Kitabı oku: «Ты обязательно простишь», sayfa 4

1998

Сколько можно смотреть на эту фотографию? Она не даст ответов ни на один вопрос. «Вспоминай, было ещё что-то. Что-то до жути обидное», – сказал сам себе Антон. Он снова сел и, почему-то не выпуская фотографию, схватился за голову, потрепал волосы. В памяти возникла отчётливая картина: песочница, снова всё та же песочница. Его и Аньку окружают Миха, Илька и Андрюшка, немного поодаль к пустой скамейке привязаны воздушные шарики. Шариков много, они всех цветов радуги. Их подарили родители после праздника в детском саду. Антошка возбуждённо рассказывает приятелям об их с Анькой прыжках с печки, а сам периодически поглядывает, как весело колышутся на ветру «разные, разные, голубые, красные», в общем всякие, воздушные шары. Но рассказ заканчивается, интерес к теме притупляется, компания придумывает игру в прятки…

Антон закрыл глаза. Как же он ещё тогда не понял, чьих рук было дело? Слишком мал он был, наивен и доверчив. А сейчас?

Антошка спрятался, как он полагал, лучше всех – за пышным кустом сирени, которая в этом году расцвела очень рано, наполнив весь город сладким благоуханием. Просидел он за кустом довольно долго. Водивший его так и не нашёл. Когда Антошке надоело прятаться, он сам выскочил из укрытия и побежал к месту, до которого надо было дотронуться и громко крикнуть: «Палочка за себя!» До места он не добежал. Вместо этого он затормозил у скамейки с шариками. Бывшей скамейки с шариками. «Разные, разные, голубые, красные…» – не было ни одного. Пока он соображал, куда же подевалось их с Анькой сокровище, кто-то закричал: «Смотрите, смотрите! Шарики летят!» Антошка поднял голову. Высоко-высоко, уже над домами, в небо поднимались они, все вместе, удалялись, покачиваясь, будто прощались… Антошка заплакал. Он так хотел принести их домой и смотреть, как они висят под потолком, «разные, разные». Именно он. Аньку шарики мало интересовали. Все знали об этом. Нашёлся кто-то один, кто отвязал их от скамейки, пока никто не видел, даже мамы. И отправил в полёт. Нарочно, чтобы сделать Антошке больно… Плакать было стыдно, но слёзы текли помимо его воли. Антошка старательно прятал лицо, но он мог не волноваться: в эту минуту все, кто был на площадке, смотрели, как в невероятной весенней синеве растворялись маленькие разноцветные пятнышки.

Вместе со слезами у Антошки потекло из носа. Когда он принялся наскоро вытирать лицо рукавом пальтишка, на его плечо легла чья-то большая добрая рука, и он услышал голос:

– Не стесняйся своего горя, малыш. Плакать не стыдно, стыдно доводить людей до слёз. Когда-нибудь ты узнаешь, кто тебя обидел, но обязательно простишь. В мире и без того хватает зла, чтобы копить обиды и опускаться до мести. Запомни это, малыш. – Рука мягко подтолкнула его к другим детям.

Когда Антошка поднял голову, чтобы посмотреть, кто же это с ним говорил, рядом уже никого не было, только поодаль стояла Андрюшкина бабушка. Антошка хотел спросить, не она ли сейчас с ним говорила, но не успел: шарики улетели, площадка ожила, к нему подбежала Анька и стала тянуть его к песочнице, не давая сосредоточиться и отыскать того, кто так зло над ним подшутил.

Теперь Антон ещё больше, чем тогда, хотел узнать, кто был тот мелкий пакостник, и по-прежнему не понимал – за что?.. Спросить? Но всё же кого из четверых? Он второй раз попытался рассуждать осмысленно. Анька? Нет. Она нашла бы другое время и другой способ уничтожить Антошкину радость. Взяла бы у бабушки иголку и дома хлопнула бы все шары по одному, наслаждаясь звуковыми эффектами. Андрюшка? Вряд ли. Он слишком открытый и непосредственный, чтобы гадить втихаря. Причём до сих пор. Если уж он и решился бы на неблаговидный поступок, то предпочёл бы сделать это на глазах у противника, да ещё и с комментариями. Илька? Нет. Представить себе Ильку тайком отвязывающим шарики Антон не мог. Сотворить какой-нибудь, пусть и не очень хороший по мнению взрослых, эксперимент – это пожалуйста, по его части. Но чтобы его исследовательский дух опустился до некрасивых, ненаучных опытов… Нет. Миха? Возможно. С психологической точки зрения он наиболее вероятная кандидатура. Он мог испытывать тихую радость даже не столько от самих поступков, сколько от наблюдения за результатами, сохраняя инкогнито…

