Kitabı oku: «Путь к себе. Сборник психологических рассказов», sayfa 6
– Чего молчишь? – отец навис над ним. – Сказать нечего?!
Чокнутый встал и посмотрел отцу в глаза. Тот в ответ буравил его жестким взглядом из-под нахмуренных кустистых бровей. Парень сжал кулак и взял миску. Напряжение между поколениями не прорезала бы и пила для костей.
– Ну? Язык проглотил?
Чокнутый поднял тарелку. Представил, как белые осколки яркими вспышками разлетелись бы о стену, оставляя по всей кухне оранжевые пятна.
– Было очень вкусно, – ложка звякнула о миску, когда обе легли в раковину. – Спасибо, пап.
Парень широко улыбнулся, молча вышел из кухни и закрылся в своей комнате. В сумраке единственного пристанища Чокнутый прислонился к стене и сполз по ней, а вместе с ним вниз устремились и уголки губ.
«Мама бы никогда так не поступила».
Глаза горели.
«Ты вообще мне не отец».
Лицо кривилось.
«Почему сейчас? Осталось совсем немного до восемнадцати».
Горячие слезы струились по коже.
«Мне тебя не хватает, мам».
Парень закрыл лицо, захлебываясь в беззвучном плаче. Из-под ног выбили последнюю опору. Мама зачахла у него на глазах после двух лет борьбы с раком; друзья уехали – у Андрюхи вечно были проблемы со связью, а Вит в принципе редко ее поддерживал; отчим хочет сплавить к черту на куличики, к очередному лысому, слишком много о себе думающему дядьке; еще и школа вот-вот закончится. А что дальше делать? Не рисовать же всю жизнь. Даже если и рисовать, куда его возьмут с такими каракулями? На подготовку к поступлению в академию рисунка тратятся годы, бросься он прямо сейчас готовиться, все равно бы не успел. Вот бы мама была рядом, она всегда знала, что делать.
Страх выходил из души слезами, размазывался соплями и слюнями безысходности по кофте. Дрожь утихала. Чокнутый вытер лицо рукавом и шумно выдохнул. Вроде стало полегче. Смеяться тоже помогало, но сейчас как-то не хотелось.
Он поднялся и сел за стол. Стена над ним была обклеена комиксами и рисунками. Листки подрагивали от ветра, врывающегося в комнату через открытое окно. В центре стены висела страничка первой части комикса «Надежда Сипунова против рака, краба и омара», неловко приклеенная кусочками скотча разных размеров. Маме поднимало настроение чтение его историй в картинках, а ему – ее улыбка.
Парень коснулся бумаги, провел пальцами по листам. Под подушечками чувствовалась вздутость бумаги после акварели, шершавость карандаша и прохлада маркера. А ведь рисунков было в разы больше. Отчим в порыве гнева порвал и выкинул все, до чего рука дотянулась. Тогда мама смогла вразумить его, и он успокоился. Больше Чокнутый не пускал отчима в комнату. И тот принял границы – наверняка не без помощи мамы.
Чокнутый рухнул на стул, положил на компьютерный стол руки и уронил на них голову. На мониторе на цепочке висел крестик. Дурацкий, потемневший, с какими-то завитушками. Мамин подарок. Носить такое Чокнутый не хотел, но и спрятать рука не поднималась. Парень взял подвеску и повертел ее.
– Что мне делать, мам? Я не хочу в училище, а отца не переубедить. Я боюсь, что он все равно меня туда сошлет.
Никто ему не ответил, но в голове совершенно четко прозвучали слова, которые наверняка бы сказала самая мудрая женщина в его жизни.
«Он не прав. Но и ты ведешь себя, как ребенок. Пора взрослеть. И все же, это совсем не значит, – порыв ветра потрепал страницы комикса, – что нужно отказываться от того, что любишь».
– Отец никогда не примет, что я хочу рисовать, а не драить туалеты после сотни мужиков.
«Он и не должен принимать. Разве недостаточно, что тебе нравится рисовать?»
– Почему ты не рядом? – Чокнутый всхлипнул.
«Я всегда рядом».
Под рукой оказался механический карандаш. Чокнутый взял первый попавшийся под руку листок бумаги и начал медленно и неуверенно, потом все быстрее и размашистей черкать на белой поверхности. Когда стемнело и в комнате стало совсем ничего не видно, Чокнутый зажег настольную лампу, но не прекращал рисовать, словно боялся, что даже секундная пауза испортит всю работу. В тишине раздался щелчок. Парню вспомнилось, как его закадычный друг, Веня, щелкал тумблером комбика и назидательно говорил: «Если отец не принимает то, чем ты занимаешься, то пусть катится к черту трехрогому. А ты делай, забей на старика».
