Kitabı oku: «Ведьмин род», sayfa 3
– Это ведьма! Она…
– Это свидетель, – сухо сказал Мартин. – Она дала показания против вас. И повторит в суде.
Менеджер хватал воздух ртом:
– Нет таких законов… чтобы ведьмам давать показания…
– Будут. – Мартин кивнул с притворным сочувствием. – Эгле, что там?
Ящик стола был пуст, если не считать единственной флешки, красной, пластиковой. Эгле поняла, что ей противно ее касаться, что она никогда не возьмет это в руки. Там, на флешке, первый ролик «Новой Инквизиции», слитый в сеть и породивший затем подражателей: четверо ублюдков издеваются над девушкой, неинициированной ведьмой, и потом поджигают дом, и все это под закадровый текст: «Инквизиция умерла. Великая традиция борьбы, охоты, наказания – все в прошлом. Это сделали вы, ведьмы, вы растлили Инквизицию, вы разложили ее изнутри… Но рано радоваться… Ведьма, знай, что тебя ждет твой костер. Ты язва, ты проклятие, мы Новая Инквизиция. Мы придем за тобой…»
Мартин натянул резиновую перчатку, взял флешку двумя пальцами:
– Господин Заяц, вы знаете, что за информация записана на этом носителе?
Менеджер не ответил. Юноша стоял в дверном проеме, будто не решаясь войти в комнату, на лбу у него блестел пот. Констебль жалобно оскалился: он понял, что это за ролик, он тоже его видел в свое время: «Ты зло, ты грязь, наказание будет суровым».
– Лис! – Менеджер обернулся к констеблю и заговорил хриплым шепотом: – Он не инквизитор! Он сын ведьмы, он с ними в сговоре! «Инквизиция умерла» – это про него! То самое, против чего мы боролись… язва! Скверна! Не слушай его, просто не слушай, не бойся. Ведьму надо сжечь – ради наших детей!
– Чистосердечное признание? – Мартин ухмыльнулся. – Продолжайте, пожалуйста. Сколько ведьм вы с сообщниками уже убили?
Менеджер терял почву под ногами. Взглядом искал поддержки констебля – тот отводил глаза. Парень в дверях казался моложе своих лет – растерянным школьником. Эгле поймала взгляд женщины: вжавшись спиной в стену, та смотрела с ужасом и почему-то с надеждой.
– Берите бумагу, Васил Заяц, – тяжело сказал Мартин, – и пишите явку с повинной, суд учтет как смягчающее обстоятельство. И вы, юноша, – он перевел взгляд на парня в дверях, – тоже пишите. Вы совершеннолетний?
Заяц-младший дернул головой, изображая кивок.
– Отлично, – сказал Мартин. – Убийство группой лиц по предварительному сговору…
– Сговора не было, – прошептал парень.
– Тогда пишите то, что было, – легко согласился Мартин. – Дать вам бумагу? Или у вас есть?
Он протянул флешку констеблю:
– Посмотрите в участке, но обязательно убедитесь, что рядом нет ни детей, ни людей с уязвимой психикой… Впрочем, вы же видели, да? И как вам?
– Это ролик из сети, – лихорадочно забормотал Заяц. – Он ничего не доказывает. Это наше дело, наш поселок… Мы просто не хотим здесь ведьм! Мы имеем право!
– Констебль, – мягко напомнил Мартин. – Вы всего лишь выполняете свой долг. Свой долг. Понимаете?
Он встретился с констеблем глазами. Тот обреченно мигнул.
– Инквизиция держит дело на контроле. – Мартин улыбнулся. – Вы либо стоите на страже закона… либо соучастник. Ваш выбор?
– Вы задержаны, – трясущимся голосом сказал констебль хозяину дома.
– Это ролик из сети! – надрывался Заяц. – Это сделали не мы!
– Вот это сделали вы. – Мартин ткнул ему под нос фотографию тела на прозекторском столе. – И вот это – тоже сделали вы…
Он подержал у него перед глазами распечатанное фото: Ивга Старж, прикованная к дереву, в окружении вязанок хвороста, с табличкой на груди: «Новая Инквизиция». У Васила Заяца застыло лицо. Мартин убрал фотографию.
В машине куратора округа Ридна среди прочего оборудования имелся портативный принтер. Мартин не собирался давать ход этим кадрам, но освежить мерзавцу память считал необходимым.
