Kitabı oku: «Игра Лазаря», sayfa 10
8
Первым, что он увидел, выскочив из завешенной доисторическими коврами спаленки, была открытая входная дверь. В отличие от несчастной двери Матвея, здесь замки и косяк остались целы, а значит, эту дверь открыли добровольно. Бегом, но без особых надежд, Лазарь обыскал все комнаты. Убедившись, что квартира пуста, опрометью бросился на лестничную площадку.
Сердце рвалось наружу сквозь стенки грудной клетки.
«Успокойся, Лазарь!» – приказала Дара. – «Ты здесь так дышишь… тебя удар хватит».
Ничего, мысленно увещевал себя Лазарь, сбегая вниз по ступенькам – ничего. Так дышит каждый футбольный фан на девяностой минуте матча, когда его команда уступает с разницей в один мяч. Ещё минута этой пытки, и наступит полная релаксация. Всё закончится, схлынет одним махом, как волна прибоя, оставляя за собой мокрый, но ровный песок. Скоро всё закончится – так или иначе.
Ударом ноги Лазарь распахнул железную дверь на электромагните, уже давно не «электро», и выскочил на сверкающий солнцем тротуар. На улице царило настоящее пекло. Раскалённый воздух плыл впереди дрожащим маревом, отблески на металлических крышах гаражей слепили глаза. Лазаря моментально бросило в пот. Когда он приблизился к Янике, распростёртой на заснеженной бумажным мусором дороге в луже крови, рубашку можно было отжимать.
– Десять из десяти… – пробормотал Лазарь, опускаясь перед ней на одно колено.
Казалось, её изорвала свора голодных собак. Всё тело испещряли кровоточащие раны, руки и ноги, изогнутые под неестественными углами, напоминали конечности марионетки, брошенной на пол пьяным кукловодом. В животе зияла округлая каверна с рваными краями, проеденная прямо через ткань кофточки, в которую Лазарь не рискнул заглядывать. От тела и до гаражей тянулась по асфальту цепочка кровавых клякс. Приглядевшись внимательней, Лазарь понял, что это не кляксы, а отпечатки босых ступней.
Удивительно, но она всё ещё была жива. И даже в сознании. Костлявая грудь, продавленная вовнутрь чем-то тяжёлым, при дыхании поднималась так незаметно, что сразу и не разглядишь.
– Почему не дождалась? – тихо спросил её Лазарь.
– Думала… ты уже не придёшь… – ответила она, кашляя кровью.
– Кто тебя так?
– Сама…
Бледное и полупрозрачное, как папирус, лицо почти не пострадало. Потемневший от запёкшейся крови рот и красные зубы контрастировали с бледной кожей, отчего само лицо казалось как будто здоровее, чем прежде.
– Ясно, что сама. Кто это сделал с тобой?
В принципе он догадывался, но хотелось услышать от неё.
– Он… – в её горле клокотала жидкость, – вернулся, пока тебя не было. Я не хотела ждать… мне так надоело. Я сама к нему вышла…
– Понятно.
– Хочешь узнать почему?
– Уже не важно.
Неожиданно Лазарь передумал. Он уже собрался сказать ей, что нет, нет, он хочет, хочет… но не успел.
Весёлый голос Леонарда за спиной заставил забыть обо всём и обернуться:
– Отойди от неё, Ванька!
9
Рядом с Леонардом косолапо вышагивал Калим. Тут же на ходу, прямо на глазах у Лазаря, здоровяк начал перевоплощаться. Туловище немного сжалось в плечах и сбавило в росте, но в целом осталось довольно сбитым. Из блестящей на солнце лысины заколосились и закурчавились жёсткие чёрные волосы. Густая щетина муравьиной колонией перебежала с висков на щёки и сомкнулась на подбородке пышными котлетами бакенбард. Дремучие брови срослись в одну полосу и нависли щёткой над подвижными глазами, лоб сузился, практически исчезнув в кудрях. Спустя десять секунд человек, некогда бывший Калимом, напоминал огромного чёрного пуделя, втиснутого во фланелевую рубашку. Торчавшие из закатанных рукавов косматые ручища только усиливали собачьи ассоциации.
«Бельфегор!» – ожесточённо проговорила Дара.
Бельфегор – правая рука Ведущего Игры, офицер офицеров, мозг и проектировщик всех манёвров в Игре, за исключением основной схемы. Пожалуй, единственный человек из свиты Ведущего, к которому Лазарь испытывал уважение. Его историю он узнал от Матвея около года назад, и она отталкивала Лазаря в той же степени, что и восхищала.