* * *

1 июля 1936

Хотел вести дневник методично и подробно. Не получается. Снова пропустил несколько дней. Но за это время развернулись некоторые события, из-за чего было не до записей.

28-го мы без приключений добрались до Усть-Кажи. Это небольшой посёлок, образовавшийся менее ста лет назад. В нём всего несколько улиц с простыми названиями, как Центральная, Береговая, Подольный и Продольный переулки. Домики здесь так себе. Ничего выдающегося. Зато природа! Воздух! На ночёвку нас снова разместили в нескольких домах. Мы ночевали в том же составе. Меня не покидало ощущение, что Катерина наблюдает за мной всё пристальнее, хотя она весь вечер беседовала. То с нашими хозяевами, то с мальчиком. Не могу не заметить, что иногда меня восхищает её способность располагать к себе людей. С каждым она разговаривает на его языке и всегда находит именно те слова и темы, которые интересны собеседнику. Вот только общение со мной у неё не очень складывается. Может быть, поэтому она иногда так странно меня разглядывает? Может быть, она ищет ко мне ключ? Только зачем? Научные интересы у нас разные, взгляды на действительность тоже. Хочет присоединить меня к своей коллекции человеческих субъектов? Изучить, классифицировать, а потом – на булавку и под стекло. Пишу и сам себе удивляюсь: ну за что я её так не люблю?

Зато, кажется, уже люблю ту, другую, с именем как горное эхо. Но об этом писать рука не поднимается. Слишком сильные, пока недостаточно осознанные эмоции.

Вечером мы все вместе долго любовались закатом. Я снова испытал высшую степень восторга, когда не хватает, а может быть, попросту и нет слов, чтобы описать, адекватно передать то, что видят глаза. Ту волшебную красоту, от созерцания которой может вмиг остановиться сердце. Я никогда не забуду неожиданно возникшего удивительного чувства единения с природой, с космосом, ощущения себя одной из песчинок, составляющих основу мироздания. Засыпая, я пытался опять пережить это состояние. Но, видимо, оно не может быть вызвано одним желанием. Для него требуются особые условия.

А на следующий день, 29-го, произошло неприятное событие. Рано утром мы отправились в соседнюю деревню Уть. Соседнюю – это только так называется. На самом деле она отстоит от нашей базы (ранее было решено, что мы ещё несколько ночей проведём в Усть-Каже) на десяток километров. В сельсовете нам выделили проводника и лошадь с подводой. В этой Уте или Ути (?) мы должны были оставить Азима, поэтому она оказалась первым пунктом нашего сухопутного путешествия.

Мы, вернее, сам Азим подсчитал, что к месту назначения мы прибудем через два с половиной – три часа. Но случилось непредвиденное. Примерно на полпути дорога, которая и так не была идеальной, стала сужаться и в конце концов превратилась почти в тропу. Наш возница сказал, что это самое узкое место, что чуть дальше дорога снова становится широкой. Но до широкого участка мы не доехали: на пути оказалось поваленное дерево. Мы остановились. Провожатый, здоровенный мужик, попробовал сдвинуть рухнувший ствол. Но это ему не удалось. Как бы силён он ни был, деревья здесь так просто не одолеешь. Мы, я имею в виду мужчин, повторили попытку все вместе. Безрезультатно. Тогда провожатый подумал, полез в тот угол телеги, где были навалены какие-то тряпки, и извлёк большой топор. Нас было много, а топор один, поэтому решено было рубить препятствие по очереди. Катерина, Светлана и Яна отошли в сторонку, а девушка из музея (не знаю, почему я не называю её здесь по имени, наверное мне хочется сделать это как-то по-особенному, вне экспедиционного контекста) и Азим остались сидеть на подводе.

