Kitabı oku: «Солдаты Далекой Империи»
– Вот когда бы нам повоевать, ваше императорское величество!
Адмирал Зиновий Рожественский, 1902 год
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Длинная цитата вместо пролога
«Чем лучше удавалось разглядеть планету, тем явственнее выступала эта замечательная сеть. Точно вуаль покрывает всю поверхность Марса… По-видимому, ни одна часть планеты не свободна от этой сети. Линии обрываются, упираясь в полярные пятна. Они имеют форму в такой мере геометрически правильную, что внушают мысль об искусственном происхождении их…
Для всех, обладающих космически широким кругозором, не может не быть глубоко поучительным созерцание жизни вне нашего мира и сознание, что обитаемость Марса можно считать доказанной.»
Персиваль Лоуэлл «Марс и его каналы», 1900 год
Часть первая
На коленях
1
Мне много раз доводилось беседовать со своими друзьями по несчастью о том, с какими странностями они сталкивались во время последнего похода «Кречета». Однако никто не мог припомнить ничего удивительного. Мы воз вращались с артиллерийских стрельб, отгремевших в Финском заливе, мы благополучно пережили и маневры, и предшествующий им высочайший императорский смотр. Жизнь на броненосце текла так, как должна была протекать на любом другом военном корабле, ходящем под Андреевским флагом.
Лишь в ту ночь (а мы нынче так и говорим: та ночь) густой туман скрыл от нас огни маяков Либавы, вынудил капитана И.К. Германа отдать приказ перевести машины на тихий ход, чтобы продолжить движение на черепашьей скорости.
«Кречет» медленно, словно крадучись, подбирался к порту. Его сиренный гудок то и дело оглашал окрестности протяжным «у-у-у-у», и в этом низком звуке отчетливо слышалась тоска огромного стального зверя, путешествующего в одиночестве по северным морям. А потом все заглушил звон колокола…
Как сейчас помню: половина двенадцатого ночи, в каюте на столе – ворох исписанных листов (по возвращении «Кречета» в Кронштадт я намеревался вырваться в Петербург, посетить некоторых издателей и попытаться пристроить подборку новых морских рассказов). Под листами были погребены мои неизменные спутники и помощники: «Патология» – пособие для преподавателей медицинских университетов и «Очерки о гнойной хирургии» Пирогова… Нет-нет, я не черпал в этих трудах вдохновение, просто я позволял себе быть литератором лишь тогда, когда опускалась ночь и двери каюты закрывались на замок. А «в миру» – я доктор. Судовой врач, хирург.
И в ту ночь я намеревался завершить третью вычитку материала для предполагаемого сборника.
Работа, как всегда, затягивалась. Пепельница стала походить на скифский курган, над столом повисло неподвижное облако табачного дыма, и в какой-то момент даже мне, заядлому курильщику с восемнадцати лет, все опротивело. Я открыл дверь и вышел в освещенный электрическими лампочками коридор.
Раздается звон колокола…
В курляндской Либаве есть и православные храмы, и кирхи, и синагоги, и костелы. Но до Либавы еще далеко, а в колокол бьют… бьют прямо над кораблем.
Откуда-то сверху лился густой, чистый звук, который заставлял трепетать в резонанс стальные переборки и палубы могучего «Кречета». Я услышал, как внутри броненосца рождается гул, хорошо знакомый каждому, кому приходилось оказываться внутри утренней суеты, когда дудки боцманов поднимают на ноги одновременно девятьсот человек. Команда проснулась! Что же, в конце концов, происходит? Не на небесах же звонит колокол? Решительно ничего не понимаю!
Пришпоренный любопытством, я бросился к выходу. И через миг «Кречет» содрогнулся от удара чудовищной силы. Палуба накренилась, ноги заскользили по полу, поэтому наружу я скорее вылетел, словно снаряд из артиллерийского орудия, нежели выбежал на своих двоих.
«Бом! Бом!» – не унимался невидимый звонарь.
