Kitabı oku: «Галина Волчек как правило вне правил», sayfa 8

1965
{АПРЕЛЬ. РЖЕВ}

Проходная местной фабрики – будка – с двух сторон подпирается забором. Конец рабочего дня – работники, преимущественно скромно одетые женщины с сумками и сетками, торопятся по домам.

– Вот она, – говорит охранник Волчек и ее подруге и показывает на какую-то женщину. Волчек останавливает ее:

– Нас учили вам соврать. Но я не знаю…

Про импульсивность Волчек ходят легенды. Какой сигнал извне может потянуть за собой цепь непредсказуемых поступков, не знает даже она. Впрочем, ее рацио не раскладывает на составные – вот сигнал, вот действие. Все происходит естественно для нее и шокирующе для окружающих.

Так, однажды она отправилась в парикмахерскую на Арбате, движимая вполне понятным женским желанием – стать лучше, чем она есть на самом деле. Хотя бы внешне. Тихо сидела в скучающей очереди и от нечего делать читала газету, лежащую на столе. То, что она прочитала, заставило ее забыть о собственном безобразии на голове, о делах, запланированных на день. Она читала, а в голове уже складывался сценарий.

Деревня подо Ржевом. Перепуганные люди стараются лишний раз не показываться на улице. Немцы свирепствуют и без суда и следствия вешают всех за связь с партизанами. На фоне этих ужасных событий в дом к одной женщине вползает полуживой человек – он оказывается тяжело раненным нашим летчиком, чудом вырвавшимся из окружения. Она прячет его у себя, но понимает, что кто-нибудь на нее непременно донесет. Тогда она идет в полицию и заявляет, что муж бежал из русского плена, у него гангрена и ему требуется помощь. Немцы подозревают: что-то здесь нечисто – и поселяют в ее избе двух немецких солдат.

Такой Галина Волчек увидела свою героиню, приехав во Ржев. Надпись на обороте: «На память дорогим Маре и Гале. Очень рада была познакомиться и побеседовать, вспомнить все пережитое. Одинцова А.И. 27 апреля 1965 года»

Для них разыгрывается спектакль – женщина ухаживает за больным, как за мужем. Двое чужих друг другу людей спят в одной постели в обнимку, как супруги. Гангрена прогрессирует. Она умоляет дать ей подводу, чтобы отвезти «мужа» в больницу за 12 километров. «Или выживет, или сдохнет», – говорят немцы и отказывают ей. Тогда она, дождавшись, когда никого не будет в доме, перетянет ему ногу шнуром, даст выпить самогонки и ножом, которым резали скотину, отрежет ему ногу.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я задохнулась, когда прочитала это. Поняла, что из этого надо что-то делать. Но в статье почувствовала столько недосказанности, столько фальши. Особенно в конце, когда из этой истории местные власти решили сделать показуху к двадцатилетию Победы – соединить двух людей, живущих в разных городах. И снимок поместили этой женщины, как на открытке, – она в платочке обнимает березку.

Волчек изображает, как все выглядит на снимке, и морщится, как от целиком проглоченного лимона. И тогда, прихватив с собой режиссера Мару Микаэлян, она помчалась в Ржев. Перед отъездом знатоки человеческих отношений советовали: «Купи пол-литру. Выпей с ней. И она тебе сама все расскажет». Но Волчек водку покупать не стала. Вместо этого по дороге в местном магазине взяла сушки и чай. И стала ждать эту женщину у проходной мебельной фабрики.

– Когда мы с Марой встретили ее после смены, я сказала: «Нас учили врать вам, чтобы заслужить доверие. А я просто хочу с вами поговорить. Пригласите нас к себе». – «Пойдемте», – ответила она просто, и мы пошли в ту самую избу, где 20 лет назад она лежала в постели с незнакомым мужчиной и тем самым спасла его. Когда он попал в госпиталь, она ходила к нему каждый день за 12 километров пешком и выхаживала его.

Женщина ни разу не сказала «люблю», но Волчек чувствовала, что она полюбила этого летчика и сила любви в очередной раз доказала, что человек способен на невозможное. Но самая чудовищная правда состояла в том, что он уехал в своей город, где у него была семья, и даже не вспоминал о ней. Не писал. И если бы не эта газетная публикация, история так бы и была похоронена на дне женского сердца.