* * *
На запястьях Васила Заяца защелкнулись наручники. Констебль избегал смотреть на задержанного; эти двое много лет были приятелями и соседями, констебль никогда бы не решился на такой шаг, если бы не Мартин, стоящий у него за спиной. Мальчишка по-прежнему маячил в двери, вцепившись тонкими пальцами в дверной косяк, – этот, по крайней мере, сознавал вину. Женщина, с глазами на все лицо, забившись в угол, обмерла, будто заживо вмороженная в лед.
– Март, – одними губами сказала Эгле.
Вместе они вышли в прихожую.
– Мы можем не забирать мальчишку? – прошептала Эгле. – Вывести его… из списка? Он щенок, под чужим влиянием… Ты посмотри на его мать…
Лицо Мартина сделалось чужим. Эгле испугалась.
– Ну-ка, идем, – сказал он сквозь зубы.
Он вернулся в комнату и шагнул прямо к женщине, съежившейся в углу:
– Откройте дверь в подвал, пожалуйста. Или вы снова не знаете, где ключ?!
Двигаясь, как марионетка, женщина подошла к низкой двери, выкрашенной во много слоев зеленой масляной краски, и без слов ее отперла. Эгле почувствовала застоявшийся запах – сырость, человеческий пот, деревенский сортир; вниз вела крутая лестница, и под ней горел свет, тусклая лампочка на голом проводе. В подвале, сыром и тесном, стояла железная кровать, занимая почти все пространство. На кровати, забившись с ногами, сидела девушка лет шестнадцати, в вязаной кофте поверх ночной рубашки, напуганная до полусмерти.
Эгле перевела взгляд на хозяйку дома, будто впервые ее видела. Констебль выпучил глаза:
– Васил! Ты же говорил, она в училище, в городе?!
– Документы на дочку, – глухо сказал Мартин. – Быстро.
Женщина, с неживым лицом, открыла другой ящик письменного стола и вытащила из груды бумаг новенький паспорт. Понесла, уронила, подняла; Мартин выхватил паспорт из ее рук.
– Незаконное удержание. Пренебрежение родительскими обязанностями… Констебль, вы понимаете, что никто ничего не забудет, никто не спустит на тормозах, за это будет дополнительный приговор?!
Мартин, оказывается, с первой минуты чувствовал здесь «глухую» ведьму и знал, что происходит. Вот почему он был так жесток с хозяйкой. Вот почему от него тянуло таким космическим льдом.
Констебль, потрясенный и жалкий, защелкнул наручники на запястьях юноши. Тот переступил на полу войлочными тапками; он был неуклюжий, растерянный, совсем еще подросток, но Эгле сделалось противно на него смотреть.
Девушка в подвале тихо заплакала.
– Все хорошо. – Эгле спустилась на две ступеньки по лестнице, она не могла себя заставить идти дальше, это место наводило на нее жуть. – Все нормально, я тоже ведьма, а он инквизитор, ты чувствуешь, как от него несет холодом, да? Это скоро пройдет, он не желает тебе зла, он на самом деле очень добрый. Как тебя зовут?
Девушка молчала, зажмурившись, обхватив себя за плечи.
– Лара ее зовут, – сказал Мартин за спиной Эгле. – Лара Заяц, шестнадцать лет… Я пробью ее по базе, а ты пока сделай так, чтобы она собралась и оделась.
– Куда?! – беззвучно прошептала хозяйка.
– Вам-то какая разница, – сухо отозвался Мартин. – Туда, где ее не будут держать в погребе.
Отец и сын неуклюже обувались в прихожей – в наручниках; констебль стоял рядом, держа в руках телефон и мучительно вспоминая, для чего нужна эта вещь. Мартин вышел из дома, ни на кого не глядя, и хозяйка, постояв секунду, бросилась за ним – как была, в домашних тапочках.
– Лара, – сказала Эгле и заставила себя опуститься еще на одну ступеньку. – Одевайся. Поедешь с нами. Ты где-то учишься? Училась?
Девушка плакала.
* * *
Выйдя на улицу, Мартин несколько раз вдохнул и выдохнул. Чистый холодный воздух пахнул хвоей и немного дымом, это был запах зимних каникул, интригующий и беспечный. После провонявшего смертью дома воздух был как нектар.