Рубили мы долго. Очень устали с непривычки, хотя и менялись часто. Когда, наконец, дорожка была расчищена и можно было ехать дальше, оказалось, что с нами нет Светланы. Когда и куда она подевалась, никто не заметил. Мы кричали, звали её, но Светлана не отзывалась. Наш сопровождающий с явной досадой воскликнул: «Эх! Городские!» – и сплюнул. Как только он это сказал, из леса раздался жуткий вопль. Мы все, как один, подскочили. Откуда шёл звук, было не до конца понятно, но нам казалось, что кричали где-то впереди. Тут Дёма, наш «специалист широкого профиля», вспомнил физику и побежал в противоположную сторону. Я тоже вспомнил, как распространяется звук в лесу, вспомнил, что его направление изменяется из-за эха, и ринулся вслед за Дёмой. Крик больше не повторялся, но мы выбрали верное направление и очень скоро наткнулись на Светлану, которая стояла как заворожённая, с вытаращенными, наполненными ужасом глазами. Мы кое-как привели её в чувство и вернулись к остальным. Оказывается, они тоже хотели бежать в разные стороны по лесу, поскольку не было понятно точно, где искать Светлану, но их остановила товарищ из музея. Нет, её имя не для дневника, её имя надо выкрикивать и слушать постепенно затихающие отголоски. Она, как местный житель, кроме проводника конечно, лучше всех понимала неразумность таких действий в сложившихся обстоятельствах. Не хватало, чтобы ещё кто-нибудь заблудился. И это в лучшем случае. Про худший даже думать не хочется. С лесом не шутят. Яна, она же врач, осмотрела подругу и пришла к выводу, что с той всё в порядке. А испуг пройдёт.

А со Светланой приключилось вот что. Устав наблюдать за тем, как мы рубим проклятый ствол, и слушать обсуждение малярийных комаров Катерины с Яной, она решила поискать в окрестностях какие-нибудь ягоды. Ягоды она нашла. Огромный куст малины, на котором только-только появились первые плоды. Она принялась радостно собирать их в платок, через одну отправляя в рот. С другой стороны куста кто-то тоже собирал ягоды. Так думала Светлана. Она даже заговорила с невидимым визави. Сообщила, что ягоды ранние, но уже вкусные. Спросила, скоро ли мужчины закончат расчищать дорогу. Но ответа не получила. Она не удивилась – решила, что товарищ занят поеданием малины. В одном месте куст оказался прореженным, и Светлана заглянула в образовавшееся отверстие. После этого мы и услышали дикий крик. За кустом топтался огромный медведь. К счастью, он не меньше нас перепугался резкого звука и удрал в чащу. В общем, всё обошлось. Я не удержался и довольно резко сказал Светлане, чтобы она никогда так не делала. Это опасно! В лесу водятся дикие звери. Мало ли что может случиться. А мы в ответе друг за друга, а Всеволод Григорьевич – за всех нас. Он, бедный, чуть не поседел во время этой истории, сдержался, но было видно, что он готов придушить глупую девицу голыми руками. На самом деле сказать всё это должна была бы Катерина. Она же комсорг. Но она молчала и, кажется, была рада, что это я говорю. Всю оставшуюся дорогу Светлана извинялась перед нами дрожащим голосом. Её долго ещё трясло от пережитого шока. Мы принялись её усиленно утешать и успокаивать, отчего в результате всем стало просто смешно. Но урок мы извлекли.

Из-за всего случившегося вернуться в этот день в Усть-Кажу не получилось. Ночью ехать на подводе через лес было слишком опасно. Уть оказалась совсем малюсенькой деревушкой. Даже не деревушка, а так, несколько домов. Мы оставили Азима у дедушки с бабушкой. Они приютили и девушек. А мы, мужчины, переночевали в подводе, укрывшись какими-то тулупами. Ночь для меня прошла без снов: сказалась усталость и нервное напряжение прошедшего дня.

