Kitabı oku: «Черная вдова. Вендетта по-русски», sayfa 3
Три года назад, Россия
– Ну, тебя не узнать! – Мышка изумленно таращила глаза на Хохла и пыталась понять, что же именно он с собой сделал. – Ну-ка, повернись к свету…
– Все, хватит пялиться, – отрезал он. – Ты ж понимаешь, что я не могу со своей рожей туда… Поехали, а то под париком башка потеет.
Вместо гладко выбритой лысины голову Хохла венчала русая шевелюра, поверх его тонких усиков были наклеены пышные, глаза прятались за стеклами чуть тонированных очков. Строгий серый костюм, модные туфли, кашемировое пальто нараспашку, тонкие серые перчатки, чтобы скрыть татуировки – вид у Хохла был абсолютно другой.
У здания больницы вся стоянка была заставлена автомобилями разных марок, и Хохол, едва найдя место для парковки, фыркнул:
– Растет благосостояние граждан! Тачку воткнуть некуда!
Он заметно нервничал перед встречей с Мариной. В последний раз видел ее почти две недели назад.
Толкнув дверь палаты, Хохол замер – Коваль лежала, широко распахнув глаза, и смотрела в стену перед собой. Мышка не упала в обморок, как того опасался Женька, наоборот, она как-то сразу стала вдруг строгой, профессиональной, осмотрела все вокруг, чуть тронула пальцем повязку на лице Марины – та не пошевелилась, не узнала.
– Мне бы как-то с лечащим переговорить…
Хохол послушно набрал номер и попросил Валерку выйти в холл. Они с Мышкой были знакомы, так что присутствия Женьки не требовалось.
Марина не отреагировала на звук закрывшейся двери, но, едва Женька сел рядом на стул, в глазах отразился испуг – она не узнала его в «маскарадном костюме».
– О господи, котенок, я и забыл! – Хохол сбросил парик и отклеил усы. – Это я, родная моя, я, Женька. Не узнала?
Он взял ее руку и прижался губами. Рука пахла больницей, лекарствами, еще чем-то чужим. Длинные ногти, покрытые черным лаком, казались неуместными здесь, в этой обстановке, на этих тонких руках, исхудавших так, что просвечивали вены.
– Котенок, ну, как ты тут? Посмотри на меня… – Он передвинулся так, чтобы попасть в поле ее зрения. – Мариш, ну хоть моргни, если видишь…
Синие глаза закрылись на секунду, а потом снова уставились на Хохла, и в углах он заметил блеснувшие слезы. Дотянувшись до тумбочки, Хохол взял лежавший там белый платок и осторожно промокнул влагу.
– Зачем ты плачешь? Все в порядке, я с тобой… Я тебе Мышку привел…
Он аккуратно снял повязку с ее лица, погладил кончиками пальцев по щеке. Кожа была прохладной, бледной, и Женька опять расстроился, что не может даже жалюзи на окне поднять, чтобы в палату хоть ненадолго заглянуло солнце, потому что кругом полно крыш, с которых отлично просматривается больница. Мало ли что…
В палату вошла Мышка, приблизившись к кровати, поправила одеяло и коснулась Марининой руки, лежавшей поверх.
– Что врач сказал? – нетерпеливо спросил Хохол, стараясь на время отделаться от подруги и остаться наедине с любимой женщиной.
– Сказал, что пока все на прежнем уровне, но ухудшений нет, и это главное. Я пойду, посижу в коридоре.
– Да, иди, спасибо.
Она упорхнула, оставив в палате аромат каких-то луговых цветов, а Хохол облегченно вздохнул:
– Ну, все, котенок, мы с тобой одни. Я так соскучился, родная моя, если бы ты только знала… Сейчас мы поедим, потом я тебя умою… – Говоря это, Женька готовился к не очень приятной процедуре кормления – с помощью большого шприца через стоявший в носу зонд Марине вливали бульон с протертым мясом, соки и все остальное.
Но это все-таки было лучше, чем постоянные капельницы с глюкозой и белками. Марина закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока Женька не прекратил вливать бульон и не убрал шприц.
