Kitabı oku: «Тёмная сторона Луны», sayfa 9
13
Зазвонил телефон. Вздрогнув от неожиданности, Катя удивилась, когда обнаружила себя в своей квартире, за тысячу с лишним километров от Подвилья.
– Привет, Катя. Ну что, вы едете?
Голос Бориса будто извинялся за что-то.
– Да, завтра, – ответила она и сразу, будто боялась передумать, спросила, – скажи, Борь, что же всё-таки случилось?
Борис ждал этого вопроса, но не нашёл сил ответить сразу и сначала выпустил воздух, потом снова набрал и лишь тогда начал говорить.
– Сказали, сердце. Мне после Андрея звонила Людка. Хотела тебе звонить, но я сказал ей, что ты в курсе и приедешь.
Вопрос, прозвучавший в последнем слове, тотчас же вывел Катю из достигнутого равновесия. Утро она провела, рассматривая школьные фотографии. Чёрно-белые отпечатки времени, той, ушедшей в небытие эпохи, они смягчили удар и помогли приглушить боль потери. Затишье было временным. Катя уже успела это понять. Отчаяние накатывало волнами, отступало и снова билось о далёкие берега памяти. Что человек без неё? Пустой сосуд? Чёлн без вёсел? Сколько ни греби руками, первая же волна отбросит тебя назад, в преисподнюю страхов, сомнений, неудач, где подобно золотым крупицам в золотоносном песке сияют моменты радости. Отдавшись на волю этих приливов и отливов, мыслей о похоронах Катя всячески избегала и, видимо, по этой причине не нашлась, что ответить. Борис не стал торопить события и, пообещав перезвонить, простился.
Гул машин за окном, ворвавшийся в комнату вместе со звонком, постепенно слился с потоком мыслей. Все они, от первой и до последней, вращались вокруг Сашки…
Так бывает, что люди друг друга не держат, и не отпускают. Они просто есть, как столетние тополя в старом парке над озером или верстовые столбы вдоль дороги. Как луна или звёзды. Семнадцать лет Катя не виделась с Сашкой, но лишь теперь поняла, что заменить его ей не кем. Он непостижимым образом врос в неё – как показал его уход – врос глубже, чем она могла себе представить. С отцом было точно так же. Тогда она тоже наводила порядок в альбомах, перелистывая страницы своей жизни, но, видимо, всё-таки выбирала другие маршруты и была не столь строга в оценке собственных поступков. Сегодня – не жалела себя ни капельки. Память оказалась щедрой и в той же мере беспощадной. Катя столько всего вспомнила, что была немало удивлена. А ведь ещё близко не подошла к тому, о чём мечтала забыть все эти годы.
Альбом лежал на коленях, открытый на фотографиях, вряд ли уместных среди семейных снимков. Уничтожить их Катя не сумела, а её муж не стал препятствовать тому, чтобы все люди, которые были частью её прошлого, продолжали жить на этих молчаливых листах. Наверное, в такие моменты, когда теряешь кого-то из близких или дорогих людей, и приходит желание прочесть заново книгу, написанную жизнью, в которой кто-то был отдельной главой, кто-то – всего лишь страницей. О ком-то имелось лишь несколько строк, но даже эти строки Катя вписала в память тем аккуратным, почти каллиграфическим почерком, которым вела переписку с этими людьми в дни далёкой юности. Сашка смотрел на неё почти с каждой школьной фотографии. Поход на озеро после девятого класса, первомайская демонстрация, день последнего звонка, который, казалось, звенел в ушах и вместе с потоком воспоминаний уносил назад, в те времена, когда все они были бессовестно молоды и беззастенчиво наивны.
Слёзы не слушались, текли по щекам, размыли лица, когда на глаза попался снимок, который вернул Катю в тот день, когда состоялся конкурс военно-патриотической песни.
Катя рассмеялась, вытерла слёзы и, скользнув взглядом по каждому из ребят, остановилась на Сашке. Прошло столько лет, а она помнила это так, будто только вчера вышла с ним на сцену…
Узнав, что именно Краммер будет отстаивать честь класса на таком важном мероприятии, Марина Александровна пришла в ярость.
– Что-о-о? Краммер? Только через мой труп!
Ничего другого Катя не ожидала. Марина Александровна возненавидела Сашку едва ли не с первого дня и, будь на то её воля, обвинила бы во всех бедах человечества, случившихся задолго до его рождения. Однако у Кати на этот случай был припасён аргумент.