30-го мы приступили к основной цели поездки – опросу местного населения. На это ушёл весь световой день. Запишу и здесь несколько слов. Баня – мылча. Медведь (так напугавший нас) – айу, а медведица – тижи айу, а медвежонок – айунынг балазы. Малина – агаш джиилек. Когда мы приехали, нам натопили баню, а потом мы узнали, что такое арачка. Нас накормили супом кёчё из баранины с перловкой и напоили арачкой. Это алкогольный напиток на забродившем молоке. Я бы назвал его слабоалкогольным. Арачка мне не понравилась, уж больно отдаёт молоком. Но попробовать стоило. Ночь мы провели так же, как и предыдущую.

Сегодня в три часа проводник сказал, что пора ехать, иначе до темноты не успеем добраться до места. Поскольку препятствий на обратном пути нам не встретилось, в Усть-Кажу мы прибыли в шесть часов. Вечером решено было отдыхать. Я воспользовался этим, чтобы записать всё, что случилось.

Как всегда, закончу личными переживаниями. Всё-таки напишу, буду честен с самим собой. Я полюбил и погружаюсь в это чувство всё глубже. Как она хороша, как разумно вела себя в экстремальной ситуации. Необыкновенная девушка.

* * *

1975

Тридцать первого августа квартиру наполняла радостная суета. Две семьи готовились к судьбоносному дню – Первому сентября. Слово «школа», даже не так, а «ШКОЛА» большими буквами, заполняло собой мысли всех квартирантов, даже Демьяна Силантьевича. Хотя старик и не имел никакого отношения к предпраздничным хлопотам, таким как покупка цветов, наглаживание формы, сбор учебников, тетрадей, ручек и прочей «канцелярии», деваться от заполнявших квартиру разговоров на тему «первый раз в первый класс», обсуждений завтрашних мероприятий и меню коллективного обеда ему было некуда. Тем более что его тоже настойчиво приглашали принять участие в пиршестве, рассчитывали на его посильную помощь и выспрашивали, что он предпочитает на второе – рыбу или мясо. Устав отнекиваться, Домовой сдался и покорился своей участи, решив как-нибудь пережить завтрашний день, а потом с чистой совестью продолжить своё замкнутое существование. По случаю воскресенья все были дома, активно передвигались по квартире и мешали все и каждому, то и дело сталкиваясь в кухне, в коридоре и прихожей. Это продолжалось до тех пор, пока бабушкам не надоело постоянно натыкаться в неподходящих местах то на детей, то на внуков и они не выпроводили дедушку Олиса, Антошку и Аньку на прогулку. И, конечно, внуки с дедушкой в первую очередь пошли в любимый двор к родной песочнице, но там никого из их пятёрки не оказалось. Тогда они переместились в другой двор с садиком – в дом номер пять по той же Социалистической. Детей там тоже не было. Вернее, они были, но совсем чужие и уже большие, так что Антошке и Аньке пришлось довольствоваться обществом друг друга. Зато обнаружилась компания для Олиса Тойвовича: на скамейке около бывшего фонтана в виде двух мальчишек с гусем, рвущимся из их рук в небо, о чём-то грезила его давняя знакомая. Пристроив внуков на качели, Олис Тойвович присел рядом с ней и заговорил:

– Как вы думаете, Елизавета Марковна, удалось этой несчастной птице обрести свободу?

Елизавета Марковна, поэтесса Вольская, которой некогда так испугалась Анька, словно очнувшись от сна, посмотрела на Карху, узнала его и улыбнулась:

– Да… Сколько помню себя, столько и этот фонтан. Даже помню времена, когда из него струилась вода… А вы, Олис Тойвович, с внуками гуляете? Подросли они…

– Завтра в школу. Так-то… А вы, мне кажется, снова пишете?

– Понемножку. Только стихи уже редко. Пишу больше воспоминания… И вот что интересно: пишу воспоминания, а получаются повести, – Вольская засмеялась. – А как ваши переводы поживают? Вы всё там же? В «Худлите»?

– Нет, я уже лет десять как преподаю. Переводы теперь идут от случая к случаю. По старой памяти дают подработать. Мне, кстати, с Сергеем бы посоветоваться. У меня сейчас роман Бёлля лежит. Помню, Серёжка был гением перевода.

– А вы заходите к нам вечером. Серёжа дома будет. И поговорите.

