Kitabı oku: «Лягушонок и Мистер Совершенство», sayfa 2
Глава 2
Мистер Совершенство
Мама умерла, когда мне было тринадцать… А до этого почти два года постоянно болела. Периоды полной апатии, когда она совершенно не интересовалась окружающей ее реальностью, с утра до вечера смотрела какие-то сериалы, сменялись у нее периодами бурной деятельности, тогда мама была приторно-ласковой, наигранно веселой, хозяйственной, пекла пироги и постоянно вытаскивала нас на какие-то пикники, речные прогулки и другие маленькие-большие путешествия. Пыталась поймать ускользающую жизнь.
Подозреваю, папа после тяжелой трудовой недели зачастую предпочел бы просто полежать дома на диване, мне тоже порой больше хотелось погонять во дворе в мяч с ребятами или посидеть за компьютером, но мы, изображая бурную радость, усиленно ей подыгрывали, готовые ехать хоть к черту на рога, лишь бы мама улыбалась.
По мере прогрессирования болезни бурно-ласковых периодов становилось все меньше, зато все чаще и чаще мама раздражалась и кричала по любому поводу. Тяжело осознавать, что ты умираешь. Она то совершенно не обращала на меня внимания, вся погруженная в свои невеселые мысли, то тискала, целовала, будто большого плюшевого медвежонка, несмышленого младенца, призывая во всем слушаться папу и быть хорошим мальчиком.
Еще мама постоянно лежала в больницах, и мы с папой каждый вечер ходили ее навещать. Гнетущая обстановка, гнетущее понимание, что человек медленно угасает. Одна операция, вторая, облучение, химиотерапия превратили маму из красивой темноволосой женщины в лысую худышку с желтоватой кожей. Каждый раз, когда мы уходили домой после таких больничных визитов, она, заглядывая нам в глаза, просила: «Саша, Дима, помните меня. Прошу вас, помните!»
Надо ли говорить, что, когда в жизни папы появилась новая женщина, я совсем не обрадовался. Наоборот, разозлился, посчитал отца предателем. И хотя краем сознания понимал: отец совсем еще не старый, более того, здоровый и симпатичный мужик, юношеский максимализм во мне отказывал ему в праве быть счастливым. По моим тогдашним представлениям он должен был всю оставшуюся жизнь страдать, мучиться и оплакивать маму. А он уже через год после ее смерти влюбился в другую женщину, а потом вообще решил на ней жениться. В голове постоянно звучали мамины слова: «Саша, Дима, помните меня. Прошу вас, помните!»
Ну почему жизнь такая несправедливая штука?! Почему мама ушла так рано, такой молодой и какая-то другая женщина поселилась в сердце моего отца?
Свою обиду я почему-то стал выплескивать не на своего до одури влюбленного родителя и даже не на его новую жену, кишка была тонка, больше всего досталось незвано вошедшей в мою жизнь рыжей некрасивой девчонке – ухудшенной копии Пеппи Длинный Чулок. Инна стала олицетворением наступивших перемен, которые я не хотел, не желал принимать.
Мое поведение на свадьбе, да и потом тоже, очень стыдно вспоминать, а ведь уже здоровым лбом вырос. Но как мне было не злиться?! Ведь для того, чтобы эта рыжая лахудра переехала к нам в квартиру, в спальне родителей сделали ремонт, сняли со стены большой мамин портрет, на котором она была еще молодой, красивой и здоровой.
Папа тогда, не смотря мне в глаза, виновато оправдывался:
– Дим, жизнь продолжается, нельзя жить прошлым…
Может, и нельзя. Но как убрать из головы чуть хриплый мамин голос, просивший: «Саша, Дима, помните меня. Прошу вас, помните!»
– Пап, можно я заберу этот портрет?
– Да, конечно, сынок.
Портрет я повесил у себя в комнате, сам вкрутил шуруп в стену. Пусть только кто-то попробует снять. Хотелось, чтобы частичка прошлого навсегда осталась со мной. Я буду тебя помнить, мама!
Впрочем, надо отдать должное мачехе – мудрая женщина, она не стала покушаться на этот портрет и, вообще, мою комнату, даже не убрала папину и мамину свадебную фотографию с полочки над телевизором. Правда, с другого конца полки поставила новое фото, с собой в роли невесты отца.