– Марина Александровна, ну сами подумайте, тринадцать участников – это вам не три и даже не пять! Чем таким я смогу удивить жюри! Ну, прописклявлю песню, а с Сашкой у нас здорово голоса сочетаются. У меня высокий, звонкий, у него – такой приятный баритон с хрипотцой. Мы уже попробовали. А с ансамблем – это будет нечто!
– С ансамблем? С каким таким ансамблем?
Катя ожидала и этого вопроса и этого удивления, но ответила как можно спокойнее.
– Вокально-инструментальным: Ерёмин, Овсович, Белый.
Учительница брезгливо поморщилась. Данная троица была у неё не слишком в чести, но магия двух первых слов – на что и был расчёт – сработала безотказно.
– Хорошо, приступайте, но так и скажи своему Краммеру: если что, я ему не завидую. Да и этим тоже! А-а-ансамбль!
– Они уже репетируют, дома у Ерёмина, – мигом сориентировалась Катя. – Но нам бы ключ от кабинета физики. У Вовочки нет ударной установки. Насколько я поняла, никому такая идея ещё не пришла в голову, мы – первые. Да и не у всех столько талантов, чтоб ансамбль собрать.
Марина Александровна довольно нервно отреагировала на слово «талант» и, смерив Катю взглядом, сверху вниз, добавила строгости и объявила:
– Ну что ж, с тебя и спрошу с первой, запомни! Сегодня можете начинать. Ключ возьмёшь в учительской. Я распоряжусь!
Катя была так рада, что едва не расцеловала её. Когда-то она пользовалась безграничным доверием этой женщины. В последнее время с трудом находила общий язык. Впрочем, вряд ли была одинока в этом: Марина Александровна раздражалась по любому поводу. Если его не было, легко изобретала сама.
Две недели подготовки к конкурсу прошли под девизом: «Всё ужасно! Ничего не получится!» Марина Александровна повторяла эти слова к месту и не к месту, будто боялась, что победа вынудит её пересмотреть отношение ко всем, в особенности к Сашке.
Недоверие всегда обидно, но действует по-разному. Кто-то опускает руки, кто-то, напротив, работает, не покладая рук. Подопечные Кати выбрали второй вариант: оттачивали каждую ноту, с репетиций расходились в сумерках, да и то лишь потому, что их выгонял школьный сторож.
Выросшая на большой сцене Дома культуры, она легко могла представить, как будут звучать голоса в просторном зале с хорошей акустикой. Но одно дело представлять, а совсем другое стоять за кулисами, в шаге от заветной цели.
– Песня «Тишина». Исполняет вокально-инструментальный ансамбль 10 «В» класса.
Сердце вздрогнуло и принялось отбивать ритм в такт аплодисментам. Одервеневшие ноги не слушались. Катя оглянулась и поняла, что решимость, с какой проходили репетиции, оставила её товарищей. Сашка превзошёл всех и выглядел так, будто там, на сцене, его собирались скормить львам.
– Эй, 10 «В», зрители ждут, – вмешался ведущий, дав понять, что намерен вручную выталкивать артистов, но Катя остановила его взглядом и, превозмогая страх, двинулась к микрофону, стоящему в центре сцены.
Мальчишки последовали за ней. Сергей сел за ударную установку, Вовочки вышли с гитарами наперевес и встали чуть позади Кати. Сашка рядом с ней не появился. Она лихорадочно осмотрелась вокруг и вдруг увидела его стоящим у второго микрофона, в тёмном углу, у самых кулис. Сделала жест рукой, но он потупил голову и дал понять, что не двинется с места. Сергей не стал ждать и, трижды задев тарелки, позволил вступить гитарам, после чего Кате пришлось запеть:
– Соловьи-и-и, не пойте больше песен, соловьи-и-и, в минуты скорби пусть звучит орган, поёт о тех, кого сегодня нет, скорбит о тех, кого сегодня нет, с нами нет…
Голос Кати, звонкий и взволнованный, оторвался от сцены и взмыл под высокие своды зала с такой лёгкостью, что она с трудом подавила в себе желание улыбнуться. Серьёзность песни не позволяла улыбок и переглядываний. Весельчак и хохотушка – далеко не лучшее сочетание для выполнения поставленной цели. На последней репетиции они уделили этому внимание, условившись не смотреть друг на друга. Оказалось, предусмотрели не всё. Микрофон – а Катя чувствовала, что дело в нём – на репетициях был в единственном числе. Это в какой-то степени усложняло задачу – и в то же время – делало созвучие голосов идеальным. Сейчас – притом, что ожидания полностью оправдались – второго голоса она не различала и, пытаясь понять причину этой странности, всё-таки оглянулась и упёрлась в Сашку вопросительным взглядом. Однако он ещё сильнее втянул голову в плечи и стал исподлобья, почти враждебно, смотреть вокруг.