– У меня и к вам одно дело есть. Но об этом потом. Пожалуй, я и правда к вам зайду вечерком. – Олис выглядел так, как будто на него снизошло озарение. – И с бывшим сокурсником пообщаюсь… Надо бы почаще встречаться.

– Когда Серёжа вернулся, мы часто с ним в гости ходили… Да вы помните, конечно. А потом его дочка приехала, времени стало меньше… – Вольская вздохнула. – Что же, Олис Тойвович. Приходите обязательно. Серёжа будет рад. А сейчас извините, мне, пожалуй, пора. Я здесь уже пару часов сижу. Яночке привет передавайте.

– Обязательно, Елизавета Марковна. До встречи.

Вольская не торопясь направилась к воротам в сторону Социалистической, а Карху позвал внуков, которым уже надоели качели, и повёл их на Загородный в кафе «Мороженое», надеясь, что пара шариков пломбира не испортит им аппетит и бабушки не будут их ругать.

* * *

Антошка и Анька должны были пойти в один класс, в первый «Б». Им почему-то очень нравилось, что это «Б»-класс, а не какой-нибудь там «А» или, ещё чего доброго, «В» или «Г». Они краем уха слышали, что все лучшие во всех смыслах ученики собираются именно под этой буквой. «Ашники» – все как один зубрилы и зазнайки, «вэшники» – ни то ни сё, а «гэшники» – эти вообще глупые, поэтому их в «Г»-класс и отправляют. Надо сказать, что слухи имели под собой некую реальную основу. Классы подбирались с учётом развития детей, чтобы не было резких отличий в успеваемости, чтобы отстающие не тянули за собой отличников и не портили общую благостную картину. Взрослые ехидно обсуждали распределение по классам, происходившее «в соответствии с классовым распределением»: категорию «А» составляли отпрыски торговых работников и партийных чиновников, которые при случае могли оказывать школе те или иные услуги, в «Б» набирали учеников из семей инженеров, врачей, воспитателей и иных представителей так называемой прослойки, то есть интеллигенции, «В» и «Г» мало отличались друг от друга и состояли из детей рабочих и малоквалифицированных кадров, таких как уборщицы или посудомойки. Конечно, на самом деле это были лишь домыслы и никакого нарочитого разделения учеников не существовало, умники и лоботрясы соседствовали во всех классах, однако… Однако дыма без огня, как известно, не бывает. Доказать правдивость или опровергнуть «сведения, почерпнутые у сведущих людей, точно-точно» могли только последующие десять лет обучения и общения с учителями. Василиса, будучи учителем, от комментариев на эту тему воздерживалась и только сурово сдвигала брови, слушая несуразные, с её точки зрения, предположения.

Итак, буква «Б» была единогласно признана лучшей детьми и взрослыми. Только ДД не принимал участия в обсуждении. Он тихо посмеивался над человеческими слабостями, хотя тоже имел за душой свои грехи и корыстные помыслы. Но об этом никто не догадывался. На фоне всеобщей внешней открытости, может быть и мнимой, ведь у каждого в соответствии с британской поговоркой есть свой скелет в шкафу, Демьян Силантьевич казался тёмной лошадкой. Никто ничего не знал о его прошлом, кроме того, что был он сыном инженера Путиловского завода, получил университетское образование, причём учился на нескольких факультетах, воевал, а в квартире поселился в сорок шестом году, причём уже тогда имел совершенно седые волосы, носил бороду и выглядел «просто типичным домовым», как говорила Клавдия Васильевна. Была ли у него когда-либо семья? Никто из соседей не знал, да и не интересовался. Живёт себе человек, никому не мешает, никуда не лезет, правила общежития соблюдает, квартплату вносит вовремя – и хорошо. У всех свои заботы. Но иногда, как сейчас, ДД соглашался принять участие в коллективном праздновании чего-либо и вносил посильную лепту, которая чаще всего выражалась в обеспечении застолья спиртными напитками. Напитки эти каждый раз были разные, удивительные по вкусу, но обязательно собственного приготовления. Секретов мастерства Демьян не раскрывал, где доставал ингредиенты, никому не рассказывал. Смирившись с необходимостью участвовать в застолье первого сентября, он зачем-то купил молоко, затем закрылся у себя в комнате и начал что-то химичить, бурча себе под нос непонятные слова.