– Все, родная, уже все… – Он поцеловал ее в щеку. – Я знаю, это неприятно, но ведь нужно как-то тебя кормить, иначе ты просто скоро исчезнешь. Совсем уже прозрачная стала. А ведь ты нам нужна здоровая, мы же тебя ждем, я и Егорка…
При упоминании о сыне Маринины глаза опять наполнились слезами, Хохол кинулся просить прощения, касаясь губами ее глаз, лба, щек.
– Родная моя, маленькая, я тебя прошу – не надо плакать…
Он пробыл в палате до самого вечера, пока Мышка не заставила его встать и отправиться домой. Сама же осталась в больничной палате, выпросив у Кулика разрешение находиться рядом с Мариной круглосуточно.
Дома ждали. Во дворе гулял с Геной Егорка, то и дело поглядывал на ворота, и, когда в них влетел джип Хохла, мальчик припустил в сторону гаража. Гена едва успел поймать его:
– Куда? Под колеса?
Егор недовольно завопил, но с бывшим спецназовцем такие вещи не проходили, а потому мальчику пришлось закрыть рот. Хохол вылез из машины, бросил ключи охраннику на воротах и подошел к Гене, забирая у него Егора:
– Привет, мужик.
– Папа! – Егорка прижался щекой к Женькиной щеке. – Папуя…
– Подхалим! – прокомментировал Гена.
– Давно гуляете?
– Да вот няню проводили час назад и все бродим. «Папа, папа»! – передразнил Егорку охранник, и мальчик надул губы, отворачиваясь. – Слушай, Жека, тут к тебе парень приезжал, тот, что помог Марине Викторовне убийцу мента найти.
Хохол враз забыл об усталости и моральном опустошении, которое наваливалось всякий раз после посещения больницы. Сорокин! Значит, нарыл что-то на Реваза…
– Передал что-нибудь?
– Да, оставил на столе в кабинете Марины Викторовны папку, сказал, что ты в курсе.
– Да-да… Ну-ка, Егор, иди к дяде Гене. – Женька передал мальчика охраннику и бегом направился в дом, едва не сбив в прихожей с ног домработницу Дашу.
– Женя, ужинать будешь? – окликнула она, но Хохол только отмахнулся – ему было не до еды.
На столе лежала красная пластиковая папка. Женька с опаской открыл ее – это был первый отчет частного детектива Ивана Сорокина о проделанной работе. Проглядев первый лист, Хохол понял, где наверняка сможет найти Реваза.
Любимым местом отдыха отморозка и его команды был ночной клуб «Тропиканка» на восточной окраине города. Сказка, а не клуб – до ближайшего отделения милиции почти пять кварталов, пока доедут – ищи-свищи. Да и жилых домов рядом почти нет, так, сараюшки и двухэтажные бараки, населенные алкашами и наркоманами всех возрастов. Построить ночной клуб в этом месте мог только идиот. И таковой нашелся, за «крышу» платил Ревазу. Хотя – зачем «крыша» в таком гиблом месте? И неужели тамошние аборигены посещают ночные клубы? Однако это к делу не относилось, и теперь Хохлу предстояло разработать план по наказанию и уничтожению «народного мстителя». Он мог поручить это кому угодно из своих, тому же Матвею Комбарову. Да и любому из пацанов, за Наковальню они бы с Реваза шкуру тонкими ломтиками срезали. Но Женька хотел сделать все сам, причем громко и с помпой, чтобы легенда осталась. Хотя Марина вряд ли одобрила бы подобное…
– Ничего, котенок, я потом в церковь схожу, помолюсь и свечку поставлю, – пробормотал он, глядя на Маринину фотографию, которую поставил на стол после похорон. – Ты не бойся, я никогда не коснусь тебя кровавыми руками…
Он не спал всю ночь, курил в кухне, открыв настежь окно, пил чифир и думал, думал… Столько всего одновременно навалилось – завтра должен приехать какой-то черт, пожелавший купить «Империю», потом еще деваха из агентства недвижимости по поводу дома… и еще Реваз этот – быстрее бы его убрать и забыть, что он вообще был. Может, и правда поручить его Матвею? Комбар давно рвется наверх, так и лезет из модных джинсов, чтобы быть замеченным – так, может, вот он, его шанс?
