Kitabı oku: «Солдаты Далекой Империи», sayfa 3
5
«Человек – исключительная скотина, – поделился однажды со мной размышлениями профессор Ф.А. Бергман. – Стерпеть может все или почти все… Баста, милейший! – Он продемонстрировал уставшему вырываться, навсегда сорвавшему голос человеку щипцы, в которых бы зажат крошечный, похожий на речную гальку камешек. – Вот этот обмылок закупоривал мочевыводящий канал, из-за него вас пришлось истязать битый час. Сейчас ассистент зашьет промежность, и после, голубчик, сможете соснуть. Вы держались молодцом! Приступайте, пожалуй, Паша».
…Летающая машина приземлилась на утоптанную площадку среди отвалов рыжего грунта. Люк бесшумно открылся, трюм зачерпнул порцию бледно-красного света, смешанного с вездесущей пылью. В проеме возник нечеловеческий силуэт: «шуба» и «носитель».
– Покориться! – раздался уже знакомый голос. Значит, механизм-цилиндр тоже присутствовал неподалеку.
Разбуженный во время посадки Стриженов, очевидно, устыдился минувшей слабости и решил восстановить «статус-кво». Он стоически занял место во главе отряда и даже первым шагнул на трап. У всех нас вырвался вздох удивления, когда помощник капитана встал перед «шубой» во фронт – словно перед адмиралом. Три секунды длилась безмолвная пауза; никто не мог понять, что, собственно, происходит. Затем Стриженов неожиданно пошатнулся так, будто под его ногами была палуба угодившего в шторм корабля, а затем и вовсе свалился на землю.
Гаврила, я и еще двое матросов поспешили к старшему офицеру на выручку. Но чтобы добраться до Стриженова, нужно было проскользнуть мимо «шубы»: та безмолвно возвышалась посредине трапа. Ее крохотные глазки, разбросанные среди шерстяных волн, как и фасетчатые вежды «носителя», не моргая, глядели на нас. Словно чудовищное двуединое существо испытывало людей: твари мы дрожащие или право имеем.
При приближении к «шубе» все четверо испытали острое чувство страха. Ноги отказывались слушаться, паника глушила голос разума. Мерзкое создание будто излучало флюиды, перенести которые человек был попросту неспособен. Я знаю, что ни одно животное на Земле не в состоянии выдержать пристальный человеческий взгляд; так и мы не могли перенести взора этих бестий.
И вернуться бы нам четверым в трюм, и вжаться бы в дальнюю стену так, как это делали остальные… Если бы не сумасбродная выходка Северского.
Мы пятились обратно, когда артиллерист, широко расставив руки, вклинился между нами. Позднее он признался, что был намерен лишь подтолкнуть, увлечь меня, Гаврилу и матросов за собой. А вышло так, что вместе, теперь впятером, мы потеряли равновесие и скопом повалились на лохматую бестию.
Я врезался в «шубу» лицом и руками. Кожей ощутил жесткую, жаркую и при этом влажную шерсть. Она обожгла меня, словно крапива. Я заверещал, задыхаясь от кисло-сладкой вони, которой исходило мерзостное тело. Замычал от отвращения Гаврила, роняя на грудь клейкую слюну, разразились бранью матросы. Окаянный Северский скатился по трапу на землю, точно бочка. Мы же: я, Гаврила, матросы, «шуба» и «носитель», которые двое в одном лице, – рухнули кучей-малой на Стриженова.
Трудно передать, что я испытал в тот момент. Страшное двойное существо было столь же отталкивающим, как мохнатый мадагаскарский паук-птицелов, как растрепанная канализационная крыса, поедательница нечистот. А мы лежали друг на друге, словно пылкие любовники, и голова «носителя», похожая на гигантского блестящего жука, находилась перед моим лицом.