Такая история, только в пафосном духе, пришлась бы как нельзя кстати к очередному Празднику Победы. Волчек в то время еще не была знакома с Анджеем Вайдой, не видела его фильмов, показывающих на экране обратную сторону государственных праздников. Но она уже придумала весь сценарий и, главное, образ будущего фильма.

– Экран должен был быть разделен на две половины, и на каждом параллельно жизнь героев, такая, как она есть. Их соединила в жизни только война, а после – как две параллельные прямые. Ее жизнь с острым чувством любви, разочарования и постоянного ожидания. И он – благополучный, довольный собой, ни разу не вспомнивший о той, благодаря которой выжил. И только в конце снимок – они вместе.

Когда она принесла заявку писателю Рекемчуку – главному редактору «Мосфильма», он, как честный человек, сказал ей: «Не пройдет». Так оно и вышло.

Через несколько лет, познакомившись с Анджеем Вайдой, она поразится, как похоже они смотрят на жизнь и строят ее не с парадной стороны. Он – на экране, она – на сцене. За это начальство по головке не гладило, что, собственно, и показали все дальнейшие события.

1968
{МОСКВА. ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО. «СОВРЕМЕННИК»}

На сцене Евстигнеев. Лысый. С кошачьей и верткой пластикой. Вот он подходит к краю сцены. Слушает, что Волчек говорит ему, затягиваясь сигаретой.

– Жень, послушай, я хочу, чтобы ты эти слова, как там…

– Работа. Ты сделай так, чтобы работа была мне в удовольствие.

– Вот-вот… Слушай. Возьми щетку и чисти себе ботинки.

Итак, спектакль «На дне», импульсом для которого послужила личная обида. Впрочем, сегодня Волчек уверяет меня, что к концу той бессонной ночи, когда она на эмоции прочитала горьковскую пьесу, она знала не только про что она будет делать спектакль, но и как. Какими средствами будет катапультировать из мягких кресел зрителей, пришедших посмотреть на обитателей ночлежек, изведенных советской властью как класс.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Я рассказала художнику Кириллову, какой хочу видеть сцену – черная, все в черном до колосников. И только откуда-то сверху пробивается жалкий луч света. Здесь должна протекать жизнь обитателей ночлежки.

Ее ночлежка раскинулась по всей сцене – три яруса с двумя лестничными пролетами посредине, которые упирались в дверь с пробивающимся светом.

Склонная к глобальным обобщениям, она скорее интуитивно, чем сознательно, из понятия «ночлежка» создает образ мира. Увеличивает количество обитателей дна, не предусмотренных драматургом. И вся эта серая, безликая масса человек в 15–20 жила своей отдельной жизнью, активно или пассивно участвуя в жизни основных героев. «На дне» стал первым большим спектаклем Галины Волчек, обозначившим ее тягу к масштабным полотнам.

Многоплановость на сцене, робко пробивавшаяся в ранних спектаклях Галины Волчек, станет основным козырем ее последующих работ, когда она будет манипулировать планами и добиваться этим поразительных эффектов. Так, в «Крутом маршруте», поставленном в 1989 году, за аскетичными декорациями сталинских застенков всплывет образ страны, лежащей в оцепенении. В «Трех товарищах» уголок Берлина обернется большим городом. Поразительно, что знаковые символы будут рождаться из мелких форм, которые Волчек изобретательно умеет совмещать.

«На дне». Василиса Карповна – Нина Дорошина

И вот массовка, безликая и безучастная, поселилась на сцене. А главные действующие лица… К назначению на принципиальные роли Галина Волчек подошла, проигнорировав традиции. Сатина – в советском театре всегда героя с ярко выраженным социальным началом – у Волчек получил антигерой Евгений Евстигнеев, игравший в кино в основном прощелыг, карьеристов или просто неудачников.

Она начала репетировать, когда развод с Евстигнеевым был несколько лет как оформлен. Но эта юридическая формальность, как говорит она, не мешала, а скорее помогала. Она, как никто, знала Евстигнеева. Когда перед словом «трансцендентально» Евстигнеев делал паузу, набирал воздух и низким голосом произносил «транс…», все думали: «щас отмочит»; она одна понимала, что за выразительной паузой ничего не стоит. Евстигнеев молчал оттого, что просто не знал, как правильно произнести это слово. Она одна приходила к нему на помощь:

– Женюра, я понимаю, что ты специально так делаешь – что-то между транспортом и траншеей, да? Но так меньше всего понятен смысл, – говорила она, и он аккуратно, в душе благодаря ее, вплетал в свою реплику зубодробительное словцо.

