Kitabı oku: «Неправильный боец РККА Забабашкин»
Максим Арх
Неправильный боец РККА Забабашкин
Эпиграф
Война – странное место. Время здесь как будто сжимается в сотни раз. Мне казалось, что я прожил целую жизнь. Меня пытались убить, и я убивал сам, чтобы выжить. Грязь не пачкала, а очищала, героические свершения казались обыденностью. Кто-то скажет, что так не бывает, но я не желаю им попробовать повторить мой путь. Город захвачен, вокруг немцы, и остается лишь ждать милости судьбы… Но я не собираюсь ждать! Враги выучат мою фамилию и будут повторять в ночных кошмарах! Скоро к ним приду я – боец РККА Забабашкин!
P.S. Все происходящие в книге события и герои вымышлены. Любые совпадения имён, мест и событий случайны.
Глава 1
Трудное решение
Утренний ветер завывал, словно бы чувствуя плач моей души. А через несколько мгновений свою боль от происходящего ливнем слёз низвергли небеса.
Масштаб разворачивающейся на наших глазах трагедии подавлял и обескураживал. Разум, видя ужасную катастрофу, метался и не мог найти ответ на извечный вопрос «Что же теперь нам делать?».
Происходящий сейчас трагичный разгром наших войск вызывал жгучую боль в груди и бессильную злобу на врага.
Мы стояли у полувековой сосны рядом с лейтенантом госбезопасности Воронцовым и видели весь ужас складывающейся ситуации. А хуже всего – понимали: противопоставить происходящему краху хоть что-нибудь мы попросту не в силах.
Колонны врага, атакующие несломленный город с четырёх сторон, не оставили шансов остаткам советских войск, которые когда-то назывались дивизией.
– Что, что же нам делать? – прозвучал голос, вроде бы принадлежавший Воронцову, а может быть, это говорил я.
И кто бы ни задал этот крайне важный вопрос, мы оба понимали, что он был риторическим. Ничего поделать мы не могли и, имея в своём арсенале одну винтовку с десятью патронами, пару гранат и один нож, невольно становились сторонними наблюдателями.
Присев на корточки, мы следили за тем, как в менее чем полукилометре от нас на опушке леса разворачивается, строясь в боевые порядки, лёгкая механизированная колонна, которая, выйдя из леса со стороны городка Листовое, идёт на штурм города Новск – города, что вопреки всему держался уже несколько дней, находясь в полном окружении.
С севера, со стороны города Прокофьево, враг атаковал через лес, стремительно приближаясь к нашим позициям. И в этом не было ничего удивительного, ведь с той стороны из-за неимоверной нехватки людей оборона у нас отсутствовала. Разве что один КПП, в котором находились два красноармейца, составлял весь наш оборонительный рубеж на том фланге.
Со стороны города Троекуровска перегруппировавшийся враг, объезжая разбитую бронетехнику, также жаждал реванша. И хотя те войска были нами изрядно потрёпаны, тем не менее даже без поддержки артиллерии, которую я уничтожил, они неуклонно двигались вперёд.
Но самая многочисленная колонна врага, что насчитывала более ста единиц техники, шла с юга, со стороны города Чудово, считавшегося нашим номинальным тылом. Теперь не было сомнений в том, этот город захвачен. Правда, появление такого количества танков и бронетранспортёров говорило о том, что, в отличие от прошлого варианта истории, немцы не пошли в атаку на Ленинград, а вынуждены были развернуться и ударить по непокорённому Новску с востока.
Четыре колонны гитлеровцев, в общей сложности более трёхсот машин, одновременно наступали на город, который обороняли не более сорока человек, большинство из них было ранено.
– Что же нам делать?! – в какой уже раз завис вопрос в воздухе.
Но и в этот раз никто из нас не смог найти на него ответ. И всё потому, что ответа на данный вопрос не было и быть не могло. Противопоставить хоть что-то такому количеству противника нашим войскам попросту оказалось нечего.
Не нашлось ни людей, ни техники, ни сил. Дивизия больше двух недель отступала и дралась в окружении. Люди были истощены и измотаны боями. Люди находились на грани срыва. Все надежды на то, что к нам придёт подкрепление, рухнули тогда, когда мы получили первую информацию о потере города Чудово, а значит, оказались в кольце. Однако, даже невзирая на это, обескровленная дивизия из последних сил, сжав волю в кулак, сумела остановить немецкое наступление и разгромить колонны врага, которые превосходили нас в огневой мощи, количестве бронированной техники, танков и численности личного состава.
Но увы, сейчас стало очевидно, что этого всего оказалось мало.