Откатился. Попытался встать, но не смог. Зарылся лицом в колючий песок. Краем глаза заметил, что Северский бросается в кучу-малу и… с размаха бьет сапогом в лысый череп «носителя». Лих же этот офицер! Всем бы так… А Северский бьет еще и еще! «Шуба» пытается сползти с костяного каркаса «носителя», но в нее уже вцепился Гаврила. Боцман, оскалившись, силится порвать ее руками, точно тряпку.
Движение со стороны ближайшего земляного отвала. К центру схватки мчит едва уловимая глазом тень. Я кричу:
– Берегись! Слева! Цилиндрический механизм действительно передвигается на металлических щупальцах. Они кажутся такими тонкими, почти прозрачными… И атакует он в самом деле молниеносно.
Он врезался в Северского, точно таран. Артиллерист взмыл в воздух, перевернулся через голову и упал плашмя на землю. Цилиндр же наполовину врыл щупальца в грунт и заметался, словно маятник на пружине: влево – вправо, вперед – назад, раздавая своим корпусом могучие, звонкие удары.
«Шуба» наползла на «носителя». Существо восстановило двойственную ипостась и поплелось вверх по трапу. Цилиндр в это время утихомирился: спрятал щупальца, замер, окруженный стонущими и плюющимися кровью моряками. «Шуба» же нырнула в трюм. Через минуту-другую оттуда резво высыпали остальные люди.
Ко мне подбежал гальванер Лаптев:
– Вы ранены, ваше благородие?
– Нет, – ответил я, поднимаясь на ноги. – Как Гаврила? Как Северский?
Северский в тот момент пытался сесть. Его лицо было перепачкано кровью (а может, больше пылью красного цвета), но он силился улыбаться:
– Ну, суки! Вот суки! – приговаривал бравый артиллерист, ощупывая себе ребра, шею и подбородок.
Я набрал в легкие воздуха, чтобы поинтересоваться его самочувствием, но Лаптев дернул меня за локоть. На трапе вновь выросла закутанная в «шубу» фигура.
Моряки невольно попятились, ощутив на себе действие чужепланетных флюидов. Вокруг «шубы» мгновенно образовалась «сфера отчуждения». Лишь Северский и Гаврила, которые не могли отступить подобно остальным, легли на песок, обратив обреченные взоры в небо.
«Шуба» поплелась вдоль корпуса летающей машины, направляясь к ее носу. Продолжать расправу не входило в ее планы. От моего взгляда не укрылось то, что тварь пошатывается, что движения ее неточны и заторможены. Мои подозрения подтвердились, когда двуликое существо вдруг остановилось и «носителя» вырвало дымящейся струей желто-зеленого химуса.
Тела неведомых хозяев планеты, оказывается, так же уязвимы, как и наши! Если они в какой-то мере и крепче, то уж точно не из железа выкованы. Оказывается, этим тварям мы способны «намылить» шею. Причем – голыми руками.
Отхрипевшись, зловонное существо поплелось себе дальше. Мы молча проводили взглядами уродливую мохнатую бестию. Жаль, что она не свалилась замертво на наших глазах. Тогда моряки смогли бы поздравить себя с первой победой на этой планете.
Но, видимо, время еще не пришло.
«Шуба» исчезла из нашего поля зрения. Корпус летающей машины вздрогнул, взметнулись вверх густые клубы пыли. Через минуту серо-розовая завеса рассеялась, открыв нашим взорам опустевшую площадку. Мы остались одни.
С возвращением мнимой самостоятельности (цилиндр-то остался, а приглядывал он за нами или нет – кто тогда мог знать?) вернулась способность думать и действовать. Мы поставили на ноги Северского, Стриженова, Гаврилу и остальных. К счастью, все они отделались ушибами и синяками. Северский, правда, лишился двух передних зубов. Гаврила, глядя, как тот отплевывается кровью, проворчал под нос: мол, Бог шельму метит.