«На дне». Сцена из спектакля

Несколько лет они были в разводе, у каждого была своя семья, и Галина удивлялась, как естественно их отношения после короткого периода отчуждения восстановились и начали переходить в разряд родственных. Много позже ходили друг к другу в гости, иногда встречали вместе Новый год. Только один случай резанул Галину и застрял в памяти занозой на всю жизнь.

Когда она впервые вошла в новый дом Жени, то над диваном в столовой увидела фотографический иконостас – родные Жени и Лили, дочь Маша, их общие друзья улыбались с черно-белых снимков. Не было только портрета Дениса, как будто его никогда не существовало в жизни Жени. Ее это больно укололо, но выяснять отношения с бывшим супругом она не стала. Отсутствие фотографии их сына, как досадный эпизод, омрачило, но не прервало их отношения. Более того, как показала жизнь, все последующие их браки и разводы делали эти отношения теснее и доверительнее. А деликатность, возникающая в совместной работе, делала их даже нежными. Хотя слово «доверительность» к характеру Евстигнеева совсем не подходило.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – Женя был очень закрытый человек. Ни с кем никогда не делился тем, что было на душе. Он закрыт был даже перед самим собой. Может, поэтому у него было столько инфарктов.

Полное доверие экс-супруге и режиссеру Евстигнеев демонстрировал на сцене. Она видела в горьковском герое не Сахарова, который только один говорит правду при всеобщем безмолвии. Для нее Сатин был из тех, кто не обличал, а просто старался жить не по лжи.

С нар за жизнью «дна» и его обитателей наблюдал свежий и довольно-таки острый взгляд – выпускник Школы-студии МХАТ Авангард Леонтьев, а для всех просто Гарик. Его взяли в театр за ярко выраженные способности и редкую индивидуальность, обнаружившиеся уже в дипломном спектакле «Царь Федор», где он исполнил заглавную роль. Хотя в «Современнике» с царского трона он прямой наводкой угодил на нары, в бомжеватого вида массовку.

АВАНГАРД ЛЕОНТЬЕВ: – Там я понял, и не только по себе, что у Волчек огромный дар работы с актером. Кстати, не такой уж частый. Сколько она предложила Евстигнееву интересных ходов в роли Сатина. Она помогла Никулину сделать уникальной роль Актера. Роль звучала как исповедь современника перед зрителями, и те не видели никакой грани, никакого зазора между личностью исполнителя и героем на сцене. Никакой!

По многим статьям спектакль «На дне» был уникальным продуктом. Взять хотя бы все то же распределение ролей. Если взглянуть на старую программку, в ней сплошные «антигерои». Сатин в исполнении Евстигнеева с замашками пижона из коммуналки не имел даже намека на серьезность, заложенную в его знаменитом монологе о человеке. Неожиданный образ перекрывал монументальность Сатина далекого и недалекого прошлого – Станиславского, Ершова, Ливанова… Рядом с ними Евстигнеев смотрелся хлюстом, прощелыгой. А Волчек к тому же предлагала ему резкие решения его ударных монологов. Сатин – богемный бомж с изящной, завораживающей пластикой, который артистично обременяет собой землю.

На репетиции первой сцены Сатина она говорила Евстигнееву:

– Жень, послушай, я хочу, чтобы ты эти слова, как там…

– Работа.

– Вот-вот… Слушай. Возьми щетку и чисти себе ботинки. А слова положи на то, что ты хочешь быстрее выпить. И говори все это с предощущением удовольствия. Проходно говори, но с кайфом.

Он был не из тех артистов, которым нужно повторять. Евстигнеев хватал щетку, чистил ботинки, дальше под пафосные слова о работе надевал узкое пальто, прогибался чуть в талии вперед. Изящно заламывал шляпу, заматывал шарф, руку небрежно-артистично выбрасывал вперед:

– Ты сделай так, чтобы работа была мне в удовольствие.

Кто в этот момент находился в зале, ахнули, как ему удалось эффектно раскрутить ее предложение.

Олег Даль также не тянул на отчаянного разбойника Пепла, брутального любовника. Но, как ни странно, традиционно привычный образ Пепла рассыпался перед лицом его нервности, субтильности при полном отсутствии воинственного начала. К удивлению зала, который не сразу приходил в себя от вида такого «героя», прибавлялось удивление закулисное.