Папа с новой женой обосновались в гостиной, там тоже сделали ремонт и купили большой диван, который одним движением руки превращался в огромный траходром. А что, жизнь продолжается, и секс – это естественная потребность организма.
Как сейчас помню день, когда тетя Наташа с этой рыжей бестией переехали в нашу квартиру. Инна была шумная, любопытная, огненным облаком носилась по квартире и везде совала свой маленький нос. Бесила… А ее мама приготовила вкусный ужин, ласково называла меня Димочкой и до безобразия мило улыбалась. Просто выводила из себя своей слащавостью.
Красивая, большие голубые глазки, губки пухленькие, личико сердечком, милые ямочки на щечках и стильная прическа на блондинистых волосах. Сама стройная, а сиськи ничего, торчком торчат. Понятно, почему папа повелся. Отец смотрел на нее осоловевшими влюбленными глазами. Почему-то я никогда не видел подобного взгляда, обращенного к маме. Хотелось орать, грубить, но я послушно сидел за столом, позволяя взрослым играть в спектакле «счастливая семья».
После ужина отгородился от новых родственников у себя в комнате. Здесь, слава богу, ничего не переделывали, это было мое царство. В соседней спальне, обживая свою новую территорию, радостно копошилась рыжая Лягушка. Надел наушники, включил музыку, лег на кровать и, смотря на мамин портрет, принялся вспоминать то время, когда я действительно чувствовал себя частью большой счастливой семьи.
– Это твоя мама?
Погруженный в свои мысли, даже не заметил, как «ненаглядная» сводная сестричка зашла в комнату.
– Пошла отсюда, – прошипел я, сдергивая с головы наушники.
– Мне сказали, она стала ангелом… Мой дедушка Ваня, муж бабушки Маши, тоже стал ангелом.
– Никаким ангелом она не стала, – мрачно произнес я, – просто умерла.
– Значит, твоей маме не удалось попасть в рай?! Она что, была плохая?! Врала? Убила кого-то? Или как там, прелюбодействовала?! Ой, то есть…
У Лягушонка всегда была отвратительная привычка говорить в лицо все, что думает. Тактичностью она никогда не отличалась.
– Пошла отсюда.
Навязчивая сводная сестренка надула губы.
– Ну, и пожалуйста, больно ты мне нужен, просто мама попросила попробовать с тобой подружиться. Но ты злой и нехороший, толку что красивый.
– Вот и топай отсюда.
***
Вечером, возвращаясь из ванной, не удержался, решил потравить себе немного душу, заглянул в бывшую комнату родителей. За полдня нежданно приобретенная сестренка успела превратить ее в нечто невообразимое. На новые шторы прицепила каких-то пластмассовых зверьков, полки заставила рисунками, коробками, шкатулками, книжками, уродскими статуэтками и фотографиями, рамки к которым, видимо, делала самостоятельно, до того неаккуратно и нелепо они выглядели, везде разбросала свою одежду и игрушки. На большом комоде стояли клетки с ее животными, в беспорядке валялись корма и другие принадлежности для ухода за ними. Кошек, слава богу, ей не разрешили тащить в дом… Подобное нагромождение вещей коробило мою врожденную педантичность.
Бесцеремонно, с брезгливой ухмылкой на лице прошелся по комнате, разглядывая хаос, который она успела развести в своей комнате. Инна сидела на кровати с какой-то книжкой в руках, но не читала, настороженно следила за моими передвижениями.
– Ну как, Лягушонок, тебе понравилась твоя коробчонка?
– Какая коробчонка?!
– Новая комната.
– Да, понравилась, с балкончиком.
Спустить бы ее с этого балкончика.
– Дома у меня не было балкона, мы вообще вместе с мамой спали в одной комнате.
– Теперь твоя мамочка будет спать с моим папочкой. – В голосе издевка и желание задеть.
– Ты ревнуешь своего папу к моей маме?!
Это она меня задела, прямо в больное место попала. Иногда Инна поражала своей проницательностью.
– Нет, конечно, – фыркнул я.
Нет, конечно, все немного сложнее, во мне горела обида за маму, за наше, наверное, не очень-то счастливое прошлое, которое так быстро забыли, устремившись в будущее.