Все, кто когда-либо присягал на верность Ведущему делали это из трусости или малодушия. Из слабости, распущенности и полной несостоятельности, как личность. Делали потому, что им не хватило сил принять ответственность. Бельфегор был не таков. Этот человек пошёл бы к Ведущему независимо от исхода Игры. Добровольно. Он родился таким. В этой предрасположенности не было ничего красивого, доблестного или достойного подражания. Его одержимость являла собой верх аморальности и полнейшей социопатии. Но вместе с тем эта отточенная, непоколебимая уверенность в своих устремлениях и идеалах странным образом внушала почтение.
Детство Бельфегора нельзя было назвать радужным. Отца дальнобойщика застрелили во время очередного рейса на Тольятти, когда сыну едва исполнилось три. После смерти мужа мать пошла вразнос. Сутками не появлялась дома, пачками водила в дом мужиков, которые спали с ней за деньги, а всё заработанное прогуливала в ресторанах и на базах отдыха, где с ней спали уже забесплатно. Чтобы побороть омерзение от предстоящего соития с теми, кто платил, она «обдалбывалась» какими-то таблетками. Пару раз её чуть не посадили за воровство. В доме постоянно околачивалась ватага шумных, вечно гогочущих подруг с красными оплывшими мордами, влекомых в дом бесплатной выпивкой. Если мать не заветривалсь куда-нибудь на всю ночь, они до утра распивали на кухне шампанское или портвейн, горланили песни и периодически забегали в комнату к «дитяти», чтобы, дыша ужасным перегаром, пьяно расцеловать в щёки. Недостающие часы сна Бельфегор добирал за последней партой на уроках. Обладая приличным коэффициентом интеллекта, он едва перебивался с «двойки» на «тройку».
Мать считала его идиотом, поэтому бесконечные жалобы учителей воспринимала, как нечто само собой разумеющееся. О сыне она вспоминала, только когда тот сам напоминал о себе жалобными стонами. Когда во время очередного периода «амнезии» она забывала кормить его десять дней кряду, её едва не лишили родительских прав. Органы опеки и попечительства поставили испытательный срок в неделю, о котором она благополучно забыла на третий день.
Тогда, чтобы не оказаться в детдоме, Бельфегор начал её бить. В свои неполные тринадцать он уже был сильнее матери раза в два. Каждый раз, когда она «слетала с катушек», удары становились всё жёстче. Дошло до того, что крики на первом этаже прекрасно слышали соседи с девятого. Все всё понимали, так что никто не пытался помочь – ни матери, ни сыну. «Кулакотерапия» возымела эффект, превзошедший любое кодирование. Через три месяца мать остепенилась, устроилась кассиршей в местный супермаркет, а по вечерам мыла полы в школе, где учился Бельфегор. Ещё через месяц собрала средства, чтобы отправить сына на всё лето в лагерь в Краснодарский край.
За всё лето она не навестила его ни разу. Это было подозрительно, но Бельфегор старался не думать о плохом – мать и так прыгнула выше головы, не стоило требовать от неё больше, чем она могла вынести. Это было самое быстрое лето в его жизни. И самое прекрасное.
На вокзале его никто не встречал. Перепуганному мальчишке с тяжеленными чемоданами в обеих руках пришлось добираться до дома пешком. Вернувшись домой, Бельфегор обнаружил мать в постели абсолютно голой, если не считать пары драных, заляпанных чем-то чёрных чулок, от одного вида которых тянуло к унитазу. Рядом храпели сразу два мужика, один страшнее другого. За три месяца квартира превратилась в свинарник.
Последние полгода показались дурным сном. Дурным, потому что теперь пришлось проснуться. Игра будущего главного офицера Ведущего достигла апофеоза.
Бельфегор набрал полную ванну ледяной воды и перетащил туда бесчувственное тело матери. Оказавшись в воде, женщина пришла в себя, попыталась вскрикнуть. Чтобы не перебудить её гостей, Бельфегор опустил руки на грудь матери и немного надавил. Она стала брыкаться – он надавил сильнее. А потом понял, что просто не в силах отпустить.
Нельзя сказать, что Бельфегор сломался тогда, потому что никакого надлома не было. Он просто продвинулся чуть дальше на пути добровольного саморазложения личности – единственного, чему научился от матери. Ведущий лишь форсировал то, что неминуемо случилось бы и без его вмешательства.