АВАНГАРД ЛЕОНТЬЕВ: – Он как будто не играл. Вот мы с ним разговаривали за кулисами, а через несколько минут он оказывался на сцене и был точно таким же. Я поражался, как же он отваживается ничего на сцене не играть.

Для коллег Пепел был тот самый Даль, с проблемами и мироощущением которого давно свыклись в театре. Что же говорить о публике, не знавшей Даля закулисного, а лишь влюбленной в кинообраз его трепетно-романтического героя.

Лучшей сценой дуэта Пепел – Василиса (Даль – Дорошина) была сцена объяснения во втором акте. Волчек выстроила ее с отчаянной страстностью: Василиса, как кавалерист, наступает, и под ее натиском вор Васька изгибается, уворачивается, как от укуса змеи. Хотела того Волчек или нет, но эта мизансцена могла соперничать по пластике с хореографической миниатюрой. Голова мужчины резко запрокинута назад, и в невероятно, по-женски изогнутой шее читается вся трагедия человека. При всей наступательной агрессивности в игре Нины Дорошиной проглядывали слом и отчаяние.

И кто это выдумал до или после – что у Волчек женская режиссура, способная родить только прекрасные женские образы. В «На дне» – невероятно мощный мужской ансамбль, в котором ярко и сильно звучат мужские соло: Петр Щербаков (Бубнов), Олег Табаков (Татарин), Михаил Козаков, а позже Андрей Мягков (Барон), Владимир Земляникин (Медведев). Мужественность мужской группы только оттеняла достоинства четырех женских ролей: Лилия Толмачева, Нина Дорошина, Алла Покровская, Елена Миллиоти.

ЛИЛИЯ ТОЛМАЧЕВА, исполнительница роли Насти: – Наши мужчины играли так замечательно, что мне тоже хотелось что-то такое придумать. Галя как будто противилась этому. Однажды мы сидели в буфете, я говорю ей: «Ну все же я проститутка, падшая женщина, надо бы что-то экзотическое».

Она молчит. «Я чувствую, ты бы хотела, чтобы я попудрилась только и стала Настёнкой». «Вот, – обрадовалась она, – только попудрилась, и больше ничего». Никакой экзотики в моей роли она не допустила.

«На дне». Настя – Лилия Толмачева, Лука – Игорь Кваша

Талантливые соло и дуэты режиссер соединила в массовых сценах. Вот одна из них: обитатели ночлежки играют в карты. С трех ярусов массовка наблюдает за ловкостью шулера Сатина. Массовка реагирует нечленораздельными звуками, стоном, который «у них песней зовется». На первой лестнице – в центре Сатин, слева и справа от него Татарин с Бароном. Над Сатиным, на верхних нарах, – Актер с голыми ногами, и голова главного шулера как будто случайно оказывается в раме Актеровых конечностей. Шулерский прием Волчек подала как цирковой номер: неудачную карту Сатин, небрежно почесываясь, кладет на лысину, откуда ее снимают пальцы левой ноги Актера. В это же самое время его рука вкладывала нужную масть в приподнятую руку Сатина, и игра продолжалась. Цирковой трюк повторялся трижды и вызывал бурную реакцию зала.

Колоритный образ Волчек всегда напрашивался на пародии. Пока она репетировала «На дне», за кулисами артисты показывали, как Волчек сидит за режиссерским столиком в накинутой на плечи каракулевой шубе, дымит дорогими сигаретами, пальцы в кольцах, и говорит актерам, лежащим на нарах горьковской ночлежки:

– Поймите, эта пьеса про нас! Все эти Сатины, Насти, Васьки, Клещи – это мы! На дне! На самом дне нашей жизни!..

Внешне благополучный облик и дамские штучки, культивируемые ею публично, напоказ, будут долго вводить в заблуждение тех, кто привык считывать первый план. Главное же в своей жизни она никогда на первый план не выставляла. Мало кто знал, что, отправляясь в отпуск, она брала с собой связку книг по философии, откуда вылавливала скудную информацию по экзистенциализму. Успела прочитать 14 томов Фрейда, которые под страшным секретом ей принес художник Борис Бланк. Она уверяет, что эти 14 томов дали ей значительно больше, чем режиссерское образование, которого, собственно, она в институте не получила.