– А ты времени не теряла, за несколько часов превратила такую милую комнату в свинарник.
Инна снова насупилась, исподлобья недобро за мной поглядывая.
– А у тебя комната слишком скучная. Красивая, но скучная, так же как и ты. – И показательно зевнула.
Эта девочка с девяти лет умела мастерски играть на нервах, прирожденная стерва.
– Просто у тебя интересы слишком примитивные.
– Судя по комнате, у тебя примитивные, а у меня, наоборот, разносторонние.
– Причем излишне разносторонние. Хватаешься то за одно, то за другое, и нигде ничего толком не получается.
– Бабушка Маша, наоборот, говорит, мне удается все, за что ни возьмусь.
– Бабушка Маша человек субъективный, она тебе безбожно льстит, а ты всему веришь, наивная чукотская девочка. Рамки, видимо, сама делала? Уродские.
Сводная сестренка зло сощурила глаза. Подошел к комоду, из клетки на меня поглядывал маленький белый хомячонок. Глаза – черные бусины словно осуждали: «Зачем ты так с нашей хозяйкой?! Она хорошая девочка». Спустить бы вас вместе с хозяйкой с балкончика…
– Как зовут твоих уродцев?
– Сам ты уродец!
Самодовольно ухмыльнулся:
– Ты же недавно говорила, что я красивый.
– Моральный уродец.
Немного опешил, никак не ожидая такого ответа от девятилетней девчонки.
– Ты хоть знаешь, что такое мораль?
Инна, видимо, имела весьма смутные представления об этом понятии, отвечать не спешила.
– Мораль сей басни такова, не родись красивым.
– Ты ею точно не родилась.
– Мама говорит, что я потом обернусь павлином.
Фыркнул смехом.
– Почему павлином?
– Жар-птицей. Но ведь жар-птицы не существует, а самая красивая птица – это павлин.
– Глупенькая, разве ты не знаешь, что самка павлина на самом деле серенькая неприметная птичка. Красивые только самцы. Быть тебе страшной лягушкой до скончания веков.
Но я, конечно, ошибся, ей удалось обернуться огненной жар-птицей, соприкосновение с которой опаляет, напрочь лишает воздуха и силы воли.
– А ты прямо Мистер Совершенство.
Чуть выпятив грудь, самодовольно ухмыльнулся.
– Именно.
– Надутый индюк.
– Это уже было.
– Повторенье мать ученья. – И показала язык.
Милая-милая сестренка, как же мне повезло… Как же мне хочется ее придушить.
– Н-да, с манерами у нас по-прежнему проблемы. Надеюсь, плеваться не станешь, как на свадьбе.
Направился вон из комнаты, но на пороге оглянулся, захотелось еще немного потравить «ненаглядную» сестричку.
– Спокойной ночи, Лягушонок. Хочешь, как заботливый старший братик спою тебе колыбельную?
Слова песенки пришли мне в голову, когда я мылся в душе.
Инна, почувствовав подвох, ничего не ответила, а молчание, как известно, знак согласия.
– Спят усталые лягушки, мухи спят…
– Сам ты большой жаб.
– Это тоже уже было.
И продолжил петь:
…Тараканы на подушке ждут лягушат.
Мама-жаба спать ложится,
Чтобы ночью нам присниться,
Ты ей пожелай
Баю-бай.
Пел я, видимо, не очень хорошо, и, наверное, поэтому Инна кинула в меня подушкой. Увернулся, стремительно нагнулся и запустил обратно, прямо в неказистую мордашку попал. Даже несмотря на то, что подушка легкая да мягкая, брошенная быстро и с вложением силы, припечатала она сестренку хорошо. Инна захлопала ресницами, того и гляди заревет.
– Что здесь происходит? – На пороге спальни стояла тетя Наташа.
– Да ничего страшного, зашел пожелать новоприобретенной сестричке спокойной ночи. Она у вас всегда такая неряшливая?! – Очертил рукой полукруг, указывая «любимой» мачехе на сотворенный ее дочкой бардак.
– Боюсь, это проблема, – мягко улыбнулась симпатичная новая папина жена. – Буду рада, если поможешь приучить ее к порядку.
