с ума. Письмо ее величество бросила в огонь. Это сообщила мне мадам Кампан, к которой я должен был обратиться для разъяснения дела.

– Да что же случилось с этим ожерельем и какое отношение может иметь к нему королева? – воскликнул король, вытирая кружевным платком пот со своего лба.

– Государь! Бемер уверяет, что продал ожерелье ее величеству, и требует уплаты.

– Королева права: этот человек сошел с ума!

– Государь, он уверяет, что ее величество приобрела ожерелье тайным образом, через третье лицо, выдав двести тысяч франков задатка и установив последующие уплаты, по тридцати тысяч франков каждая.

– Кто же это доверенное лицо, его имя?

– Государь, это кардинал де Роган, состоящий при особе вашего величества.

Король вскрикнул и, вскочив с места, повторил:

– Роган? Кто осмелился соединять его имя с именем королевы, которая его терпеть не может? Полноте, Бретейль, эта сказка чересчур глупо задумана: никто не поверит ей!

– Однако, ваше величество, Бемер поверил и передал ожерелье кардиналу, после чего получил собственноручную расписку от ее величества. Все это он сообщил мне письменно, прибавив, что обратиться ко мне ему посоветовала мадам Кампан, так как я имею честь быть министром королевского двора. Обратившись к мадам Кампан, я узнал от нее такие важные сведения, что с ней вместе поспешил в Трианон, чтобы вы, ваше величество, могли немедленно выслушать ее показания. В Трианоне я узнал, что там только что был Бемер, и так как, по обыкновению, не был допущен к королеве, то ушел, плача и бранясь.

– Пойдемте! Я хочу переговорить с Кампан, – сказал король и поспешно вышел из комнаты.

Министр следовал за ним. Они прошли боковой дорожкой, минуя деревенскую улицу, чтобы не быть замеченными королевой.

– Кампан, – сказал король, входя в маленькую уборную королевы, – министр рассказал мне диковинную историю; повторите мне весь свой разговор с Бемером.

– Ваше величество, вы приказываете мне говорить, прежде чем об этом деле узнала королева? – спросила мадам Кампан с низким поклоном.

– Ах, вы видите, я был прав, – сказал король Бретейлю, – королеве ничего не известно, иначе она рассказала бы все мне. Слава богу, у королевы нет от меня тайн. Я благодарен вам за ваш вопрос, Кампан! Конечно, лучше, чтобы ее величество присутствовала при нашем разговоре. Есть тут кто-нибудь из прислуги королевы? – крикнул король, распахнув двери.

Тотчас же прибежал камердинер.

– Вебер! – сказал ему король. – Бегите немедленно в Малый Трианон и попросите от моего имени ее величество королеву прийти сюда на четверть часа по важному делу, не терпящему отлагательства. Только смотрите, не испугайте ее величества, чтобы она не подумала, что получены какие-нибудь печальные вести от ее родных. Торопитесь! А теперь, барон, – прибавил он, обращаясь к министру, – вы должны своими глазами и ушами удостовериться, что королева так же мало знает об этом деле, как и я, и будет так же удивлена: я хочу, чтобы вы присутствовали при разговоре, но так, чтобы королева не подозревала о вашем присутствии. Это заставит вас тотчас же убедиться в дерзком и бесстыдном обмане. Куда ведет эта дверь, Кампан? – обратился король к камер-фрау, указывая на белую с золотым бордюром дверь, полузакрытую белыми атласными портьерами, затканными розами.

– В маленькую гостиную, государь.

– Войдите туда, Бретейль, а вы, Кампан, спустите портьеры так, чтобы министр мог все слышать, оставаясь невидимым для королевы.

Не прошло и четверти часа, как вошла Мария-Антуанетта, взволнованная, с разгоревшимися щеками.

Король поспешил ей навстречу и, прижав ее руку к губам, произнес:

– Прости, Мария, что я потревожил тебя…

– Скорее скажите мне, в чем дело? – с нетерпением воскликнула королева. – Что случилось? Большое несчастье?

– Нет, Мария, но большая неприятность, которая может быть названа несчастьем только потому, что твое имя оказывается замешанным в обмане: ювелир Бемер уверяет, что продал тебе бриллиантовое колье за миллион восемьсот тысяч франков.