«А что – можно так и сказать: мол, убираешь Реваза и становишься выше остальных старших, моей правой рукой будешь…»
Вот это слово «моей» как-то резануло слух – выходило, что теперь он, Хохол, встал на место Наковальни. А кто его туда поставил? Да никто, хотя пацаны и молчат, и пятеро старших не выступают, ждут чего-то. Ясно, чего – сходки у Беса. Но Хохлу нет дела – если Бес велит, то он не станет хвататься за власть, ему не нужно, даже еще лучше будет – он сможет сосредоточиться на своих проблемах, подготовиться к отъезду.
Пару часов назад Хохол позвонил в Москву Марининому отцу и попросил помочь в оформлении документов на выезд в Англию. Виктор Иванович удивился:
– Куда ты собрался, Женя? Зачем?
– Нам нужно уехать отсюда, Виктор Иванович, – проговорил Хохол, понимая, что сейчас ему придется сказать, что Марина жива.
– Зачем? – повторил Маринин отец, и Хохол, вздохнув, сказал так тихо, что сам едва разобрал:
– Я должен увезти отсюда вашу дочь…
– Что?!
– Да что слышали! – взорвался вдруг Женька, не вынеся накопившегося нервного напряжения последних недель. – Что слышали! Марина жива, только в больнице лежит почти без сознания! Я похоронил какую-то шлюху, потому что иначе пришлось бы хоронить ее! И если кто-то узнает, что она жива, это быстро постараются исправить, а я не могу этого допустить, не могу позволить ей умереть, она мне нужна, мне и Егору! Если можете помочь – помогите, если нет – забудьте все, что я сейчас сказал, сам буду искать возможность!
На другом конце провода повисло молчание, и Женька даже испугался – а не хватил ли старика сердечный приступ от такой новости. Но Виктор Иванович заговорил совершенно спокойно:
– Разумеется, я помогу тебе, Женя. Только… как ты собираешься везти ее, если она…
– Это уже мои трудности. С деньгами проблем нет, откуплю салон в самолете, врача найму… ерунда, мне главное документы оформить побыстрее.
– Я же сказал, сделаю, постараюсь как можно скорее. Ты мне расскажи, Женя… как она?
– Плохо, Виктор Иванович… лежит, глазами хлопает… а вроде голова в порядке… Наш доктор сказал, что такое бывает после частых наркозов – организм не успевает выводить лекарства… Да мне наплевать, главное, жива, я ее подниму. Машка приехала, рядом сидит, мне хоть чуть-чуть легче стало.
– Как Егор? Может, ты его пока ко мне привезешь?
– Не знаю даже. Он все время с няней и охранником, я ж в городе постоянно, а они здесь, в поселке. Плачет, к матери просится…
– Что ты сказал ему?
– Что уехала, – невесело усмехнулся Хохол, щелкая зажигалкой и закуривая очередную сигарету. – Няня меня ругает, говорит, нельзя давать надежду…
– Нет, Женя, ты все правильно сделал, – проговорил Виктор Иванович. – Егор еще маленький, не надо ему… тем более что Мариша жива. Теперь вот что – постарайся отправить мне все документы в течение двух-трех дней. А я здесь подниму все свои связи.
– Завтра вечером к вам придет человек от меня и все передаст, – решительно ответил Хохол, уже зная, кого пошлет в Москву.
– Но, Женя… билеты – сейчас трудно с этим.
– Это у вас трудно. У нас легко.
– Ну, смотри. Тогда я жду твоего человека и сразу тебе позвоню.
Положив трубку, Хохол слегка расслабился – все-таки хоть какая-то часть проблем решится с помощью Марининого отца. Да и старику будет легче теперь, когда он узнал, что Марина жива.
Хохол встал с табуретки, взял в руку полную окурков пепельницу, вытряхнул содержимое в ведро и снова вернулся к открытому окну. Занавески чуть подрагивали, во дворе тускло горели фонари, освещая весь периметр и собачьи будки. Два отпущенных на ночь кавказца лежали прямо посреди двора, настороженно вслушиваясь в тишину ночного поселка. В небольшой сторожке у ворот работал телевизор – Казак смотрел футбол. Хохол на цыпочках прошел на второй этаж, в детскую, постоял немного у кроватки, в которой безмятежно раскинулся спящий Егорка.
Женька уже даже не помнил о том, что этот пацаненок ему неродной, он считал его своим сыном, воспитывал так, как считал нужным, очень любил.