Попав в его свиту, Бельфегор открыл в себе редкий талант морфера – Эмпата, способного принимать личину любой проекции, и тут же завоевал себе место первой скрипки. Ни одна сложная Игра с тех пор не проходила без его вмешательства.
10
Бельфегор на ходу выдернул из-за пояса наган и наставил его на Лазаря.
– Сдриснул отсюда, живо! – приказал он бархатным баритоном, разительно отличавшимся от того писка, что издавал Калим. – Теперь она наша, бродяга.
Лазарь мягко сжал плечо Яники, наклонился, прошептал:
– Не слушай, что они будут говорить. Не поддавайся на искушения. Лучше умри.
Потом поднялся с колен на ноги и, прежде чем Бельфегор с Леонардом успели приблизиться, отошёл от девушки на несколько шагов:
– Всё, всё, сдаюсь! Передаю её в ваши рачительные и чуткие руки.
Глава 7. День открытых дверей
1
– Ты ни в чём не виноват!
Дарения увивалась за Лазарем, как репортёр за рок-звездой в надежде получить хоть какой-то материал. Сенсор и Марс не отставали.
– Естественно, не виноват, – на ходу согласился Лазарь.
– И никто не виноват!
– Никто.
– Тогда куда ты собрался?
– Проветриться.
В тамбуре было холодно и накурено. Лазарь зашнуровал ботинки с высоким бёрцем, набросил на шею шерстяное кашне и уже вдел одну руку в рукав пальто, когда короткие пальцы Сенсора сомкнулись на его запястье.
– Прости, – он развернул его к себе. – Это я виноват.
Лазарь вгляделся в лицо друга. Карие глаза смотрели по-собачьи искренне, широкий лоб пересекала складка.
– Да, виноват, – неожиданно для себя согласился Лазарь.
Это вырвалось импульсивно, из глубины инсона, но он не испытал стыда, даже когда увидел, как поменялось лицо лучшего друга. Сейчас он был зол на всех, включай себя самого – так почему Сенс должен стать исключением?
Он выждал пять секунд для приличия, но Сенс больше ничего не сказал. Тогда Лазарь вырвал руку, дёрнул дверь и выскочил на промёрзший вечерний воздух.
2
Таксист попался молодой и расторопный, а когда увидел пятисотрублёвую купюру, да ещё узнал, что ему по пути, стал ещё и весёлым. В тот момент Лазарь почти завидовал его искренней беспечности. Наяву дом Яники оказался таким же, как и в инсоне. То же крыльцо, те же гаражи, та же дорога. Только за оградой палисадника у подъезда вместо буйной растительности громоздились подтаявшие и покрытые серым настом сугробы. Впрочем, иным в мегаполисе штампованных людских скворечников её дом быть просто не мог.
На лавке перед крыльцом грелись четыре нахохленные кошки, по непонятной причине презревшие уют картонной халабуды, выстроенной в закутке у мусоропровода бабкой-контрразведчицой. Праздный флегматизм на пучеглазых мордах вызвал ещё один приступ зависти.
Дверь в подъезд была действительно кодовой. Казалось, здесь и слыхом не слыхивали о таких достижениях современного прогресса, как домофоны, магнитные ключи и каналы Ethernet. Впрочем, чего ещё ожидать от председательницы, увлекающейся строительством домов из картонных коробок? Но сейчас чудаковатость старушки пришлась даже кстати – ключа у Лазаря не было, а вот код он знал.
Три, четыре, шесть – кольцо вниз.
Он почти не удивился, когда тамбур на четвёртом этаже оказался открыт – точь-в-точь, как его собрат из инсона. Лазарь вошёл внутрь и остановился перед дверью в пятнадцатую квартиру, на мгновение забыв, где находится. Ему почудилось, что вот-вот тренькнет над ухом осуждающий голосок Дарении, станет кричать и стыдить его, призывая одуматься. Одуматься и уйти.
Но нет, Дара была далеко. Лазарь взялся за дверную ручку, нажал. Язычок замка скользнул в гнездо, дверь гостеприимно пропустила в прихожую.
«День открытых дверей», – подумал Лазарь, вспоминая Джуду.
Он расслышал шум воды в ванной, и это его подбодрило. Если Яника не поддалась и осталась умирать, тот факт, что никто не выключил в кране воду, казался вполне логичным. К тому же, между порогом и дверью в ванную желтела узкая полоска света.