Царица небесная! Я вцепился в леерную стойку. В ушах у меня затрещало, словно от перепада давления, как это бывает на горных перевалах, а в глазах помрачилось. В те страшные секунды я не без основания уверил себя, что «Кречет» погиб. Я не знал, что именно произошло: подорвался ли корабль на мине или распорол двойное дно о какие-то особенно коварные рифы. Броненосец тонет, и это было очевидно – слишком уж значительным казался дифферент на нос.
В лицо мне ударил ветер: ледяной, отнюдь не сентябрьский. С собой он нес… нет, не соленые брызги, как можно было бы предположить, исходя из ситуации, а колкие частички песка. Я оторвал взгляд от рук, сжимающих до боли в суставах леер, и посмотрел на море.
Моря не было! Я изумленно мотнул головой, не зная, что и подумать: происходит ли это наяву? Не сошел ли я с ума от полуночных писательских бдений? Походило на то, что весь Мировой океан обмелел и высох в одно мгновение! Исчезла колышущаяся зыбь ночного моря, вместо него глаза мои лицезрели голое скалистое возвышение. Исчез туман, теперь его заменяли тучи пыли, гонимые порывистым ветром. Я задрал голову, силясь разглядеть, откуда же исходит колокольный звон, однако над собой увидел лишь низкое темное небо, в котором господствовала песчаная буря.
Но вот по плотным тучам скользнуло яркое пятно, будто кто-то направил вверх луч прожектора. Далее световая волна прокатилась по возвышению, затмевая топовые, отличительные и гакабортные огни «Кречета». Было не понять, боевые ли это фонари неведомых кораблей или же какое-то редкое явление природы.
А по палубам уже барабанили каблуки. Вахтенные вышли из оцепенения и принялись бить тревогу. Матросы спешили занять боевые посты, но офицеры пребывали в растерянности:
– Экипаж – к бою! Расчеты – к орудиям! – кричали одни.
– Покинуть корабль! Средства спасения – на воду! – вопили другие.
Если в это время кто-то и нападал на «Кречет», то добить поверженного Левиафана им бы не составило труда.
Я почувствовал, что на мои кулаки капает теплая влага. Проклятье! Пошла носом кровь! Этого еще не хватало!
Врач не имеет права ощущать слабость и дурноту. Тем более в обстоятельствах, когда команде с минуты на минуту может потребоваться его помощь. Я же стоял, шатаясь, словно пьяный матрос, и не решался даже одной рукой отпустить леер, чтобы достать из кармана носовой платок. Если разожму кулаки, то в тот же миг упаду, это как пить дать. И дело было вовсе не в наклоне палубы. Я задыхался… по крайней мере, мне так казалось. Одновременно я находился в плену необъяснимой, небывалой легкости и еще… еще жутко кружилась голова.
– Покориться! – раздался громоподобный вибрирующий голос.
По палубам загромыхало что-то тяжелое. Кто-то отчаянно выругался, кто-то испуганно заверещал. Я беспомощно вертел головой, пытаясь рас смотреть, что же все-таки происходит, но ветер, как назло, швырнул мне в глаза пригоршню песка.
– Покориться! – вновь прозвучал нелепый приказ.
– Бей их, братцы!!! – послышался призыв с центрального мостика.
Загрохотали редкие выстрелы. Стреляли, конечно же, не пушки. В ход пошло личное офицерское оружие; среди снастей засвистели рикошеты. Не отпуская леера, я двинулся туда, откуда доносились голоса моряков. Но сделать смог лишь три или четыре шага…
2
Никогда в жизни мне не приходилось терять сознания. Ни в душных прозекторских, когда под циничные комментарии преподавателей я препарировал несвежие трупы, ни в госпитальных операционных, где, одурманенные хлороформом, несчастные, обезумев от боли, молили меня и проклинали одновременно. Я всегда исполнял долг четко и последовательно, будто заводская машина. Даже когда волей злой судьбы самого забросило на стол, а коллеги склонились над моей раной, и тогда сознание работало как часовой механизм! Я до сих пор хорошо помню каждое движение ланцета, каждую манипуляцию хирурга внутри моей брюшной полости.