– Спи, мужичок, – шепнул Хохол, поправив задравшуюся на животике пижамку. – Спи…
Закрыв дверь, он снова спустился в кухню и взял очередную сигарету. Если бы несколько лет назад кто-то сказал, что он, Жека Хохол, будет переживать из-за женщины, из-за ребенка, вот так ночи напролет сидеть в темной кухне и думать о том, что готовит завтрашний день, он не поверил бы. Но за годы, проведенные рядом с Мариной, он стал мягче, научился прощать, заботиться о другом человеке. Молодая женщина сумела в чем-то сломать его характер, выпустить наружу то, что было скрыто глубоко в душе, окаменевшей за годы лагерей. Порой он взбрыкивал, пытался настоять на своем, но понимал, что упрямством добьется только одного – потеряет Марину. А это было страшнее всего.
– …Жека… Жека, не спишь, что ли? – послышалось за спиной, и Хохол резко развернулся, одновременно вынув из кармана финку.
На пороге кухни стоял Гена в спортивном костюме, и Хохол перевел дыхание, пряча инструмент обратно.
– Садись, Генка, чаю попьем.
– Совсем не ложился? – Охранник сел за стол и потянулся к электрическому чайнику. – Шестой час уже.
– Не ложился. Да и сейчас уже смысла нет – через час бегать пойду, – буркнул Хохол, затягиваясь сигаретой. – А ты чего в такую рань?
– Не спится. Жека, давай начистоту – ты ведь валить собираешься? – прямо спросил Гена, и Хохол угрюмо кивнул. – Наверное, правильно – ребенок тут, да и вообще… Я вот что хотел сказать – это не мое дело, конечно, но среди пацанов разговор пошел, что ты не свое место занял.
Хохол не очень удивился, давно ждал, что произойдет что-то подобное.
– Я тебя предупредить хотел, Жека, просто чтоб ты знал – если что, на меня можешь рассчитывать. Рука одна, правда, зато рабочая, – криво усмехнулся Гена, погладив протез.
– Спасибо, Гена. Я запомню. Но за бригаду цепляться не буду – она не моя. Она Маринкина, не хочу, чтобы кто-то предъявил, что я взял не свое.
– Жаль Марину Викторовну, такая женщина была… – вздохнул Гена, берясь за кружку с чаем.
– Да… – эхом повторил Хохол, думая о другом. – Слушай, Гена… а поможешь мне наказать того, кто ее заказал? Я вычислил место, где бывает этот горец, но в одного я не справлюсь, а просить кого-то из пацанов не хочу. Теперь не хочу, – уточнил он, и Гена понял, что Хохол имел в виду – разговоры за спиной.
– Да не вопрос, Жека, помогу. Только скажи, чего хочешь, обдумаем.
Хохол молча взял его за здоровую руку, крепко сжал. Этот жест сказал все лучше всяких слов. Они допили чай, Хохол еще покурил, потом глянул на часы:
– Все, мне пора бегать. Ты послушай, чтобы Егор не плакал, как проснется.
– Иди, не волнуйся.
Женька ушел к себе, переоделся, вскоре хлопнула входная дверь. Гена, выглянув в окно, увидел, как он выбегает из ворот, направляясь в сторону леса, где бегал обычно. «Что-то скрывает Жека, чует мое сердце. И Машка как-то странно пропала – вроде только приехала и уже домой… Стоило мотаться», – подумал охранник, но зацикливаться не стал – со второго этажа спускался заспанный Егорка, держась ручками за стену.
– Привет, спортсмен! – Гена подошел к лестнице и помог мальчику спуститься с последней ступеньки, которая была выше остальных. – Ты чего так рано?
Егор заплакал, и охранник, подхватив его на руки, стал ходить по дому, успокаивая и уговаривая. Появилась домработница Даша, жившая в коттедже охраны, сразу захлопотала на кухне, начиная готовить завтрак.
– Гена, ты кофе будешь? – спросила она, беря в руки кофемолку.
– Буду.
– А накурил-то Женька – караул просто! – домработница обнаружила в мусорном ведре гору окурков и такую же гору – в пепельнице на подоконнике. – Опять не спал, все переживает…
– Трудно ему, – сказал Гена, садясь за стол и устраивая Егорку у себя на коленях. – Один остался, столько всего свалилось.