Смелый и решительный, когда кому-то требовалась помощь или поддержка, он взял и испугался публичного выступления! Кто мог это предвидеть, и кто мог сказать, почему из обеих колонок, выставленных на край сцены, Катя слышала только себя! Смысл песни ускользал и рассыпался в пыль. Забитый до отказа зрительный зал разил неприступностью. Лица людей сливались в одну уродливую гримасу. Кате страшно мешал её белый передник с белыми колготками, но больше всего – сапоги-чулки. Мама потратила на них всю свою зарплату, и теперь не только соседи, но и вся округа получила доступ к тайнам Шкловских. Скандал, который устроил отец, Катя вспоминала с содроганием. Мир, оплаченный миллионами человеческих жизней, больше напоминал театр военных действий. Люди превращались во врагов, живя под одной крышей! Она старательно вытягивала ноты, однако все эти терзания отразились на её лице и обесценивали все усилия.
– Этот бой, он позади уже у нас с тобой… Остался кто-то на чужой земле-е-е, остался кто-то на чужой земле-е-е, той земле-е-е… Соловьи-и, не пойте больше песен, соловьи-и, в минуты скорби пусть звучит орган…
Катя почти смирилась со своей участью, когда на неё снизошло озарение. Решив, что дело совсем не в Сашке, а именно в ней самой, она несколько ослабила голос и стала прислушиваться. Мера оказалась бесполезной: голос Сашки Катя так и не услышала, зато констатировала возбуждение зала, особенно первого ряда, где сидели учителя старших классов, в том числе Марина Александровна, которая нервно заёрзала в кресле и стала шептаться с соседями.
– Тишина-а-а-а, над полем боя снова тишина-а-а-а, как будто не было и нет войны, и мы в обьятьях мирной тишины-ы-ы-ы, нет войны-ы-ы-ы! Соловьи-и, не пойте больше песен…
Вместо стандартных двух с небольшим минут песня длилась целых пять! Катя сама её выбирала и только сама знала, что за гордой осанкой скрывалась трусиха, у которой сердце уходило в пятки, как только учитель называл её фамилию. И всё же какая-то черта её характера не позволяла сдаться и даже обнаружить слабость. Боец по натуре, Катя ни разу не забыла слова и ни на минуту не прекратила искать причину, по которой не слышала голос второго солиста. Наконец, испробовав все варианты, набралась храбрости и совсем перестала петь. Зал в ответ на это ожил и, казалось даже, заколыхался в такт какой-то другой мелодии. Марина Александровна подпрыгнула на своём стуле и принялась тереть платком очки-колёсики. Если что-то удерживало Катю на месте, то только взгляд, каким она металась по сцене в бессильном гневе. Катя допела с большим трудом и рванула за кулисы с последним аккордом, даже не поклонившись.
Сашка успел отойти в сторону и, рыдая от смеха, приближался к самой настоящей истерике. Не лучшим образом выглядели также оба Вовочки с Сергеем, которые появились сразу после Кати. И только она ничего не понимала и единственная из всех встретила Марину Александровну с тем выражением, которое полностью соответствовало её громким предсказаниям.
Смех стих, как по мановению волшебной палочки.
Лицо учительницы покрылось пятнами. Она бессильно хватала воздух ртом, не зная с чего начать свою обличительную речь.
Мальчишки воспользовались этим и приступили к оправданиям.
– Марина Александровна, простите, мы не специально!
– Так получилось. Простите!
– Это микрофон у Сашки был выключен! – наконец всё объяснил Ерёмин, и Кате показалось, что на неё вылили ведро воды.
– А я думала, что я слишком громко пою! – сказала она и виноватым взглядом обвела всех присутствующих.