Лазарь решительно прошёл к двери и опустил ладонь на позолоченный рычаг дверной ручки. Металл был холодный и немного мокрый. Лазарь задумчиво растёр влагу в пальцах и снова вспомнил о заклинании Джуды. Если оно работает, эта дверь, как и все прочие, должна быть незамкнута.
Лазарь открыл дверь и вошёл.
Яника была здесь. Над пунцовой гладью воды торчали голые коленки, рыжая голова лежала затылком на эмалированном бортике. На мокрые лоб и щёки налипли огненно-рыжие пряди, напоминавшие глубокие шрамы. На белых кафельных стенах колыхались красные рефлексы от воды. По всему полу валялись в маслянистых потёках крови обломки лезвий – похоже, Яника извела не меньше пачки.
Увиденное одновременно поразило и удовлетворило Лазаря. Никаких других эмоций он не испытывал, а, может, просто блокировал. Девчонка не поддалась, и это главное. Очередная неудачная попытка Ведущего плохо закончилась для испытуемого. В отличие от них с Матвеем – пары практикующих хирургов – Ведущий Игры тяготел к методам Рене Декарта, предпочитавшего анатомировать подопытных на живую.
Лазарь собрался уходить. Он уже наполовину отвернулся к выходу, но тут краешком глаза заметил, как рыжая голова приподнялась над бортом ванной. Корпус продолжал поворачиваться, в то время как до головы с ужасом доходило, что из-под полузакрытых цианозных век на него взирают два живых мутно-синих глаза.
Сердце исполнило тройное сальто-мортале и смачно плюхнулось на толстый зад. Какое-то время Лазарь тупо таращился на Янику, как если бы она воспарила из воды и принялась левитировать над ванной в ореоле божественного сияния. Потом ему далось взять себя в руки.
– Не шевелись, – он плавно опустился перед ней на колени.
Коснулся её щеки, увидел щёку, почувствовал…
– Тише, тише, тише…
Придерживая одной рукой голову, а вторую подсунув под колени, приподнял бесчувственное тело над водой.
«Пальто кранты» – пронеслось в мозгу.
– Молодец, – похвалил он, сам не зная за что. – Ты молодец…
Она не ответила, даже не шевельнулась, точно последнее движение головы далось из последних сил, и теперь, истратив их, она уснула. Лазарь держал её навесу – мокрую, липкую, бескровную и окровавленную, и понимал, что жизнь её теперь в буквальном смысле у него в руках. И эта жизнь вытекала из неё. Вытекала сквозь пальцы алой водой и капала на кафельный пол.
– Молодец, молодец… – негромко повторял он, перетаскивая Янику в гостиную. – Ты всё правильно сделала. Но лучше бы дождалась меня.
3
Сирена машины скорой помощи постепенно затихала – бело-красная «Газель» с цифрами «03» на бортах скрылась за поворотом соседнего дома. Лазарь провожал её взглядом, укрывшись между гаражами. Свой звонок в «скорую» он предпочёл оставить анонимным.
У подъезда собралась кучка соседей – из тех, что любят хорошенько обмусолить чужую беду, упиваясь ни с чем не сравнимым кайфом от осознания того, что у тебя, слава богу, всё в порядке. Вой сирены растворился в вечернем гуле ещё не уснувшей улицы, и компания стала расходиться. Затрещали и вспыхнули фонари. Размытый туманом свет висел в воздухе густой желтоватой взвесью, почти осязаемой на вид.
Промокшее пальто и природная худоба недвусмысленно намекали, что пора бы убраться в тепло. Лазарь поднял озябшими пальцами воротник и зашагал к тротуару. Впереди показалась компания из четырёх человек. Леонард и трое подростков в дутых куртках настигли Лазаря на островке между гаражами и подъездной дорогой – как раз в том месте, где пятно света под клюкой фонаря уступала место густеющей зимней мгле.
– Совсем опух! – взял с места в карьер Леонард, в то время как трое остальных брали Лазаря в кольцо. Одинаковые обветренные лица и бритые налысо головы. Стая степных волков. – Ванюша, ты вообще в курсе, что за этим последует?
Лазарь обежал глазами двор. Тротуары и дорога пусты и неподвижны в обе стороны. Мороз разогнал соседей по домам, оставляя бонусную драму насыщенного вечера без зрителей.
– Ну, объясни, объяснитель.
– Зря скорую отпустил, чудак! – усмехнулся один из лысых, и тут же ударил Лазаря мыском ботинка под колено. Нога подогнулась, но устояла.
Леонард великодушно развёл руками:
– Объясняю! Нарушил правила – готовься к ответным действиям. Уговор есть уговор – зуб за зуб, глаз за глаз.