Мир полон зла, и главное зло, конечно, не ведьмы. Мартин вышел из дома под надуманным предлогом – он сказал: «Я пробью ее по базе». Пробить-то он пробьет, компьютер рядом, в машине. Но на самом деле он просто хотел выбраться из-под этой крыши хоть на пару минут.
Белые горы стояли вокруг, на прояснившемся небе горели звезды, их было больше, чем Мартин мог себе представить. Он привык к небу Одницы, вечно залитому светом и оттого почти беззвездному. В Однице он знал бы, куда везти девчонку, в Ридне – пока что не имел понятия. Ничего; лишь бы вывезти ее отсюда. Состоит ли на учете – плевать. Лишь бы вытащить.
Он поймал себя на мысли, что в прежние времена отец бы уже дозвонился, уже задергался бы в кармане телефон, и отец спросил бы сварливо: «Что у тебя?» Но времена изменились, Мартину дорого стоила его независимость. Слова «не сметь меня контролировать» сказаны, услышаны, отец сам установил дистанцию между ними, сам аккуратно ее соблюдает и никогда не позвонит первым. Все проблемы проклятой Ридны с жутким селением Тышка придется решать Мартину, не полагаясь ни на чьи советы, и он справится, конечно, только вот мучают фантомные боли на месте разорванной связи…
Хлопнула дверь; в полумраке двора вдогонку Мартину бросилась щуплая тень:
– Пощадите… она не виновата! Всю семью под нож… в один день… всю семью…
Она грохнулась на колени – в мокрый снег.
– Девочка вернется домой через пару дней, – холодно сказал Мартин. – Если захочет, конечно. И вставайте, что за драматический театр?
Он обошел ее; всего-то надо было пройти два десятка шагов до машины. Мартин вытащил из кармана пачку сигарет. Женщина заметалась за его спиной, куда-то побежала, постанывая, бормоча под нос, не то умоляя, не то ругаясь. Мартин надеялся, что она вернется в дом и у него будет пара минут, чтобы побыть одному.
Он шагнул в створку открытых ворот. На секунду остановился, еще раз поглядел на звездное небо, щелкнул зажигалкой; какие все-таки звезды в этих горах. Однажды они с Эгле заберутся куда-нибудь на лыжную базу, проведут неделю вдвоем, и каждую ночь…
За спиной громыхнуло, будто взрывом, и сразу же второй раз. Мартин ступил вперед, выронил зажигалку и повалился на снег.
* * *
Эгле выскочила на звук выстрелов. Посреди двора валялась дымящаяся двустволка. Мартин лежал в воротах.
Ударил в лицо воздух; Эгле неслась, как никогда в жизни, и никак не могла добежать, хотя до человека на снегу было несколько десятков шагов. Блеснули в свете дальнего фонаря две большие гильзы – что за чудовищный калибр?!
– Март!
Снег вокруг темнел и подтаивал.
* * *
Дворец Инквизиции в Вижне был увешан траурными флагами. «Ведьмину ночь» здесь не скоро забудут.
Клавдий вынужден был много, долго и подробно объяснять, выступать перед телекамерами, встречаться с родственниками потерпевших, выходить к митингующим. Любой ценой он должен был переплавить их ужас и горе в осознание победы и преуспел: любой школьник в Вижне мог перечислить имена погибших инквизиторов на память и знал, что это имена спасителей города и мира. Даже сгоревший оперный театр Клавдий ухитрился сделать символом подвига: был объявлен сбор средств на восстановление, и герцог лично пожертвовал значительную сумму.
Действующие ведьмы из тех, что выжили, затаились, будто сами себя испугавшись. «Глухие», даже те, что сбежали из спецприемника, массово приходили сдаваться. Клавдий, вместо того чтобы ужесточить кодекс о неинициированных ведьмах, смягчил его, демонстрируя, что кризис преодолен навсегда и никто больше не должен бояться и страдать.
Имена погибших ведьм на память никто не учил. Пятьдесят девять человек были инициированы и убиты за одну ночь. Клавдий хранил список в своем телефоне; он знал, что эти женщины – тоже жертвы, и, перечитывая их имена, всякой раз спрашивал себя, можно ли было предотвратить то, что случилось, и всякий раз отвечал: нет. Мир устроен так, как устроен; перечитав список снова, он опять начинал сомневаться.