Сейчас же я пришел в себя и почувствовал горький стыд. Мои губы были склеены спекшейся кровью, словно конверт сургучной печатью. Я лежал на каменном полу, надо мною нависал неровный пещерный свод. Руки и ноги онемели, и какое-то время я беспомощно ворочался, подобно перерубленному пополам земляному червю, вырытому рыбаком из кучи перегноя.
– Легче! Легче, ваше благородие! – услышал я бодрый баритон.
– Тоша, подсобишь, он сесть желает.
Мне «подсобили».
– С пробуждением вас, Павел Тимофеевич!
Старший офицер «Кречета», капитан второго ранга Федор Арсеньевич Стриженов, по-дружески потрепал меня за плечо. Его обычно строгий седобородый лик нынче смягчала едва заметная улыбка. Ну, дело – табак! Чтоб Стриженов кому-то улыбался… Я ошарашено переводил взгляд с одного знакомого лица на другое.
Матросы, унтера, офицеры…
Семечек в арбузе, наверное, и тех бывает меньше. Каменный мешок, в котором мне довелось прийти в себя, был полон людей. Вместить всю команду «Кречета» это походящее на келью пещерного монастыря помещение, конечно, не могло. На первый взгляд вместе со мной здесь находились человек пятьдесят. Куда же, черт возьми, делись остальные?
Я не преминул задать вопрос Стриженову.
– Не знаю, что и сказать, Паша. В последний раз мы видели их на «Кречете».
– А… а что же произошло?
Стриженов пожал плечами и одернул на себе китель. И тут совершенно неожиданно я осознал, что помощник капитана сидит передо мной в кальсонах! И сейчас же обратил внимание, что никто из моряков не одет полностью по форме. Без головных уборов, многие босые, а кто вообще – в нижнем белье. Пожалуй, только священник «Кречета» – дремавший среди матросов отец Савватий – мог похвалиться тем, что одет, как полагается ему по сану. Лишь сгустки черной крови в обычно ухоженной бороде говорили о том, что и ему пришлось несладко.
Горемычное, потерявшее боевой вид и настрой воинство. Застигнутое врасплох таинственной силой в собственных водах, в месте, где ничто не предвещало опасности. В невоенное время…
Каждую секунду суровое прозрение заставляло обращать внимание на новые удивительные и прямо-таки пугающие детали.
Теперь мне бросилось в глаза, что лица моряков испачканы засохшей кровью. Вспомнилось, как у самого на борту броненосца открылось кровотечение. Не говорит ли это о том, что команда «Кречета» подверглась воздействию неизвестного оружия?
– Перетащили сюда нас, точно дрова, – сказал гальванерный старшина по фамилии Лаптев, – разве что не сложили поленницей.
– Не один вы, господин доктор, прибыли в пещеру без чувств, – продолжил молодой офицер-артиллерист Георгий Иванович Северский, – вот батюшка до сих пор в себя прийти не может.
– Боже! – выдохнул я, ощущая и малодушный страх, и недоумение.
– Неужели для кого-то оказалось так просто: одним махом обезвредить броненосец и всю его команду?!
В ответ на риторическое восклицание матросы принялись роптать и плеваться.
– Где мы? Тоже никто не знает?
– Это не берега Либавы… – Стриженов пожал плечами. – Это… даже боюсь предположить, что…
– Умерли мы, ваше благородие, – изрек гальванер Лаптев, – и угодили в ад.
Как ни странно, мрачные и на первый взгляд лишенные всякого смысла слова положили начало оживленной словесной перепалке.
– Неужели батюшку – тоже в ад? – спросили матроса.
– А почему нет? – ответили с другого бока.
– Быть может, за его-то грехи и нас всех… того: черти в оборот взяли…
– Отец Савватий и мухи не обидел! – вступился за священника Северский. – Думай котелком, что мелешь, каналья!