– Ремнем не пробовали?
Улыбка сползла с лица мачехи.
– Не пробовала. И ты тоже не смей! Я никому не позволю обижать мою дочку.
Лицо рыжей торжественно блеснуло.
– Больно надо.
– Спокойной ночи, Димочка. – На красивом женском личике снова появилась добродушная улыбка, хотя в голосе уже не было прежней теплоты.
– Спокойной ночи.
***
Через три недели отец зашел ко мне в комнату, прикрыл за собой дверь и сел на стул рядом с кроватью, где от нечего делать валялся я.
– Дим, я хотел бы поговорить с тобой.
К чему разговоры?! Последнее время, летая в эйфории новой любви, отец совсем не обращал на меня внимания. Я вроде бы ни с кем из его новых девчонок сильно не ссорился, предпочитал держать нейтралитет. Даже нашел несомненные плюсы в папиной женитьбе, готовила мачеха отменно. После той стряпни, которая получалась у нас с родителем, даже ее самые простые блюда, вроде жареной картошки, казались необыкновенно вкусными. Но и эти плюсы воспринимались мной в штыки, особенно после того как наелся до отвала. Видимо, я понимал, что папа в своем настоящем намного счастливее, чем в прошлом, и от этого внутри снова и снова поднималась обида за маму, за себя и нашу прошлую семью.
– Что такое, пап, я что-то натворил?
– Это по поводу Наташиной дочери.
Значит, все-таки Лягушонок нажаловалась. Мерзкая. Скривился, об этой мелкой колючке говорить совершенно не хотелось, я вообще в последнее время предпочитал ее игнорировать. Получалось, правда, не всегда, Инна была шумная, неугомонная, постоянно что-то выдумывала и ко всем приставала, делясь своими фантазиями. А еще то и дело занималась усовершенствованием своей комнаты, навешала там постеров каких-то актеров, разрисовала стены, натащила всякого девчачьего барахла.
Но и этого ей показалось мало, вскоре она и в мою комнату полезла, нарисовала маленькую кривенькую радугу в небольшом пространстве между шкафом и стеной. Заметить ее можно было, только когда ложился в кровать, но взбесился я так, словно Инна набила радужную татушку на моем лбу.
Почему-то сейчас воспоминания о проказах рыжей вызывали улыбку, но тогда ее жест показался мне не милой детской шалостью, а грубым вмешательством в мое личное пространство. Я раскричался, заставил стирать, даже родителям пришлось вмешаться. Тетя Наташа долго читала Инне лекции, потом поставила в угол и не разрешила целую неделю играть на компьютере, а папа провел со мной успокоительную беседу, дескать, девочка, конечно, неправа, но зачем так бурно реагировать.
Лягушонка было слишком много, куда ни глянь, ее рыжие лохмы, везде писклявый голос слышался, повсюду ее вещи валялись. Это раздражало и бесило. Да, ее всегда в моей жизни, за исключением того времени, когда я уехал из страны, было слишком много.
– И что по поводу Инны?
– Завтра первое сентября.
– Спасибо, папа, что напомнил, я уже нагладил рубашку, даже на штанах стрелки навел, еще договорился насчет цветов учительнице, завтра утром подготовят шикарный будет. Ты ведь помнишь мою фишку насчет цветов? По поводу денег не беспокойся, я сам заработал, кое-что разгрузили с ребятами, тебе нет необходимости тратиться.
Отец нахмурился.
– Спишу этот сарказм на переходный возраст. Насчет цветов разговор уже был, ты сказал, что сам решишь. Вот я и не вмешивался, позволяя тебе проявить свою самостоятельность. Не надо делать из меня невнимательного отца.
Списывай, папа, списывай, однажды ты и сына так спишешь, точнее, выпишешь из своей жизни. Но вслух хватило ума не говорить подобные слова.
– Так чего ты хотел, пап? Что эта рыжая опять натворила?
– Ничего, кроме разбрасывания игрушек и разукрашивания радугой твоей стены. Просто Инна завтра идет в новую школу, Наташа очень переживает, как ее там примут, ведь она такая необычная девочка.
– Страшная и психованная, ты хотел сказать.