Ему не хватало времени, проведенного с Ивгой. Он не хотел бы оставлять ее ни на минуту, но часы летели как бешеные, список неотложных мероприятий, составленный референтом, предполагал два-три дела одновременно, и снова наступала ночь, и Клавдий обнаруживал себя в кабинете во Дворце Инквизиции, увешанном траурными флагами, и снова звонил телефон…
Он поднял трубку. Звонила Соня из Альтицы – по закрытому каналу для кураторов. Клавдий мельком взглянул на часы: рабочий день давно закончен.
– Да погибнет скверна, – сказала Соня низким хрипловатым голосом, и Клавдий понял, что она волнуется. – Патрон, я в Вижне по личному делу. Мы можем… встретиться неофициально?
– Конечно, – сказал Клавдий. – Где бы вы предпочли?
Кураторы не часто искали с ним тайных сепаратных встреч, но и не очень редко. Он попытался вспомнить, не прилетало ли из Альтицы тревожных сигналов, – и не смог; в последние дни он думал только о Вижне, иногда отвлекаясь на Ридну, – он знал, что Мартин взялся там за дело жестко и эффективно.
– У вас в машине, – сказала Соня. – Если это удобно.
Ого, подумал Клавдий. От кого она прячется, что и от кого скрывает?
Он потратил секунду, чтобы вспомнить, на чем приехал во Дворец сегодня утром. Служебный автомобиль был нужен ему, чтобы работать в дороге, но раз в несколько дней он обязательно садился за руль своей машины, чтобы расслабиться и отдохнуть, это действовало на него умиротворяюще.
– Удобно, – сказал он после паузы. – Куда мне подъехать?
* * *
Она села в его машину у бокового выхода из гостиницы «Старая Вижна», далеко не самой роскошной в столице. Соня была экономна и, видимо, действительно приехала по личным делам. Клавдий не сразу ее узнал: теплая куртка делала массивную фигуру Сони еще монументальнее, лыжные штаны и тяжелые ботинки довершали образ сельской почтальонши, с утра до ночи колесящей по проселочным дорогам. Впрочем, Соня из Альтицы примерно так и проводила рабочее время: ее подконтрольные ведьмы были рассеяны на огромной территории, среди полей и лугов, ферм, хуторов и местечек.
– Да погибнет скверна, – отдуваясь, она с трудом застегнула пассажирский ремень. – Мне ужасно неловко, что я… вот так странно себя веду. Вы знаете, как я вас уважаю, патрон…
Клавдий понял, что разговор предстоит тяжелее, чем он опасался.
Горели дорожные фонари, рекламные щиты светились вполнакала. На углах зданий неподвижно висели траурные флаги – безветрие. Штиль. Редкие срывающиеся снежинки.
– Вам удобно говорить за рулем? – после паузы спросила Соня. – Может быть, мы где-нибудь остановимся?
– Мне совершенно удобно, – сказал Клавдий, уже готовый к любой катастрофе, которую она с собой привезла. – Пожалуйста, я слушаю.
– Вчера мне звонил герцог, – сказала Соня. – Видимо, не только мне. С условием, чтобы я не посвящала вас в содержание разговора.
Клавдий сжал зубы. Испокон веков государственная власть не имела права вмешиваться в дела Инквизиции, но вечно тянула руки – с переменным успехом; звонок куратору через голову Великого Инквизитора был негласным объявлением войны.
– Я очень ценю ваш выбор, – сказал Клавдий с подчеркнутой кротостью. – Уверяю вас: я полезнее герцога. И лучше помню оказанные услуги.
Она ухмыльнулась, расстегнула куртку, борясь одновременно с молнией и с пассажирским ремнем.
– Его интересовало мое мнение по поводу последних кадровых перестановок…
– Это не его дело, – не удержался Клавдий. – Его сиятельство окончательно потерял представление о реальности.
– Согласна, – Соня кивнула. – Но все гораздо серьезнее. Он расспрашивал меня об экспериментах с инициацией, которые якобы проводила ваша жена, и о действующей ведьме, которую Мартин привез с собой в Ридну…
Сзади взвыли сигналами сразу несколько машин: Клавдий очень неудачно перестроился в правый ряд.