– А бить, стало быть, будете авансом? – уточнил Лазарь.
И, чтобы не оттягивать неизбежное, резко развернулся в другую сторону и влепил кулаком в глаз одному из лысых. Хотелось достать того, кто распустил ноги, но Лазарь не был уверен, что попал в нужного – все трое были неотличимы друг от друга.
Земля с треском ушла из-под ног, и Лазарь кулём рухнул на правый бок. Что-то очень твёрдое, обладающее ужасающей кинетической энергией, выбило из-под него обе ноги. Уже с земли Лазарь разглядел в снегу большой деревянный обломок и несколько щепок поменьше – останки бейсбольной биты, разломившейся о его правую лодыжку.
Ответ Леонарда он услышал, свернувшись в позу эмбриона на снегу и закрывая голову руками. Вставать и сопротивляться было поздно, бесполезно и, кроме того, слишком травмоопасно.
– Бить… тебя… мы будем… ногами…
Все четверо, сопя и отдуваясь, с энтузиазмом охаживали Лазаря по бокам, ногам и голове; кто-то особо усердный пытался запрыгнуть на голову.
– Теперь… дошло?.. – пыхтел Леонард.
– Да он не слышит! – сипло закричал кто-то из лысых. – Уши закрыл!
Лазаря почувствовал, как его хватают за запястья и силой разводят руки в стороны, дабы оставить голову неприкрытой. Как только им это удалось, несколько прицельных ударов кулаком достали по скулам и в висок. Все звуки приглохли, словно уши набрали воды.
Перед тем как отключиться, уже с периферии сознания Лазарь расслышал, как один из нападающих в экстазе предлагает остальным:
– Давайте ему яйца отобьём! Давайте яйца ото…
4
Он отключился ненадолго – секунд на десять. Он всё ещё слышал звуки драки, но отстраненно, как будто били совсем не его. Наконец, он понял, что его действительно больше не бьют, и открыл глаза.
Удивительно, но драка ещё не закончилась. Пока он отсутствовал, какой-то крепыш в вязаной шапке с помпоном подоспел на подмогу и уже успел уложить троих лысых. Теперь он, энергично размахивая короткими руками-мельницами с внушительными кулаками-набалдашниками, жал во весь опор за четвёртым. Кажется, за Леонардом.
Как и кто запихнул его на заднее сиденье машины, Лазарь не помнил. Помутнённое неожиданной встряской сознание ещё не восстановилось до конца. Однако он совсем не удивился, когда с водительского сиденья услышал озлобленный и чуть истеричный голос Сенса:
– Так и знал! Так и знал, что попрёшься!
Шапка с помпоном нервно подрагивала над подголовником. Старенькая «шестёрка» резко тронулась и, надрываясь каждой новой передачей, стала рывками набирать ход. Лазарь почти не ощущал боли, всё тело словно онемело. Правую ногу как будто отняли.
– Леонарда догнал?
– Куда там! – Сенс в сердцах хлопнул ладонью по рулю. – Соскакивал, как газель Томсона. Какого лешего ты творишь?
– Любопытство… Забыл, что ты такой гладиатор, а то непременно взял бы с собой.
Год назад Сенс записался в качалку и с тех пор здорово раздался в плечах. Если бы Лазарю сказали тогда, что через год этот тюфяк без особых проблем уложит в одиночку троих отморозков, он бы рассмеялся предсказателю в лицо.
– Да ведь ты на всех кладёшь с прибором! Плюёшь с колокольни! Чихаешь без платка! И вдруг любопытство?
– Давай про глубинную психологическую подоплёку потом потрещим, а? Башка и так трещит.
– При чём здесь подоплёка? – кипятился Сенс. – Я ж не идиот, всё понимаю. За одно любопытство так знатно не отделывают.
Машину бросило влево, потом резко вправо – Сенсор, не снижая скорости, выскочил на магистраль.
– Она была ещё жива, когда я пришёл, – объяснил Лазарь. – Не бросать же так. Позвонил в ноль три – может, откачают. Ей повезло. Из всех способов самоуничтожения она выбрала самый помпезный и малоэффективный.
Сенс ударил по тормозам. Машину резко дёрнуло вперёд, Лазаря бросило на спинку переднего сиденья. Вот теперь он почувствовал боль – правую ногу словно прошило раскалённым прутом.
Сенсор обернул перекошенное злобой лицо:
– Ну, вот и поболтаете с ней об этом. Мы едем в больницу!
