Kitabı oku: «Оркестр Биркенау», sayfa 2

– Ну, что вам рассказывать? В общем, в лагерь к нам попала одна еврейка, она отлично играет на скрипке и оказывается раньше была второй скрипкой Европы, а сейчас сюда к нам попала. Зовут её – Альма Розе. Ну и наша комендатша, как услышала , как она играет, ну и голову потеряла. Вот и решила она этой еврейской мрази помочь, той холодно, виделите-ка!

Кстати, нужно немного уточнить про его двух товарищей. Пока они идут выполнять приказ, мы немного поговорим про них.

Рудольф Штафф – был ярым нацистом. Он родился в Берлине в семье пекаря и кухарки. Во время Первой Мировой войны его отец отправился на фронт, там он получил серьезное ранение в ногу и после этого вернулся домой без правой ноги. Он ходил с костылем, естественно, работать он уже не мог. По ночам и во время непогоды то, что осталось от его ноги начинало очень сильно болеть и он кричал на весь дом от этой адской боли. Он проклинал войну и ненавидел правительство, потому что после войны о них, о ветеранах – забыли. Пенсии им не выплачивались. Да и не только правительство забыло о ветеранах, оно забыло обо всем народе. Немцы жили бедно, едва сводя, концы с концами, а цены на продукты росли с каждым днем. Нищих становилось всё больше и больше. Налоги росли не по дням, а по часам. Правительство говорило своим гражданам, что это всё происходит, потому что страна облажена огромными контрибуциями, и поэтому они пока не могут толком выплачивать пенсии и пособия.

Когда пришел Гитлер к власти, отец Рудольфа вместе с остальным народом поддержали его, потому что он им казался тем самым посланником свыше и, что он поднимет Германию с колен и сделает её вновь – великой. Гитлер перестал выплачивать странам победительницам контрибуции и репарации. Он знал, что рано или поздно начнет новую войну и поэтому он начал восстанавливать военную промышленность. Он открыл заводы по выпуску: танков, самолетов, ракет и артиллерии. У людей появились рабочие места и естественно уровень жизни у немцев немного поднялся. Поэтому они и молились Богу за то, что он послал им – Гитлера.

Рудольф тогда был подростком и вдохновленный пропагандой Геббельса, искренне считал, что на земле должна существовать только одна раса – арийская, а остальные должны быть уничтожены или работать на них. Рудольф и сейчас, находясь на службе в Биркенау не видел ничего страшного в том, что они убивают и мучают людей. Ведь они таким образом, очищают землю от недо людей и спасают арийскую нацию. Хотя каждый вечер его начинала мучить совесть, а по ночам ему снились убитые им люди. Он из-за этого начал много пить. Пил он каждый день, после смены вместе с такими же как и он охранниками, да все кто работал в их лагере пили каждый вечер, даже женщины. Чтобы забыться, чтобы внутри не щемило, что они убивают и мучают ни в чем неповинных людей. Чтобы те казни, которые они своими же руками проводят каждый день, не преследовали их. Благо шнапс им привозят постоянно и без ограничений. Напившись вечером, забыв про всё, они забываются и засыпают сладким сном, а утром встают снова на свою работу – убивать, мучать, сжигать. И так каждый день.

Рудольфу на данный момент было двадцать лет. Это был высокий блондин с красивым юным лицом с тонкими, правильными чертами лица и с большими голубыми глазами. Типичный ариец как его прозвали друзья. И у него ярого поклонника нацизма не укладывались в голове слова Фридриха о том, что комендантша заставила его нести одеяла какой-то еврейке, только из-за того, что она красиво играет на скрипке и в прошлом была знаменитой скрипачкой. Ведь евреи – это первые враги чистоты арийской расы, их нужно истреблять не жалея, уж тем более не выполнять их прихоти, кем бы они не были, хоть папой Римским. И уж кому, а Марии Мандель должно быть это известно.