Глаза болели, рука затекла, челюсти свело от напряжения. Наконец карандаш упал, Чокнутый откинулся на спинку стула и крутанулся на нем. Вернувшись к столу, парень взял рисунок и хмыкнул. На белом листе серые и черные линии складывались в портрет женщины. Ее светлые волосы были взъерошены, а глаза было едва видно, так широко она улыбалась. Чокнутому всегда говорили, как он на нее похож.
– Я справлюсь, мам. Ты будешь мной гордиться, обещаю. И никаких туалетов! – Чокнутый рассмеялся, заражая тишину хохотом.
Часть IV. Отбитый
«Ты же любишь быть честным, да? Это ведь правда, а не грубость. Прямолинейность – твоя лучшая черта, твоя гордость. Ты ее лелеешь и защищаешься ею от всего вокруг. Вот и я последую твоему примеру. Я не люблю тебя. Прощай».
Клуб дыма лениво выполз изо рта, пока воспоминание крепко крутилось на репите в голове Отбитого. Он стоял на крыльце подъезда рядом с вывеской «Современные танцы». Сделав очередную затяжку, парень пошел прямо по лужам, не обращая внимания на капли воды и грязи, которые отлетали на ботинки и джинсы. Отбитый закинул мешок с кроссовками на плечо, а второй рукой отшвырнул бычок в сторону. И сразу захотелось опять закурить. Парень сплюнул. Курение не помогало, танцы не помогали, клеить девчонок на этих танцах не помогало. На душе было скверно, и становилось только хуже.
Отбитый тяжело вздохнул и полез в карман куртки. Достав из помятой пачки сигарету с синей кнопкой, парень зажал ее зубами, нажал на кнопку, опалил кончик и затянулся. Когда дым с ментолом ворвался в легкие, на секунду стало получше. Отбитый цыкнул. Когда ему раньше было погано, он курил, как паровоз, танцевал до изнеможения или спал с первой попавшейся девчонкой, строившей ему глазки. Все это было несложно. Не любил Отбитый сложностей. А сейчас и все вместе не помогало, даже не уменьшало боль. Чертова Аня… Ее «я не люблю тебя» уже какую неделю бороздило бурное море его сознания и совершенно отказывалось куда-то исчезать. Жестокий крейсер оставался на плаву и бесконечным залпом «прощай» уничтожал сердце. Зачем он привык быть с ней слабым? Никогда нельзя быть слабым, он же знал. Но с ней все это забывалось.
Отбитый дошел до своего подъезда и замер. На этой лавочке они проводили вечера, она болтала и смеялась. А ему просто нравилось сидеть тут, в сумрачной прохладе, и слушать ее истории, пускай одни и те же. Отбитый бросил в лавочку сигарету, брызнувшую искрами, и потянул на себя тяжелую дверь. Родной двор превратился в минное поле воспоминаний. Парень пошел к лестнице, но тут же развернулся к лифтам. А то пришлось бы проходить все пролеты, где они сидели, пили разливное и целовались. Хмель так сладко мешался с ее духами. Нежный цветочный аромат сейчас фантомом разъедал нос.
Захлопнув дверь в квартиру, Отбитый юркнул в свою комнату, чтобы лишний раз не сталкиваться с матерью. А то опять начнутся повседневные расспросы и попытки впихнуть в него очередной салат или запеканку.
Парень рухнул на кровать и уставился в потолок. Тот был сплошь заклеен страницами из журналов и книг, что создавало хаотичное полотно-коллаж из всякого. Внутри свербило. К горлу подступал ком. Еще чего. Отбитый стиснул зубы и подскочил. Как загнанный зверь, он метался по комнате, пытаясь сбежать от одиночества, окружившего его терновыми кустами: куда не метнешься, везде напорешься на шипы, и будет все больнее и больнее.
Он сел на стул у стены и закрыл глаза. Сдался.
– А я ему и говорю: «Миша, ну ты не видишь, что ты не прав?!» – раздалось из-за стены. – Он уперся и стоит на своем, и все! Да не говори. Ой, да. Сейчас? Приходи, конечно. Я как раз закончу плов. Возьмешь бутылочку? Да, две лучше. Давай, дорогая, жду.