– Полегче, ваше благородие, нет здесь пушки, которой вы командуете! – тут же осадили артиллериста. Матросы не очень-то жаловали этого офицера за чересчур запальной нрав и тяжелые кулаки.
Я поглядел на Стриженова, полагая, что сейчас он пригладит бороду, прочистит горло и уймет спорщиков. Но старшего офицера одолевали сомнения. Он действительно пригладил бороду и действительно прокашлялся… А затем поступил так, как умел: надел на себя маску командира, взывающего к солдатам, которым с минуты на минуту идти под пули.
– Господа! – начал он зычным голосом. – Что бы ни случилось с кораблем, мы остаемся моряками, солдатами Российской Империи! Нашу задачу я пока вижу следующей… – у него неожиданно сел голос. Стриженов поглядел на свои обтянутые кальсонами полные ноги и смекнул, что в некоторых обстоятельствах пафос неуместен. – Слушайте меня сюда, ребята, слушайте внимательно, – продолжил глухо и почти ласково. – Необходимо выяснить о происшедшем все. Все! Что именно стряслось с «Кречетом», по чьей воле и кому от этого какая выгода… А сведения необходимо передать командованию. Вы слышите? Считайте, что мы в разведке. Если кому улыбнется удача вырваться за эти стены, тот должен знать, что делать дальше. Это я приказываю вам как старший офицер!
– Из ада по приказу офицера еще никто не выбирался, – пробормотал кто-то.
– Да что вы заладили: ад – рай! – вспылил Северский. – Как бабы на огороде!
В «келье» снова стало шумно.
– А вы видели, кто на нас напал? – спросили Северского.
– Нет! Может, вы видели?
– Может, и видели!
– И кто же?
– Демоны с чертями на поводках и их механизмы, – последовал четкий, как отрепетированная скороговорка, ответ.
– Тьфу! – Северский вскочил на ноги. При этом он подпрыгнул так высоко, что ударился головой о каменный свод.
– Ну, дела! – проговорил, выпучив глаза, гальванер Лаптев. Неожиданная прыть изумила и самого артиллериста. Он сел на прежнее место, потер ушибленную макушку.
– Мать честная! Куда нас занесло? – пробормотал Северский, враз лишившись спеси.
– Здесь есть вода? – спросил я.
– Вон, ваше благородие, иней можно полизать, – ответил мне Лаптев.
Я обернулся и увидел за спиной стену, покрытую изморозью. Серебристые узоры были испорчены темными пятнами и полосами: кажется, кто-то и впрямь пробовал лизать иней.
– Господи, помилуй! – простонал юный матрос, потирая живот. – Как до ветру хочется!
Да, мы попали в действительно скотское положение. Сорок три человека (я пересчитал) замурованы в крохотной пещерке, без еды и без воды, без места, где можно было бы справлять естественные потребности. И ни единого намека на то, что ожидает в ближайшем будущем…
– Так, господа хорошие! – протянул я, осторожно поднимаясь. Тело продолжало ощущать ту необычную легкость, которая пришла ко мне в первые секунды после крушения «Кречета». Казалось, оттолкнись ногами посильнее – и воспаришь, подобно птице. Не чувствовал ничего подобного с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет. – Кому-нибудь нужна моя помощь?
К счастью, раненых более или менее серьезно в «келье» не оказалось. Иначе мне без медикаментов и инструментов пришлось бы туго (а пострадавшим – и подавно). Час я вправлял вывихи, попутно измеряя морякам пульс. Говорил вслух, что все в порядке, про себя же не переставал даваться диву: что делают на флоте молодцы с сердцебиением восьмидесятилетних стариков? Я бы таких даже швейцарами побоялся нанять. При этом – готов побиться об заклад, – что не далее как вчера они были абсолютно здоровы, а многие могли завязать кочергу морским узлом.
За минувший час у троих повторно пошла носом кровь. Чтобы ее остановить, они прикладывали к переносицам охлажденные при помощи инея пряжки ремней.