– Перестань! – вдруг взорвался отец. – Тебе уже четырнадцать лет, ты мужчина, в конце концов! А ведешь себя как маленький обиженный трехлетний мальчик, которому не дали конфетку. Никогда не думал, что буду стыдиться своего сына.
Кажется, у меня даже уши покраснели.
– К чему этот разговор, папа?!
– Конечно, я понимаю, что за такое короткое время у тебя вряд ли проснулись к ней братские чувства.
Чуть ли не фыркнул от подобной нелепости, вряд ли у меня к ней вообще когда-либо проснутся братские чувства.
– Однако мы теперь одна семья… Я тебя прошу, будь с ней помягче.
– Куда уж мягче, я вообще не обращаю на нее внимания, это она постоянно лезет, то радугу нарисует, то вопросы всякие дурацкие задает.
– А ты не думал, что Инне одиноко и она пытается с тобой подружиться? Все ее знакомые остались в Подольске. Наташа ради меня все бросила.
– Пап, не делай из них декабристок. Они не в Сибирь за тобой поехали, а, наоборот, из провинциального, мелкого городишки, да в столицу нашей родины.
– Это не отменяет того факта, что девочке одиноко.
– А мне какое дело до ее одиночества?! Я что, нянькой нанимался?! Это тебе приспичило жениться, понадобилась новая женщина, ты ведь мужик еще не совсем дряхлый, секса хочется и все такое. А тетя Наташа очень красивая, мама не была такой няшкой-милашкой. Только я твою новую семью любить не обязан. Поверь, я пытаюсь быть цивилизованным и ради тебя терплю этих двух навязанных мне дам. Но не требуй, пожалуйста, от меня слишком многого, иначе я сбегу в Саратов к деду с бабкой.
– Вот как, – расстроенно пробормотал отец, – вот как, сынок. А если у нас с Наташей родится ребенок, ты тоже будешь считать, что тебе навязали брата или сестру?
– Какой еще ребенок, вы уже старые, чтобы детей ро… – И прикусил язык.
– Старые?! – снова рассвирепел отец. – Иди прочитай про репродуктивный возраст мужчин и женщин! Отличник тут выискался! Наташе всего-то тридцать один год.
Конечно, я знал, что некоторые мужики и в семьдесят лет умудряются удачно разбросать свое семя. Но юношеский максимализм во мне не разрешал отцу снова заводить ребенка. Он должен был страдать, мучиться, оплакивать маму, а не плодиться с новой женщиной.
Папа долго расстроенно молчал, а я ощущал себя одновременно сволочью и предателем. Трудно оставаться прежним хорошим мальчиком, когда привычный мир рухнул, исчез бесследно, оставив только воспоминания, за которые ты усиленно цепляешься, в надежде сохранить хотя бы частичку прошлой жизни.
– Дим, я понимаю, ты привык быть единственным ребенком в семье, – снова заговорил папа, – и, наверное, не можешь смириться с тем, что моя жизнь теперь не крутится исключительно вокруг тебя. Однако прошу, попытайся наладить отношения с Инной и Наташей. Вдруг тебе понравится ощущение семьи. Они неплохие девочки. Ты, конечно, можешь уехать к родителям мамы в Саратов или переехать к дедушке Диме и бабушке Томе, думаю, они тоже не будут против… Воля твоя, сын. Ты уже взрослый малый, паспорт получил. Но знай, я бы хотел, чтобы все мои любимые люди ладили между собой. Мы с Наташей мечтаем о совместном ребенке, и я надеюсь, у него будет старший брат.
Я промолчал, потому что любил отца, не представлял тогда жизни вдали от него. И возможно, в глубине души чувствовал свою неправоту, хотя мне совсем не нужен был ни младший брат, ни эта странная сестренка.
– Не могу понять, к чему этот разговор, папа?
– Я прошу тебя, присмотри за Инной. Возможно, у нее будут проблемы с адаптацией в новой школе, у вас там такие снобы. А ты пользуешься авторитетом среди учеников, учителей и даже родителей. Вдруг девочке понадобится твоя защита.
– Не нужна мне никакая защита! – послышался сердитый голос из-за двери. – Тем более от него, вдруг он костюмчик свой испачкает. Я сама за себя могу постоять – и Мистеру Совершенство, если надо, нос расквашу!