Стриженова явно беспокоила поясница, хотя он не проронил ни полслова жалобы. Приспустив кальсоны, он обеими руками массировал заросшую густыми волосами плоть, при этом по щекам его струились слезы. Я заметил, что на руках Гаврилы и на лице одного из матросов появилась сыпь. Сердце похолодело, когда я обнаружил точно такие же пузырьки водянок на своих руках. Судя по подозрительному зуду, одинаковая участь постигла и кожу на лице. Я осторожно ощупал щеки, скулы, подбородок. Все равно что провел пальцами по саквояжу из крокодильей кожи. Проклятье! Хорошо, если это просто аллергическая реакция. А если нет? Если чужепланетная инфекция? Страшно не хотелось бы изолировать самого себя от остальных.
Моряки тем временем обнаружили похожий на гроб металлический ящик. Очевидно, его сгрузили с летающей машины перед тем, как нас вы пустили наружу. Внутри ящика, вопреки саркастическим прогнозам Северского, оказался не покойник, а лопаты. Если бы мне не сообщили заранее, что нам придется прозябать на земляных работах, то я бы решил, что это не лопаты вовсе, а весла, честное слово. Более неудобного инструмента, не считая распатора времен Киевской Руси, который хранился в университетском музее, мне видеть не приходилось.
Как ни странно, лопат на всех не хватало. Мысли мои в тот момент были заняты исключительно водянками, и я легкомысленно не придал этому факту значения.
Чтобы не смущать друзей по несчастью болезненным видом, я решил подняться на ближайшую земляную насыпь и посмотреть, куда нас забросила судьба. Отвал был крутым и довольно высоким – в три моих роста, не меньше. Тем не менее я с легкостью поднялся на верхнюю точку. Буквально взлетел с места. Кажется, фокус был в том, что мой вес на планете ржавых песков претерпел изменения. И дело заключалось не в потере массы от недоедания (я предвидел, что эта участь постигнет нас в самом ближайшем будущем), а в изменении гравитационной константы. Впрочем, я больше разбирался в человеческой физиологии, чем в фундаментальной физике, и был способен лишь на поверхностные умозаключения. Кстати, преимущества от избытка силы в мышцах сводились на нет одышкой, а она появлялась, стоило сделать несколько резких движений. И еще этот назойливый шум в ушах… иногда мне чудилось, что это кровь кипит в сосудах. Ощущение – не дай бог!
Оказавшись на вершине насыпи, я приставил ладонь ко лбу козырьком: меня окружал чужой, незнакомый мир.
Ни тебе пения птиц, ни стрекота насекомых, ни шума листвы. Поразительно безжизненная картина. Шуршит песок; гуляет пахнущий снегом ветер. К слову, на этой широте оказалось не так уж холодно: градусов десять по Реомюру. Если бы не ветер, было бы по-весеннему тепло. Но пробирающие до души порывы заставляли меня плотнее кутаться в кителек, который я предусмотрительно надел на себя, покидая свою прокуренную каюту в ту ночь.
Солнце висело над каналом, а он был таким широким и глубоким, что мог соперничать с судоходной Невой. Огромнейшее, титаническое сооружение тянулось с севера на юг. Вдоль берега с нашей (с западной) стороны возвышался земля ной вал. Стоя на гребне вала, было трудно не поддаться гипнозу глубины: казалось, тебя тянет вниз, влечет скатиться по каменистому склону, рухнуть на обнажившееся дно пузом в желтоватую грязь, которая все равно не смягчит падения. Да, канал осушили не вчера и даже не позавчера. Ветер гнал рябь по зеркалам многочисленных луж и озерец. Ветер забирал остатки влаги с собой – высоко в небеса.
Противоположный (восточный) берег был окутан розовато-сизой дымкой. В ее глубине угадывалось движение. Будто бы сотни муравьев возились на конусе муравейника. Ветер доносил нечеткий гул. Похоже, на той стороне работали тяжелые машины, наподобие наших землечерпалок, служащих для углубления дна портовых акваторий.
С севера канал был уже засыпан: с той стороны виднелся пологий скат земляной пробки. Там, по-видимому, тоже кипела работа.