– Но этот человек сошел с ума! – воскликнула королева. – Это все, что ваше величество желали сказать мне?

– Прошу тебя, выслушай Кампан, которая повторит свой разговор с Бемером!

– Что?! – воскликнула королева, только теперь заметившая Кампан, скромно отошедшую к стороне. – Что все это значит?

– Ваше величество, я приехала сюда, чтобы передать вам то, что сказал мне Бемер. Он уже был сегодня здесь.

– Да что же ему наконец нужно? Ведь вы говорили мне, Кампан, что он продал это несчастное ожерелье, с которым он все ждал меня столько лет, султану в Константинополь?

– Я повторила вашему величеству то, что сам Бемер говорил мне; сегодня, когда ваше величество выехали в Трианон, он снова явился и спросил меня, не поручала ли королева передать что-либо ему. Я ответила, что ваше величество вообще не желает иметь с ним никакого дела. «Но должен же я получить ответ на то письмо, которое писал королеве! – воскликнул он. – К кому же мне обратиться?» – «Ни к кому, – ответила я, – ее величество бросила ваше письмо в огонь не читая». – «Это невозможно! – сказал он. – Ее величество знает, что должна мне большую сумму денег».

– Я должна ему? – с ужасом вскрикнула Мария-Антуанетта. – Каким образом этот несчастный осмеливается утверждать что-либо подобное?

– Я сказала ему это, ваше величество, но он вполне убежденно ответил, что ваше величество должны ему полтора миллиона франков за ожерелье.

– Как! Опять это несчастное ожерелье? – сказала королева. – Кажется, этот человек сделал его только для того, чтобы мучить меня. Я уже целые годы слышу все про это ожерелье. Вполне понятно, что я всеми способами старалась вылечить несчастного от его мании продать свою работу непременно мне. Теперь он уже настолько помешался, что полагает, будто я действительно купила это ожерелье!

– Этот человек не помешан, – серьезно возразил король, – выслушайте до конца. Продолжайте, Кампан!

– Я стала смеяться над ним, – продолжала Кампан, – и напомнила ему, что он несколько месяцев тому назад уверял, что продал ожерелье турецкому султану. Он возразил, что королева приказала ему говорить это всем, кто будет спрашивать о судьбе ожерелья, но что она действительно купила его через кардинала де Рогана.

– Через кардинала де Рогана? – закричала королева, вскочив с места. – Через человека, которого я ненавижу? Неужели во всей Франции найдется хоть один человек, который поверит этому?

– Я сказала Бемеру, что его обманули и что королева никогда не удостоила бы кардинала своего доверия. На это Бемер ответил мне вот этими самыми словами: «Вы сами обмануты; кардинал очень в милости и тайно видится с королевой; она настолько доверяет ему, что через него прислала мне тридцать тысяч франков в уплату долга. Она в присутствии кардинала вынула эти деньги из своего маленького бюро из севрского фарфора, которое стоит в ее будуаре, около камина». – «Это вам рассказывал сам кардинал?» – спросила я и, когда он ответил утвердительно, снова повторила, что его обманули. Бемер очень испугался и сказал, что на него уже напало сомнение, когда королева в Троицын день не явилась в его бриллиантах, между тем как кардинал сказал ему, что ее величество наденет их в этот день в первый раз. После того он и решился написать ее величеству. Я посоветовала ему обратиться к министру, барону де Бретейлю, а сама поехала сюда. Оказалось, что он и сам явился сюда, и я обещала ему немедленно уведомить обо всем ее величество.

Королева слушала этот рассказ в совершенном оцепенении, неподвижная и безмолвная, как статуя, изображающая ужас. Потом яркий румянец залил ее щеки, ее глаза засверкали, и, обращаясь к королю, она сказала громким и властным голосом:

– Вы слышали, государь? Вашу супругу смеют обвинять в тайных сношениях с кардиналом де Роганом! Я требую строгого и внимательного расследования этого дела. Позовите скорее барона де Бретейля! Пусть он посоветует нам, что делать. Я настаиваю на том, чтобы это было сделано как можно скорее.

– Ваши слова для меня закон, – ответил король, с любовью глядя на взволнованное лицо королевы. – Идите сюда, Бретейль!