– И кто же такой умный, что вовлекает государственную власть в отношения внутри Инквизиции, – пробормотал он сквозь зубы. – И кто такой одаренный, что хочет видеть меня своим врагом?!
– Я искренне удивилась, – тихо продолжала Соня, – так искренне, что он, кажется, пожалел, что завел со мной разговор… Я думаю, он прекрасно понял, что следующим моим собеседником будете вы.
– Вы ему льстите, он совершенно не так проницателен. – Клавдий выбрал место у тротуара, остановил машину и включил аварийную сигнализацию. – Вы сказали, он звонил не только вам? Это предположение или есть факты?
– Предположение, – медленно сказала Соня. – Но твердое. Возможно, он обзванивал всех кураторов… Или будет обзванивать в ближайшее время.
Щелкали, включаясь и выключаясь, аварийные огни.
– Ладно, – сказал Клавдий после паузы. – Экспериментов с инициацией не было. Исследования – были. Что касается той действующей ведьмы… это единственное в мире существо подобной природы, результат мутации, которую вряд ли получится повторить. Она исключение из правил, и я признаю, что ее надо легализовать… не только в Ридне, где Мартин просто поставил всех перед фактом… У вас ведь есть источники в Ридне, так? Вы узнали о ней раньше, чем позвонил герцог?
Соня, помедлив, кивнула:
– Я не поверила, если честно. Я не верю, что такое возможно.
– Соня, – сказал Клавдий, глядя в пространство, – знаю, вы отдали Альтице почти восемь лет. Вы привязались душой к этому округу, вы не хотели бы его ни на что менять?
– Очень трудно, – сказала она, передернув плечами, – привязаться душой к Альтице. Да, это мой округ, я там выросла… Но бесконечные грязные дороги сведут меня с ума.
– Есть позиция в Однице, – сказал Клавдий. – Море, солнце. Но не могу сказать, что это легкий округ.
– Почла бы за честь, – тихо проговорила Соня. – Вы знаете, в последнее время мы конфликтовали с Мартином, тем не менее я высоко ценю то, чего он добился в Однице. Это нелегкий округ, но это чистый округ. Без застарелых проблем.
– Девушку зовут Эгле Север, – сказал Клавдий. – Мы еще вернемся к этому разговору.
* * *
Дверь в дом стояла нараспашку, ледяной вечерний воздух заливался внутрь. Снаружи ползал по снегу луч фонарика, выхватывая из темноты то мертвого человека в проеме ворот, то брошенную двустволку, то ярко-сиреневую куртку женщины, сгорбившейся над телом.
Констебль потушил фонарик и вернулся в дом. Прикрыл дверь, сберегая тепло.
Васил Заяц, скованный наручниками, с бледным мокрым лицом, сидел на краю сундука. Вопросительно посмотрел на констебля, тот перевел дыхание:
– Дыра в спине – можно кулак просунуть…
– Хорошая пушка, – хозяин дома ухмыльнулся. – На медведя сгодится.
– Конец мне, – с тоской сказал констебль. – И тебе конец, и Ксане твоей, ты же не знаешь, кто это был и чей он сын…
– Знаю, – прошептал хозяин дома. – Еще как знаю… Не трясись, Лис, ты не того боишься. Он сдох. Инквизиция сюда не дотянется… Завали сейчас же ведьму. Пока она не очухалась и не убила нас всех.
Дверь в подвал по-прежнему была открыта, внизу еле слышно плакала девушка.
– Что же ты так с дочкой-то, – пробормотал констебль.
– Ведьмы. – Глаза хозяина нехорошо блеснули. – Дрянь, скверна, беда ходячая… Ксана на стороне ее прижила, не моя кровь… Сними! – он требовательно протянул скованные руки.
Констебль не двинулся с места.
– Очнись, Лис! – Хозяин дома говорил оглушительным шепотом. – Тебе здесь жить… у тебя семья, внуки… ты же сосед, мы свои… Скинем их с обрыва в озеро, вместе с машиной. Пусть потом ищут. Лед на трассе… Сколько таких случаев…
Констебль сглотнул, ни на что не решаясь, но уже зная, что решиться придется.
* * *
«Почини», – сказал Мартин.
Одна пуля проломила ребро у основания, другая вошла в позвоночник. Мартин лежал ничком, Эгле стояла над ним на коленях, время текло вместе с кровью на снег.