Очевидно, и нам предстояло гнать волну ржаво-красного грунта дальше на юг, к виднеющимся на горизонте эстакадам умопомрачительного моста. Вот только не думаю, что пятидесяти морякам, вооруженным лопатами, такая задача по плечу. Даже если собрать весь экипаж «Кречета», всех без малого девятьсот человек вместе, то им и за год не засыпать видимую отсюда область канала.
Я услышал за спиной шорох осыпающейся земли и громкое дыхание. Обернулся и увидел, что на вал взбирается Гаврила.
– Не желаешь… ух… взять лопатку… доктор Рудин? Ух, ты… – Боцман жадно хватал ртом воздух.
Я улыбнулся:
– Ну и рожа у тебя, Гаврила!
– А не краше, чем у тебя, – парировал боцман. – Та же проказа.
– Но-но! Типун тебе на язык!
– Одну и ту же красотку поцеловать пришлось… тьфу!!! – Гаврила сплюнул. – Что видно?
Он встал рядом со мной и подпер бока жилистыми руками. Поигрывая желваками, осмотрел канал. В его животе при этом громко урчало. Правду говорят: голод – не тетка.
– Лучше бы здесь оказались черти, – сказал он и взмахнул рукой, – мы бы их святой водой – раз-два и к едрене тетке. А против машин с чем прикажешь идти? С матерными словами?
– Да, пушку бы сюда, – рассеянно ответил я. Мое внимание в тот момент привлекло пятно горчичного цвета. Я заметил его на земле, у ног Гаврилы. Похоже, это был первый образчик местной биологии, который встретился на моем пути. – Хотя бы семидесятипятимиллиметровку… – произнес я рассеянно. – Сколько их там осталось на «Кречете»?
Гаврила пристально поглядел на меня. В его взгляде проскользнуло неожиданное уважение. – Дело говоришь, господин доктор, – проворчал он. – Подкинуть бы эту идею отцам-командирам. А то они, кажись, лопатами воевать собираются.
Я опустился на колено. Ковырнул ногтем пят но: это был без сомнения живой организм, какой-то лишайник. Только он оказался настолько сухим, что, думаю, не вызвал бы слюновыделения даже у северного оленя.
– Есть можно? – быстро спросил Гаврила. Я покачал головой. Боцман с досадой пнул песок ногой. У меня самого нутро сводило от голода, но необычность и опасность ситуации, в которую мы угодили, пока не позволяла мне думать о нуждах бренной плоти.
Мы повернулись к каналу спинами. Переглянулись, поплевали под ноги, похмыкали, обозревая открывшийся вид.
На западе лежала тоскливая пустошь. Каменистый пейзаж, написанный чужепланетным Творцом в вызывающих красных тонах, был однороден до самого горизонта. Здесь я не увидел обычных для земных пустынь песчаных барханов. Я, сколько ни утруждал глаза, не мог найти ни малейшего намека на присутствие каких-либо растений или животных (на Земле, вопреки обывательскому мнению, в пустынях живут тысячи видов млекопитающих, рептилий, птиц, насекомых). Одним словом, чужая планета. Негостеприимная и скверная, словно старуха-процентщица.
– Что думаешь, Павел Тимофеевич? – спросил Гаврила. – Что делать будем?
Я с удивлением поглядел на здоровяка-боцмана. Чувствовалось, что оба вопроса имеют «двойное дно».
– Спросил у больного про здоровье! – ответил поговоркой. – Меня не обучали ни тактике, ни стратегии.
Гаврила деловито тряхнул кудлатой головой, с шумом поскреб заросшую черной щетиной шею.
– Беда в том, – проговорил он с расстановкой, – что Федор Арсеньевич слишком часто ходит в штаны… а Северский лих без меры. Я боюсь, как бы последний не погубил ребят новой сумасбродной выходкой. Ты сам видел и, наверно, понимаешь.
Боцман многозначительно замолчал. Он без слов мог понять, что творится у человека на душе. А как, позвольте спросить, без этого умения контролировать настроение многочисленной матросской братии? Ведь не одними пудовыми кулаками!