Мама любила поныть. Каждый день приходила с работы на взводе и поливала жалобами их с отцом, всплескивая руками. Отбитый обычно успевал спрятаться в комнате, когда слышал звон ключей, сопровождающийся бухтением. С подружкой мама могла сидеть на телефоне часами. Стало хуже, когда эта ее «дорогая» переехала в соседний подъезд. Теперь они постоянно ходили друг к дружке. Хотя их квартира чаще оставалась пустой, чем Отбитый почти всегда пользовался. Парень хмыкнул с закрытыми глазами. Он стал спать еще хуже, чем обычно – кошмары совсем замучили. Почти в каждом Аня нависала над ним, как демон, распахивала пасть с длиннющим языком, и из ее глотки рокотом доносилось гневное «я не люблю тебя».
– Привет, Алиночка.
Отбитый вздрогнул и проснулся, проклиная тонкие стены.
– Ну, как ты?
– Ох, дорогая, просто кошмар. Ты садись, давай налью тебе. Плов будешь? Я еще салатика нарубила на скорую руку.
Парень встал и уселся за компьютер. Может, хоть играми отвлечься? Никто из ребят не был онлайн. В соло так в соло, даже лучше. Не нужны они ему.
– Виталик? Виталик! Ты слышишь?
– А? – Отбитый отодвинул здоровые наушники с одного уха и только сейчас заметил, что уже стемнело. Заигрался. В дверном проеме, в прямоугольнике света из коридора стояла мама.
– Иди покушай. Весь день тут сидишь.
– Я не голодный, – в этот момент живот предательски заурчал.
– Я слышу, – хмыкнула мама. – Можешь взять к себе. Пойдем, положу.
Отбитый поднял бровь. Она разрешила есть в комнате? У кого-то хорошее настроение. Вино и часы нытья действовали на нее благотворно.
– Теть Надя ушла уже?
– Да, солнышко. Хочешь соку? – ворковала мама. – Твой любимый, апельсиновый. Еще жареная картошечка есть, будешь?
– Буду, – буркнул Отбитый. Собрав дань, он вернулся в комнату. Поставил тарелку на стол и посмотрел на один из двух экранов компьютера. Темнел открытый дискорд. А может, мать что-то понимает в этой жизни? Вон какая довольная. А ведь весь день она была злющая.
Задумавшись на пару секунд, Отбитый взял мобильник и набрал номер. Уже и не мог вспомнить, когда в последний раз кому-то звонил.
«Але?» – раздался заспанный голос на том конце.
– Здарова, Влад, не занят?
«Вит? Че-то случилось?»
– Что? Да не, не. Хочу пропустить пивка в падике. Не хочешь?
Чокнутый мощно зевнул.
«Можно. Через полчаса подбреду. Че за повод?»
– Да так… Есть что обсудить.
«Да-а-а? Я уже лечу. А завтра и в киношку можно, как раз Андрюха возвращается».
Отбитый фыркнул.
– Хз. Давай, я тебя жду.
Отбитый положил трубку. Желудок в очередной раз подал голос, требуя еды. Парень подцепил вилкой кусок жареной картошки и отправил в рот. А ведь вкусно.
Часть V. Без ярлыков
Я поставил стакан на пол и встал с дивана. Духота стала невыносимой. Отбитый уже крутил всякие финты на полу, а Чокнутый бросал скомканные мокрые салфетки в потолок, которые превращались в какое-то слово, начинающееся с буквы «Х». Я не знал, куда деть себя, и вышел на балкон. Это было шагом в тишину и темноту. Никакого яркого света, никаких криков и смеха. Я вдохнул и впервые ощутил себя спокойней.
– Тебя там все достали?
Я аж подскочил. Едва разглядел в темном углу силуэт сидящей девушки. На секунду мигнувший зеленый огонек осветил конопатое лицо, а затем оно скрылось в клубах дыма.
– Что-то вроде того. И тебя?
– Не, мне просто захотелось посидеть тут, – девушка встала и подошла к окну. Теперь я смог получше рассмотреть ее. Ветер разметал по лицу длинные и прямые рыжие волосы, темные джинсы и полосатый свитер выгодно подчеркивали фигуру. А она красивая. – Я, кстати, Даша.
– Егор.
– Очень приятно.
До нас донеслась вспышка смеха. Я повернулся в сторону комнаты. Кажется, Отбитый закончил писать слово.