– О государь! – воскликнула Мария-Антуанетта, увидав министра. – Вы, значит, не сомневались во мне?

– Ни на одну минуту, – улыбаясь, ответил король. – Теперь обсудим вместе с Бретейлем, что нам предпринять; пошлем также за аббатом де Вермоном, чтобы он принял участие в нашем совещании.

* * *

На следующий день, пятнадцатого августа, в залах Версаля собралось самое блестящее общество. Был большой праздник, Успение Божией Матери, и королевская чета намеревалась со всем двором присутствовать на торжественном богослужении; обедню должен был служить сам кардинал де Роган.

Он также находился в числе собравшихся и в праздничном облачении, со всеми знаками своего достоинства, ждал только прибытия короля и королевы, чтобы сопровождать их в дворцовый храм. Красивое лицо кардинала, у которого было много поклонников и поклонниц, поражало сегодня каким-то сияющим выражением, а его большие черные глаза, пока он разговаривал с графом д’Артуа, не отрывались от двери, в которую должна была войти королевская чета. Эта дверь внезапно растворилась, пропустив королевского пажа, который, окинув зал беглым взглядом, протеснился через блестящую толпу и подошел к кардиналу.

– Монсиньор, – прошептал он, – его величество ждет ваше высокопреосвященство немедленно в свой кабинет.

Кардинал тотчас прекратил разговор, быстро перешел зал и скрылся в кабинете.

Там он нашел только короля и королеву, а в глубине комнаты, в амбразуре окна, стоял министр королевского двора, барон де Бретейль, старый, непримиримый враг гордого кардинала, намеревавшийся в этот один час отомстить ему за долгие годы высокомерного обхождения.

Кардинал вошел с уверенным, любезным выражением на красивом лице, но холодный кивок короля и сверкающие глаза королевы несколько смутили его, и веки его гордых глаз опустились.

– Это вы купили у Бемера бриллианты? – резко спросил король.

– Да, ваше величество, – ответил кардинал.

– И что вы сделали с ними? Отвечайте, я приказываю!

– Государь, – после короткой паузы произнес кардинал, – я полагал, что они переданы королеве.

– Кто поручил вам покупку?

– Одна дама, государь, по имени Ламотт Валуа. Она передала мне письмо от ее величества, и я полагал заслужить одобрение ее величества, взяв на себя поручение, которым ее величество удостоила меня.

– Я? – вскрикнула королева с выражением глубочайшего презрения. – Я дала поручение вам, которого в течение восьми лет не удостоила ни единым словом!

– Теперь я вижу, – воскликнул кардинал, – что меня жестоко обманули. Я заплачу за ожерелье. Горячее желание услужить вашему величеству лишило меня способности видеть и рассуждать; я не заподозрил обмана и теперь горько разочарован. Я заплачу за ожерелье!

– И вы думаете, что этим все будет поправлено? – с гневом воскликнула королева. – Вы полагаете, что этой жалкой ценой вы окупите позор, который вы навлекли на свою королеву? Нет, я требую подробного расследования! Я настаиваю на том, чтобы все, принимавшие участие в этом позорном обмане, были привлечены к ответственности. Представьте доказательства того, что вы действительно сами были обмануты, а не обманывали сами!

– Ах, ваше величество! – воскликнул кардинал таким вызывающим и в то же время дружеским тоном, что королева задрожала от ярости. – Вот доказательства моей невинности, – продолжал он, вынимая из кармана бумажник, а из него – сложенный лист бумаги. – Вот письмо королевы к графине Ламотт, в котором ее величество поручает мне покупку ожерелья.

Король взял бумагу, прочел ее, взглянул на подпись, затем, презрительно пожав плечами, передал письмо королеве. Она набросилась на него с необузданностью тигрицы, наконец нашедшей свою добычу, и, быстро пробежав бумагу, разразилась громким, гневным смехом.

– Да ведь это – не мой почерк и не моя подпись! – воскликнула она, устремив пылающий взор в лицо кардинала и указывая на письмо. – Как же вы, принц и человек, занимающий такой высокий пост, можете быть так невежественны, чтобы поверить, будто я могу подписаться «Мария-Антуанетта Французская»? Каждый знает, что королевы подписываются только своим именем; и вы один этого не знаете?