Темно-карие глаза «с огоньком» пристально следили за изменениями, происходящими на моем лице.
– Пока мы были в воздухе, я успел немного поразмыслить, – пояснил Гаврила, – не пора ли тебе, господин доктор, разделить командование отрядом вместе с нашими, прости Господи, офицерами? Человек ты толковый: грамотный и вдумчивый. Ребята тебя уважают.
Несколько резало ухо, что унтер мне «тыкает», словно пьяный адмирал в приступе панибратства. Ну да ладно… Мы сейчас не стоим на палубе «Кречета», не пьем традиционный чай и не любуемся дельфинами, что мчат с броненосцем наперегонки…
Предложение Гаврилы меня застало врасплох. Сия перспектива как-то в голову не приходила. И не могла прийти сама собой: в глубине души я испытывал легкость оттого, что ответственность за наши действия и наши жизни лежит на плечах двух боевых офицеров – Стриженова и Северского. Все, что мне оставалось, – следить за тем, как они стараются справиться с ситуацией и приходить на помощь, если это потребуется. Вот и все!
Бедственное положение отряда нельзя было ставить в вину офицерам. Мы вместе покинули каменное чрево пещеры. Подобно младенцам – слепым, глухим и испуганным, выбрались в чужой мир. Да, мир встретил нас холодом, болью и презрением. Да, пока мы ничего не можем противопоставить его враждебности. Но младенец когда-нибудь да поднимется на ноги. Младенец окрепнет, станет отроком, затем юношей, и придет момент, когда он сможет дать сдачи. И вот тогда придет время оценивать компетентность господ офицеров. А сейчас… да какой из меня может быть командир? Я и сам – чего греха таить? – едва не намочил портки, когда в первый раз увидел «хозяев».
Как мог, объяснил свои соображения Гавриле. Тот внимательно выслушал, покивал, поплевал под ноги, почесал подмышки.
– Ты думай пока, – посоветовал он. – Только не долго. Негоже ждать, когда рак на горе свистнет… Гляди: звезда падает!
– Где? – Я задрал голову и едва успел уловить в розовых небесах стремительный всполох. До наших ушей докатился отзвук далекого взрыва. Дрогнул насыпной холм, зашуршали камешки, скатываясь в глубь канала.
– Вот так звезда! – сказал я и присвистнул. – Крупная! А ты не боишься, что внутри отряда произойдет раскол? – вернулся к прежней теме разговора. – Если я вздумаю отдавать приказы, Северский взбеленится: Георгий – мужик хороший, но…
– Да все мы здесь – мужики хоть куда, – прервал меня Гаврила. – С Северского спесь слезет, это как пить дать. Ничего он не сможет сделать, едва поймет, что большинство из нас – за тебя.
– А что, большинство – за меня? – Я почувствовал, что в моей душе происходят изменения. QS Как будто метафорический инженер переключил внутреннюю машину на «полный вперед».
– Они будут за тебя, – пообещал Гаврила таким тоном, что я заранее пожалел несогласных.
– Гаврила, я приму решение в ближайшее время.
Боцман молча протянул мне руку. Я долгую секунду смотрел на широченную, мозолистую ладонь, затем спохватился и протянул свою руку навстречу.
– Пока ничего не обещаю, – сказал я.
Рукопожатие вышло крепким, даже чересчур: я силой обижен не был, а Гаврила – подавно. Мои кости затрещали, и я подумал: мол, вот – дают попробовать малую толику того веса, который предстоит взвалить на плечи.
На нас налетел ураганный порыв, потащил, повлек к опасному краю. Мы, как один, закрыли лица руками и затанцевали на месте, пытаясь устоять на ногах. Завывание ветра заглушил свист воздуха, рассекаемого железными крыльями.
– О, дьявол! Это кого еще принесло? – пробурчал Гаврила, провожая взглядом две летающие машины: они неслись на малой высоте над каналом. На наших глазах один из летунов неожиданно изменил курс, пошел на широкий разворот и слился с горизонтом на востоке. А затем вернулся к нам.