Селение Тышка сомкнулось вокруг – капканом. Каменным мешком. Поселок-убийца, поселок-кошмар. Весь долгий путь по горным склонам был дорогой на дно, во тьму, в смерть. «Почини», – сказал Мартин, но Эгле чувствовала свою невсесильность как проклятие. Мир полон зла. Чуда не будет.
Тускло поблескивал снег – матовое зеркало, и по нему бродили искры, будто что-то желая показать ей, подталкивая, подсказывая; Эгле посмотрела на свои ладони, покрытые кровью Мартина. И потом, словно оттолкнувшись от них взглядом, посмотрела вверх.
Над темными горами висели звезды – так много она никогда не видела. Ни разу в жизни; они были цветные. Бирюзовые, розовые, опаловые, изумрудные, желтые, синие, красные. Они смотрели на Эгле миллионами глаз – острых, хищных, печальных, насмешливых. Эгле показалось, что она волчица и, если завоет, – дыханием коснется неба.
Горячий воздух подступил к ее горлу. Эгле потянулась вверх, достигла звезд и зачерпнула, закрутила водоворотом, смешала, дернула на себя. Небо помутилось, звезды слиплись в единую массу, густую, как тесто, наполнили ладони и хлынули в Мартина – в развороченное мясо, в переломанные кости, в разорванные артерии.
Кусок свинца впился в ладонь – сплющенная пуля. И еще одна, раздавленная о его позвоночник. Две смятые пули покатились на землю, звезды падали, как вертикальный столб света, пот заливал глаза, кровь Мартина заливала снег…
Дверь дома открылась. На пороге стоял человек, полный страха и заряженный смертью.
* * *
Васил Заяц просто боролся за свою жизнь.
Не суд его пугал и не приговор. Не долгий срок, который, скорее всего, получит его жена за убийство младшего Старжа; не судьба сына, который теперь сядет, а ведь собирался жениться весной. Не участь дочери-ведьмы… ее-то, пожалуй, стерва и пощадит, единственную. Он хорошо помнил, как подхватывает человека вихрь, как потом роняет на дорогу. Чуть выше подкинуть – костей не соберешь.
Жена взяла двустволку из сарая. Но, кроме двустволки, хранился еще карабин в доме. Васил Заяц был охотником с отрочества и предпочитал крупную дичь.
Ведьма стояла на коленях над трупом инквизитора. Казалось, она воет, как волчица, только вместо воя расстилалась жуткая тишина, а вокруг – Заяц разинул рот – вокруг совсем не было снега, как если бы ведьма растопила его в радиусе пяти шагов или разметала, будто взрывом.
Инстинкт велел ему бежать, уносить ноги, но Васил Заяц понимал, что далеко не убежит. Нет; он должен встать и посмотреть своей смерти в лицо, а потом поднять карабин, упереть в плечо и не промахнуться, потому что выстрел будет только один.
* * *
Тот, кто стоял на пороге, источал теперь азарт: так бывает, что жертва становится охотником. Эгле знала, что, если обернется и посмотрит на свою смерть и оставит Мартина одного на долю секунды, – все будет напрасно, Мартин никогда не поднимается с талого снега. Она должна закончить работу до того, как человек на пороге выстрелит.
Она шарила ладонями в ледяной космической пустоте: последние цветные огни пытались спрятаться, закатившись за облако. Звезд не хватало. Мартин не дышал. Эгле с каждой секундой все безнадежнее понимала, что опоздала, что взялась за непосильный труд, что надорвалась и сейчас потеряет сознание, и тогда эти люди ее добьют.
Темнело небо. Сгущались тучи. Не осталось ни одной звезды…
* * *
Васил Заяц прежде никогда не стрелял в людей. Одно дело – забить камнями беспомощную «глухую» ведьму, на первый взгляд неотличимую от обычной девушки. Другое дело – стрелять в действующую; Васил Заяц не имел понятия о том, что из десяти пуль, выпущенных в ведьму, две попадают в цель, семь или восемь – в свидетелей, но если стрелку не повезет и он изберет мишенью по-настоящему мощную флаг-ведьму – пуля к нему вернется.
Грохнул выстрел из охотничьего карабина.