У второго друга Фридриха – Генриха. В голове были точно такие же мысли, что и у Рудольфа. Он тоже был весьма удивлен поступком фрау Мандель, но они люди маленькие, и он понимал, что за непослушание их ждет – смерть. И поспешил помочь другу. Генрих был старше Рудольфа, ему было двадцать восемь лет. Он тоже был ярым нацистом, других просто не брали в отряды СС. Тем более в немецкий концентрационный лагерь. Он был среднего роста на голову ниже Рудольфа, волосы у него были рыжие, он не был красавцем как Рудольф. У него не было передних зубов и на левой щеке у него красовался – шрам, потому что, когда он был студентом он увлекался фехтованием и в одном поединке, получил свой шрам. Родителей у него не было, они погибли во время Первой Мировой войны. Отец во время «Верденской мясорубке» с французами, а мать от сердечного приступа, когда узнала, что её муж погиб. У него была сестра Грета, которая вышла замуж и уехала в Дрезден. Родом Генрих был из Баварии, до войны жил в Мюнхене. После того как сестра вышла замуж и уехала от него, он пристрастился к алкоголю. Так он запивал свое одиночество. В принципе только из-за одиночества он и пошел на службу в СС. Так и попал он в Аушвиц, где подружился с такими же как он – одинокими выпивохами. И также как и все вечерами запивал шнапсом неприятный осадок, который щемил его сердце постоянно.

Так они полные недоумения и гнева на Марию Мандель, дошли до гор одежды и всякого барахла в лагерном дворе. И найдя среди этого барахла, одеяла и матрасы, они начали брать столько, сколько могли унести. Фридрих поворчал, что-то вроде: «Придется два раза идти! Их там десять человек.».

Подойдя к бараку, они увидели, что офицеры, которые были с Мандель разошлись, а осталась она одна, мило беседуя, с Альмой о музыке. «Вот же гадина!» подумал про себя Фридрих о Марии Мандель.

Они занесли матрасы и одеяла в барак и положили их возле дверей на выходе. Фридрих, не скрывая, своего презрения посмотрел на Альму, она увидела его взгляд и посмотрела него с полным равнодушия взглядом. Мария Мандель похвалила Фридрих и его друзей и сказала им, что постоит ещё с Альмой пока те сходят за оставшимися одеялами, так они принесли только половину, она хочет проконтролировать, чтобы они вдруг не забыли принести остальные, поэтому остается их ждать.

Выйдя из барака, Фридрих с торжествующим видом на своих товарищей, которые до последнего не верили, что одеяла и матрасы, которые они несли, будут принадлежать – евреям. Фридрих, поправив ремень, на поясе сказал им:

– Что я вам говорил, а вы мне не поверили. – при этих словах он снова закурил, чтобы заглушить свою злобу, которая в нем кипела как лава в жерле вулкана. – Ну вот, мы все и увидели, как наша комендантша ползает перед этой еврейкой, только потому что она красиво чирикает на скрипке и у неё в Вене был свой оркестр. Подумайте только она вторая скрипка Европы и что с того, она прежде всего еврейка и её место в газовой камере!

Его товарищи с недоумением переглянулись, они слышали раньше, что в Вене есть скрипачка, которая виртуозно играет на скрипке и, что ей рукоплещет вся Европа. Но они и не подозревали, что она здесь, в их концлагере, а уж тем более, что она еврейка, они точно не знали. Эта новость поразила их как гром среди ясного неба. Они конечно, не понимали, почему Фридрих её возненавидел. На вид она была очень мягкой и симпатичной женщиной. Она вела себя с достоинством как с Марией Мандель, так и с охранниками. В ней не было этого раболепия, которое бывает у тех заключенных, перед охранниками и офицерами, которые попали под одобрение комендантов. Она держалась вежливо, но показывая, что ни за что не опуститься до раболепия перед ними, даже Мария Мандель это поняла.

Рудольфу понравились её глаза, когда-то давно в детстве он баловался тем, что иногда рисовал портреты людей. И сейчас, когда он увидел глаза Альмы, они настолько запали ему в душу, что он захотел их нарисовать. Они были черные как глухая ночь и казались настолько бездонными, что ему показалось, что в них можно утонуть. Он шел и думал только об одном, что когда придет к себе в комнату, то сразу же отыщет карандаш и приступит к рисованию её глаз.

Генриху было всё равно до всей этой истории, он всего лишь выполнял приказ. Хотя и до конца не понимал, почему вдруг комендантше понадобилось помогать еврейке. Но он был всего лишь солдат, который не должен размышлять над приказами, а слепо их выполнять.

