Kitabı oku: «Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие», sayfa 2

– Почему ты всегда знаешь наперед, как будет? – проговорила Коваль, когда он вернулся в спальню и сел на край кровати.

– Тут нечего знать, котенок, – привлекая ее к себе, вздохнул Женька. – Он еще слишком мал, чтобы понять твои закидоны. Я-то не каждый раз догадываюсь, а где уж пацаненку…

Марина спрятала лицо у него на груди и пробормотала:

– Хохол, что бы я делала без тебя, а?

– Жила бы, – улыбнулся он, но Марина дотянулась рукой до его губ и закрыла их, как запечатала.

– Не хочу об этом. Не хочу без тебя. Ты мой.

Она не увидела в темноте спальни, как Хохол пытается загнать внутрь рвущиеся эмоции. «Ты мой» – это звучало для него куда полновеснее, чем все слова о любви.

…В сизых клубах сигаретного дыма за стойкой в маленьком пабе Хохол снова и снова прокручивал в голове этот момент и эти слова. Наверное, в тот момент Марина именно так и чувствовала… Но куда все это делось сейчас, сегодня? Даже в собственный день рождения Коваль осталась верна себе и испортила все…

Оставшись на тропинке одна, Коваль медленно вынула пачку сигарет и зажигалку, закурила, натянула тонкие кожаные перчатки и двинулась по аллее дальше, как будто ничего не произошло. Вспышка ярости Хохла не вызвала у нее особых эмоций – Марина прекрасно понимала, что с возрастом ему все тяжелее становится удерживать себя в рамках, все труднее признавать ее главенство и тяжелее зависеть от нее в моральном плане. А его зависимость была очевидна. Неглупый по жизни, хоть и не имевший образования, Хохол и сам это понимал и оттого злился еще сильнее.

Марина не пошла к машине, решила не добивать мужа совсем – пусть поедет домой один, одумается, переварит все, что сказал. Она отлично знала – уже сейчас, сидя за рулем, он жалеет обо всем и готов просить прощения. Но она не была готова их принимать. Всему наступает предел, и, видимо, вот он и наступил – Марина чувствовала опустошение и совершеннейшее нежелание разговаривать с мужем и вообще видеть его.

«Надо же, до чего дошло, – грустно думала она, медленно шагая по аллее в глубину парка, – я думаю о Хохле, как о постороннем, не хочу видеть, устаю, раздражаюсь. Кто бы сказал мне раньше, что так будет, не поверила бы. Мне всегда казалось, что Женька – моя последняя любовь, единственный близкий человек. Ведь с возрастом все труднее открываться кому-то, труднее не замечать недостатки другого человека – они просто сами в глаза лезут. А мириться с этим я и в молодости-то не умела, а уж теперь… И вроде бы Женька в этом плане – самый идеальный вариант, а вот поди ж ты. Он меня раздражает…»

Сигарета потухла, Марина приостановилась, повертела ее и бросила в урну. Влажный зимний воздух окутывал, неприятно холодил лицо, забирался за воротник пальто. Коваль поежилась, сунула руки в карманы и двинулась дальше, не вполне понимая, куда идет и зачем.

Урал

Кудрявая блондинка в распахнутой голубой дубленке открыла дверку «Ауди» и, аккуратно опустив на покрытую снегом дорожку ноги в высоких кожаных сапогах на тонкой шпильке, капризно бросила замершему водителю:

– Не жди меня. Я вернусь домой с охраной, когда они сменятся. И не провожай! – предвосхитила она движение водителя. – Здесь вряд ли что может произойти – кругом расставлены сотрудники и наши люди тоже.

Хлопнув дверкой, она направилась к стеклянной двери с табличкой «Городская больница «Скорой помощи». Там, в холле, ее уже поджидал полный пожилой мужчина в белом халате – главный врач вышел лично встретить супругу раненого мэра города.

– Виола Викторовна, как спали? – учтиво спросил врач, приложившись губами к небрежно протянутой для поцелуя руке.

– Почти не спала, – буркнула блондинка, сбрасывая дубленку ему на руки. – Какой тут сон? Как Григорий Андреевич?

– Состояние тяжелое, не буду скрывать, – вздохнул главный врач. – Мы делаем все возможное, но вы должны понять… Ранение головы, задет мозг, а мы не боги…

«Ну, ты-то даже не его подмастерье», – брезгливо подумала Виола, прекрасно знавшая, что главный врач даже пальцем не прикоснулся к ее мужу – у него просто не было необходимой квалификации. Управлять – не оперировать.

– Вы проводите меня? Я сегодня не располагаю достаточным временем… – с намеком сказала она вслух. – Мне приходится разрываться между детским реабилитационным центром, где сын, и вашей больницей, где муж. А есть ведь еще и дом.

– Да-да, конечно, – заторопился главный врач. – Идемте, Виола Викторовна.

Они прошли длинным коридором к лифту, поднялись на второй этаж и оказались перед металлической дверью. Открыв ее, главный врач пропустил спутницу вперед, в небольшой закуток, где Виола сняла с вешалки одноразовый халат и нагнулась за бахилами. Однако главный тяжело присел на корточки и собственноручно натянул синие пакеты на ее сапоги. Виола про себя хмыкнула, но сдержалась. Она давно привыкла к тому, что ей, супруге мэра, часто оказываются услуги и почести явно сверх необходимых и определенных статусом. Раньше это льстило, со временем стало утомлять. Людское заискивание и подобострастие вызывали раздражение, угодливость злила, лесть выводила из себя.

Приняв помощь главврача с достоинством королевы, Виола толкнула вторую дверь и вошла в отделение реанимации. Резкий больничный запах ударил в нос, и тонкие ноздри дрогнули – она не выносила таких конкретных неприятных ароматов. До палаты, где лежал ее супруг, пришлось пройти через все отделение. За стеклянными створками дверей индивидуальных постов шумно дышали аппараты искусственной вентиляции легких, сновали медсестры и санитарки, в одной из палат слышались звуки падающих в лоток инструментов – шла перевязка. Виола поежилась – всякий раз, оказываясь в больнице, она испытывала напряжение и дискомфорт.

В палате, где лежал мэр города Григорий Андреевич Орлов, было тихо. У двери сидел охранник, при виде Виолы вскочивший, но она только отмахнулась. Голова Григория была окутана бинтами, только прорези для глаз и носа да еще трубка аппарата, помогавшего ему дышать.

– Повезло Григорию Андреевичу, – проговорил остановившийся позади Виолы главврач. – В рубашке родился, не иначе. Не пойму, как так вышло – пуля застряла в веществе мозга, повреждения обширные, а он жив.

– Толку-то, – с досадой проговорила Виола. – Прогноз все равно не слишком радужный.

– Виола Викторовна, но ведь он жив…

– А толку?! – развернувшись, повторила вопрос Виола, гневно глядя в лицо главврача прозрачными голубыми глазами. – Ну, выживет – а дальше? Будет лежать бревном и глазами хлопать? Вы бы себе такой жизни хотели, а?

Главврач отступил на шаг, удивленный и слегка напуганный такой речью мэрской жены.

– Но…

– Слушайте, а идите-ка вы отсюда, а? – вдруг тихим голосом проговорила она, устремив взгляд куда-то в переносицу врача, и он вдруг ощутил приближение гипертонического криза, которые случались с ним довольно редко.

Он повернулся и, слегка пошатнувшись, еле успел ухватиться за дверной косяк. Сидевшая за столом поста медсестра недоуменно наблюдала за тем, как главный врач неуверенной походкой продвигается к выходу из отделения.

Виола же, удовлетворенно улыбнувшись, мотнула головой, давая понять охраннику, что и он тут лишний. Когда за широкоплечим парнем закрылась дверь, Ветка приблизилась к лежащему на кровати мужу и внимательно оглядела его.

– Н-да, Гриня… – протянула она безо всякого сожаления в голосе, словно лежащий перед ней человек не приходился ей никем. – Это ж надо… Кому опять насолил-то? Неужели все-таки Маринке, а? Тогда ты совсем дурак. Странно только, что не наглухо тебя, значит, вряд ли от Маринки кто-то – она бы не продешевила, не сэкономила. И уже бы в городе киселек-то варили на поминки.

В какой-то момент Ветке показалось, что Григорий ее слышит и понимает, и даже пальцы лежащей поверх одеяла руки словно бы попытались сжаться в кулак. Но спустя секунду она поняла: это ей только почудилось, и муж недвижим и безмолвен, как и прежде.

Полученное мэром огнестрельное ранение в голову не давало покоя не только его жене. Старый приятель, превратившийся со временем в недруга, Михаил Ворон тоже гадал, кто это посмел поднять руку на его, Мишкину, курицу, в последнее время начавшую нести для него золотые яйца. Путем банального шантажа Ворон заставлял мэра плясать под свою дудку, и Григорий, неожиданно для себя оказавшийся в роли марионетки, вынужден был оказывать кое-какие услуги. Если бы не Наковальня! Если бы не она – то с ним, Вороном, Орлов разобрался бы в две секунды, но существовала еще и она – жена покойного двоюродного брата, некогда правая рука и самого Гриши Беса, помогавшая ему «воцариться» в регионе еще в конце девяностых. Марина Коваль-Малышева по кличке Наковальня. И именно у нее находилась вторая часть компрометировавших Беса документов. Ворон в который раз удивился прозорливости и хитрости этой женщины – все просчитала, все продумала. У Беса не хватит пороху убрать их обоих сразу, а поодиночке – нет смысла, потому что тут же выплывет оставшаяся часть документов.

Отодвинув в сторону газету, Ворон снял очки и развалился в кресле. Кабинет в клубе «Матросская тишина», где Ворон предпочитал вести дела, резко контрастировал с убранством самого клуба, оформленного почти в стилистике «зоны». Здесь же все было основательно, чуть старомодно и дорого. Ворон любил удобные большие кресла, мягкие диваны – никакой кожаной мебели не признавал, и этот кабинет удивительно гармонировал с его внешностью – лысеющий солидный мужчина с наметившимся брюшком, острыми карими глазами и прямым тонким носом смотрелся в нем естественно и на своем месте. Ворон любил хорошую музыку, обожал джаз и часто слушал его фоном во время работы. Вот и сейчас он дотянулся до пульта и чуть добавил громкости диску Луи Армстронга. Новомодные тенденции не трогали душу Ворона – только классика, только старые исполнители. Машинально прихлопывая по подлокотнику кресла в такт мелодии, он решил позвонить Наковальне – существовал у них теперь отдельный канал связи, отдельная сим-карта только для одного абонента. Мобильный с этим номером хранился у Ворона здесь же, в кабинете, во вмонтированном в подлокотник дивана тайничке. Вытащив его и включив, Мишка нажал кнопку «дозвон» и спустя пару минут услышал низкий, чуть хрипловатый голос Наковальни.

– Я тебя слушаю.

– Ты можешь говорить?

– Да, я одна. Что-то случилось?

– Случилось.

Она молчала, и в этом молчании Ворону вдруг почудилась какая-то недосказанность. Складывалось впечатление, что Марина в курсе произошедшего с Бесом, но старается скрыть это. Хотя… За Наковальней никогда не водилось такого греха, как любопытство и нетерпеливость, возможно, потому она и молчала, ожидая продолжения.

– Кто-то Беса выхлопнул – слыхала? – он потянулся к сигаретам.

– Откуда мне? – совершенно без эмоций поинтересовалась Марина, и это спокойствие и даже равнодушие тоже не понравились Ворону.

– Ну, так вот я тебе говорю. Прямо в кабинете мэрии и подстрелили.

– Наглухо?

– Удивишься – нет. В башке пуля застряла, вынули вроде, лежит он сейчас в больничке, чин-чинарем – охрана, все дела. Я вот думаю… – он многозначительно умолк, выдерживая паузу. Наковальня на том конце тоже молчала.

– Если думаешь, что это я, так не парься – нет, – произнесла она наконец, и Ворон испытал облегчение – по ее ровному тону ему показалось: хитрая баба не врет. – У меня нет причин, а за старое вроде как рассчитались.

– Ну так-то да, – протянул Ворон, докурив. – Тогда не знаю, что и думать.

– Вокруг посмотри. Мало ли кому Гришка дорогу перебежал? Он верткий, хваткий – а это не всем нравится.

Ворон услышал щелчок зажигалки – значит, тоже закурила. Если бы он не знал ее столько лет, решил бы, нервничает. Но нет – не похоже, что Наковальня в курсе событий, да и к чему ей такие сложности? Она и раньше-то всегда предпочитала держаться чуть в стороне от «мокрых» дел, и уж если решала свести с кем-то счеты подобным образом, то, во-первых, для этого имелись веские основания, а, во-вторых, дыма и огня было на весь регион. Она никогда не мелочилась в таких вопросах.

– У тебя самой-то как дела? – спросил Ворон, движимый едва ли не родственным чувством.

– Как обычно, – ровным тоном отозвалась Марина. – Я скучная английская домохозяйка – какие у меня могут быть дела?

Ворон лишь хмыкнул, но комментировать не стал. На том и простились. И только убрав трубку в тайник, Мишка вдруг глянул на календарь и вспомнил, что сегодня у Наковальни – день рождения.

Бристоль

Марина сунула телефон в карман и задумалась. Звонок Ворона заставил ее насторожиться – покушение на Беса не могло произойти ни с того ни с сего. Значит, было что-то, о чем она не знала.

«Интересно, Ветка тоже считает, будто это я?» – подумалось ей вдруг. Воспоминания о некогда лучшей подруге положительных эмоций к и без того испорченному настроению не добавили. Ветка, столько лет бывшая рядом, да что рядом – практически в одной постели, – вдруг предала ее. Этот поступок не особенно удивил тогда Марину, давно привыкшую к тому, что рано или поздно даже самые близкие люди оказываются перед выбором, и мало кто способен удержаться от соблазна. Уж даже если родной племянник не постеснялся – что говорить о подруге? И только Хохол, как бы его ни била жизнь, какие бы вопросы перед ним ни ставила, какими бы ни соблазняла чудесами, только он всегда оставался верен ей. Даже в ущерб себе.

«Куда он поехал? Домой? И почему вдруг так взбеленился? Вроде бы я ничего такого не сказала…»

На самом деле Марина прекрасно понимала мотивы поведения Женьки. Ему все тяжелее было сдерживать свои порывы, все труднее мириться с ее тяжелым характером, выносить ее фокусы и причуды. Он становился старше, чувствовал, как и без того весьма зыбкая их связь может вот-вот оборваться. Марина видела его ревность, его не прикрытую уже ничем ненависть к любому мужчине, оказывавшемуся в ее поле зрения, – будь то ее адвокат, управляющий рестораном или просто продавец в магазине. Неуверенность Хохла в себе достигла крайней точки, и Марина старалась давать ему как можно меньше поводов, однако настырный Женька находил их даже там, где, казалось бы, просто невозможно. Она чувствовала, как он из кожи вон лезет ночами в постели, стараясь дать ей все, на что способен, чтобы – не дай бог – Марина не решила, будто он стареет. Все чаще она ловила себя на том, что начала испытывать жалость к нему, а это всегда было плохим признаком. Из жалости у Коваль ничего никогда не рождалось – скорее, умирало.

«А что, если мы просто устали? – думала она, вышагивая по дорожке в сторону выхода из парка. – Может быть, это правда, что нужно иногда отдыхать друг от друга? Может, мне уехать? Просто собраться и уехать ненадолго? На месяц-два – и пусть он один побудет. Но Грег… как я снова объясню ему отъезд? Что я делаю с ребенком, господи? Как я его воспитываю? Я плохая мать…»

Такси остановилось почти моментально, стоило только Марине приподнять руку. Она назвала адрес и откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза. Домой совершенно не хотелось – предстоящий скандал с Хохлом был очевиден, и Марина не могла поручиться, что сдержится и не наговорит ему обидных вещей. Мысли о покушении на Беса тоже не добавляли оптимизма. Звонок Ворона настораживал – что-то в тоне разговора дало ей понять: Мишка подозревает ее в причастности, и никакие логические доводы его не убеждали. Да, он замолчал – но где гарантии, что поверил? И именно в этот момент позвонила Ветка. Марина долго колебалась, вглядываясь в горевшую на дисплее мобильного надпись, но потом решила все-таки ответить.

– Да, слушаю.

– Мэриэнн, не бросай трубку! – лихорадочно заговорила Ветка. – Я умоляю – только не бросай трубку, мне нужно с тобой поговорить!

– Ну, говори, – Коваль перешла на русский, чтобы водитель не мог понять сути.

– Гришка в больнице, у него огнестрельное в голову! – выпалила Виола, и Марина едва не проговорилась, что знает об этом, но вовремя поймала себя – нет, не надо, пусть Ветка говорит. – Прямо в кабинете подловили, в мэрии! Говорят, снайпер был на чердаке жилого дома наискосок…

– Ну, я еще когда сказала, что тот, кто проектировал вашу мэрию, просто идиот, – откликнулась Марина, прекрасно представлявшая себе расположение домов в районе, где возвели администрацию. – Или – как вариант – взял аванс за все предстоящие «заказухи». Там же снайперам «лёжек» – как ласточкам гнезд.

– Прекрати, мне не до смеха! – взмолилась Ветка. – Гришка в тяжелом состоянии, но, как говорят, выживет, скорее всего.

– Так и хорошо.

– Чего?! Чего, скажи, хорошего?! – взвился голос подруги. – А как жить?! Он же будет лежать бревном! Хорошо еще, если при этом не все рефлексы пропадут, но ведь возможен и другой вариант! А как же я? Мне-то как жить?!

– Погоди орать! – негромко пресекла Коваль, и Виола умолкла. – Тебя не поймешь. Не так давно тебе было совершенно все равно, кто из нас с Вороном уберет твоего мужа из твоей жизни. А сейчас – что за паника? Ну, будет лежать, сиделку наймешь – тебе-то что с того? Даже лучше – ты при деньгах, ребенка никто не тронет, сама себе хозяйка – не этого ли ты хотела?

Марина вынула сигарету и зажигалку, вопросительно посмотрела на водителя, и тот, поймав в зеркале заднего вида ее взгляд, согласно кивнул. Коваль закурила и продолжила:

– Так что я не вижу причин для трагедии, дорогая. Все устроилось так, что тебе грех жаловаться. И самой ничего делать не пришлось. Или…?

Ей было слышно, как Ветка хватает ртом воздух, шумно выдыхает – выплевывает его и заходится в крике:

– Да ты что?! Ты меня за кого… за кого?!

– А что тут удивительного? – спокойно поинтересовалась Марина. – Раз ты вела такие разговоры – то почему не могла перейти к действиям? Думаю, с твоими возможностями и способностями найти того, кто воплотит твои фантазии в жизнь, не такая уж большая проблема.

Эта мысль пришла ей в голову практически сразу после звонка Ворона, и Коваль сейчас искала хотя бы косвенные подтверждения своей догадки. А что – Ветка запросто могла найти кого-то, чтобы убрать Беса, в последнее время обращавшегося с ней не как с женой, а скорее как с проституткой, играющей эту роль за деньги. Но самое главное крылось даже не в этом. Ветка искренне привязалась к приемному сыну Алеше, тяжело больному мальчику, которого они с Бесом усыновили накануне выборов. И вот на эту привязанность и давил Гришка при каждой ссоре, грозясь вышвырнуть Виолу из дома и отлучить от сына. Так что мотив у Виолы имелся…

В трубке повисло молчание, и только порывистый вздох Ветки дал понять Марине, что та еще здесь, а со связью все в порядке. Коваль больше ничего не хотела говорить – теперь очередь подруги опровергать или подтверждать. Но Ветка молчала, как будто ей не хватало слов, и Марина, устав ждать, произнесла:

– Если тебе нечего мне сказать, давай прощаться.

– Ты… ты не могла бы приехать? – вдруг нерешительным тоном прошелестела Ветка.

– Что?

– Ты не могла бы… приехать ко мне? – повторила она. – Я совсем одна, мне страшно… и на меня тоже, кажется, кто-то охотится…

– У тебя полно охраны, дорогая, – автоматически отбилась Марина, подумав про себя, что подозрения, скорее всего, оказались ошибочными – иначе Виола побоялась бы звать ее к себе. Потому что дотошная Коваль непременно докопалась бы до сути.

Ветка вдруг заплакала. Рыдала она долго, отчаянно и как-то совсем обреченно, и Марине в какой-то момент стало жаль ее. Если Ветка непричастна к покушению, то кто поручится за то, что и на нее, в самом-то деле, не ведется охота? Она много знала о делах мужа, а, кроме того, обладая некоторыми способностями, довольно часто «потрошила» Гришку помимо его воли, исподволь выпытывая у того кое-какие подробности. И именно это ее умение могло стать довольно опасным – никто не мог поручиться, что таким же образом Виола не влезала в тайную жизнь и других людей. Марина по себе знала, как она умеет это делать.

– Вета… – уже чуть мягче проговорила Коваль. – Не плачь. Мне кажется, тебе нечего бояться…

– Нечего? – переспросила она и вдруг рассмеялась каким-то странным смехом, напоминавшим смех умалишенной, – ясным, звонким и заливистым: – Конечно, Мэриэнн! Мне ничего не угрожает, ты права! И мой мертвый водитель за рулем машины, и простреленные колеса – нет, конечно, ко мне это не имеет ни малейшего отношения! Меня не было всего час, я как раз к Гришке приехала. Так что ты права! С днем рождения, Мэриэнн… – трубка замолчала.

Коваль отвела ее от уха и недоуменно посмотрела на потухший уже дисплей.

– Однако… – протянула она, до конца еще не осознав всего, что сказала Ветка.

– Мэм, мы приехали, – тактично проговорил водитель, и Коваль очнулась.

– О, простите…

Расплатившись, она вышла из такси и с удивлением обнаружила: света в окнах нет, хотя уже слегка стемнело. Но что потрясло ее еще сильнее, так это собственная реакция на сей факт – она испытала нечто похожее на облегчение. «Его нет дома», – и от этого вдруг стало легко…

– Наверное, мне действительно стоит уехать… – пробормотала Марина, поднимаясь на крыльцо и вставляя ключ в замок.

Хохол просидел в пабе до вечера, но все предложения приятеля-бармена «пропустить стакашку-другую» решительно отверг. Выпить хотелось, но он боялся последствий. Боялся момента возвращения домой. Он знал, что, увидев Марину, может не сдержаться и дать волю разрывавшей его душу боли. Конечно, Коваль не удивилась бы, молча стерпела бы любые побои – но что потом? Потом, как всегда, ему было бы стыдно и невозможно поднять глаза, взглянуть ей в лицо, встретиться взглядом, уловить презрение и жалость. Да, вот это было хуже всего – жалость во взгляде Марины. Она жалела его – сильного мужика, опустившегося до слабости ударить женщину. Потом ему придется вымаливать прощение – не потому, что она будет непреклонна, а потому, что так уж повелось, и он сам установил такие правила игры. Сегодня же Хохол просто не был готов следовать привычному сценарию.

На плечо легла женская рука, и он обернулся, окинул взглядом невысокую плотную деваху с простоватым личиком и круглыми карими глазами. Весь ее вид недвусмысленно свидетельствовал о роде занятий, но Женька даже помыслить не мог о том, чтобы клюнуть на зазывный взгляд. Он отрицательно покачал головой, и девица отошла, бормотнув что-то по-английски. «Послала, наверное», – отрешенно подумал Хохол и полез в карман, желая рассчитаться за кофе, которого успел выпить огромное количество. Бармен отсчитал нужную сумму и не взял чаевых – как, впрочем, и всегда. Он считал, что «обдирать» соотечественника, пусть и бывшего, дело последнее.

– Тут и без тебя есть, кому на чай отвалить, так что не парься, – пояснил он свой отказ как-то раньше, и теперь Хохол уже не удивлялся, хотя автоматически выкладывал на стойку сумму, превышавшую счет.

Уже стемнело, зажглись фонари, а на припаркованном у паба джипе тонким покрывалом лег снег. Хохол вынул щетку и смахнул белую пыльцу с лобового стекла. Нужно было ехать домой, но внутри все тоскливо ныло и сопротивлялось.

«Как же так? – думал Женька, положив голову на скрещенные на руле руки. – Как мы допустили такое? Я же чувствую, и она не хочет меня видеть, раздражается, нервничает. С какого момента все пошло не так? Когда мы вдруг успели настолько отдалиться друг от друга? Ведь я люблю ее… Я никого не любил так, как ее, ни с кем не был так близок. Почему она не видит? Или это все-таки я виноват? Может быть, нельзя так распластываться? Нужно включать мужика и орать, настаивая на своем? Но не с ней, не с Маринкой. С кем угодно – а с ней нельзя. Где и когда я ошибся?»

Время неумолимо приближалось к одиннадцати, нужно было ехать домой, и Хохол, тяжело вздохнув, повернул ключ в замке зажигания.