* * *
Человек на крыльце перестал существовать вместе со страхом, яростью и азартом. Звук выстрела был как прикосновение бича, Эгле почувствовала мгновенную боль – но и толчок, который подстегнул ее, прояснил сознание и добавил сил. Она потянулась, хватая последние звезды в прорехах туч, выдаивая небо уже до крови, переливая кровь – в Мартина, чувствуя, каким горячим сделалось его тело, кажется, воздух дрожит над ним, как над костром.
На крыльцо выскочил констебль – сгусток страха и растерянности, с фонариком склонился над темной грудой на крыльце; Эгле не смотрела на него.
Констебль в ужасе закричал.
Мартин закашлялся и пошевелился.
Эгле трясущимися ладонями ощутила мокрую, горячую, разорванную в клочья ткань пальто. Мартин дышал.
На секунду ей показалось, что ее застрелили секунду назад, что она парит над землей и видит Мартина внизу и он жив.
Мартин повернулся на бок, из широко открытых глаз уходила муть. На смену ей накатывало потрясение; несколько секунд Эгле и Мартин молча смотрели друг на друга.
Вернулись звуки: далекий собачий лай. Хлопанье дверных створок. Осторожные шаги по снегу – это соседи, пришли спросить, кто стрелял. Сейчас здесь соберется половина селения Тышка.
– Март, – шепотом сказала Эгле. – Нам надо отсюда… уходить.
* * *
После встречи с Соней Клавдий вернулся во Дворец Инквизиции. Человек, которому он перезвонил еще с дороги, прибыл через час – хотя добираться ему было далеко, из районного центра провинции Вижна. Не иначе, служебный автомобиль летел по трассам под мигалкой, и обыватели в ужасе думали, что ведьмы возобновили нашествие.
Он вошел в кабинет Клавдия – двухметрового роста, баскетболист-любитель, с жутким шрамом от виска до подбородка; шрам можно было косметически откорректировать, если бы его носитель заботился о таких мелочах. Август Сокол, в прошлом хороший оперативник, теперь – с администраторским опытом, два года был заместителем Сони из Альтицы, получил травму на посту, провел три месяца на грани жизни и смерти, сумел выжить и восстановиться, в том числе и на баскетбольной площадке. Клавдий много лет мысленно держал его в резерве; во время «ведьминой ночи» в Вижне этот человек великолепно проявил себя – и как оперативник, и как стратег. Со временем, конечно, власть испортит его, но это будет потом, а надежный союзник требовался Клавдию сегодня.
– Да погибнет скверна, – пробормотал баскетболист, переступая порог. Он понятия не имел, зачем его вызвали с такой степенью срочности, и у него были, похоже, нехорошие предчувствия.
Клавдий уставился на него – не тратя времени на деликатность, выискивая приметы депрессии или тревожности, определяя текущий психологический статус визитера; баскетболист замер посреди кабинета, позволяя Клавдию делать свое дело, не сопротивляясь и ни о чем не спрашивая. Идеальная реакция.
– Садитесь, – сказал наконец Клавдий. – Прошу прощения, что без предисловий… Вы ведь знаете специфику округа Альтица, не так ли?
* * *
Они стекались со всего поселка. То и дело тренькали звонки мобильных телефонов. Толпа собиралась вокруг констебля, под мутным фонарем, – люди переговаривались, переглядывались, поглядывали на черный инквизиторский автомобиль у забора – хорошо, что окна были совершенно непрозрачными снаружи.
Окруженный односельчанами, констебль все больше оживал, напитывался уверенностью и, вероятно, с каждой минутой по-другому помнил события. Констебль был частью этого мира. Мартин и Эгле – чужаки. Люди продолжали собираться, настороженные, напуганные, злые. Местные, укорененные в этих лесах, соседи, чьи семьи жили бок о бок веками. Слухи, раздуваясь, как пламя на ветру, носились над головами.
Васил Заяц так и лежал на крыльце, мертвой хваткой стиснув карабин, пуля из которого неизъяснимым образом попала ему в живот. Его сын, все еще в наручниках, стоял над телом, непонимающе глядя перед собой, будто отключив сознание. Вокруг охали, ахали, хлопотали, звонили по телефону, вытягивали шеи, водили огнями фонариков.
Мартин допил воду из пластиковой бутылки, облизнул губы, откинулся на спинку пассажирского кресла:
– Прости. Я привез тебя в змеиное гнездо. И сам подставился, как ребенок. И подставил тебя.