– Тяжело без Марины Викторовны. – Даша помрачнела, отвернулась к плите, снимая с нее джезву. – Тебе мед положить или сам?
Гена пил кофе только с медом, и Даша прекрасно знала его вкусы – как, впрочем, привычки всех людей, живущих в доме.
– Не надо, я сам. Егор не умывался еще, сейчас схожу с ним в ванную, переодену, и мы спустимся.
Гена унес Егора на второй этаж, а Даша принялась варить мальчику кашу. За этим занятием ее застал вернувшийся с пробежки Хохол. Он стягивал на ходу через голову мокрую от пота майку и матерился на ходу:
– …Твою мать, что за люди! Ну, погуляли, побухали – уберите за собой, ведь не один день живем!
– Ты чего, Женя? – удивилась Даша.
– А, Дашка, привет, – откликнулся он, бросая майку на пол и наливая полный стакан холодной воды.
Запрокинув голову, он пил воду, и на мощной шее двигался кадык. Даша наблюдала за Хохлом, сложив на груди руки. Он почувствовал этот взгляд, поставил стакан на стол:
– Что ты так на меня смотришь?
Даша вздохнула и не ответила, снова отвернулась к плите, сняла с конфорки кастрюльку с кашей, достала из шкафа Егоркину тарелку.
– Даш, случилось что-то? – спросил Хохол, поворачивая ее за плечи к себе.
– Случилось… Сон я сегодня видела… Марину Викторовну в белом платье, – всхлипнула Даша, уткнувшись лицом в голую татуированную грудь. – Знаешь, Женька, аж сердце закололо – стоит такая красивая, молодая совсем… и улыбается… – Даша зарыдала в голос, и Хохол зашипел, услышав на лестнице шаги:
– Прекрати! Сейчас Егор придет, увидит, что ты ревешь, и тоже заплачет!
– Все-все, Женечка… не буду, – заторопилась она, отрываясь от Хохла и выкладывая кашу из кастрюльки в тарелку.
Хохол пошел в душ, отчаянно жалея добрую Дашку, искренне горюющую по Марине. Но даже намекнуть ей на то, что Коваль жива, он не мог – никто не должен знать, и так уже слишком много народу в теме. А любое не так и не там сказанное слово способно поставить Маринину жизнь под угрозу.
Три года спустя, Бристоль, Англия
– Я уехала, мужики! – Марина стояла, готовая к выходу из дома, рылась в сумке в поисках мобильного.
– Поздно вернешься? – Хохол вышел из гостиной, где смотрел телевизор, прислонился к стене плечом и наблюдал за любимой.
– Даже не знаю, как пойдет. Хочу еще в церковь заглянуть.
Женька понимающе кивнул – с того момента, как снова смогла ходить, Марина часто посещала церковь Сент-Мэри-Рэдклифф, и не потому, что стала вдруг католичкой, нет – атмосфера в этом месте умиротворяла ее, а звуки органа, возносящиеся под высокий свод старого готического храма, будили в душе какие-то непонятные эмоции. Потом Коваль возвращалась домой совершенно другим человеком, какое-то время молчала, словно смотрела внутрь себя, а потом становилась прежней. Но ездила всегда одна, без свидетелей, не хотела, чтобы кто-либо ей мешал.
Вот и сегодня, вместо того, чтобы ехать в ресторан, где и дел-то особых не было, она направилась сразу в церковь. Оставила машину в двух кварталах и пошла пешком, наслаждаясь майским солнцем, еще не таким жарким, как летом. Прежде, чем войти внутрь, Марина села на скамью и задумалась. Может, попробовать уговорить Хохла съездить в Россию? Пусть не домой, а в Москву, к отцу? Хотя… смысл ехать и не побывать на кладбище, на могиле Егора, там, где похоронена ее душа, которая никогда уже не воскреснет? Но Женька категорически против, вот уже три года, как он упирается и орет благим матом, стоит только заговорить на эту тему. Марина так и не смогла пока выяснить причину, всякий раз подобные разговоры заканчивались ссорами. Хохол что-то скрывал от нее. Впервые в жизни, и это было очень странно.