Фридрих реагировал на эту ситуацию очень болезненно, потому что он считал, что его как преданного делу эсэсовца унизила сегодня их комендантша, да ещё и перед кем перед – евреями! А уж, этого он не мог стерпеть, внутренне он себе поклялся, что однажды убьёт Альму и не важно, что её покровительницей стал – Мария Мандель. Альма – еврейка и этим всё сказано, а евреи не должны жить, они должны быть уничтожены!

Так молча, они шли за второй партией одеял и матрасов, каждый думал о своем. Они быстро отнесли их в барак к Альме и каждый из них отправился в свою комнату, кроме Фридриха, который пошел в офицерскую столовую, где как обычно каждый вечер была – попойка. Он хотел напиться, чтобы хоть на несколько часов забыть свою обиду, но как назло, именно сегодня он никак не мог опьянеть, хотя выпил один – две бутылки шнапса.

Генрих, придя, к себе в комнату сразу завалился спать, а Рудольф нашел карандаш с листком бумаги и начал рисовать глаза Альмы. Он говорил себе всю ночь, что не влюбился в неё, что он просто не мог в неё влюбиться, она же – еврейка. Но что-то щемило в груди у него после их встречи, он не спал всю ночь, временами сидя у окна и думая об Альме, а временами садился и начинал рисовать её глаза. Он заснул только перед рассветом, так и держа в руках, карандаш с бумагой на которой были нарисованы глаза Альмы.

Глава четвёртая

На следующее утро в барак, где была Альма, вошли охранники, среди которых был она узнала Фридриха. Он с нескрываемой злобой и ненавистью посмотрел на неё, она, не испугавшись, посмотрела смело прямо ему в глаза и отвернулась, усмехнувшись, Фридрих был немного растерян такой её реакции на него, он ждал, что она испугается его. Последней вошла молодая белокурая девушка, которую Альма видела на перроне. Это была одна из старших комендантов женского лагеря Аушвиц – Ирма Грезе. Когда она вошла она громким голосом скомандовала:

– Всем встать! И по одной выйти на улицу!

Женщины начали подниматься со своих мест и идти на улицу. Альма шла последней. Она подошла к Ирме и спросила:

– Куда вы нас ведете, в газовую камеру?

– На вас у меня нет приказа. – ответила она ей и продолжила говорить с улыбкой на лице. – Вы должны остаться здесь так распорядилась наша главный комендант – Мария Мандель. А на них у меня есть приказ. Я не могу сказать вам куда они идут.

Альма подошла к ней вплотную и прикоснувшись её рукава, спросила её шепотом:

– Не лукавьте, ведь вы их ведете в газовую камеру, а со мной решили расправиться по-другому. Ведь я нахожусь в самом страшном бараке, бараке №10, из которого никто не возвращается живым.

Ирма наклонилась к уху Альмы и тоже шепотом ответила ей:

– Я вам сказала чистую правду. Вы должны остаться здесь, если вы не сделаете этого добровольно, то мы применим силу. Для вас личный приказ от Марии Мандель: вам нужно остаться здесь и играть на скрипке, узникам, которые придут сюда, чтобы они не сильно нервничали. Она сама не могла прийти к вам, потому что она на утреннем построении. Надеюсь, вы меня поняли и не станете делать глупости.

Альма поняла, что другого выхода у неё нет как подчиниться Ирме и остаться. Она отошла от неё и села на свое место на полу, взяв в руки скрипку, она тяжело вздохнула, потому что поняла скрипка и есть её – смерть.

Ирма с охранниками вышла на улицу, где женщины из барака стояли, выстроившись в шеренгу и ждали покорно своей участи. Увидев, что Ирма вышла одна без Альмы, среди них пробежал недовольный ропот:

– Почему её оставили?

– Нас значит убьют, а она будет – жить!

– За какие, интересно такие заслуги её помиловали?

– Наверно из-за скрипки её дурацкой!

– Скажешь тоже, наверное, кого-нибудь сдала этим фашистам проклятым! Вот они её и пожалели!

Ирма, подойдя к ним, крикнула на них:

– Заткнулись все! Направо! Всем идти за нами и не отставать!