Отца Савватия я привел в себя, бесцеремонно отхлестав по щекам, заросшим мягким волосом. Матросы тут же окружили духовника. Вновь послышались вопросы про чертей и про ад. Несчастный батюшка не на шутку перепугался, его благостные глаза даже наполнились слезами. Мы со Стриженовым поспешили ему на помощь.
– Дайте человеку прийти в себя! Будьте же людьми! – возмущался я.
– Отставить мистику! Я вам покажу морских дьяволов и летучих голландцев! – кричал Стриженов.
Тем временем Северский и инженер-гидравлик – грузный малоросс солидного вида по имени Тарас Алексеевич Шимченко – с помощью зараженных энтузиазмом матросов обследовали стены каменного мешка. Под сводом они обнаружили ряд узких вентиляционных отверстий (в них не протиснулась бы и мышь) и еще – дверь, искусно скрытую среди дикого камня, словно вход в пещеру из сказки про Али-Бабу и сорок разбойников. Всех заинтересовал источник света: то, что мы сначала принимали за электрическую лампочку, в действительности оказалось колонией каких-то мельчайших организмов! Когда Тарас Алексеевич подпрыгнул к потолку (мы уже не удивлялись этой приобретенной способности) и прикоснулся к светящемуся шару пальцем, тот рассыпался в пыль. Мерцающие пылинки какое-то время кружили в токе воздуха (моряки, оказавшись в кромешной тьме, принялись бранить малоросса за неосмотрительность), затем вновь образовали колонию, но уже в другом месте.
– Доктор, вам приходилось видеть что-то подобное? – дернул меня за рукав Северский.
– И даже в книжках не читал, – признался я, лихорадочно переворачивая в памяти страницы трудов великих натуралистов современности.
Отец Савватий с шумом втянул в себя воздух, окинул взглядом стены нашей тюрьмы и спросил:
– А который нынче час, позвольте узнать?
Стриженов достал из кармана кителя хронометр на золотой цепочке. Откинул крышечку с выгравированным на ней двуглавым орлом и, сильно щурясь, поглядел на циферблат.
– Скоро шесть. Утро, – сказал он, а затем поглядел на меня и пояснил: – Нелегко, батенька. Монокль-то потерялся, теперь дальше носа ничего не вижу.
Священник самым тщательным образом прочистил горло и вдруг начал:
– Отче наш, Иже ecu на небесех!
– Встать всем! Быстро! – приказал Стриженов, подскакивая на ноги.
– Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси и на земли… – подхватили мы, несколько недоумевая, но уже через несколько мгновений – тверже и дружнее.
– …хлеб наш насущный даждь нам днесь…
От слов молитвы, с которой начинался каждый день на «Кречете», стены тюрьмы задрожали, словно неприступный Иерихон от трубного зова. Никогда еще раньше и ни тем более позднее мы не обращались к Богу столь искренне и упоенно. Это были первые слова, с которыми мы вошли в незнакомый доселе мир. В них была наша суть, наша истина; в них была заложена наша судьба, наш нелегкий путь и в них же – залог грядущих побед.
– … и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…
…В моей памяти они навсегда останутся такими, какими были в тот момент. Низкорослый, но мощного телосложения отец Савватий. Стриженов – дубленный всеми ветрами старый моряк, великан и бородач. Северский… мой ровесник, хват и денди, с него тогда еще не осыпалась шелуха аристократичности. Гальванер Лаптев – маленького росточку, крутобокий, с черными бегающими глазами и аккуратными усиками под много раз ломанной в драках картофелиной носа…
В дальнейшем мне часто приходилось худо. Порой я мучился сомнениями, порой не давала покоя совесть. На моих руках умирали от кровоточащих ран друзья, и сам я оказывался на грани, когда, казалось, смерть не пощадит и не обойдет стороной. Тогда я вспоминал эти минуты, лица окружавших меня людей, духовную связь, от которой вокруг нас словно светился воздух, и лихо отпускало сердце, становилось легче дышать, тело покидала малодушная дрожь, и наполнялось оно, словно сосуд, мужеством, ниспосланным с Небес, ибо больше ему было взяться неоткуда…
– И все-таки, отец Савватий, – обратился я к священнику после молитвы, когда все расселись, – при более благоприятных обстоятельствах я бы хотел осмотреть ваши аденоиды. Слишком уж сильно вы говорите в нос.