– Леди так задумалась о чем-то, что не замечает ничего вокруг. – Приятный женский голос заставил Марину отвлечься от своих мыслей и чуть скосить глаза в сторону.
Рядом с ней на лавке сидела монахиня, совсем молодая женщина в скромном сером платье и традиционном монашеском головном уборе – то ли косынке, то ли шапочке с длинным концом, спадающим на плечи. «Апостольник, кажется, это называется», – механически отметила про себя Марина, снова взглянув на монахиню. Ее чуть удлиненное лицо вызывало желание смотреть, не отрываясь, янтарные глаза блестели, а губы улыбались доброй, спокойной улыбкой.
– Я помешала вам?
– Нет, сестра, совсем нет.
– Я вижу вас не впервые, вы приходите сюда довольно часто. – Голос у монахини был мелодичным, чем-то похожим на Веткин.
– Да, я люблю бывать здесь. – Марина повернулась так, чтобы видеть собеседницу. – Это место успокаивает меня.
– Здесь хорошо, вы правы, – улыбнулась монахиня. – А у вас в душе что-то происходит, что-то такое, чему вы не находите объяснения, ведь так? Можете не отвечать, у вас все в глазах написано. Поговорите об этом с Господом, вам станет легче.
– К моему глубокому сожалению, я не католичка и вообще не особо верю в бога. Но вам спасибо за совет, сестра.
По напряженному тону монахиня поняла, что вторглась туда, куда не стоило бы, а потому поспешно извинилась и встала.
«Что за вид у меня – постоянно каких-то странных людей притягиваю», – с досадой подумала Коваль, тоже поднимаясь со скамьи. Заходить внутрь церкви она уже не стала, пошла к машине.
Ресторан находился рядом с портом, одна из его террас «висела» прямо над Эйвоном и называлась «рыбной террасой», именно там собирались любители рыбных блюд. Была еще «украинская терраса», как дань уважения Хохлу, и «русская», где подавались традиционные, по английским понятиям, блюда русской кухни – блины с икрой, щи, пельмени, ватрушки с творогом и прочая калорийная вкуснятина. Сама хозяйка в собственном ресторане ела редко, предпочитала все-таки «Токио», но сегодня, едва войдя, уловила запах кислых щей и пирогов с капустой, а потому не смогла отказаться и попробовала и того, и другого.
– Ну как, миссис Мюррей, годится? – поинтересовался шеф-повар, лично подававший хозяйке заказ.
– Замечательно, Энтони. Ты просто волшебник. Ты учился в каком-то особом заведении?
– Поваром нужно родиться, миссис Мюррей, – улыбнулся русский мальчик Антон Свидеров, выросший в городе Иркутске, а в Англию приехавший работать, чтобы накопить денег на достойную жизнь в России. – Это как со вкусом в одежде – он или есть, или нет, и уже никто не научит.
– Соображаешь! – улыбнулась Марина. – Я слышала, клиенты довольны, делают заказы даже на дом?
Антон пожал плечами и промолчал – не в его привычках было расхваливать себя, хотя цену себе он знал.
– Можешь идти, Энтони, спасибо за чудесный обед.
Повар ушел, а Марина откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, вспоминая пироги с капустой, которые пекла Женькина бабка. Интересно, жива ли она? И что делает сейчас ее верная домработница Даша, прожившая много лет в доме Малыша? Хохол говорил, что ее забрала к себе Виолка. Как и однорукого телохранителя Гену. Марина очень привязывалась к людям, страдала от расставания с теми, кто был близок к ней. Здесь, в Бристоле, она вообще была лишена общения, если не считать работников ресторана, домработницы Сары и Хохла с Егоркой. Не то чтобы она страдала от этого, но иногда становилось совершенно невмоготу, и тогда Коваль звонила Виоле. Если была возможность, та прилетала буквально через неделю, если нет – они просто болтали по телефону, и это давало Марине ощущение, что она побывала там, дома. Но это все равно было не то, не то…
Марина часто вспоминала первые дни в Бристоле, когда она начала соображать и оценивать ситуацию. Открыв однажды глаза и обнаружив перед собой на стене огромный черно-белый постер с собственным изображением, она заплакала, поняв, где находится. Вошедший в спальню Хохол опустился на колени перед кроватью и по традиции взял Марину за руку:
– Котенок… доброе утро…
– Пошел отсюда! – срывающимся голосом приказала Коваль, и Хохол едва не упал.