– Инна, подслушивать нехорошо! – улыбнувшись, крикнул отец. – Невозможная девчонка! – В его устах это прозвучало комплиментом.
***
С белым бантом в рыжих торчащих во все стороны волосах, в школьной форме, из которой выглядывали худющие коленки, в чуть широковатом для ее тщедушных плеч пиджаке Инна смотрелась нелепо. Даже жалко ее стало, бедненькую…
Мы стояли и ждали родителей у подъезда, папа поехал забирать цветы из салона, а тетя Наташа забыла телефон в квартире, пришлось возвращаться. Не смог удержаться, чтобы не потравить «любимую» сводную сестренку.
– В школьной форме ты еще красивее, чем обычно.
Она, конечно, сразу почувствовала подвох, насторожилась, насупилась, а я продолжил:
– Дай подумать, кого ты мне напоминаешь?.. Алису в Стране чудес, кажется, она тоже рыженькой была. Хотя нет, ты больше на Страшилу из «Изумрудного города» похожа.
Болотные глазки стали огромными блюдцами, в которых плескалась обида.
– Страшила был толстым, – плаксиво задребезжал детский голосок.
– Н-да… но вы оба пугала. – Я чувствовал себя сволочью, но все равно зачем-то продолжал ее третировать. Было стыдно так, что кожа начала гореть, и вместе с тем какая-то часть меня упивалась своей низостью.
Задел, затронул за живое, две крупные слезинки покатились по чуть конопушчатым щекам. На всякий случай отошел подальше, сейчас точно плюнет.
Нет, Инна другое придумала, бросилась вперед, точно разъяренная кошка или бешеная лягушка. Хорошо, что я малый тренированный, не только плаваньем, но и борьбой занимался; перехватил ее запястья, не давая вцепиться в мои волосы и испортить прическу.
Тряхнул:
– Успокойся, сестренка, сейчас мамочка выйдет, да и папочка должен вот-вот подъехать. Давай не будем их огорчать, они, бедненькие, расстроятся, что их дети не ладят… Да и бантик может с головы упасть, а тетя Наташа так долго трудилась, пытаясь его туда пристроить.
Странно, упоминание банта сестренку отрезвило. Она сникла, рывком освободила руки из моих ладоней, отошла от меня, со злостью вытерла слезы со щек и стала приглаживать растрепавшиеся волосы. Вовремя… Из подъезда как раз показалась тетя Наташа.
Н-да, если быть объективным, такую мамочку я бы тоже трахнул.
– Саша еще не приехал?! Не хватало в первый день в школу опоздать. Как вы тут, не подрались, пока меня не было?
Почти подрались. Тетя Наташа сразу верно истолковала витающее вокруг напряжение.
– Иннуся, все в порядке?!
– В порядке, – кривенько улыбнулась Лягушонок.
Нет, вовсе не бант она боялась потерять, просто очень любила свою маму и действительно не хотела ее огорчать. Совесть – да, наверное, это была совесть – противно заныла.
– Мистер Совершенство сказал… – И, хитро на меня посматривая, сделала паузу.
Сейчас расскажет про мое «достойное» поведение. И будет права, нельзя позволять себя третировать. А отец надерет мне уши – и тоже будет прав, нельзя поступать по-сволочному с беззащитной девочкой, она ведь не виновата, что уродилась такой клоунской.
– Точнее, пожелал мне стать такой же умной, как Страшила из «Изумрудного города».
Тетя Наташа строго на меня посмотрела, видимо, догадалась, что были озвучены совсем другие слова.
– Страшила и так был всегда умным, милая, только из-за неуверенности в себе долго не мог этого понять.
– Значит, и ты не переживай, Железный дровосек, точнее, Мистер Совершенство, у тебя тоже есть сердце. Просто ты забыл, где оно находится.
Иногда она говорила такие мудрые слова, что вводила в ступор даже взрослых. Стало еще более стыдно. Слава богу, во дворе показалась папина машина. Переднее стекло опустилось, и счастливый, влюбленный папа радостно крикнул:
– Запрыгивайте, настала пора грызть гранит науки.
Всю дорогу по пути в школу я думал, как будут потешаться надо мной мои одноклассники, когда узнают, что у меня в сестрах теперь такое рыжее печеглазое недоразумение.