– Сын мой, – изрек отец Савватий, – я готов принять это мученичество. Быть может, в привычной для тебя атмосфере лекарств и препаратов ты решишься наконец исповедаться.
Я опустил глаза: что тут скажешь? Я – грешник. Обряды соблюдаю не столь ревностно, как это делают, например, мои родители. А нашему священнику – иеромонаху Александро-Невской лавры – палец в рот не клади. Грамотный да прыткий, такой мигом епитимью пропишет.
Со стороны замаскированных дверей раздался громкий щелчок. Мы мгновенно подобрались. В руках Северского блеснула сталь кортика.
– Северский! – громким шепотом окликнул я артиллериста. – Откуда у вас оружие? Где вы умудрились его спрятать?
– Но-но, господин Пилюля! Много будете знать…
– О-о-очень хорошо! – протянул Стриженов.
Уж не знаю, чего хорошего помощник капитана углядел в единственном кортике. Мне в голову пришла неожиданная мысль: быть может, для нашего противника холодное оружие не представляет угрозы? Быть может, в лепете матросов о чертях и демонах содержится доля правды? Не хотелось бы – честное слово! – очень бы не хотелось…
Дверь отъехала в сторону, через открывшийся проход в «келью» хлынул яркий свет. Затем в каменный мешок втолкнули закутанное в темный балахон босоногое существо. А то, что незнакомец оказался среди нас не по своей воле, я понял, оценив проворство, с которым он бросился обратно к дверям. Но двери захлопнулись у него перед носом, вызвав у пришельца кратковременный истерический припадок. Он принялся вопить и колотить по каменной поверхности, не жалея кулаков.
– Барышня! – мгновенно определили матросы.
От меня не укрылось, как черный, будто цыган, верзила-боцман Гаврила Аристархович Багров подает сигналы своим дружкам-матросам. Я мгновенно догадался, что последует дальше. Женщина окажется на полу, в горло ее упрется острие кортика… А уже затем начнется дознание: пострадавшая ли она, подобно нам, или же состоит на службе у неведомого противника. Я решил опередить события. Еще на «Кречете» у меня случилась с Гаврилой пренеприятная история. Я даже обращался к командиру корабля, капитану первого ранга И.К. Герману, с требованием повесить этого негодяя на рее. Сгоряча обращался, само собой. Дело было вот в чем: Гаврила поймал двух матросов на воровстве водки из ахтерлюка. Недолго думая, взял их за шеи, точно котят, и треснул друг об друга лбами. В итоге злополучные воришки оказались у меня в операционном пункте, и оба – с сотрясением мозга. А одному из них даже пришлось подштопать голову.
Поэтому сейчас я без колебания оттолкнул верзилу с дороги, схватил бьющуюся об дверь девицу за руки и крепко встряхнул.
Она подняла на меня полные слез фиалковые глаза.
– Отпустите меня… – прошептала обветренными губами. – Сжальтесь…
Я же застыл. И дело было не в том, что барышня оказалась хороша собой (несмотря на россыпь кровоподтеков на лице и давно не мытые, свалявшиеся, будто войлок, темные кудри). Просто я ощутил… Я ведь врач в пятом поколении. И дедушка, Царствие ему Небесное, не раз говорил: это случится, словно искра. И внутренний мир пациента откроется, подобно книге.
И вот «дедушкина искра» действительно коснулась меня. Впервые за десятилетнюю клиническую практику.
– Вы ждете ребенка, – сказал я.