– Немного не успели, – наконец пришел в себя Воронцов.
– Не успели, – согласился с ним я и, глядя на солдат противника, сидящих на танках и бронетранспортёрах к нам спиной, предложил: – Может, грохнуть хотя бы пяток-другой? Ведь десять патронов у меня есть.
Сказал и сам понял, что толка от этого не будет практически никакого. Даже если отстреляю все патроны, на судьбу захватываемого города это никак не повлияет. А вот полный расход скудного боезапаса из нас сразу же автоматически сделает беззащитных жертв.
Лейтенант госбезопасности это тоже прекрасно понимал, а потому покачал головой и прошептал:
– Отставить! Всё кончено. Уходим отсюда подальше, а то не ровён час нас заметят.
Пригибаясь насколько возможно, я, уклоняясь от кустов и веток, всё время норовивших ударить по больному лицу, следовал за командиром, а сам размышлял над тем, как именно нам нужно будет поступить, чтобы спасти тех, кто уцелеет и попадёт в плен.
«И Алёна ещё в госпитале осталась, – терзался я. – Что с ней сделают эти подонки, когда вместе с другими медсёстрами она окажется у них в руках, даже представить себе не могу!»
В голове действительно не мог уложиться весь ужас происходящего, а потому, когда мы углубились в лес на довольно внушительное расстояние, я остановился и поинтересовался у Воронцова о наших дальнейших действиях.
– Лёша, мне самому трудно и противно такое говорить, но у нас нет другого выхода, кроме как попробовать догнать обоз и следовать дальше с ними. Это единственное верное решение в данный момент. Любое другое будет сравнимо с самоубийством, – ответил чекист, с грустью посмотрев на меня.
– А наши что, уцелеют? С ними как? С медиками? Они же могут выжить. И им нужна будет наша помощь, чтобы вырваться из плена, – сказал я, прекрасно понимая, что Воронцов уже всё решил.
– Пойми – всё кончено. Немцев в десятки, сотни раз больше. Ты прислушайся, – он кивнул в сторону Новска, – стрельба почти стихла. Ты же, думаю, понимаешь, что это означает.
Я прислушался и был удивлён: действительно, ни взрывов снарядов, ни звуков стрельбы, ни рычания моторов, ничего не стало слышно, хотя мы отошли не так далеко. Только шум леса, ветра и дождя, который вроде бы вновь стал усиливаться.
Воронцов увидел, что я стою в нерешительности, поправил повязку на плече и, подойдя ближе, сглотнув, произнёс командным голосом:
– Боец Рабоче-крестьянской Красной армии Забабашкин, ты сделал всё, что мог. И теперь я приказываю тебе отступать и возвращаться на воссоединение с обозом. – Он вновь сглотнул и прохрипел: – Мне чего-то совсем плохо, поэтому, если что, приказываю тебе меня оставить, а самому искать наших. Ты слышишь?! Я приказываю!
Его хриплый голос усталого и замученного болью человека на меня никакого глубокого впечатления не произвёл. Более того, я даже захотел хохотнуть от несуразности и искусственности момента. Это было как-то нелепо, что ли. Мне показалось, чекист говорит мне не как живому человеку, а программирует меня, будто я какой-то робот.
Но потом я понял, сколько чувств, эмоций и сил он вкладывает в эти слова, и у меня защемило сердце.
Воронцов не был трусом, он был готов умереть за Родину при необходимости в любой момент, но здраво оценивал происходящее и, даже почти не имея сил, думал не о себе, а, как настоящий командир, об общем деле и целесообразности. И очевидно, эта целесообразность подсказывала ему, что смысла нам соваться сейчас в город и просто так умирать нет.
Я всё прекрасно понимал и был благодарен ему за это.
Однако, несмотря на приступ сентиментальности, я всё же решил возразить:
– Нельзя бросать наших. Наверняка там есть выжившие. Надо их освободить.
Воронцов посмотрел на меня, как мне показалось, с сожалением и, вздохнув, уставшим голосом ответил:
– Я же тебе говорю: это не в наших силах. Всё, разговор закончен.
И его категоричность мне не понравилась, потому что я как раз только-только разговор этот начал.
А потому я, разумеется, несмотря на его недовольство, продолжил свою мысль:
– Мы же пока даже не предприняли ничего. Как ты можешь заранее знать, что в наших силах, а что нет?
– Да тут и пробовать нечего, – нахмурился он. – Ты видел, сколько немцев там? Что мы – две забинтованные мумии – с ними сможем сделать?
– Я не знаю, – честно признался я. – Но думал, мы что-нибудь придумаем.