– Ой, Мистер Совершенство, у тебя на штанах жвачка, – ехидно улыбаясь, воскликнула мелкая вредина, когда мы вышли из машины.
Оглянулся назад и не смог сдержать мата: огромное белое пятно, и прямо на самом интересном месте. Как она умудрилась приклеить жвачку, чтобы я ничего не почувствовал.
– Какая жалость, девчонки из школы будут разочарованы, прекрасный принц с пятном на заднице…
– Я тебя придушу!
– Дима, спокойно! – попытался утихомирить меня отец.
– Какое «спокойно», пап?! До праздничной линейки пять минут. У тебя что, есть в машине запасные штаны моего размера?!
– Инна, зачем ты это сделала?! – возмутилась тетя Наташа. – Жвачку очень трудно убрать с ткани… Ты ведь знаешь – вещи стоят денег. Учти, если пятно убрать не удастся, эта сумма будет вычтена из твоих накоплений на новый мобильный телефон.
Маленькая зараза насупилась, глядела исподлобья, но даже не пыталась оправдываться.
– Ничего страшного, милая, думаю, Инна случайно…
Рыжая безобразина покраснела.
– Не случайно, Саша, не случайно, она сознательно испортила чужую вещь.
Сознательно захотела меня вывести, мстила за мои слова, что назвал ее Страшилой, не захотел принимать в свою семью.
– Я поеду назад.
– Да, не получится сегодня перед девчонками пофорсить, – продолжала ехидничать «любимая» сестренка.
– Инна! – снова цыкнула на нее тетя Наташа.
Злобно глянул на «заботливую» сестричку, развернулся и, пока меня не увидели одноклассники, побежал домой переодевать штаны. Для меня тогдашнего показаться в классе со жвачным пятном на заднице было все равно что в час пик прокатиться голым в метро. Я всегда был выпендрежником.
***
Конечно, после той жвачной истории симпатии к Инне у меня не добавилось, и никакие папины просьбе о ее защите и поддержке в школе я не собирался выполнять, пусть сама пытается наладить отношения с одноклассниками, надо уметь выживать в любом социуме. Она же мне не сестра, в самом деле… эта странная рыжая лягушка. Но пройти мимо ее беды не смог, не таким уж и гадом я был в детстве. Конечно, Инну невзлюбили в школе, уж слишком она была яркой, необычной, вредной, языкастой, просто идеальный объект для шуток и детского буллинга. Оно и понятно, ведь даже мне нравилось ее третировать.
Инна так быстро загоралась, совершенно не умела скрывать свои эмоции, но, наверное, не желая прослыть ябедой, несмотря на трогательную близость с мамой, никогда не жаловалась родителям. Мужественно переносила насмешки и травлю. А может, давала всем своим мучителям шанс исправиться.
Поэтому однажды, когда папочка с новой мамочкой забеспокоились, что не могут дозвониться до своей несуразной доченьки, и попросили меня проверить, где она болтается, я застал на стадионе школы неприятную картину. Лягушонка и еще одного толстого парнишку из их класса окружили кругом другие дети, выкрикивали оскорбления, не давали пройти, плевались, толкались, бросались камнями. Я уже пару раз встречал Инну с этим пухлым мальчишкой, они были странной парочкой, она высокая и худая словно палка, а он приземистый белобрысый колобок. Видимо, спелись, отвергнутые всеми другими.
Мне никогда не приходилось сталкиваться с проблемой детского буллинга, я во всем был лучшим, со мной всегда хотели, даже мечтали дружить, девочки с десяти лет приглашали на свидания, чуть ли не дрались между собой, пытаясь добиться моего внимания. И хотя я сам любил поиздеваться над навязанной мне сестренкой, в тот момент почувствовал себя странно: холодок прошелся по коже, внутри поднялось возмущение и одновременно брезгливость, будто кто-то затолкал мне под футболку целую кучу слизней. Появилась непонятная злость. Видимо, я полагал, раз мне навязали эту рыжую нелепость в сестры, значит, только у меня есть исключительное право ее мучить, ее наказывать… и спасать.