Когда скелет спектакля был готов, она отправилась с Марком в отпуск в Кисловодск, в санаторий Академии наук, где ее застало известие о пражских событиях. Помнит, как ученый народ с приемничками выходил на аллеи своего тихого лечебного заведения, чтобы словить последние новости из Праги.

Советские танки, которые в это время утюжили взбунтовавшуюся чехословацкую столицу, проехались и по концепции важного четвертого акта, придуманного до поездки в Кисловодск. В момент, когда Сатин разворачивает тему о человеке, правде и лжи, вся массовка хохотала до изнеможения. Апогей всеобщего гогота приходился на слова «человек – это звучит гордо». Как это может звучать гордо среди воровства, убийства, предательства? Политическая правда откорректировала режиссерский замысел.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: – В Кисловодске по приемнику кого-то из ученых я слушала сдавленные, жуткие голоса людей, они просили помощи. Никто не понимал: как они могут вещать из подвалов? Я подумала: это большой грех в такой ситуации – смеяться над тем, что человек не звучит гордо. Над этим можно только плакать.

Так, как Евстигнеев читал этот монолог, ни до, ни после него никто не читал.

– Правда – бог свободного человека, – произносил он как-то тихо, в сторону, закусив губу. Насмешка, горечь, остатки надежды, простота делали монолог органичным, и горьковская высокопарность впервые на русской сцене была невероятно убедительна. Зрители наблюдали чудо – невидимые грани на мгновение сливались, и казалось, вот-вот насмешка его взорвется хохотом, а хохот перейдет в рыдание. Но каким образом и в какой миг это случится, никто сказать не мог. Чудо происходило на глазах.

1968
{МОСКВА. ПЛОЩАДЬ МАЯКОВСКОГО. «СОВРЕМЕННИК». СЦЕНА}

– Человек – это звучит гордо! – доносится за кулисы. Волчек осторожно пробирается по заднику, чертыхается в темноте, за что-то зацепившись.

– Что это?

Она останавливается и беспомощно оглядывается по сторонам. Помреж отводит глаза и делает вид, что закопалась с реквизитом.

«На дне» – постановка 1968 года – проскочила через запреты на удивление легко. И теперь вспоминается Волчек играми с цензурой. Еще шли репетиции, но добрые люди уже принесли в «Современник» свежую новость – в ЦК, в Минкульте и прочих инстанциях лежат письменные сигналы о том, что Волчек со товарищи собирается исказить Горького. Что делать? Решили использовать проверенный метод – подстраховаться непререкаемым авторитетом, с мнением которого не поспорят малообразованные партийцы и чиновники.

Таким авторитетом стал Борис Бялик – крупнейший горьковед. Его пригласила Волчек и показала ему готовые два акта. Он очень хорошо их принял. Так же, как и третий – чуть позже.

– А четвертый не готов пока, но мы вам его обязательно покажем, – сказала ученому Волчек. – Но хорошо бы ваше просвещенное мнение донести до нашего верхнего начальства.

Бялик написал благожелательный отзыв, не посмотрев четвертый, тот самый знаменитый пьяный акт. Его он увидел только на премьере, и… к чести ученого, такая трактовка его не оскорбила. И именно благодаря ему спектакль «На дне» увидел свет в том виде, как его задумала Волчек.

В самом деле, никто из принимавшихся за постановку горьковской пьесы никогда не позволял себе делать героя таким пьяным, каким сделала Сатина Волчек. Весь четвертый акт, по общему признанию, самый сильный, находился под сильным градусом. Обитатели ночлежки, по воле режиссера, выпивали до монолога о человеке, который «звучит гордо», во время и после него.

А ей было важно, чтобы артисты поняли и прочувствовали природу этого состояния. В своих экспериментах она доходила до невозможных ситуаций – раздевалась в присутствии мужчин, давала пощечины женщинам. Не стало исключением и «На дне»: дойдя до четвертого акта, Волчек принесла на прогон бутылку водки.

«На дне». Кривой Зоб – Рогволд Суховерко, Васька Пепел – Олег Даль, Сатин – Евгений Евстигнеев

– Они выпили и на самом деле хорошо сыграли. Не помню точно, по скольку они выпили, но помню, как захмелели и почувствовали эту сцену.