По лицу девицы, и без того искаженному страхом, разлилась смертельная бледность, будто я завел речь не о беременности, а о саркоме или о газовой гангрене. Она беззвучно, по-рыбьи, захлопала губами.
Да, порой мы делаем открытия в неожиданных условиях. Как, например, я. И как она.
Я почувствовал на плече чью-то руку.
– Павел Тимофеевич, вы примете пациентку чуть позднее. Обернувшись, я увидел, что в спину мне дышат Стриженов и Северский. Девица отшатнулась, прижалась спиной к двери и поглядела на офицеров взглядом затравленной волчицы.
– Вам не причинят вреда, – пообещал я за всех, глядя в необычные яркие глаза. И добавил в адрес нетерпеливых офицеров: – Она очень напугана и истощена донельзя. Имейте такт, господа!
– Не беспокойтесь, господин доктор. – Северский усмехнулся. – Русские офицеры не обижают беременных женщин. Ну-с, сударыня, давайте знакомиться: это Федор Арсеньевич, а я – Георгий Иванович. А как вас звать-величать? Откуда вы? Рассказывайте все по порядку!
«Сударыня» же заколотила кулаками в дверь с удвоенной силой, заголосила почище сирены. Я покачал головой, вздохнул и отступил к противоположной стене «кельи». Мне показалось, что слова моряков не доходят до сознания этого жалкого, насмерть перепуганного создания.
Северский и Стриженов сначала засыпали беднягу вопросами, затем принялись утешать и уговаривать. Их старания пропали даром. Через какое-то время на помощь офицерам пришли матросы. Седой, как лунь, Тоша убеждал ласковым голосом:
– Дочка, никто тебя не обидит. Слышишь, дочка? Как звать-то тебя?
Тошу бил по рукам боцман Гаврила.
– Тянет здесь лапы!.. Эй, красавица! А, красавица! Крестом святым клянусь – ни одной девки в жизни не разобидел. Хорош голосить, а, красавица?
Как ни странно, общение помог наладить отец Савватий. Причем сделал он это самым простым и действенным способом: выудил из кармана рясы просвиру и сунул ее в трясущиеся пальцы девицы. Просвира была тверда, словно передержанный сухарь. Об этом можно было догадаться по раздавшемуся секундой позднее скрипу зубов и сосредоточенному выражению, появившемуся на девичьем личике.
– Галя… – сказала она после того, как слизала с грязных пальцев последнюю крошку. Звереныш соблазнился приманкой.
– Галя! – довольно отозвался Северский. – Итак, она звалась Галина…
К сожалению, девушка рассказать много не могла. Или, быть может, не хотела… Я так до конца и не понял это бормочущее невпопад существо.
Галя не знала, где мы находимся. Не знала, кто взял нас в плен. Но в каменный мешок ее забросили затем, чтобы она передала нам требования неведомых агрессоров.
Агрессорам мы были необходимы в качестве рабочей силы.
– Та-а-ак… – Стриженов глубокомысленно покрутил ус.
Матросы, не стесняясь присутствия священника и «сударыни», разразились грязной бранью. Работы, насколько мы смогли понять, были земляными.
– Та-а-ак… – снова протянул Стриженов.
Из слов Гали следовало, что утром (утром?) нам надлежит загрузиться в некое транспортное средство и отбыть на место работ. Если мы не сделаем это добровольно, то нас, по-видимому, повторно приведут в бессознательное состояние и вывезут насильно. В последнем случае трудиться, так или иначе, придется, но только на пустой желудок.
Когда на Галю стали полегоньку «давить», чтобы выяснить, кто же стоит за происходящими событиями, девица лишь начала истово креститься и нести всякую околесицу. Надо признать, что мистическая теория причин наших злоключений приобрела баллы в свою пользу.
О самой Гале узнать удалось тоже с гулькин нос. Ее в компании десятка девиц из южных губерний России некие ушлые дельцы обещали вывезти в Стамбул, дабы те нанялись в горничные к тамошним «беям». Пароход работорговцев (будем называть вещи своими именами) отплыл из какого-то таврического порта и, успешно разминувшись с пограничным дозором, растворился в открытом море. Черноморского побережья Турции судно так и не достигло…
– И чего тебя понесло, дуреха? – не выдержал Стриженов.