Лягушонок всегда была безбашенной, бесстрашной, сумасшедшей. Помню, как она кинулась на главную обидчицу и повисла на ней, вцепившись пальцами в волосы. Фирменный лягушачий прием. Ее пухлый кавалер не обладал такой храбростью, жалобно скулил, размазывая сопли по щекам. Обидчица взвыла от боли, а Инна стала ее колотить, тянуть за волосы и царапать, словно не маленькая рыжая лягушка, а разъяренная тигрица, защищающая своего детеныша.
С этим толстяком она до сих пор дружит. Правда, по прошествии времени с ними обоими произошли удивительные метаморфозы.
– Что здесь происходит?! – грозно крикнул я.
Круг мучителей распался, кто потрусливей на всякий случай отбежал подальше.
Обхватил рыжую бестию за талию и попытался отодрать от обидчицы. Хотя сейчас было совсем непонятно, кто кого обижает.
– Лягушонок, что ты творишь! Отпусти ее, бешеная, все волосы выдерешь. А у они у нее и так реденькие, косички словно крысиные хвостики, будет еще с проплешинами ходить.
После моих слов девчонка в цепких лягушачьих лапах зарыдала еще сильнее.
Но «любимая» ненормальная сестренка не слышала, продолжала лягаться и тянуть за светлые волосы.
– Сама ты такая! Сама ты рыжая, точнее блондинистая уродка и дура! – словно в беспамятстве выкрикивала Инна. – Сама ты такая!
– Лягушонок, отпусти!
– Лягушонок, – засмеялись вокруг.
Мучители не далеко разбежались, конечно, ведь это так интересно: понаблюдать за потасовкой двух девчонок.
– Хватит, чего вы тут столпились! Глазеете! Уходите! Чтобы я больше никого не видел рядом с Рыжей, а то приду и уши надеру! Каждому!
Девчонка в руках сводной сумасшедшей уже откровенно истерила, рыдала навзрыд.
– Инна, – почти ласково прошептал я, – отпусти, ты ведь добрая девочка. Не уподобляйся ей.
Тонкие пальчики разжались, по щекам с редкими бледными конопушками покатились слезы. Заплаканная, с перекособоченной, кое-где разорванной одеждой, торчащими в разные стороны рыжими спиралями волос, она вызвала еще больше брезгливой жалости.
– Быстро все разошлись! Или я сейчас прямиком к директору пойду!
Только, помнится, к директору обратился не я, а мама той самой девочки, которую трепала безбашенная сестренка. Типа хулиганка напала на ее ангела. И мне долго пришлось объяснять всем ситуацию, что ангел с крысиными хвостиками во многом сама виновата, лягушка хоть и бешеная, но без причины на хороших людей не бросается.
Нельзя безнаказанно унижать Лягушонка, она мало кому это спускала. По правде говоря, она только мне это спускала, и то не всегда.
Вскоре все малолетние истязатели разбежались, на стадионе остались только я, Инна и ее толстый дружок.
Лягушонок вдруг бросилась ко мне и обняла за талию, словно благодаря, мокрое от слез личико прислонилось к моей белой рубашке, будто я ей действительно близкий человек, любимый старший брат. Инна, не в силах успокоиться, смешно шмыгала носом, а худые плечи рыжей безобразины продолжали вздрагивать. Моя брезгливость только увеличилась, тогда мне совсем не понравилось быть ее спасителем.
Невольно отстранил от себя плачущую нелепость.
– Ну, все, Лягушонок, перестать реветь, пойдем домой… Сама небось задиралась, кого угодно достанешь своим змеиным языком!
– Они первыми начали обзываться, – недовольно насупилась Инна.
– И что, обязательно отвечать?!
– Обязательно! – убежденно ответила рыжая, грозно сверкнув болотными глазами. – Я не хочу быть жалкой.
В ней всегда было слишком много гордыни…
– Ладно, пойдем домой, ты тоже беги, пухлый…
– Я Коля, – вдруг набычился сестренкин дружок.
Чего-то в центре позорного круга не выказывал свой характер. Задним числом каждый может быть смелым.
– Да хоть Толя, по правде говоря, мне начхать.
Рыжая снова блеснула зелеными глазищами, сейчас, наверное, и мне достанется, что посмел обидеть ее приятеля.