– Что придумаем? Как вдвоём всех немцев разбить?
– Ну, типа того… Думал, может быть, партизанами станем, как Денис Давыдов.
Чекист уставился на меня, как на инопланетянина. Потом прокашлялся и, вероятно, вспомнив, что я получил не только ранения в голову, но и с десяток контузий, более мягким голосом сказал:
– Давыдов – это который в 1812 году французов бил? Ну ты и вспомнил. – Он улыбнулся. – Мальчишка, книжек начитался и решил партизаном стать. Гитлера вместо Наполеона побить.
– А хоть бы и так. Какая разница, кого в землю класть – француза аль немчуру? Земля – она всех примет, – принимая вызов, резонно заметил я и, видя, что визави находится в нерешительности, уточнил: – Так ты партизанить не хочешь, что ль?
Воронцов вновь на меня изумлённо посмотрел, а потом тяжело вздохнул и, потерев себе лоб, произнёс:
– Послушай, Алёша, это тебе не роман «Война и мир». Тут нет мира – одна война. А война – она, брат, построена на преимуществе. Есть у тебя преимущество над противником – ты побеждаешь. А если нет, то на нет и суда нет. Понял? Ну а что касается того, что ты предлагаешь стать партизанами, то это, брат, идея бесперспективная. Партизаны не могут действовать без снабжения и поддержки местных жителей. У нас с тобой нет ни одного из этих важнейших пунктов. Поэтому в лучшем случае мы с тобой можем стать диверсионной группой. Но и это нам не по плечу, потому как мы, мало того, что без оружия, еды и боеприпасов, так ещё и еле-еле держимся на ногах. Ты посмотри на себя, на нас. Ну какие мы с тобой диверсанты?!
Я снял очки, потёр ладонью глаза, затем куском бинта, болтавшегося у правого уха, протёр стёкла, вернул очки на место и осмотрел с ног до головы чекиста, который и сам был на пятьдесят процентов замотан в бинты. Зрелище одновременно печальное и жуткое, потому что бледный человек в грязных бинтах не мог вызвать других эмоций. Перевёл взгляд на себя, замотанного на девяносто девять процентов в когда-то белые, а сейчас чёрно-зелёные тряпицы, и согласился с Воронцовым, что на диверсантов мы пока не тянем.
«Да, ему действительно сейчас не до партизанщины. А потому нужно будет догнать обоз и оставить его там. Самому же вооружиться хорошенько и уже после этого вернуться сюда, – кивнув чекисту, мол, согласен, подумал я. – А как вернусь, то найду способ пробраться в город и освободить наших бойцов, медиков и Алёну. Если быстро пойдём, часа за три обоз догоним. Там часок отдохну – и бегом назад. Под вечер буду тут. А уж ночью в город и проникну, благо в темноте я вижу не хуже, чем днём».
Мой кивок Воронцов понял как надо и, посмотрев по сторонам, спросил:
– Ты не помнишь, мы идём в правильном направлении? По этой же дороге шёл наш обоз?
Я сфокусировал зрение и, рассмотрев колеи, оставленные телегами, сказал, что по этой, после чего мы пошли в чащу.
На душе скребли кошки, но я понимал, что чекист прав в главном – с десятком патронов ничего путного мы сделать белым днём точно не сможем.
«Мне нужно получить преимущество, которое может быть достигнуто только в тёмное время суток. Поэтому сейчас, когда всё видно на километры в любую сторону, рыпаться к Новску смысла нет. А потому пока стоит задача обеспечить себя оружием и продовольствием, а уж после этого можно будет и попартизанить немного, – размышлял я. – Сейчас лето, получается, в лесу есть где укрыться и даже пропитание найти. А значит, нужно быстренько догнать обоз, оставить там Воронцова, забрать с собой для подстраховки Садовского, побольше патронов и гранат, взять еды и с этим арсеналом пробраться в город и найти Алёну. Вот только бы наш обоз догнать».
А сделать это нам было очень непросто – прямо говоря, тяжело это было сделать. Ни я, ни чекист идти быстро попросту не могли. И хотя шли мы по тропе, по которой проехали телеги, тем не менее продвигаться оказалось всё равно очень трудно. Да к тому же многочисленные раны с не менее многочисленными контузиями давали о себе знать постоянными приступами боли, расходящимися по всему телу.
Но идти было надо, и мы шли вперёд.
– Лёш, – где-то через полчаса негромко позвал меня Воронцов. Я не ответил, просто не нашёл на это сил. Но он, посчитав, что я его услышал, продолжил свою мысль: – Я тут посчитать решил. И знаешь что насчитал? – Я вновь не ответил, а он вновь на это не обратил внимания. – Поэтому спросить тебя хочу. Ты вот сколько врагов за сегодняшний день положил?
На этот раз больше он ничего говорить не стал, явно собираясь дожидаться моего ответа.
Морочить себе голову ненужными расчётами мне не хотелось, и я честно ответил:
– Не знаю. Я подсчётов не вёл.
– А ты посчитай, всё равно нам с тобой ещё долго идти. Так что посчитай, – настаивал он.
– Не хочу. Это долго и муторно.
– А ты напрягись. Я же не ради праздного любопытства прошу, а ради дела!
– И как твоему делу поможет число уничтоженных мной немцев?
– Не моему, а нашему – общему делу, – поправил меня визави.
– Хорошо. Пусть так. Но всё равно я не понимаю связи и логики, – сказал я.
– А я тебе скажу эту логику, но чуть позже. А сейчас давай, помоги мне сделать подсчёт.
– Считай сам, раз тебе надо. А я скажу, так оно или нет, – вздохнул я, понимая, что от Воронцова так просто не отделаешься.
И тот приступил к подсчётам.
– Ну вот смотри, когда ты стрелял из засады непосредственно по колонне, ты уничтожил, будем считать, по меньшей мере сто гитлеровцев. Конечно, скорее всего, ты их перестрелял гораздо больше, ведь ты не только из «мосинки» стрелял, но и из ПТР, уничтожая танки и бронетранспортёры вместе с экипажами. Но пусть для ровного счёта будет сто солдат противника. Далее: не менее двадцати гадов ты положил у места засады в лесопосадке. Я сам видел, как они валялись вокруг твоей позиции, на которой находился ты. Также ты уничтожил около тридцати человек пехоты противника в картофельном поле. Потом ликвидировал личный состав батареи – это человек сорок. И миномётчиков – это ещё сорок человек. Ну и так – по мелочи. И это всё за половину дня. Ты понимаешь, к чему я клоню?
– Надеюсь, не к тому, что если за полдня у немцев минус двести пятьдесят безвозвратных потерь, то за полный день будет полтысячи. А если ещё взять сверхурочные, то вообще под шестьсот человек может выйти, – как мог, улыбнулся я в ответ на фантазии чекиста.
– Ты зря ёрничаешь, я как раз к этому и клоню.
– И напрасно ты это делаешь. Мои утренние исполнения – чистая случайность, стечение обстоятельств. Такого каждый день не сделаешь.
– Почему же не сделаешь? Немцев вон, – он откинул голову назад, показывая направление, – куда ни плюнь, обязательно в какого-нибудь гада попадёшь.
– Да при чём тут это?.. Я говорю не про количество вероятных целей, а про то, что мне сегодня просто повезло, – пояснил я.
– Не надо преуменьшать свои заслуги, – не согласился со мной командир. – Ты и до этого две колонны танков и их экипажи расстрелял, да и о находившихся в грузовиках и броневиках забывать не стоит. Да ещё и самолёты сбил. Так что там тоже не менее двух сотен на твоём счету было. А это значит, что две-три сотни уничтоженных противников в день для тебя – это не предел, а норма. И вот именно по этой норме я и ориентировался в своих расчётах.
– И что ты там насчитал?
– А то, что если в день ты будешь ликвидировать среднюю норму – двести пятьдесят солдат врага, то в месяц ты уничтожишь семь с половиной тысяч, а в год девяносто тысяч противников. Как известно, армия врага, которая вторглась на нашу землю, насчитывает более пяти миллионов человек. И получается, что если у нас таких Забабашкиных, как ты, будет всего семьсот человек, то война и года не продлится. Ты понял, куда я клоню?
– Понял. И могу продолжить за тебя, – сказал я и постарался как можно ближе скопировать хриплый бас Воронцова: – И если таких Забабашкиных у нас будет не тысяча, а десять тысяч или даже сто, то война продлится один день.
– Вот, – закивал он, – ты всё правильно понял. Правда, опять съёрничал, превращая мою идею в буффонаду. Но всё же мысли твои двигались в правильном направлении.
Понимая, что этот разговор обязательно заведёт куда-нибудь не туда, решил немного поутихомирить не на шутку разыгравшуюся фантазию визави.
– Товарищ лейтенант госбезопасности, ты забываешь, что таких Забабашкиных у нас не тысячи, а миллионы, которые бьются с врагом не менее, а, быть может, даже и более отважно, чем один конкретный Забабашкин в виде меня.
– В этом ты прав, – не повёлся чекист. – Но ты не совсем, наверное, понял, о чём я говорю. Я говорю об усовершенствовании наших красноармейцев.
– Ага, а я говорю, что это всё фантастика.
– И совсем нет, – не согласился визави. – Просто ты молод, и тебе кажется, что всё это невозможно. А моё поколение привыкло ставить высокие цели и, несмотря ни на что, добиваться своего.
– И как ты собираешься добиться того, чтобы таких, как я, стало больше? Клонированием? – хохотнул я и осёкся.
«Что-то не то я говорю. Какое ещё клонирование? До него ещё лет семьдесят. И то в зачаточном состоянии будет!»
Но мою фразу Воронцов услышал по-своему.
– При чём здесь колонии? У гитлеровской Германии из капиталистических стран, наверное, колоний меньше всего. Но это им не помешало захватить всю Европу и напасть на нас. Что же касаемо вопроса увеличения таких снайперов, как ты, то я считаю, что тебя нужно немедленно начать изучать.
Мне моментально представились белые стены, операционный стол, хирургические инструменты и я, привязанный к этому столу, лежу под ножом у нескольких врачей, что решили меня препарировать. Не так просто, конечно же, они решили такое сделать, не для удовольствия, а для дела. Однако хоть и для дела, а умирать вот так, как лягушка под скальпелем Базарова, я не хотел. А потому ответил крайне лаконично:
– Ни хрена у тебя, товарищ лейтенант государственной безопасности, не выйдет, ибо изучать себя я не дам.
– Но почему? Ведь это нам поможет! Это же откроет гигантские перспективы. Ведь у тебя же, кроме снайперских способностей, ещё есть дар видеть в темноте. Почему ты не хочешь помочь стране?
Я хотел было объяснить ему всю свою теорию насчёт скальпеля, но вместо этого решил отделаться народной мудростью:
– По кочану!
– Но ты не понимаешь, – попробовал продолжить убеждения Воронцов.
Но я его перебил, шикнув:
– Тихо! Присели! Впереди движение!
Воронцов привык мне доверять, поэтому с небольшим стоном сразу же опустился на корточки. А я, пригнув спину, пробежал чуть вперёд, туда, где лесная дорога сворачивала влево. Выглянул из-за ствола большого дерева и сфокусировал зрение. Через пару секунд ко мне подполз на четвереньках чекист, и я доложил ему обстановку:
– Лошадь, запряжённая телегой.
– Что за лошадь? – запыхавшись, поинтересовался тот.
– А я почём знаю? Знаю, это не Манька, и едет не аллюром, – ответил я, но потом, поняв, что мой «профессиональный» жокейский жаргон чекист не понимает, пояснил более понятно: – Короче, обычная лошадь шагает.
– Гм, вот как, гм, понятно, – негромко кашлянул Воронцов и поинтересовался: – А ещё что-нибудь, кроме животного, видишь?
– Ага, в телеге сидят два гражданских мужика и немецкий солдат.
– Гражданские? Они связаны? Это пленные? Куда их везёт немецкий солдат? Может быть, на расстрел?
Я присмотрелся, увидел на рукавах каждого из мужиков белые повязки и проскрежетал:
– Было бы неплохо, если бы немец их действительно вёз на расстрел и таки грохнул.
– Ты что несешь, Алёша?! Это же мирные советские люди! Как ты можешь вообще такое говорить?! – возмутился полушёпотом лейтенант государственной безопасности.
– Никакие это не советские люди, – сказал я и рассказал чекисту о повязках.
Тот выслушал, удивлённо посмотрел на меня и, заметно посмурнев лицом, спросил:
– Ты хочешь сказать, что это полиция, которую немцы создают из лояльных к ним местных жителей?
– А ты таких уже видел? Доводилось сталкиваться?
– Нет. Но у меня есть информация, что на оккупированных территориях немцы создают для охраны и наведения порядка подобные вооружённые подразделения. И как раз они носят белые нарукавные повязки с надписью Polizei. Что означает – полиция.
– У этих именно такие повязки и есть. И, судя по тому, как непринуждённо они сидят рядом с солдатом вермахта и каждый из них имеет при себе винтовку, нет сомнения в том, что это и есть те самые полицаи.
– Вот же твари, – проскрежетал зубами Воронцов. – А ещё что видишь?
– Кроме них, в телеге стоят два бидона, лежит несколько тканевых тюков и большой чан, вероятно, с едой.
– А куда они едут?
– А я почём знаю? По идее, их путь лежит сейчас почти туда, куда и наш – на юго-восток, в обход города Листовое. А потому спрошу тебя, товарищ Воронцов, как на духу, со всей комсомольской решительностью: ты есть хочешь?