– Как ты? – шепотом спросила Эгле.
Он через силу улыбнулся:
– Ничего, прекрасно… Если, конечно, это не предсмертное видение.
– Не видение, – сказала Эгле. – Как ты себя чувствуешь?!
– Живой, – пробормотал он с некоторым сомнением. – Девчонку нам не забрать теперь, не дадут.
– К лучшему, – сказала Эгле. – Ее мать скоро объявится. А папаша-тюремщик больше никогда ее не запрет… Март, это я его убила?
– Поехали, – сказал Мартин. – Пока нас не зажарили на паре смолистых костров.
Эгле завела машину – инквизиторский автомобиль слушался беспрекословно, будто признав ее право держать этот руль. Толпа заполнила дорогу впереди, загораживая проезд; Эгле, закусив губу, медленно тронула машину.
– Не нападай, – тихо сказал Мартин. – Ни в коем случае.
Эгле кивнула, сжав зубы, по сантиметру продвигаясь вперед.
Бампер почти уперся в шеренгу односельчан, крепких мужчин и женщин, глядящих очень недобро. Они не собирались никуда уходить. Эгле помнила, как Ивга обратила толпу в бегство несколькими выстрелами, но с тех пор многое изменилось: эти больше не разбегутся. Они будут стрелять в ответ. Пощады ждать не приходится.
Но и Эгле не станет щадить. Эти люди еще не заплатили ей за дыру в спине Мартина, за море его крови, за тоскливый ужас, когда небо черное, звезд не хватает, а Мартин все еще мертв…
За долю секунды они почуяли ее намерение и метнулись в стороны. Вдавив педаль в пол, взвыв мотором, Эгле вылетела на заснеженную улицу буколического поселка и едва вписалась в поворот.
* * *
Она остановилась в том же месте, где Васил Заяц с товарищами пытались казнить Ивгу. Снова пошел снег. Дорогу заметало. Эгле притормозила у обочины. Мартин посмотрел вопросительно.
– Раздевайся, – велела Эгле.
– Зачем?
– Затем, что я так сказала.
– Штаны снимать? – спросил он с подчеркнутой кротостью.
Она помогла ему избавиться от дырявого пальто, провонявшего порохом и тяжелого от впитавшейся крови, отстегнуть кобуру, стащить рваный свитер и мокрую липкую майку; работал мотор, остывший салон уже почти нагрелся.
– Повернись.
На его спине был не то шрам, не то татуировка. Косая звезда, не разглядишь, если не присмотришься. Как будто пробили лед одним ударом и полынья мгновенно затянулась.
– Больно? Нет? А здесь? – Эгле касалась пальцами его позвонков, ощупывала ребра, пыталась понять, где подвох.
– Горло болит, – тихо сказал Мартин. – Немножко трудно дышать… Знаешь… там, по ту сторону, ничего нет. Пустота, чернота.
– Технически, – неуверенно сказала Эгле, – ты ведь не умер. Совсем мертвого я не смогла бы…
– Эгле… – Он повернулся и посмотрел ей в глаза. Эгле виновато улыбнулась:
– Давай пока об этом не говорить, давай не говорить… Держи. – Она отстегнула водительский ремень, дотянулась до заднего сиденья и взяла вешалку с черным инквизиторским плащом. – Надень хоть что-то… сухое и целое. Ты замерзнешь. Ты можешь простудиться. А сверху накинь пальто, и еще тебе надо постоянно пить воду, у нас ведь есть вода, помнишь, мы покупали?
Он послушно, как ребенок в гостях у бабушки, натянул мантию через голову, вытащил из бардачка пластиковую бутылку с водой, на освободившееся место засунул пистолет в кобуре. Эгле представила, как он сидел, сжав рукоятку под полой окровавленного пальто, а толпа смыкалась все плотнее, и Мартин вел обратный отсчет, готовясь открыть стрельбу поверх голов и зная, что запугать не получится…
Она торопливо выбралась из машины. Быстро захлопнула дверцу, чтобы Мартин не успел замерзнуть. Запрокинула голову: неба не было, темнота, за холмом слабо отсвечивал поселок Тышка, фары инквизиторской машины заливали светом полузанесенную дорогу.