* * *

Вечером, не сказав никому, куда идёт, Олис Тойвович покинул квартиру через чёрный ход, в дальнем углу двора-колодца нырнул в неприметную дверь, соединявшую двор и парадный подъезд со стороны Загородного проспекта, поднялся по лестнице на третий этаж и дважды нажал на кнопку звонка. Дверь открылась быстро, Олис Тойвович вслед за хозяйкой прошёл в комнату, где между ними состоялся короткий разговор, после чего Карху что-то выложил из кармана на стол. Дома его недолгое отсутствие было замечено только Яной Ивановной. Она догадалась, зачем уходил её муж, но не стала спрашивать куда. Между ними состоялся молчаливый диалог. Она внимательно посмотрела ему в глаза, в ответ он кивнул. Никаких объяснений им больше не требовалось.

* * *

На следующий день Антошка проснулся в шесть часов. Ему не терпелось поскорее собраться и отправиться в новую жизнь. Его энтузиазма никто не разделил. На праздничную линейку следовало явиться к восьми тридцати утра, и не было никакого смысла вставать в такую рань. Тогда Антошка, уже умытый и полностью одетый, пристроился на подоконнике рядом с букетом огромных гладиолусов, которые, как сказала мама, надо было подарить учительнице. Некоторое время он смотрел во двор-колодец, но ничего интересного там не происходило. Только в окне напротив, как всегда, шевелила губами поэтесса Вольская. Теперь Антошка знал это слово и понимал, что оно означает. Разглядывать пустой двор и поэтессу ему быстро надоело, и он переключился на печку, светлым пятном выделявшуюся в предутренних сумерках. Он вспомнил, как дважды видел таинственного дядьку в военной форме, – вдруг тот появится и сегодня, но из-за печки никто не показывался. Антошка поёрзал на подоконнике, посмотрел ещё немного на Вольскую, рядом с которой теперь сидела кошка, тихонько спустился на пол и на цыпочках прокрался в кухню, чтобы хоть как-то скоротать время. Путь в кухню проходил мимо комнаты Домового. Поравнявшись с его дверью, Антошка, сам не зная почему, остановился и прислушался. В полной тишине он вдруг услышал непонятные шелестящие звуки и вслед за ними произнесённые со вздохом такие же непонятные слова: «Надо их все найти. Столько лет. Никаких следов. Собрать всё и вернуть на место. Давно пора, давно…» Антошка не понял смысла этого бормотания, подумал, а не спросить ли у бабули, что это ДД сам с собой разговаривает, но тут во всех комнатах зазвонили будильники, начались сборы, и он поспешил к себе в надежде, что вот уже можно идти, наконец, в школу.

В восемь пятнадцать утра, когда Вишнёвы и Карху в полном составе вышли на улицу, у них создалось впечатление, что вокруг движутся одни букеты – астры, георгины, гладиолусы, да чего только не было в радужной толпе. У Антошки в руках тоже был букет красных гладиолусов, а его подруга гордо несла шикарные георгины размером, казалось, больше неё самой. Цветы были куплены накануне вечером на Кузнечном рынке за сумасшедшие деньги – по рублю за штуку. Но чего не сделаешь ради драгоценного чада. Около школы первоклассников встречали десятиклассники, брали их за руки и уводили куда-то в недра трёхэтажного здания, сиявшего свежей белой и жёлтой краской. Родителей, бабушек и дедушек дальше порога не пускали, и они со слезами умиления смотрели, как за большими дубовыми дверями один за другим исчезают разноцветные букеты. Клавдия Васильевна и Яна Ивановна тоже, стесняясь и отворачиваясь, промокали платочками печальные глаза. Они, не сговариваясь, вспоминали, как сами в незапамятные времена вместе пошли в первый класс, как потом по очереди отвели в школу своих детей, думали, что сумели на всю жизнь сохранить детскую дружбу, что Василиса и Марти тоже оказались близки друг другу, как сестра и брат. Василиса, Зоя, Дмитрий и Марти, глядя, как уверенно и гордо вступают их дети в новую жизнь, тоже испытывали двоякие чувства – то ли радость, приправленную лёгкой грустью, то ли грусть, переходящую в радость. Когда на улице не осталось ни одного букета, из школы вышел директор и сообщил толпе родственников, что после линейки у первоклассников будет два урока, выведут их классами через полтора часа, а пока родители могут отправляться по домам. Вишнёвы и Карху жили совсем близко к школе, всего в полутора минутах ходьбы, поэтому они согласно развернулись и пошли домой готовиться к праздничному обеду, по дороге решив, что забрать Антошку и Аньку может кто-нибудь один – нечего всей толпой топтаться на улице. Привести детей могла бы и работавшая в этой же школе Василиса, но у неё было на один урок больше, чем у детей, поэтому за ними должен был прийти кто-нибудь другой, отпросившийся с работы ради семейного торжества.