– Слушай, кажется, сюда летит… – заметил, хмуря брови, Гаврила.
– Ложись! – крикнул я и бросился на землю.
Мы вжались лицами в грунт, и через три секунды над нашими распластанными телами про неслось выпуклое металлическое брюхо. На какое-то время мы оглохли от надсадного воя двигателей, а песок, взвихренный воздушным потоком, скрыл и небо, и землю.
6
Летун приземлился туда же, куда и предыдущий – на утрамбованную площадку между земляными отвалами. Морячков разбросало по красным холмам – каждый постарался, чтобы расстояние между ним и завывающей машиной «хозяев» стало как можно большим. Даже механическому цилиндру, до последнего момента пребывавшему в забытьи в центре площадки, пришлось выпустить щупальца и перебежать на ближайший склон. Там он раскрылся, превратившись в подобие металлического цветка астры, и зачастил на одной интонации: «Покориться! Покориться!..»
Тогда мы поняли, что новый летун привез кого-то из наших.
Выгрузка происходила при работающих двигателях. Среди клубов рыжей пыли замелькали человеческие силуэты. Мы до рези в глазах всматривались в беспокойную завесу, надеясь увидеть за ней белые фланелевые рубахи матросов и черные тужурки офицеров. Но проклятая круговерть старательно скрывала от нас прибывших.
Наконец летун взмыл в небо. На миг его корпус заслонил солнечный диск, ревмя заревели двигатели… и этот звук, напоминающий вопль африканского слона, еще долго гулял эхом между склонов рукотворных холмов.
Пыль улеглась. Цилиндр заткнулся.
Теперь мы могли рассмотреть, кто пожаловал к нам на летающей машине.
Отряд состоял из двух дюжин незнакомцев. Все до одного – грязные, бородатые мужчины, все – в лохмотьях. Они словно сошли со страниц учебника по древнейшей истории: троглодиты – ни дать ни взять. Мы безмолвно изучали их, а они – нас.
Глядя на эту братию, я сразу подумал о работорговцах… ну, о которых рассказала нам Галина. Если летающая машина «хозяев» привезла действительно сих злыдней, то ухо нужно держать востро.
Но среди прибывших оказались не только люди. Над «троглодитами» возвышались двое «червелицых» в доспехах. Богомерзкие твари были вооружены: в лапах они держали короткие алебарды с широкими пилообразными лезвиями.
Под ногами у разношерстной компании лежало несколько ящиков; позади них виднелись какие-то баулы и объемистые свертки. Никак со скарбом прибыли. И надолго.
– Здорово, православные! – выкрикнули из толпы «пещерных людей».
– Здорово, коли не шутите! – отозвался Северский.
«Червелицые» в это время взвалили себе на плечи по ящичку и отошли в сторону. Казалось, до людей им нет никакого дела.
От толпы «троглодитов» отделился классический «дикий вожак» – громила вроде нашего боцмана, только пошире в кости. Косматый, словно медведь, и, словно медведь косолапый, одноглазый, с рябой рожей, исполосованной шрамами.
– Спускайтесь, други, мы не кусаемся! – Он окинул взглядом отвалы земли. – Работы здесь, гляжу, – конь не валялся! – Вожак подцепил ногой присыпанную песком лопату. (Моряки побросали их на площадке, когда смекнули, что летун собирается приземляться.) – Спускайтесь же! Вас в два раза больше!
Со всех сторон послышался шорох скользящих по склонам ног. На какое-то время опять стало пыльно.
– Подходите! Не обращайте внимания на этих! – Вожак махнул рукой в сторону «червелицых»: те молча возились со своими ящиками. Что-то вынимали из них, разворачивали на земле циновки… – Я, погляжу, вы – моряки. Да еще и военные. – Он придирчиво оглядел приближающихся людей. – Давайте знакомиться, что ли. Я – Карп Дудкин…
– Лейтенант Северский Георгий Иванович, – представился наш бравый офицер. – Откуда будете, уважаемые? – С Дальнего Востока, – ответил Карп Дудкин, внимательно рассматривая Северского единственным глазом. – Ты, что ли, здесь за старшего?