Женщины послушно последовали за ней, гадая, что же с ними сделают, какая смерть их ждет. Их привели к зданию, с трубами из которых выносили человеческие трупы и обгоревшие человеческие кости. Страх пробежал между женщинами, кто-то даже перекрестился. Все в этот момент подумали: «Неужели это конец?». Их не повели туда, откуда выносили кости, а повели в здание, которое было рядом. Оно было прямоугольной формы, построено было из темного кирпича. Окон у него не было. Снаружи была массивная железная дверь, которая с трудом закрывалась и открывалась.

Один из охранников, по приказу Ирмы, взял мешок, который стоял рядом с зданием, надев противогаз он вошел с мешком во внутрь, он раскидывал по полу белый непонятный порошок. Когда он вышел Ирма приказала, чтобы женщины зашли туда, но они начали сопротивляться, умоляя солдат пощадить их, кто-то даже упал перед ними на колени. Но эсэсовцы остались непреклонны. Они с силой загнали их туда, избивая их автоматами по голове и плечам.

Когда они попали во внутрь их оглушила тишина, несмотря, на то, что в помещении ничего не было, они не слышали даже эхо от своих голосов. По началу они просто стояли и ничего с ними не происходило, они с любопытством рассматривали белый порошок на полу. Кто-то даже взял его в руки, чтобы рассмотреть его поближе. В помещении было ужасно сыро и по углам везде валялись: дохлые крысы, детские соски и какие-то тряпки. Увидев дохлых крыс, женщины поняли, что порошок – это яд. Их ужасу не было предела, кто-то начал стучать в дверь, чтобы их выпустили, но никто не ответил им.

Через несколько минут из-за сырости порошок начал растворяться, выделяя ужасный запах похожий на газ. Все начали задыхаться и кашлять. Через пять минут у многих побежала кровь из ушей и носа. Они начали кашлять кровью вперемешку с легкими. Одна женщина упала на пол у неё с рук и ног начала слезать кожа, как только она задела порошок. Другая, чтобы вздохнуть воздух начала срывать с себя одежду и не заметила, как расчесала себе всю грудь в кровь. Она хотела содрать с себя кожу, потому что думала, что та ей мешает дышать. Третья уже билась в конвульсиях. У некоторых начало жечь глаза, и они расчесали их в кровь. Крики стояли ужасные их было слышно на улице. Но охранники не обращали на них внимания, весело рассказывая, друг другу анекдоты и, прикуривая сигареты.

Кошмар в камере продлился ещё немного, и все начали затихать. Кто-то уже был мертв, кто-то ещё готовился отправиться в мир иной. Были и те, кто продолжал слабо стучать в двери надеясь, что все-таки над ними смилостивятся и выпустят наружу. Прошло ещё пять минут и все уже стихли, их души покинули свои тела и были на пути в другой мир. В котором было тихо и спокойно, не было войны, в котором тебе ничего не угрожало в котором был – воздух.

Когда внутри камеры стихли стоны и крики Ирма, которая с несколькими солдатами оставалась снаружи и наблюдала за происходящим. Среди солдат был Фридрих, он был угрюмее обычного, что сразу его сослуживцам бросилось в глаза. Они поначалу, пытались узнать, что с ним случилось, но на все их попытки, он либо огрызался, либо молчал. И они перестали с ним разговаривать. У одного из них была губная гармошка и он, что-то пытался на ней сыграть, но так и не сыграл, потому что его товарищи рассказывали друг другу пошлые анекдоты, и он из-за смеха постоянно срывался и никак не мог доиграть свою мелодию.

Как только крики женщин прекратились Ирма приказала Фридриху, чтобы тот проверил остался ли кто-то живой и добавила к приказу, что если кто-то подает признаки жизни, то нужно просто добить их из автомата, потому что народу сегодня много, а если по два раза гонять камеру, то просто не успеют со всеми разобраться, да и газа уйдет много впустую. Фридрих пошел выполнять приказ, позвав с собой одного из остальных охранников, они надели противогазы и начали открывать дверь. Сразу же возле дверей они увидели несколько женщин, которые распластались на полу в невероятных позах. Рядом с ними были лужи крови с примесью легких, которые они выкашливали вместе с кровью. По сути, их легкие просто разорвались и частично вышли наружу. У одной зияла на груди огромная рана, из которой виднелись внутренние органы. Она нанесла её себе сама, потому что расцарапала грудь, думая, что та мешает ей дышать. У третьей рядом с лицом лежало глазное яблоко.