– Маринка… родная ты моя, котенок…
– Я сказала – пошел отсюда!
– Все, пошел, пошел, – поспешно согласился он, вставая.
Из-за двери раздался его радостный вопль. Он ждал этого почти три месяца, этой первой осознанной фразы, пусть даже такой грубой. Хохол понял и причину недовольства – Марина терпеть не могла Англию, Бристоль, этот дом, где все напоминало о Малыше, о том времени, что она провела здесь. Обо всех своих догадках Хохол рассказал ей потом, когда все понемногу улеглось и наладилось, когда Марина перестала возмущаться по поводу переезда и начала принимать все произошедшее как необходимую меру. Но злость на Хохла прошла не скоро, то и дело Марина набрасывалась на него с обвинениями, а он только отмалчивался.
Сейчас Коваль бывало стыдно. Но тогда она убить была готова своевольного любовника. Марина отказывалась выходить из дома, отказывалась спускаться в столовую, с Егоркой общалась только в своей спальне, лежа в постели. Мальчик забирался к ней с книжкой или альбомом и фломастерами, они читали, рисовали или писали буквы, которые до этого показал Егору Женька. Только сын заставлял Марину мириться с пребыванием в этой стране, только его доверчивые глазенки, настороженно глядящие в лицо матери. И именно Егор впервые заставил ее выйти на улицу. Это произошло через пять месяцев после переезда. Все это время упрямая Коваль провела в доме, позволяя себе лишь краткосрочные экскурсии на балкон. Она заставляла себя ходить по комнате, сначала опираясь на стулья и стены, затем уже самостоятельно. По ночам, когда все засыпали, спускалась и поднималась по лестнице. Тренировки принесли свои плоды – Марина вновь стала ходить и научилась владеть своим телом, почти восстановилась после операции и последующего длительного лежания в постели.
Егору исполнилось три года, он уже довольно хорошо говорил по-русски и пытался произносить что-то по-английски. И в день своего рождения он попросил Марину пойти гулять, причем на двух языках, и отказать ему не смогла даже такая законченная эгоистка, как она.
Коваль впервые нанесла макияж, вставила зеленые линзы, извлекла из огромного шкафа длинное черное пальто и кашемировую шаль, черные джинсы и водолазку, которые просто обожала, высокие замшевые сапоги. Когда она появилась на первом этаже, сидевший в гостиной Хохол тихо ахнул – перед ним стояла прежняя Марина, немного бледноватая после месяцев затворничества, но все такая же красивая.
– Котенок, куда собралась? – спросил он, выйдя в прихожую и обнаружив полностью одетого Егора. – И не одна, смотрю.
– Гулять, – процедила она, застегивая ботинки мальчика.
– А меня не позовешь?
– Хочешь – собирайся.
Обрадованный Женька метнулся наверх, натянул первые попавшиеся под руку джинсы и свитер, схватил куртку и перчатки и опрометью вернулся обратно:
– Все, я готов, поехали. Куда ты хочешь, котенок?
– Мне все равно, куда скажет Егор, туда и поедем.
– Парк, парк! – завопил Егорка, подпрыгивая на одной ноге.
– Откуда он знает про парк? – спросила Марина, выходя из дома, и Хохол улыбнулся:
– Это ты у нас как Диоген в бочке, а мы с Егоркой уже весь город обошли. Тут, правда, обходить-то нечего. В порту были, на корабли смотрели, да, сынок? – обратился он к идущему между ними Егорке, и тот радостно закивал головенкой. – Машину я купил, пока Валерка здесь был, я ж по-английски-то тупой совсем, так он помог. «Геленваген» взяли, «гнилая вишня» цвет называется, представь? Сейчас посмотришь…
Женька говорил и говорил, словно компенсировал себе пять месяцев одиночества, пять месяцев без нее. Марине вдруг стало нестерпимо жалко его, она представила, как он прожил это время совсем один, если не считать Егора, в чужой стране, без знания языка, с висящей на руках больной женщиной и ее выкрутасами. Она остановилась и взяла Хохла за руку, развернула к себе лицом и, глядя в глаза, произнесла:
– Прости меня, если можешь…
Он растерянно заморгал пушистыми ресницами:
– За что?