Однако для Марины Александровны это уже не имело никакого значения. Она с привычным высокомерием оглядела всех и остановила взгляд на главном виновнике всех своих несчастий. Тот стоял с опущенной головой и изучал носки своих ботинок. Он ничего не говорил в свою защиту, лишь изнывал от чувства вины, которое было таким страшным, что не оставило ему ничего, кроме этой позы.
Победа, такая желанная и такая близкая, не просто ускользнула из рук. Она показала изнанку, обернувшуюся не только поражением, а позором. Катя мысленно возвращалась на сцену и, представляя своё выступление во всех его красках, с трудом сдерживала слёзы.
Наконец к Марине Александровне вернулась способность изобличать врага.
– Я так и знала! Я чувствовала! Вы все просто изменники! В такой день! Вы, вы, вы… предали своих товарищей! Не оправдали надежд! Это вредительство! Я этого так не оставлю!
С этими словами она засеменила обратно в зал, оставив ребят наедине с грустным выбором – отсидеться здесь или вернуться к зрителям и искупаться в насмешках.
– Нет, я тут теперь и останусь! – тоном, в котором звучала угроза, объявила Катя.
Сашка метнул в её сторону виноватый взгляд и ещё ниже опустил голову.
– Хотя, какая фигня! – быстро передумала она, – пусть сами в следующий раз выйдут и попробуют, как это легко, когда на тебя смотрят сотни глаз!
Мальчишки одобрительно загалдели, и Сашка осмелился поднять голову. Взгляд его не изменился, но он хотя бы смотрел всем в глаза.
– Пойдёмте, – уже не столь уверенно позвала Катя и сделала пару шагов к ступеням, – не бойтесь, я первая пойду, – после чего гордо подняла голову и почти бегом спустилась в зал.
Увлечённые очередным выступлением, зрители даже не повернули головы. Катя заняла своё место, и Сашка сразу оказался рядом. Какое-то время они следили за происходящим на сцене, потом он наклонился к Кате и с чувством прошептал ей в ухо:
– А я бы пошёл с тобой в разведку.
Он всё ещё выглядел виноватым, но говорил серьёзно, будто давал клятву. Впрочем, для любого советского человека это были не просто слова, это была высшая степень доверия, которое один оказывал другому. Промолчать, улыбнуться, напомнить о том, что они оба – каждый по-своему – оказались не на высоте, – Катя сразу отмела все варианты.
– Я тоже, если что, – ответила она и только после этого улыбнулась глазами. – Имей в виду.
Сашка покраснел и, кивнув поспешно, смутился чего-то и вернул взгляд на сцену. О чём он думал и какими словами бичевал себя за свою природную стеснительность, Катя могла угадать без труда. Она тоже себя ругала. Сбилась со счёта, сколько раз обозвала себя дурой и не слишком понимала, чем таким заслужила честь пойти в разведку с этим человеком. Но, несмотря на то, что случилось на этой сцене, доверить свою жизнь Сашке она бы не побоялась и была не просто рада, а по-настоящему счастлива, что в этом маленьком и ничем особо не примечательном городке ей повезло встретить людей, для которых её маленькая, смешная, нелепая жизнь представляла ценность.
14
Если оперировать историческими терминами – а для 10 «В» это давно стало нормой – к середине третьей четверти обстановку внутри этого школьного организма вполне можно было охарактеризовать как революционную. Марина Александровна использовала все методы, чтобы удержать власть, ребята – с трудом терпели её тиранию. В конфликт, что делало честь сильной стороне, редко втягивались внешние силы. Пока ещё учительница сама справлялась с революционными массами, как вдруг сюрприз преподнесла Любовь Сергеевна Скорова.
Это была женщина лет сорока пяти крупного телосложения и крутого нрава, которой для достижения дисциплины хватало одного взгляда поверх красивых роговых очков. Приличное знание английского демонстрировали единицы, и, заслушивая ответ ученика, она зачастую использовала стул, как успокоительное средство. Стоит дать себе поблажку в чём-то раз, другой, и ты раб привычки и мишень для насмешек. Раскачиваясь на стуле, Любовь Сергеевна будто испытывала его на прочность и параллельно с этим ковырялась в ушах при помощи обычной спички, на которую наматывалась вата. Все эти действия, включая изучение содержимого ушных раковин, стали неотъемлемой частью учебного процесса. Любовь Сергеевна нисколько не смущалась этого и после нескольких лет упорных тренировок научилась вести урок, развалившись на стуле и практически его не покидая. Новеньких это коробило первое время, но потом даже они отказались от претензий, научившись смотреть на этот недостаток сквозь пальцы. Тем более что других недостатков у Любови Сергеевны не водилось. Свой предмет она знала, любила и преподавала от звонка до звонка, не тратясь на всякие недостойные глупости. Этим, видимо, и была обусловлена быстрота, с какой девочки выполнили команду, построившись у доски. Шеренга растянулась от стула, на котором сидела учительница, до самой двери за считанные секунды. Однако Любовь Сергеевна даже не повернула головы и продолжила изучать свои холёные руки с какой-то странной отрешённостью, ей абсолютно не свойственной.
Мальчишки забеспокоились первыми, и тогда она соизволила оглянуться, но выглядела так, будто видела перед собой экспонаты в музее дешёвых подделок.
Не в силах понять замысел учительницы, девочки пришли в смятение и стали переговариваться, чем побудили её к началу действий.
– Ты и ты, – она указала пальцем на двух учениц, – можете сесть на место. – Потом вернулась к тем, кто остался, и силой осуждения во взгляде заставила их упереться глазами в пол. Катя находилась среди тех, кто терялся в догадках по поводу истинных целей этого мероприятия, но подозревала, что бои за высокие идеалы коммунистической нравственности дошли также до уроков английского.
– Вот это да-а-а! – воскликнул кто-то из мальчишек, и Любовь Сергеевна вскочила, но, не поняв, кому предъявить претензии, обыскала класс взглядом и снова повернулась к доске.
Ситуация становилась всё более комичной. Мальчишки начали переглядываться, и Сашка нашёл этот момент удачным, чтобы вспомнить прошлое, а заодно немного разрядить обстановку.
– А ничё у нас девчонки, Славик не соврал, как на подбор! Надо им почаще у доски строиться. – Он имел что добавить, но учительница хлопнула ладонью по крышке своего стола и так взглянула на Сашку, что заставила замолчать на полуслове.
Каждый, кто был этому свидетелем, успел сложить одно с другим и понимал, что поводом для такого необычного начала урока послужило не что иное, как длина школьной формы. Сразу бросилось в глаза, что у доски остались лишь те, кто не торопился следовать веяниям моды и оставил платье коротким. Многие, и Катя в том числе, донашивали форму с прошлого года. И только две девушки, те самые, что отправились на место, носили такую длину, чтобы не столько понравиться учителям или соответствовать капризам моды, сколько прикрыть недоработку природы.
Видимо, Любовь Сергеевна всё-таки переоценила свои педагогические способности, так как вместо смирения, к которому призывала девочек всеми действиями, получила обратный эффект.
– Смеётесь? Вы смеётесь? Да я бы на вашем месте из дома постыдилась выйти! А вы приходите в школу, смотрите в глаза своим одноклассникам! Что будет дальше? – спросила она и, подняв тонкие дуги бровей, которые строго соответствовали последней моде, сделала выражение своих глаз таким, будто видела это неприглядное будущее во всей красе. Взгляд был сердитым и говорил так много, что, казалось, не просто ощупывал, а раздевал девушек. Однако Любовь Сергеевне этого показалось мало, и она резко, не сделав даже перехода, подхватила подол платья Кати и подняла вверх. Катя едва успела опустить его руками, но, так и не поняв, насколько ей удалось это, уперлась глазами в пол и больше не поднимала.
– Стриптиз на английском! Вот повезло, так повезло! – обрадовался Борис, но Любовь Сергеевна, которая только-только успела сесть, вскочила и закричала:
– Встать! Молчать!
Дальнейшая экзекуция прошла без комментариев. Девочки, наученные горьким опытом Кати, придерживали юбки. Ничуть не смущаясь своих действий, Любовь Сергеевна дошла до конца шеренги и гордо объявила решение:
– Итак, я запомнила, какова длина ваших юбок и сколько можно отпустить. Завтра я проверю, как выполнено моё условие. Пора навести здесь порядок. И я не завидую тем, кто меня ослушается!
До конца дня все только и говорили об этом происшествии на уроке английского. Девочки сокрушались и искали способ обойти требования учительницы. Мальчики, пусть даже не разделяли этих самых требований, остались довольны выбором темы урока и предвкушали продолжение.