МИХАИЛ КОЗАКОВ: – И постепенно накатывало хмельное состояние, а потом и необходимые слезы, жалость к себе. Трудные слова произносились уже легко. «Человек. Че-ло-век – это ве-ли-ко-леп-но… Это звучит гордо, – почти рыдал Евстигнеев – Сатин. – Выпьем за человека!»

Волчек не понимала, какую мину она заложила в театре, разрешив раз выпить. У нар, со стороны кулис, перед выходом на четвертый акт теперь постоянно располагалась компания – Сатин, Актер, Барон, Бубнов. Сюда реквизитор Лиза для всей честной компании закладывала четвертинку, которая со временем выросла до литра, да хлеб с луком. Приняв, великолепная четверка выходила на сцену, на четвертый акт, еще трезвыми, не успев как следует захмелеть. «Старик умница! – провозглашал Евстигнеев. – Выпьем за старика». Хотя на сцене из кружек пили просто воду.

– Состоялась премьера, – вспоминает она теперь, смеясь. Хотя тогда ей было явно не до смеха. – Спектакль шел успешно, по нарастающей. Отличный прием. И однажды я пробираюсь по сцене в момент перехода с третьего акта на четвертый и вдруг вижу в темноте за кулисами натянутое одеяло на палках, что-то вроде шатра. Вызываю помрежку, она жмется, не говорит.

Но надо знать Волчек: она вынула из нее информацию и ужаснулась открывшейся правде – актеры за сценой организовали что-то вроде кафешки, где Сатин со товарищи регулярно входят в роль.

В интерпретации Михаила Козакова события того времени носят характер обаятельных актерских шалостей. В тот момент они наслаждаются не самим процессом «втихаря», а тем, как лихо провели училку.

Волчек устроила разнос «кафе имени писателя Горького» и прикрыла его. Вообще, подобного рода шутки на сцене она не выносила. Никому не поздоровилось. Такого цинизма артистов и обслуги она перенести не могла.

Финал Волчек выстроила по законам геометрии. В центр композиции она поместила шаткий, пьяный треугольник – многофигурное основание сужалось, поднимаясь кверху, и завершалось фигурой Сатина на последнем лестничном пролете. Дико, грубо и нестройно треугольник рычал:

– Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно.

Пьяные голоса путались, перекрывали слова, переходили в нечто нечленораздельное и, достигнув вершины звукового хаоса, обрывались на крике ворвавшегося Барона:

– Актер на пустыре удавился!

Пауза. Хамский голос:

– Дурак. Всю песню испортил.

И рев, рык…

В это же самое время параллельно во МХАТе играли свое «На дне» в постановке 1948 года. По воле случая две эстетики – мхатовская и современников-ская – однажды сошлись. Заболел исполнитель роли Луки Игорь Кваша, и театр – Волчек в это время работала за границей – уговорил корифея МХАТа Алексея Грибова срочно ввестись в спектакль. Тот согласился, пришел в «Современник», вел себя согласно своему мхатовскому статусу.

– Я надеюсь, сыграем по Горькому? – спросил Грибов. – Откуда я выхожу?

Задал еще несколько профессиональных вопросов. Немало удивил артистов, когда на предупреждение актрисы Толмачевой: «В этой сцене я плачу у вас на плече», – Грибов ответил: «Пожалуйста, только не на моих словах. Когда я говорю, не смейте плакать». Мэтр начал спектакль уверенно, однако в антракте заволновался, а на аплодисментах с ним случилось следующее. Когда все вышли на поклоны, он неожиданно остановил зрителей и сказал: «Я сегодня испытывал невероятную дрожь и волнение от встречи с современностью на сцене “Современника”». А за кулисами не мог скрыть удивления:

– Ну, ребята, вы играете так современно, как будто Горький на днях для вас пьесу написал. У нас во МХАТе на это в основном школьники ходят, и когда Сатин говорит: «Человек – это звучит…», ему кричат: «…гордо».

На премьеру 68-го года пришла знаменитая любовь писателя Горького госпожа фон Будберг. Она приезжала в Москву по делу, связанному с письмами Горького, и кто-то ее пригласил посмотреть современную трактовку пьесы ее возлюбленного. Спектакль ей понравился, она говорила какие-то одобрительные слова, но бедных артистов она потрясла больше не словами, а портсигаром – тяжелым, серебряным, в драгоценных камнях. Хотя внутри за резиночкой лежал… обыкновенный «Беломор».