Северский поморщился. Кто-кто, а он точно не станет терпеть панибратства. Мне не удалось услышать ответ офицера – слова утонули в поднявшемся шуме и гаме.
– Есть оружие? Или жратва? – спрашивали моряков незнакомые голоса. – Нет. А у вас?
– А бабы есть?
– Тоже нет.
– Зато поп есть! – Кто-то загоготал. – Теперь заживем, как на Руси! Помолясь, оно и работается легче, и живется проще!
Отец Савватий сурово прочистил горло, но ничего не сказал в ответ.
– Считай, что главный – я, – заявил Северский, приблизившись к Карпу.
Вожак «троглодитов» кивнул: – Хорошо. Вот что я хочу сказать, Георгий Иванович. Нужно сейчас же поставить твоих людей на работы…
Я перебил этого самоуверенного первобытного вождя, прежде чем Северский разразился бы гневной тирадой.
– Карп, как давно вы здесь?
Дудкин повернулся ко мне. Его правый глаз давно вытек и засох. Теперь вместо ока чернел провал, окантованный воспаленным веком. – Месяца три, – ответил Карп. – Что ли, по нам не видно? Я пристально поглядел этому человеку в лицо. Нет сомнений – цинга, значительная потеря массы… Да, месяца два-три на голодной диете он просидел – как пить дать. Но судового доктора суровым голосом не проймешь. Я продолжил расспрос:
– Как вы сюда попали?
– Так же как и вы. – Вы моряки? С какого корабля?
– Мы не моряки, – ответил Карп. – Мы – рабочие, строители. Плыли на заработки в Порт-Артур. На пароходе «Енисей». – Он повернулся к Северскому: – Теряем время, барин. Если к утру наши люди не выполнят хотя бы часть работы, то завтра погибнет каждый третий.
– Что ты имеешь в виду? – поджал губы Северский.
Карп сплюнул. Нехотя пояснил:
– Мы тоже в первый день надумали заупрямиться… Прилетели они, построили нас… Потом каждого третьего – пилой по горлу, словно скотину. Освежевали, тут же сварили, а остальных заставили… жрать, в общем, это мясо. Чтоб у нас, значит, силы взялись… Погнали потом на работы… псами своими погаными затравили. Не знаю, как вам, но ни моим людям, ни мне испытывать на своей шкуре то же самое еще раз неохота.
Мы с Северским переглянулись. Артиллерист принял решение. – Гаврила! Пусть матросы разберут лопаты и… Ч-черт! Чего делать нужно? – спросил он, повернувшись к Карпу.
Тот указал пальцем на отвалы земли. – Вот это все нужно свалить в канал.
Северский выругался: он ничего не понимал. – Какой канал? На кой черт?
– Каналы… – Карп пожал плечами. – Их тут много. От нас требуется, чтоб мы их засыпали. Причем – быстро, если не хотим беды. Зачем – не спрашивай, не знаю.
Послышался голос Гаврилы:
– Ваше благородие, лопат на всех не хватит.
Мы с Северским вопросительно поглядели на Карпа.
– Вы уж привыкайте, – развел тот руками, – здесь всегда чего-то не хватает. Еды, дров, рабочего инструмента, рук, машин. Даже конвойных, – он указал на «червелицых», – тоже может не хватать. Но свободные люди без дела не останутся. Кому-то надо будет добыть топливо и еду.
Услышав о еде, я непроизвольно сглотнул. Значит, среди этих бесплодных пустошей возможно найти пропитание! Значит, нам не придется поедать друг друга, подобно диким зверям! Клянусь Богом, это была первая хорошая новость за сегодня.
– Здесь до нас работали, – продолжил Карп. – Не видите, что ли? Площадка утоптана, вон – тропинка. Только куда они делись? Не к добру это все… – Он позвал своих людей. – Макар! Олежка!