Фридрих с другим солдатом переступили через них, потому что они были мертвы и добивать их было не нужно. Они тщательно осмотрели всех, кто был внутри, убедившись, что все мертвы, они вышли наружу. Фридрих подозвал мужчин, которые были заключенными этого же концлагеря, но работали они в крематории, они сжигали трупы, таскали трупы из газовой камеры в крематорий и чистили печи крематория. Потому что солдаты СС считали это грязной работой и сами этого не делали. Их было шесть человек они зашли во внутрь и начали убирать трупы женщин, унося их в крематорий. Где они положили каждую в печь, похожую на холодильник в морге и сожгли.

Альма тем временем оставалась одна в бараке. Она сыграла на скрипке несколько мелодий Вивальди. Она это сделала, во-первых, для разминки, чтобы вспомнить как играть, потому что она не играла уже как полгода. Во-вторых, потому что она была одна, и чтобы как-то скоротать время, она начала играть.

К вечеру двери в барак распахнулись и конвой ввел туда женщин. Это была новая партия женщин из Франции, Австрии и среди них были две женщины из СССР. Большинство из них были еврейками, также среди них были австрийки, француженки и две женщины из СССР были украинки. Охранники грубо втолкнули их в барак, закрыли двери и ушли.

Женщины какое-то время стояли у дверей, не решаясь войти, и с любопытством рассматривали Альму, которая сидела на своем матрасе, закутавшись в одеяло, а руках она держала скрипку. Она с дружелюбием посмотрела на них и сказала, что они могут спокойно входить и располагаться на спальных местах, которые им понравятся.

Женщины разошлись по спальным местам в этот раз их было больше, чем их предшественниц и поэтому несколько девушек легли по двое на матрасы. Альма пригласила к себе на матрас молодую еврейку, которая была единственной кто владел немецким и Альма через неё общалась ч другими девушками.

Молодую еврейку звали Катерина она была тоже, как и Альма из Австрии. Она была очень симпатичной девушкой. У неё была смуглая кожа, черные брови тонкой дугой и большие темно-карие глаза. Ей было девятнадцать лет она была из небольшой деревушки, расположенной к югу от Вены. Её родителей расстреляли за причастность к антигитлеровской деятельности. А её привезли сюда за пособничество.

Женщины в этот раз были неразговорчивыми, а девушки из Украины вообще сторонились общаться, они были сильно напуганы и всего боялись. Они как вошли так сразу заняли место у входа в углу и жались друг к другу. Смотрели они отрешенным взглядом, на все вопросы они либо молчали, либо давали короткие ответы. Всем было все равно всё равно друг до друга, все были уставшими, многие сразу же уснули.

Через некоторое время, когда объявили отбой и все в бараке уснули, раздался душераздирающий крик – это кричала одна из украинок. Все сразу проснулись и подошли к ней, чтобы узнать в чем дело, но она была в беспамятстве и металась на своем спальном месте, повторяя лишь одно: «Отпусти её гад! Она же ребенок! Мама, мама, где ты?», с большим трудом её успокоили, усадив на матрасе, все столпились вокруг неё. Альма попросила всех разойтись по своим местам, с ней остались Альма и Катерина, потому что украинка немного знала немецкий, она учила его в школе.

Когда она пришла в себя она рассказала ужасную историю, которая произошла с ней. Её звали Ольга. Она со своей семьей жила в Киеве. У неё была небольшая семья: мама, Ольга и её маленькая сестра Алёна. Ей было семнадцать лет. Но за свою короткую жизнь она пережила столько ужаса и горя, что никто другой не увидит столько за всю свою жизнь.

Когда началась война она, как и все остальные была потрясена. Потом с каждым продвижением немцев в глубь страны и отступлением Красной Армии, у неё, как и у многих потрясение сменилось страхом. А когда фашистские войска подошли вплотную к Киеву, и оккупация превратилась в реальность. У всех был животный страх за свою жизнь. Она со своей семьей не успели эвакуироваться, они, как и многие верили, что Киев не сдадут, но его всё же сдали…

Как только немцы вошли в город они не стали особо церемониться с населением, в первые два дня на окраине города в Бабьем Яру было расстреляно несколько тысяч человек преимущественно евреи. Но были среди них и русские и украинцы и много других людей разных национальностей.