– За все, Женька, за все… – Она встала на цыпочки и поцеловала его в губы, оставив на них красный отпечаток.
– Мама, мама, меня, меня тоже! – запрыгал Егорка, хватаясь ручками за ее пальто.
– И тебя, разумеется! – засмеялась Марина, подхватывая его на руки и сгибаясь от неожиданной тяжести маленького тельца.
– С ума сошла! – испугался Хохол, выхватывая у нее сына. – Тебе нельзя, Валерка сказал не поднимать тяжестей!
– Все, не буду. – Это был первый случай, когда Коваль поняла, что не ослушается запрета врача. – Ну, показывайте тачку, мужики!
Хохол вывел из гаража огромный бронированный «мерс» странного цвета – и не вишневый, и не розовый.
– Говорят, сейчас самый модный цвет. – Хохол вышел и пнул ногой переднее колесо. – Садитесь, поедем кататься.
Они катались почти до вечера, успели погулять в парке, завернуть в салон красоты, где Марина сделала короткую стрижку и маникюр, бродили возле огромного католического собора в самом центре, рассматривая скульптурки, украшавшие его. Потом долго сидели в небольшом ресторанчике, как нормальная семья в субботний вечер. Хохол не сводил влюбленных глаз с Марининого лица, новая прическа очень ей шла, делала моложе. Марина тоже чувствовала, как внутри что-то теплеет, просятся наружу забытые эмоции, ощущения.
– Женя… поедем домой…
– Ш-ш, любимая, я ведь Джек теперь…
Она растерялась:
– Да? А я? Кто я?
– А ты Мэриэнн Мюррей, вдова Грегори Мюррея, мать его сына Грега. А что ты думала? – усмехнулся он. – Отец твой каким-то макаром ухитрился такие документы выправить. А я твой бойфренд Джек Силва.
– А почему Джек?
– Ну Жека – Джек – какая на фиг разница? Может, поедем домой, ты не устала? – Он внимательно посмотрел ей в глаза, и Марина поняла, о чем он думает.
– Да, родной, поедем.
В эту ночь впервые за долгое время они были близки, занимались любовью, вспоминая все, что было у них раньше. Хохол обезумел от страсти, и Коваль улетала от его прикосновений, выгибалась в его руках, закрыв глаза и закусив губу. Ей уже давно не было так хорошо. Женька же, бережно касаясь татуированными руками ее кожи, старался продлить каждый миг, каждую секунду. Он целовал ее полуприкрытые глаза, прихватывал зубами мочку уха с топазовой серьгой и вздрагивал от наслаждения, слыша, как с ее губ срываются чуть хрипловатые стоны.
– Дай мне поцеловать тебя… – попросила она, когда Хохол снова перевернул ее на живот и начал поглаживать спину. – Я забыла твой вкус…
– Иди сюда… – он лег на спину, и Марина, повернувшись, коснулась его губ и застонала:
– Го-осподи, родной… как давно все это было…
– Я так тебя люблю, Маринка…
– Женька… как ты решился провернуть такое? В смысле – увезти меня в Англию, а?
Хохол тяжело вздохнул, обнял Марину, прижав к своему боку:
– Котенок, я не хотел, чтобы ты знала правду, но… ты только не сердись, обещаешь? В общем, мне пришлось сделать одну вещь…
– Ну, говори, не мнись, – подстегнула она, касаясь губами его груди.
– В общем… похоронили мы тебя, котенок… – вздохнул Хохол, и его руки, обнимавшие Марину, дрогнули. – Похоронили рядом с Малышом, и никто не знает, что ты жива, только Ветка, Мышка и Вилли, он труп гримировал… Ты… ты смеешься?! – Он не поверил себе, отстранил Марину и удивленно уставился в ее смеющееся лицо.
– А что мне делать, по-твоему? – вытирая заслезившиеся глаза, проговорила Коваль. – Думаю, что ваших слез вполне хватило, чтобы сделать церемонию траурной. Наконец-то меня похоронили, и весь город вздохнул с облегчением! О-о-о! Это лучшая новость за последнее время!
Она снова залилась смехом, откинувшись на подушки, а Хохол покачал головой:
