Kitabı oku: «Пластика души»

Yazı tipi:

Часть 1

Этот мир – гора, а наши поступки – выкрики. Эхо от выкриков всегда возвращается к нам.
Анхель де Куатье «Схимник»

Я отличная актриса, кто бы мог подумать. Столько лет играть роль и ни разу – просто ни разу – не сбиться с текста, не выйти из образа, не перепутать жесты… Если бы это был сериал, мне определенно присудили бы «Оскара» за главную женскую роль. Но, к сожалению, это не кино, это даже не роман – это моя жизнь. Жизнь, которую я собственноручно придумала, срежиссировала и сыграла. Я знаю, что вместо вожделенного «Оскара» меня ждет расплата за все, что я сделала. Но все это уже не важно. В жизни, как выяснилось, вообще мало что важно…

Аделина

Каждое утро я благодарю судьбу за то, что мне не приходится буквально отрывать себя от подушки, чтобы тащить тело на ненавистную работу. Наверное, это не совсем верно, и дело не в судьбе, а в том, что я собственными руками выстроила то, что имею сейчас, и именно я сделала так, что утром, открыв глаза, чувствую прилив сил и огромное желание поскорее оказаться там, где нужна, где меня ждут и смотрят с надеждой. Любимая работа – это все-таки очень важно.

Именно с такими мыслями я проснулась и сегодня, встала, открыла настежь окно и зажмурилась от яркого солнца, мгновенно заполнившего всю спальню. Июнь в этом году радовал теплой погодой и полным отсутствием дождей. Меня такая погода всегда мотивировала и вдохновляла, потому все, за что я бралась, шло гладко.

Сверившись за чашкой кофе с ежедневником, я спланировала предстоящий день, прикинула, во сколько смогу закончить работу и покинуть территорию возглавляемой мной клиники, и написала сообщение подруге. Мы собирались встретиться вечером и обсудить отпуск. Да, в кои-то веки я решила взять паузу на десять дней и поехать отдыхать в компании Оксаны. Ее муж Сева не возражал, скорее даже настаивал на нашей поездке, порекомендовав на выбор несколько мест, где мы могли бы без помех отдохнуть и расслабиться. Не знаю, как Оксане, но мне это было просто необходимо. За прошедший год я столько работала, что даже сама почувствовала, как устала. Да и состояние здоровья стало меня беспокоить, хотя я, как и практически все врачи, отношусь к этому довольно наплевательски. Но после полученного ранения в шею меня то и дело стали мучить то ночные страхи, то головные боли, и я рассудила, что оставлять это без внимания нельзя в первую очередь потому, что мое состояние может отразиться на моих больных. Какой из меня хирург с головной болью? Правильно, никакой.

Удар топором я получила год назад – отец одной пациентки напал на меня на парковке у дома, желая отомстить за, по его мнению, нарушенное право родителя запретить лечение ребенка. Но в той ситуации я просто не видела выхода – лицо девочки было обожжено кипящим маслом, и мы – в основном, конечно, хирург Матвей Мажаров, а потом уж я – решили, что операция необходима. Отец же, какой-то особо исступленный сектант, не дал бы разрешения на манипуляцию, и мы с Матвеем, заручившись поддержкой соответствующих инстанций, прооперировали ребенка. Мне, кстати, повезло больше, потому что свою соседку, которая и привезла девочку в нашу клинику, этот сумасшедший зарубил. Меня же спас Матвей, вовремя оказавшийся рядом и сумевший частично отразить нападение, иначе моя голова отлетела бы, как кочан капусты. А так топор только повредил мягкие ткани шеи недалеко от сонной артерии, что в общем-то тоже можно считать везением. Матвей не дал мне истечь кровью, зажимая рану руками до самой операционной, и через некоторое время сам провел пластическую операцию по устранению рубца. Я довольно долго тренировала руку, но в конце концов снова смогла встать к операционному столу и продолжить заниматься своим делом.

Мажаров… мои мысли снова вернулись к нему. Не знаю, чего мне не хватало, чтобы ответить ему взаимностью на ухаживания. Умный, талантливый, недурен собой… Но меня что-то держало, что-то такое внутри не позволяло окончательно расслабиться и проявить какие-то эмоции. Мы довольно часто ужинали вместе, ходили в театр, иногда просто гуляли в выходной где-нибудь за городом, но переступить грань, за которой заканчивается дружба и начинаются романтические отношения, я так и не могла. Возможно, к этому меня подталкивала наша совместная научная работа. Я уже проходила такое – мой первый мужчина тоже был хирургом, тоже вел разработки в области пластической хирургии, был моим научным руководителем – и совершенно спокойно и без угрызений совести присвоил мою работу, не указав даже моего имени в статье, а потом и вовсе уехал в другой город, даже не потрудившись сообщить об этом. Такое предательство совершенно отучило меня верить мужчинам.

Работать с Мажаровым было комфортно, я понимала, что вряд ли он способен на такую подлость, как Одинцов, но память о прошлом заставляла меня поддерживать только дружеские отношения. Матвей оказался терпеливым, не торопил, не намекал, не пытался сам перешагнуть черту. Оксана считала, что именно его нерешительность заставляет меня отвергать Матвея. Но дело было совершенно не в этом – нерешительным хирурга Мажарова назвать было никак нельзя. Правда, мне иногда казалось, что и Матвею не дает покоя его прошлое, в котором он тоже столкнулся с предательством, а потому теперь никак не мог до конца доверять женщинам.

Матвей вырос в приемной семье, его родная мать с легкостью отказалась от сына и отдала его совершенно чужим людям, которые, к счастью, вырастили его как родного и дали то образование, которое он хотел получить. Но отношения с женщинами не складывались. И что могло получиться в тандеме людей с таким грузом прошлого? Скорее всего, ничего хорошего. Значит, мы поступали правильно, ограничиваясь только работой и дружбой.

Мажаров не появился на утренней планерке, хотя у нас не было заведено подобное – все должны присутствовать на обсуждении планов на день. Я решила выяснить причину сама, но, уже направляясь в ординаторскую, вспомнила, что нужно зайти в приемное. Мажаров обнаружился там – что-то быстро набирал на клавиатуре, сидя в кабинете для приема.

– Ты почему на планерке не был?

– Моя очередь в приемном сидеть. Как планы на вечер?

Ох ты, я и забыла совсем… и уже с Оксанкой договорилась.

– Мои изменились, – стараясь, чтобы в голосе появились слегка виноватые нотки, сказала я. – Можем перенести?

– Без проблем.

Мы наскоро обсудили новую пациентку, и я вернулась в кабинет. Операций на сегодня у меня назначено не было, так что появилась возможность заняться текущими бумажными вопросами. До самого обеда я разбиралась в накопившихся документах, в очередной раз давая себе обещание никогда не накапливать их, а читать и подписывать сразу. Тут, правда, я слегка преувеличивала – привычки складывать бумаги в одну кучу и читать их, только когда время подожмет, у меня не было, а то, что лежало на столе сейчас, скопилось всего за два дня. Вчера на это не было ни времени, ни сил – я вышла из операционной поздним вечером, а в таком состоянии изучать документы вряд ли кто-то бы смог.

После обеда я вновь обошла свои палаты, проверила послеоперационную больную, поменяла ей назначения и передала их постовой медсестре. Нужно было еще зайти к психологу, узнать, подпишет ли он направление на операцию молодому человеку, пожелавшему иметь нос покороче, а уши – поменьше. Евгений Михайлович как раз заканчивал оформлять его историю болезни и, заметив меня в дверях кабинета, пригласил войти:

– Я уже закончил, Аделина Эдуардовна, присаживайтесь.

– Я на минутку, узнать, подпишете ли заключение?

– Да, подпишу. Он совершенно адекватен и отдает себе отчет в том, что делает и говорит. А внешность, согласитесь, довольно специфическая.

– Ну, стало быть, назначаем операцию на следующей неделе.

– Вы же в отпуск собирались?

– И собираюсь. Мажаров сделает.

Психолог снял очки и, сунув дужку в рот, посмотрел на меня:

– А вам не показалось, что у Матвея Ивановича… как бы это сказать… душа, что ли, не лежит к подобным операциям?

– В каком смысле?

– Ну, не любит он с изменениями внешности работать. Ему больше нравится восстановительная хирургия.

– Ну и что? – пожав плечами, отозвалась я. – Он прекрасно знает правила игры. Восстановительная хирургия у нас бесплатна, а коррекционная стоит довольно больших денег, и, чтобы заниматься первым, мы должны делать и второе. И личные предпочтения хирургов тут вообще ни при чем.

– Да я же ни на что не намекаю…

– А мне показалось, что вы хотели меня предостеречь.

– От чего? – удивился Евгений Михайлович.

– Я могу ошибаться, тогда заранее прошу меня извинить, но в ваших словах я услышала намек на то, что к коррекционным операциям хирург Мажаров относится не с должным вниманием, а делает их потому, что обязан.

– Вовсе нет! – запротестовал психолог. – Я поделился с вами личным наблюдением, ничего более. Я же не бываю в операционных, не могу оценить профессиональные качества.

– А я, представьте, могу. И хирург Мажаров один из лучших сейчас в клинике.

Психолог как-то странно на меня посмотрел, и я вдруг подумала, что он подозревает меня в личной заинтересованности и в том, что наши отношения с Матвеем не дают мне увидеть то, что видит он. Еще не хватало, чтобы коллеги и подчиненные подозревали меня в неадекватной оценке возможностей сотрудников!

– Евгений Михайлович, давайте так. То, что я иногда встречаюсь с Мажаровым вне клиники, вовсе не делает меня слепой по отношению к нему. И если он станет пренебрегать своими прямыми обязанностями, я откажусь от его услуг ровно в ту же минуту, как пойму это. И никакие личные отношения не заставят меня поступить иначе, потому что репутация собственная и клиники волнует меня куда сильнее. Надеюсь, я внятно все объяснила?

– Вполне. Я только не понял, с чего вдруг вы начали оправдываться, словно я вас в чем-то уличил?

Я слегка растерялась – а ведь и правда, с чего бы мне оправдываться?

– Евгений Михайлович, ну, мы ведь поняли друг друга, да? – уклонилась я от ответа.

– Аделина Эдуардовна, вам, мне кажется, действительно пора в отпуск, – вздохнул психолог. – Нельзя столько работать, а особенно если вы сами после травмы. Кстати, вы прекратили ко мне приходить с этим вопросом.

– Мне показалось, что мы закончили. Меня не преследуют кошмары, я нормально сплю, никакие мысли не мучают – ну, кроме тех, что связаны непосредственно с работой. Так к чему мне занимать ваше рабочее время?

– Я, конечно, не могу настаивать, но порекомендовал бы все-таки еще несколько сеансов.

– Давайте так договоримся. Я сейчас в отпуск съезжу и, если вдруг почувствую необходимость, непременно к вам приду, хорошо? – Я взялась за дверную ручку, собираясь покинуть кабинет, и Евгений Михайлович улыбнулся:

– Торопитесь сбежать? Значит, я все же прав и не все так безоблачно, как вы пытаетесь мне показать.

– Все, Евгений Михайлович, мне на самом деле пора, – проговорила я и все-таки вышла из кабинета.

Черт побери этого Евгения Михайловича, ведь он совершенно прав… Я не совсем еще оправилась и про сны соврала – они мне снятся, да еще какие красочные… Но времени на задушевные беседы с психологом у меня нет, я должна работать. Потому что это забирает меня полностью и не дает отвлекаться на такие мелочи, как ночные кошмары.

Вечер я провела в гостях у подруги. Приятно все-таки иметь такое место, где тебе рады и где к твоему приходу обязательно накроют стол и приготовят что-то умопомрачительно вкусное. Сева в этом смысле всегда был на высоте. «Заведи себе своего такого Севу, в чем проблема-то? – всякий раз говорила Оксана, когда я пыталась выразить ей восхищение ее супругом. – И потом – может, он потому такой замечательный, что ты с ним не живешь? Не живешь, не просыпаешься в одной постели, не убираешь раздрай в кухне, не терпишь пьяную музыку на всю катушку и вечные пепельницы с окурками по всем комнатам? Потому он и кажется тебе таким великолепным и гениальным, что ты не сталкиваешься с побочными эффектами этой гениальности ежедневно?»

Не спорю, возможно, в этом была доля истины, но – кто идеален-то? Саму Оксану с ее вечными капризами и претензиями тоже нужно терпеть.

Мы сидели в кухне, пили свежий чай с мелиссой и лавандой, ели Севин пирог с капустой, который был знаменит среди городских журналистов как нечто совершенно фантастическое, и обсуждали предстоящую поездку. Нацелились мы на Испанию – Оксана раньше любила там бывать, а я абсолютно спокойно поеду туда, куда повезут, я человек не особенно привередливый, хоть и люблю комфорт. Как-то незаметно разговор перешел на Севину помощницу, у которой не ладилась личная жизнь, и Оксана по мере сил пыталась познакомить ее хоть с кем-то. Я всегда скептически относилась к подобным движениям, считая, что взрослые люди в состоянии самостоятельно разобраться в том, с кем и как им жить.

– Ты просто не понимаешь, – возражала Оксана. – Для женщины важно быть в отношениях.

– Да? И зачем же?

– Как это?! Важно быть вместе с кем-то, иметь рядом человека. Все в жизни завязано на отношениях. Нужно кого-то любить и быть с ним.

– А у меня есть знакомые, которые находятся в отношениях с одними, а любят совершенно других. Но при этом делают они это так искусно и талантливо, что даже я, отлично понимая, что вся эта нежность, забота и ласка наигранны, всякий раз спрашиваю: «А вы с N. все еще вместе?» И получаю утвердительный ответ. Так вот я тебе что скажу – не дай бог никому находиться в таких вот отношениях, – я понимала, что сейчас хожу по тонкой грани, балансирую над пропастью и, возможно, имею шанс потерять единственную подругу, но порой Оксанино лицемерие выводило меня из себя.

Однако она, ласково потрепав Севу по волосам, улыбнулась:

– Ну, в каждой избушке свои игрушки. Это ты у нас идеалистка и все продолжаешь поиски мифического принца. Но оглянись и подумай – а может, стоит понизить планку?

– А до какого уровня нужно понизить планку, чтобы хоть один мужчина сумел ее преодолеть?

Сева захохотал:

– Браво, Деля! Это нокаут, Ксюша, признай.

– Ни за что! Нормальных мужчин, способных любить и брать на себя ответственность, полно. Просто Аделина этого не замечает. Вот тот же Мажаров.

– О, вот эту тему мы затрагивать не будем, – сразу отрезала я. – С Матвеем у нас только деловые отношения.

– Ну, еще бы. Не хотела напоминать, но и с Одинцовым у тебя начиналось именно с этого.

– Раз уж заговорила, так заканчивай – и чем все это обернулось для меня? Тем, что я ни одному мужику больше не верю. И Мажарову в том числе.

Настроение испортилось. Я докурила сигарету, допила чай и стала собираться домой. Оксанка, догадавшаяся о причинах моего быстрого ухода, явно чувствовала себя виноватой:

– Дель, ну, что ты в самом деле? Я глупость ляпнула, ты ведь знаешь, со мной такое часто…

– Брось, Оксанка, дело не в тебе. Я устала, хочу выспаться. Спасибо за ужин. И с Севой попрощайся за меня.

Чмокнув подругу в щеку, я вышла на площадку и почувствовала, что действительно устала. Сейчас приеду к себе и сразу рухну в постель.

Наталья

Всему виной зависть. Зависть. Из-за этого чувства иной раз не хочется просыпаться утром, невозможно выходить на улицу, невозможно есть, пить, смотреть на людей. Я завидую им всем и одновременно отчаянно жалею себя за то, что мне недоступно многое из того, что есть у них. Даже элементарное – работу я найти не могу уже много лет. Я, умная, способная, я, у которой все, за что ни возьмусь, выходит отлично, не могу устроиться на работу никем. Ни по специальности, ни даже просто переписывать какие-то ерундовые заметки в местную газету – даже туда меня не взяли в последний момент, хотя уже пообещали. Самое обидное в том, что зачастую вакансию занимает тот, кто значительно проигрывает мне, но имеет друзей, родственников, любовников из числа тех, кто может решить проблему трудоустройства. У меня никого нет, я вынуждена крутиться сама, и все попытки разбиваются в полушаге от мечты. Меня сжирает эта чертова зависть к таким обычным вещам, что я уже чувствую себя ненормальной. Я не хочу открывать глаза по утрам – зачем? Это просто очередное утро, которое не принесет мне ничего хорошего или приятного. Мне снова нужно будет думать, как найти денег и наконец-то слезть с шеи мамы, которая не может выйти на пенсию, потому что ей приходится кормить еще и меня, а мы, разумеется, не проживем без ее зарплаты. Это невыносимо стыдно и больно, так больно, что мне иногда хочется кричать во все горло, чтобы хоть как-то заглушить то, что раздирает меня изнутри.

Было еще кое-что. Внешность. Возможно, будь я хоть чуточку симпатичнее, все могло бы сложиться иначе, ведь красивым людям намного легче живется. Миловидное лицо для девушки – это как пропуск, как ключ, открывающий любую дверь. Я же каждое утро видела в зеркале довольно унылую картину – длинный нос, близко посаженные глаза невыразительного серого цвета, тонкие блеклые губы, тусклые жидкие волосы, которые не укладывались никакими средствами и не лежали ни в какой модной стрижке, что с ними ни делай. С годами я, конечно, научилась слегка исправлять все это при помощи косметики, но какой в том толк, когда вокруг сновали настоящие яркие, пусть и бесталанные, красотки? Это тоже подпитывало мою зависть к ним.

Не будь во мне столько этого отравляющего чувства, я ни за что не согласилась бы на то, что заполнило мою жизнь на эти пять лет. Зависть к чужому успеху, к чужой славе, к чужим деньгам, к чужой красоте.

Это произошло случайно. Мама, не оставлявшая попыток устроить меня на работу хоть куда-то, однажды приехала домой возбужденная:

– Наташка, быстро собирайся, мажь морду косметикой и оденься прилично, мы едем на собеседование.

– Какое собеседование в семь часов вечера? – удивилась я, отрываясь от увлекательнейшего занятия – игры в «шарики» на телефоне – ну, а что еще делать, когда весь день сидишь дома и успеваешь переделать всю домашнюю работу примерно до обеда?

– Ты будешь разглагольствовать или все-таки оторвешь задницу от кровати? – загремела родительница. – Тебя что – каждый день на собеседования зовут, востребованная ты моя?! Ведь говорила тебе – поступай на экономический или юридический, да хоть курсы бухгалтеров закончи, но нет же, у тебя другое призвание! Журналистика! Журналистика, будь она неладна! Что – талантов не хватило? Ну, так хоть теперь делай, что тебе мать говорит!

Монолог мамы я могла прокручивать в голове часами – текст этой речи не менялся годами с тех самых пор, как я принесла диплом об окончании факультета журналистики и ни разу не устроилась работать по специальности. А ведь меня считали самой талантливой на курсе, преподаватели только руками разводили, слыша о том, что меня не берут ни в одно издание, ни на один телеканал, ни на радио – никуда. От этого становилось только больнее – выходило, что мои куда менее способные сокурсники устроились в самые разные издания, а я со своими талантами осталась за бортом, и сделать с этим совершенно ничего невозможно.

Чтобы избежать второй части монолога, в котором повествовалось о моей неблагодарности, наглости и никчемности, я встала и начала собираться.

– Ты хоть скажи, что за работа?

– Какая тебе разница? Работа – и все. Хорошая.

– Да мне же надо понять, как на собеседование одеваться!

– Прилично! – отрезала мама. – Надеюсь, ты знаешь значение этого слова, у тебя ж высшее гуманитарное образование.

Ну, разумеется, как же можно удержаться от ехидства…

«Приличных» в мамином понимании этого слова вещей в моем гардеробе не водилось. А какой смысл тратиться на одежду, когда весь твой маршрут – магазин-рынок-аптека-банк, чтобы за коммуналку заплатить? Джинсы, толстовки, футболки, кроссовки – этого вполне достаточно. Интуитивно я понимала, что все это не годится и вызовет материнский гнев и новые потоки обвинений в никчемности. К счастью, купленное пару лет назад к маминому юбилею платье вполне еще годилось, а пара простых черных туфель на невысоком каблуке тоже лежала в коробке в самом дальнем углу шкафа. Оглядев себя в зеркале, я вздохнула – обычная серая среднестатистическая неудачница без жизни и без надежд. Но что уж есть…

Мама оглядела меня скептически, поджала губы, но ничего не сказала, только рукой махнула. Ну, уже хорошо, значит, осталась довольна.

Мы поехали в центр города и оказались у итальянского ресторана.

– Веди себя тихо и прилично, – сказала мама таким тоном, словно мне тринадцать лет и я ни разу не была в подобном заведении.

– Ты еще скажи – локти на стол не ставь и не чавкай, – тихо буркнула я.

– Надо будет – скажу, – заверила она, толкая дверь.

Мы вошли в фойе, и мама сразу направилась в зал уверенной походкой, словно обедала здесь каждый день.

– Нас ожидают, – величественно сказала она метнувшейся ей наперерез хостес.

– Проходите, – девушка подхватила две папки с меню и последовала за нами.

Мама точно знала, к какому столу подойти, и мы оказались перед мужчиной в светлом летнем костюме, с интересом изучавшим винную карту. Заметив маму, он встал и приветливо улыбнулся:

– Добрый вечер, Надежда Павловна.

– Добрый вечер, Вадим Сергеевич. Знакомьтесь, это Наталья, моя дочь.

– Очень приятно, – мужчина протянул мне руку. – Присаживайтесь, дамы.

Мы сели, хостес развернула перед нами меню и удалилась, а Вадим Сергеевич сказал:

– Я взял на себя смелость заказать вино на свой вкус, надеюсь, вы не возражаете?

– Ну, что вы, – очаровательно улыбнулась мама.

С каждой минутой я все меньше понимала, что происходит, и переставала узнавать свою мать. Она преобразилась, выглядела этакой завзятой посетительницей ресторанов и дамой полусвета. Официант принес бутылку, показал этикетку Вадиму Сергеевичу и наполнил бокалы.

– Ну, что ж, давайте выпьем за знакомство, – предложил Вадим Сергеевич. – Надеюсь, Наталья, мы с вами поладим.

Я было открыла рот, чтобы поинтересоваться характером работы, но мама под столом наступила мне на ногу, и я промолчала.

– Дело в том, Наташенька, что я хотел бы предложить вам не очень обременительную, но довольно интересную работу, – сделав глоток, сам начал интересующую меня тему потенциальный работодатель. – Вы, насколько я знаю, журналист?

– По диплому, – вздохнула я.

– Но поработать не довелось?

– Нет.

– Это не имеет значения. Мне важно, что вы умеете писать, ваша мама показала мне пару ваших студенческих работ. Это как раз то, что мне нужно.

– Вы имеете отношение к журналистике?

– Не совсем, – рассмеялся он. – Я литературный агент.

– Кто? – изумилась я не совсем вежливо, за что снова получила ощутимый пинок в голень под столом.

– Литературный агент. Я работаю с авторами, помогаю им продвинуть рукописи в издательства. Вы когда-нибудь слышали о писательнице Аглае Волошиной?

Я чуть было снова не поставила маменьку в неловкое положение глупым возгласом о том, что о Волошиной не слышал разве что глухой. Несколько десятков любовных романов, пять сериалов, снятых по ним, – ну, кто ж ее не знает-то! Просто мне никак не удавалось понять, при чем здесь я.

– Конечно, знаю.

– Ну, тогда вы знаете, что Аглая Максимовна не дает интервью, никогда не появляется на публике и никто никогда не видел, как она выглядит.

– Мне кажется, это такой пиар-ход, – пожала я плечами. – Недоступность и недосказанность порождают интерес.

– Все верно. Но дело немного в другом. Об этом я расскажу вам чуть позже, а сейчас вкратце обрисую ситуацию. Мне нужна девушка с высшим гуманитарным образованием, способная быстро набирать текст на компьютере, неболтливая, скромная и готовая посвящать работе практически все время, – он посмотрел на меня испытующе. – Как думаете – это о вас?

Я пожала плечами. Суть разговора была мне пока не ясна. Но мама, видимо, для себя уже все решила, и ее целью было во что бы то ни стало устроить меня на эту работу, поскольку ничего другого никто не предлагал.

– Вадим Сергеевич, разумеется, это все о ней, – вмешалась она. – Наталья дисциплинированная, аккуратная, она все умеет, легко учится. Поверьте, вы не пожалеете.

Агент, казалось, даже не обратил внимания на ее слова, он продолжал буравить меня взглядом выцветших голубых глаз, и я чувствовала, как по спине бегут мурашки.

– Так что, Наташа? Будем обговаривать детали?

Мама снова изо всех сил лягнула меня под столом, я невольно ойкнула и прикрыла рот ладонью.

– Я не совсем понимаю…

– Я объясню. Мне нужна помощница, которой я смогу поручить Аглаю Максимовну.

– В каком смысле?

Агент вздохнул:

– Давайте так. Сейчас мы поужинаем, а вы пока подумайте. Я предлагаю неплохие деньги, – и он назвал сумму, которая могла присниться мне только в самых дерзких снах. – От вас же по большому счету требуется только не быть болтушкой и выполнять все, о чем я вас попрошу. Нет, не бойтесь, в этом не будет ничего противозаконного, – предвосхитил он мой возглас. – Обычная работа секретаря.

Больше он не произнес на эту тему ни слова до самого конца ужина. Я даже не чувствовала вкуса блюд, которые пробовала, не слышала, о чем беседуют мама и Вадим Сергеевич. Я лихорадочно прикидывала, что же конкретно от меня потребуется за такие огромные деньги. Когда же ужин подошел к концу, Вадим Сергеевич, убирая в портмоне кредитку, спросил:

– Так что же, Наташа, вы решили что-нибудь?

– Мне кажется довольно странным соглашаться, не зная условий работы…

– Она согласна, – твердо сказала мама.

Агент снова посмотрел на меня, и мне ничего не оставалось, как кивнуть, чтобы дожить хотя бы до дома. Любой другой ответ мог стать последним в моей жизни, судя по покрасневшему лицу родительницы.

– Тогда завтра утром я жду вас в своем офисе, адрес на визитке, – он протянул мне карточку. – В десять часов и без опозданий, хорошо?

– Конечно. – Я обреченно сунула визитку в сумку.

Вадим Сергеевич усадил нас в такси, настояв на том, что сам оплатит поездку, и попрощался. Я сжалась на заднем сиденье, предвкушая разговор с мамой, который непременно произойдет, едва мы окажемся наедине – устраивать разборки при постороннем человеке она, конечно, не станет. Но дома отыграется по полной программе. И еще меня не оставляло чувство, что я вляпалась в какую-то историю, о чем впоследствии пожалею.

Матвей

Он любил вести прием. В такие моменты у Матвея возникало чувство, что от его действий, от их правильности и четкости зависит человеческая судьба. Его опытный взгляд безошибочно определял степень поражения тканей, глубину рубца и возможные осложнения, с которыми столкнулся сидящий перед ним человек. Мажаров мысленно набрасывал план предстоящей операции, время, которое потребуется для восстановления, срок, который пациент проведет в клинике. Ему нравилось дарить надежду, он знал, что непременно справится и поможет человеку избавиться от проблем, которые неизбежно возникают при лицевых травмах.

Сегодняшняя пациентка оказалась не из тех, кто обратился к нему после травмы. Перед ним сидела невысокая, худенькая молодая женщина, у которой не имелось выраженных дефектов.

– Итак, что привело вас в нашу клинику? – спросил Матвей, приготовившись слушать.

– Вы должны мне помочь, – заговорила она неожиданно хрипловатым голосом, так не вязавшимся с ее внешностью.

– Я здесь именно для этого. Но обрисуйте проблему, потому что на первый взгляд я ничего не заметил.

– Да?! – нервно хохотнула она. – А вы точно пластический хирург?

Матвей не отреагировал на этот выпад – зачастую пациенты вели себя подобным образом, были настроены скептически и даже с недоверием. Люди, привыкшие жить с дефектом, склонны не верить врачам и не надеяться на мгновенное исцеление.

– Скажите, доктор, что вы видите, когда смотрите на меня?

– Вижу молодую женщину с хорошей, хоть и бледной кожей. Но это скорее от недостатка прогулок и неправильного питания.

– И все?

– В общем, все, – подтвердил он.

– И вам нравится то, что вы видите?

– Давайте так. Мы не будем обсуждать мои вкусы, а попытаемся выяснить, что не устраивает конкретно вас. Я правильно понял – вы хотите что-то изменить во внешности?

– Все. Я хочу изменить все. Меня бесит этот нос, этот разрез глаз, эти губы, этот лоб, который в комнату раньше меня входит! – Ее голос почти сорвался на крик, но женщина взяла себя в руки и продолжила: – Я не могу больше жить с этой мордой, понимаете?

– Понимаю, – кивнул Матвей, делая пометку в черновой истории болезни о необходимости консультации у психолога и психиатра. – Давайте разбираться. Ваша нынешняя внешность мешает вам жить?

– Как вы догадались? – зло скривилась женщина.

– По вашему тону. Вы считаете, что, изменив внешность, вы измените то, что не устраивает вас в жизни?

– Совершенно точно. И поверьте – я не уйду отсюда, не получив того, что хочу.

– Это не разговор, мы с вами не на рынке, и речь идет не о покупке нового платья. Предстоит ряд сложнейших операций, включая удаление части лобной кости – раз уж вас форма лба не устраивает, хотя, поверьте, не могу понять почему. Кроме всего, это больно, это долго, вы в зеркало смотреть не сможете, потому что тут и отеки, и синяки, и сукровица на повязках…

– Доктор, не занимайтесь словоблудием, – оборвала она. – Мне рекомендовали вашу клинику как лучшую, и я на все готова, чтобы здесь остаться.

– А вы приблизительно понимаете, о какой сумме идет речь?

– Это не имеет никакого значения.

«Нет, все, это не ко мне, это к психиатру», – решил Матвей.

– Хорошо. Я вас госпитализирую. Сейчас придет медсестра и оформит бумаги, а потом отведет вас в палату. Вы как предпочитаете – с соседкой или одиночную?

– Одиночную.

Матвей отметил про себя, что она даже не поинтересовалась стоимостью, не спросила даже, сколько в ней цифр. Это было странно, однако женщина вообще производила впечатление человека неуравновешенного. Он решил, что не станет больше вступать с ней в полемику, а предоставит право заниматься этим сперва психологу Евгению Михайловичу, а затем, если будет необходимость – а она будет, если пациентка продолжит настаивать на операции, – психиатру.

Вошла медсестра Женя, поздоровалась и пригласила новую пациентку пройти в соседний кабинет для оформления документов. Женщина встала, подхватила небольшую дорожную сумку и, метнув в Матвея уничтожающий взгляд, вышла.

«Странная баба, – подумал Матвей, придвигая к себе клавиатуру и начиная заполнять окончательный вариант истории болезни. – Ну, подумаешь – нос длинноват, губы тонкие. С такой внешностью вполне можно жить. А вот с характером… Но тут мы бессильны».

В кабинет вошла Аделина – он знал, что это она, даже не поворачивая головы, просто уловил специфический запах ее духов – тонкий, травяной, чуть горьковатый.