– От жениха старого бежала… – бесхитростно призналась Галя.
Бежала, бежала и прибежала. Я вздохнул: в Турции девицу поджидала незавидная доля. Не знаю, что лучше – ее теперешняя участь или то, что ей было суждено… Пока не знаю.
– Господа, вы все слышали, – обратился Стриженов к нам. – Что скажете?
– Святой воды бы нужно, – предложил гальванер Лаптев. – Как по-вашему, батюшка?
– Святая вода – она никогда не помешает, – задумчиво проговорил отец Савватий. – Добыть бы только воду.
– И все равно я не верю! – манерно всплеснул руками Северский. – Демоны не нападают на броненосцы! Это могут сделать немцы, англичане, французы, турки… японцы, в конце концов!
– Испокон веков море забирало корабли, – сказал Тоша замогильным голосом и перекрестился.
– Да, они все были похищены демонами! Демонам, оказывается, очень нужно, чтобы моряки копались в земле! – парировал саркастичный Северский. – Молчал бы, соломенная башка! Неужто проклятым грешных душ недостает, что они начали охотиться на живых людей? Отец Савватий?
– За души умерших, равно как и за души живых, идет ежедневная борьба, – ответил священник рассудительно.
Щелкнула дверь, мы повернули головы: а след девицы уже простыл.
– Тьфу ты! – сплюнул Стриженов. – Что за девка!
– Темная, невежественная, пресмыкающаяся перед всеми и вся; лицо русского крестьянства! – негодовал Северский. – От ее болтовни у меня возникло в два раза больше вопросов, чем было до того.
– Что есть – то есть, – со вздохом согласился Стриженов. – Но она не крестьянка. Держу пари!
– Послушайте, Павел! – окликнул меня Северский. – Какой дьявол потянул вас за язык сказать ей о… гм… ребенке, которого она якобы ждет?
– Не поминайте нечистого! Быть может, мы в его логове сидим! – зашипели на артиллериста матросы.
– Я так сказал, потому что Галина действительно ждет ребенка, – ответил я, глядя Северскому в глаза. – Срок пока незначительный: середина первого триместра. Вероятно, она сама не подозревала…
– Как же! Не подозревала! – пробурчал Стриженов. – Думается мне, раз товар не удалось доставить покупателям, так эти сволочи воспользовались им сами. Басурмане!
– Что же мы предпримем, господа? – спросил я.
– Надо ждать утра… когда оно там у них начнется? Утро вечера мудренее! – сказал Стриженов.
Северский захрустел кулаками. – А там прикажете – в бой? Нас здесь больше сорока душ, и все здоровые, крепкие мужчины…
«Ага – здоровые! Как бы не так!» – невесело подумал я.
– Не вздумайте, Георгий! – прикрикнул на артиллериста Стриженов. – Мы в разведке! Глядим в оба, определяем неприятеля, ищем остальных наших! И не забывайте, что кроме команды «Кречета» здесь, оказывается, есть другие люди. Надо бы познакомиться и выяснить, что у них на уме. И подберитесь, моряки! Если… если и придется столкнуться с нечистой силой, я хочу, чтобы кровь в жилах стыла не у вас.
Моряки продолжили разрабатывать стратегию, благо разговор шел без перепалок. Стриженов хоть и оставлял право окончательного решения за собой, но не мешал высказываться всем: от наученного жизнью матроса Антоши Проскурина до бравого командира орудийной башни главного калибра Георгия Северского. Я рассеянно слушал, как они обсуждают разные варианты развития событий: если неприятеля удастся сразить припасенным кортиком… если на него подействует святая вода… если не подействует святая вода и кортик… если удастся бежать… Но перед моим внутренним взором не исчезал образ затравленной босоногой девицы с яркими глазами необычного фиолетового цвета.