– Ох уж эти трое, – хмыкнула Даша.
– Это точно, – я отвернулся и встал рядом с ней. Холодный ветер приятно обдувал разгоряченное лицо. – Вот уж кому веселее всего.
– Хах. Умеют они создать себе развлечения из ничего.
– Хотя и всем остальным тоже весело.
– Как по мне, не так, как им, – она пожала плечами.
– Почему?
– Ну, они делают, что им по приколу. Остальные просто надеются, что случится что-то прикольное.
– Наверно. Для меня пока ничего прикольного не случилось.
– И что ты тут тогда делаешь?
Я на секунду опешил, по школьной привычке ища ответ в свалке сознания.
– Я… не понял.
– Если тебе не прикольно и ты не хочешь тут быть, какого лешего ты тут торчишь?
– Ну… не знаю. Друг позвал.
– А, вот оно что. И где он?
Я вспомнил темную комнату, в которой две тени сливались в одну.
– Чем-то занят.
– А ты ничем.
– Получается, так.
– Забавный ты тип, – вдруг рассмеялась она. Я тоже улыбнулся. Вышло криво. – Ладно. Я скоро уйду, сегодня – музейная ночь. Можешь составить компанию.
– Даже не знаю…
– Просто у тебя была такая постная рожа, когда ты зашел. Я подумала, ты захочешь свалить.
Я аж подавился воздухом от возмущения. Постная рожа! Она никогда не видела грустных людей?! Или что?
– Постная рожа?!
– Ага. Как в книжке. «Ах, такой я грустный и загадочный, так мне плохо здесь». «Так уйди». «Ах, даже не знаю…»
Театральное представление она разыграла неплохо, со всем этим заламыванием рук, но я все равно был взбешен.
– Как будто тебе не бывает грустно, – буркнул я.
«И до одурения одиноко», – чуть не сорвалось с языка.
– Конечно, бывает. И тогда я нахожу, как поднять себе настроение. Или выражаю грусть. Я вот люблю очень танцевать. Так здорово бывает поставить танец под какого-нибудь Пирокинезиса или еще кого. Но уж точно не продолжаю делать то, из-за чего мне плохо. Да и вообще, сколько можно себя изводить?
Я посмотрел на парней через стеклянную дверь балкона. Они состряпали из всякого, что попало под руку, бирпонг и сейчас мощно сражались. По крайней мере, Злобный и Отбитый. А Чокнутый, кажется, принимал ставки.
– Каждый делает со своей грустью разное, – продолжала Даша. Она ненадолго замерла, словно раздумывала над сказанным, и затем продолжила:
– Кто-то занимается спортом, или рисует, или тусуется с друзьями. Тебе может что-то подойти, а что-то нет, и это норм. Просто глупо не искать свое и мучаться из-за чужого. А еще глупее навсегда застревать в грусти, или злости, или одиночестве.
Она замолчала. Мы постояли еще какое-то время на балконе в тишине. Я переваривал ее слова, Даша курила парилку.
– Ладно, Егор. Было приятно познакомиться, но я пошла, – с этими словами она в последний раз затянулась. Я только сейчас заметил, что на желтой парилке виднелись следы темной помады.
Даша вышла с балкона, и я на мгновение окунулся в громкое бурление вечеринки. Через секунду его отрезало закрывшейся дверью. Я осмотрелся, насколько это было возможно. Темное помещение, забитое банками, рассадой и велосипедом. Здесь, конечно, поспокойней, чем там, в грохоте бессмысленной музыки и в толпе незнакомцев. Но слова Даши продолжали крутиться у меня в голове. А мне всегда казалось, что это я развит не по годам…
То ли это, что мне хочется? Засасывающее, всепоглощающее чувство одиночества липкими руками темноты обхватывало меня со всех сторон. И правда, что я тут делаю? Мне ведь никогда не нравились тусовки, сколько я на них не ходил.
***
– Подожди!
Рыжая девушка обернулась. В грязно-желтом свете лестничной клетки она не выглядела такой загадочной и притягательной, как на балконе, но все еще смотрелась миленько.
– Какие люди! Чего сбежал?
Я натягивал кроссовок, прыгая на одной ноге, даже не закрыв дверь. Боялся упустить.
– Да я это… Что за музей?
Даша терпеливо подождала, пока я справлюсь с обувью.
– Пойдем по лестнице, лифт не работает. В «Гараже» выставка современного искусства.