Возле Дудкина сейчас же возникли двое оборванцев. – Вверх по тропинке, – приказал он, – и возьмите с собой кого-нибудь из новеньких. Кого – выбирайте сами. Пусть обвыкаются, что ли.
– Эй-эй! Милейший! – Северский схватил Карпа за то, что осталось от его рукава. – Знай свое место и не смей командовать моими людьми! – прошипел он.
Карп отбросил руку Северского щелчком пальцев: точно от клопа избавился.
– Барин, умеешь командовать – командуй, – сказал он равнодушно. – Но на наши харчи рта не разевай. У меня слишком мало людей, чтобы они кормили голодную матросскую ораву. Сами ищите топливо, воду и пропитание. Своих запасов с вами делить не станем. А вздумаете отнять, мигом перца в жопы натолкаем. И не глядите, что нас меньше! – прибавил он, насупив клочковатые брови.
– Георгий! Карп! – Мне пришлось встрять между двух огней. – Прекратите собачиться! Эти люди, – обратился я к Северскому, – думается мне, знают, по каким правилам здесь идет игра. Было бы разумным прислушаться к их советам!
– Советовать – пусть советуют! Но нечего нос задирать, – проговорил, сверкая глазами, Северский. – В другое время живо бы они у меня линьков отведали! Советчики голодраные!
– Эх, твое благородие! – Карп презрительно сплюнул. – Не били тебя еще железными палками. Не резали на глазах товарищей твоих! – «Троглодит» неожиданно обратился ко мне: – Нам ведь никто ничего не рассказывал и не показывал. Нас школили, как псов охотничьих. Сделал неверно: избили, затравили «ползунами» или просто-напросто глотку разорвали. Это вам, новеньким, – блажь. Вашу команду соединяют с бывалой. И мы уже рассказываем и показываем, как и что делать требуется. С нами было все по-другому.
– А может, ты с этими гадами вась-вась? – разбушевался Северский. – Чего это ты гонишь нас землю кидать? Вот этих двух, – он ткнул пальцем в «червелицых», флегматично копающихся в своих ящиках, – мы могли бы порвать на клочки голыми руками. И жестянку, – артиллерист указал на цилиндр, который все еще стоял в раскрытом состоянии, – утопили бы в канале!
– Пожалей хоть моряков, если себя не жал ко! – ответил Карп, повышая голос. Замотал головой, вылавливая взглядом своих людей. – Макар! Уже выбрал, кто идет с вами? Где Олежка?
– Карп! Стой, Карп! – Я взял готового уйти вожака за плечо и развернул лицом к себе. – Тебе известно, где мы очутились? К кому мы попали в руки? Что это за твари, которым под силу похищать огромные корабли?
– Я почти ничего не знаю, – отмахнулся Карп. – Мне кажется, их очень мало. Мне кажется, они не успевают следить за всем, что происходит на их землях. Поэтому они всегда жестоко расправляются с непокорными. Они знают несколько слов по-русски, но никогда не учили нас своему языку и даже не пробовали говорить с нами так, как мы говорим друг с другом. Им плевать, хотим ли мы есть или пить. Им плевать, суббота или воскресенье. Им плевать, живы мы или мертвы. Если мы падем, как загнанные лошади, то они призовут новых людей. От нас им нужно только одно – чтобы мы засыпали эти окаянные каналы! Пока работаем – мы живем!
Мы с Северским оторопело глядели на чумазого здоровяка, а тот распалялся все больше и больше:
– Они разные на морды, но шайка – одна. Вот эти, – он харкнул в сторону «червелицых», – еще ничего. Они просто присматривают, чтобы мы не разбежались. Да если и разбежимся, – невелика удача. В пустыне есть нечего. Еду можно найти только возле открытых каналов. Лохмачи – они страшнее. Бойтесь их! Они могут убить просто так. Или, еще хуже, – покалечить человека ради интереса. А ползуны… их все за животных принимают. Но на самом деле они не животные. Они разговаривают друг с другом!