– Вижу, понимаю, – пробормотал кардинал, который под взглядом королевы побледнел как смерть и, шатаясь, прислонился к столу, чтобы не упасть, – я вижу, что допустил страшно обмануть себя.

Король взял со стола какое-то письмо и, протянув его кардиналу, спросил:

– Признаете ли вы, что написали это письмо ювелиру Бемеру, передавая ему от имени королевы тридцать тысяч франков в виде задатка?

– Да, государь, признаю, – убитым голосом ответил кардинал.

– Он признает? – сказала королева, скрипнув зубами и сжимая свои маленькие руки в кулаки. – Он мог считать меня способной на такую низость, меня, свою королеву?!

– Вы утверждаете, что купили бриллианты для королевы? – продолжал король. – Вы передали их ее величеству?

– Нет, государь, это сделала графиня Ламотт.

– От вашего имени?

– Да, государь, от моего имени; она также передала королеве квитанцию в уплате ста пятидесяти тысяч франков, которые я одолжил королеве для покупки.

– И какую же награду получили вы от королевы?

Кардинал колебался; но, все еще чувствуя на себе холодный, гневный, презрительный взгляд Марии-Антуанетты, он вдруг вспыхнул и, в свою очередь бросив на нее уничтожающий взгляд, произнес:

– Вы этого хотите, ваше величество? Я скажу всю правду! Государь, ее величество наградила меня за эту маленькую услугу по-королевски: она соблаговолила назначить мне свидание в Версальском парке.

При этом новом ужасном оскорблении королева громко вскрикнула и, прыгнув вперед, подобно львице, схватила своего супруга за руку и, сильно встряхнув ее, воскликнула:

– Государь, вы слышите этого государственного изменника, поносящего свою королеву? Неужели красная мантия может защитить преступника?

– Нет, не может и не должна! – крикнул король. – Бретейль, исполните свой долг, а вы, кардинал, осмеливающийся обвинять свою королеву, выйдите вон!

– Государь! – пробормотал кардинал. – Государь, я…

– Ни слова больше! – перебил король, указывая рукой на дверь. – Вон, говорю вам, вон!

Кардинал, шатаясь, направился к двери, отворил ее и снова очутился в зале, где, перешептываясь, смеясь и болтая, волновалась блестящая толпа придворных.

Вслед за кардиналом на пороге появился барон де Бретейль.

– Поручик, – громко обратился он к гвардейцу, стоявшему у дверей королевского кабинета, – именем его величества короля арестуйте кардинала де Рогана и отправьте его под конвоем в Бастилию!

Всеобщий крик ужаса встретил эти слова, раздавшиеся, подобно удару грома, среди этой беззаботной толпы. Затем наступила мертвая тишина. Все взоры устремились на кардинала, который без кровинки в лице, но с высоко поднятой головой гордо шел по зале. Молодой офицер, следовавший за ним с таким же бледным лицом, догнал его и, слегка прикоснувшись к его руке, с выражением глубокого горя сказал:

– Монсиньор, именем короля я арестую ваше высокопреосвященство. Я имею приказание отвезти вас в Бастилию.

– Хорошо, сын мой, – спокойно ответил кардинал, – если такова воля короля, отправимся в Бастилию.

У самых дверей, которые офицер уже растворил пред ним, де Роган обернулся и благословил изумленную и испуганную толпу.

Придворные поспешили разнести эту новость по всему Парижу: король приказал арестовать кардинала, первое духовное лицо во всей Франции! Так захотела королева!

И, чем дальше распространялось известие, тем больше нарастало на нем клеветы, подобно снегу, нарастающему на катящуюся лавину.

– Проклятие австриячке! – гремел вечером этого дня Марат в своем клубе. – Она заняла у кардинала денег, чтобы купить себе бриллианты. Бриллианты, когда народ голодает! А когда кардинал захотел получить обратно свои деньги, она отрекается от долга и сажает князя церкви в Бастилию! Проклятие австриячке!

– Проклятие австриячке! – рычал сапожник Симон. – Мы припомним ей, что, в то время, когда у нас нет ни сантима на кусок хлеба, она тратит миллионы на свои бриллианты!

И все присутствовавшие в клубе мужчины потрясали кулаками, повторяя за Симоном:

– Проклятие австриячке!