Вечером Катя отпорола подол и, обрезав лишнее, подшила его на прежнем уровне, за самый край. С этой задачей она вполне могла справиться сама. В чём испытывала затруднение, так в поиске настоящей причины, побудившей Любовь Сергеевну уронить себя в глазах учеников.
На следующем уроке Любовь Сергеевна была сама любезность, но, как и обещала, построила девочек и, обойдя всех, снова подошла к Кате.
– Совсем другое дело, Катя! Прямо приятно посмотреть! Такая милая девочка.
После обвела класс одобрительным взглядом и кивнула Кате с улыбкой.
Похвала учительницы пришлась по вкусу всем без исключения, а для Сашки стала подарком.
– А мы чё, мы тоже самое, Любовь Сергеевна, говорим!
Он вроде бы не сказал ничего особенного, но что-то в его голосе прозвучало такого, что вернуло лицу учительницы недовольное выражение. Но, вспомнив, видимо, что второй урок растрачивается впустую, она обошлась без эффектных сцен.
– И что же ты, Краммер, говоришь?
– Да что любо-дорого посмотреть! – немного доработав слова Любовь Сергеевны, ответил Сашка и подмигнул Кате.
В отличие от учительницы, мальчишки сразу поняли, что девочки всё-таки обвели её вокруг пальца. Катя оказалась далеко не единственной способной ученицей. Однако для неё это не стало последней битвой. Потеряв жертву в лице Ирины, Марина Александровна присматривала на эту роль кого-то ещё. Её темперамент требовал войны. Мальчишек ей было мало и, вероятно, было мало того, что на Кате лежала часть её обязанностей, включая выставление оценок в дневники, а также в экран успеваемости. Успеваемость самой Кати, как и её поведение, не вызывало нареканий. Платье было то же, что в прошлом году и далеко не самое короткое в школе. Однако Марина Александровна нашла этот повод удачным, чтобы развязать очередное сражение прямо посреди урока, вызвав Катю к доске.
– Мне бы на твоём месте, Катя, было стыдно ходить в таком платье! – оборвав её на полуслове, Марина Александровна продолжала сидеть на стуле, но сумела подобрать лицу такое выражение, что, казалось, смотрела сверху вниз. Если разобраться, она не сказала и не сделала ничего нового, – Любовь Сергеевна уже опередила её. Но тогда Катя была не одна, а сегодня чувствовала себя так, будто стояла на площади, привязанной к позорному столбу. От неё – и это понимал каждый – ждали резкости или какого-то необдуманного поведения, но Катя сделала вид, что не поняла смысла претензии:
– А мне мама выбирала это платье, и оно мне нравится.
Слёзы туманили взор. Класс плыл перед глазами. Тишина звенела. И вдруг её разрезал металлический голос Сашки.
– А вы признайтесь, Марина Александровна, что вы просто завидуете!
Сашка так твёрдо произносил слова, будто загонял гвозди в древесину, при этом буквально пронзал учительницу глазами. Сам даже не соизволил подняться с места, чем взбесил её окончательно, и она взвилась как петарда и, выкрикивая что-то бессвязное, принялась бегать у доски.
– Да- да, завидуете! – повторил он, – ведь у вас, судя по всему, никогда не было таких красивых ног, как у Кати!
Только теперь Катя осмелилась оторвать глаза от пола. Сашка к тому моменту поднялся, и ей показалось, что она видит перед собой Самсона, именем которого его называли в узком кругу. И голос Сашки, прекрасно поставленный, и фигура, уже налитая мужской силой, и даже взгляд, которым он преследовал и, казалось, добивал неприятеля, всё это были слагаемые будущих огорчений и будущих побед этого человека, красивого внешне и красивого внутри.
Классу не пришлось делать выбор: мальчишки и девчонки поднимались с мест, один за другим, пока не встали стеной. Катя тоже заняла место в этом строю и уже оттуда наблюдала за тем, как гнев Марины Александровны становится бессильным.
Именно с того дня Марина Александровна поставила её вне своего покровительства, совершенно открыто выказывая неприязнь, и наравне со всеми, кто был ей неугоден, наказывала занижением оценок. В конце четверти, понимая, что подпортила этим общие показатели, занималась приписками и исправляла.
Дети – существа подневольные: подобные меры называли штрафными санкциями и, боясь лишиться удовольствий, старались не пропускать уроков истории.