В школе Антошку и Аньку ожидал сюрприз: они оказались в одном классе с друзьями из песочницы. Со всеми. Все пятеро громогласно и бурно приветствовали друг друга, за что получили своё первое замечание от учительницы, которая ради Первого сентября ещё мягко объяснила им, что в школе так шуметь нельзя, а здороваться нужно тихо и вежливо. Из всей пятёрки, кажется, одна Анька восприняла и запомнила её слова, мальчишки пропустили их мимо ушей. Полтора часа пролетели быстро. Первоклассники получили первое в жизни задание – выучить буквы «А» и «У» – и были выпущены на свободу. По дороге домой Антошка с Анькой обсудили такое глупое задание следующим образом:

– И чего тут учить-то! Я и так все буквы знаю!

– И я уже все буквы знаю! И читать умею! Ерундовские уроки!

– Ага. Ерундовские.

За детьми единогласно был отправлен Марти, как самый бесполезный в кулинарных делах. Когда он подошёл к школе, там уже стояли Илькина и Мишкина мамы, а со стороны улицы Марата приближалась бабушка Андрюшки. Если бы на месте Марти был кто-нибудь другой, вероятно, события, которым суждено было случиться, произошли на много лет раньше. Но у судьбы свои причуды. Обе мамы и бабушка поздоровались как старые знакомые, коротко обменялись впечатлениями о школе и разошлись, когда первый «Б» с весёлым гомоном вырвался из дверей. Марти не обратил на них никакого внимания.

К приходу виновников торжества в просторной коммунальной кухне накрыли общий стол. По случаю праздника его сервировка была соответственно праздничной. Любимый Анькой и взрослыми, но не любимый Антошкой рассольник перелили в фамильную супницу Игнатовых и поместили в середину композиции из тарелок, столовых приборов, соусницы со сметаной, салфетницы, хлебницы, а также бокалов для вина, гранёных стопок для водки и стаканов для лимонада. Перед тем как приступить к еде, детей одарили шикарно изданными сборниками русских сказок с иллюстрациями Билибина, но рассматривать их разрешили только после еды, чем простимулировали скоростное поглощение первого и второго. На второе были приготовлены цыплята табака, которых, наоборот, любил есть Антошка, но не очень любила Анька. Взрослые были всеядными, да и меню составляли коллективно, поэтому для них сюрпризом за столом оказался только «напиток от ДД», как назвала его Яна Ивановна. Напиток был странный. Вроде бы алкогольный, но, как всем показалось, недостаточно крепкий. Он имел непривычный цвет и ещё более непривычный вкус.

– Демьян Силантьевич, на сей раз вы нас окончательно заинтриговали. Что это такое? Может быть, хоть сегодня раскроете секрет? – попытался прояснить состав и происхождение напитка Олис Тойвович. – Граждане, я ошибаюсь или это и правда отдаёт молоком? – он сделал ударение на слове «это».

– Правда-правда, – хором поддержали его соседи.

– Итак, Демьян Силантьевич. Признавайтесь. Мы от вас не отстанем. Что это такое? – интерес Олиса был неподдельным.

– Что-то мне это напомнило… – задумчиво произнесла Яна Ивановна. – Ой! Вот старая склеротичка. Совсем забыла. У нас же ещё подарок… – С этими словами она вышла из кухни.

– Это… – Демьян усмехнулся, покосился куда-то в сторону четы Карху, а затем, как будто нехотя, тихо закончил: – Арачка.

Больше никаких объяснений от него добиться не удалось.

* * *