Через некоторое время немцы объявили, чтобы молодые парни и девушки явились в военкомат, чтобы поехать на работу в Германию. Не все пошли сразу, поэтому немцы начали огромную зачистку по поимки молодежи. Под зачистку попала и Ольга, их с матерью и сестренкой поймали в их доме и заставили идти с ними. Их вывели на улицу, где они присоединились к колонне людей, которых гнали в Германию. Люди шли пешком, даже ночью не останавливались на привал. Кто отставал сразу же убивали. Убивали всех и женщин и детей и мужчин, никого не жалели.

Однажды, когда они проходили через какую-то деревеньку, вернее, что от неё осталось. Деревня вся была сожжена и разрушена, из сгоревших домов торчали лишь печные трубы. И эта сгоревшая деревенька разделила жизнь Ольги на до и после. Люди в колонне устали и начали просить офицеров остановиться, чтобы немного отдохнуть, потому что люди шли без отдыха несколько дней и ещё они не ели и не пили. Но офицеры ответили, что привала не будет. Тогда женщины с детьми ответили им, что никуда не пойдут, потому что их дети устали, в числе этих женщин была и мама Ольги. Офицеры начали угрожать им если они не встанут в строй и не продолжат идти, то их вместе с детьми убьют. Но женщины не унимались. Тогда офицеры начали отнимать у них детей и убивать детей на глазах у матерей, они просто брали детей за ножку и били о землю пока те не замолкали, так они расправлялись с детьми до пяти-шести лет. Более больших детей они уводили в сторону от матерей и убивали выстрелом в голову. Этой участи не избежала и Алёна сестренка Ольги, так как ей было всего четыре годика офицер взял её за ножку перевернул и начал бить о камень, который был на земле и бил её, до тех пор пока, она не перестала плакать и из головы не пошла кровь.

Её мама и Ольга вместе с остальными матерями подбежали к своим деткам, пытаясь их спасти, но солдаты оттащили их, и они с криками и воплями наблюдали как убивали их детей. После казни их детей, всех матерей немцы собрали в уцелевшее деревянное строение похожее на сарай закрыли за ними двери и, взяв солому, подожгли этот сарай. Ольга зарыдала так громко, что все кто были в колонне посмотрели на неё. Она упала на землю и как сумасшедшая билась головой о землю, причитая, во весь голос:

– Мама, мамочка родная моя, за что же тебя убили! Изверги, будьте вы прокляты!

К ней подбежала та самая девушка, с которой она попала в лагерь и подняла её, чтобы её не убили. Девушку звали Машей. Так они вдвоем дошли до Польши, где их отделили от основной группы и отправили сюда. Их посчитали слабыми, а остальных отправили дальше в Германию.

Услышав её историю, Альма была настолько потрясена, что первое время не могла сказать ничего. Слезы душили её, но она сдерживала себя, чтобы не заплакать. После того, как она немного успокоилась, она подошла к Ольге и сказала ей:

– Прости, я ничем не могу тебе помочь! Я бы очень хотела, но я такая же пленница, как и ты! Я лишь могу сыграть тебе мелодию на скрипке, чтобы сердце твоё немного успокоилось.

Ольга ответила ей, что она не против, чтобы Альма сыграла. В этот момент все в бараке не спали. Альма встала в центре барака, взяв скрипку, в руки она начала играть, играла она «Адажио» Алессандро Марчелло.

Музыка лилась по бараку №10. Все сразу смолкли каждый думал о своем. О том далеком времени, когда не было войны и где все любимые и родные люди были живыми и были рядом. А музыка лилась, унося в водоворот воспоминаний. Единственное, что сближает людей, несмотря на расы, нации и происхождения – это музыка. Так и сейчас в этом грязном, сыром бараке звучали её звуки. Они казались волшебными, потому что они были как из другого мира. Мира – любви и добра, радости и счастья. Мира – где не было зла и ненависти, войн и несчастий. Где не убивали людей, только за то, что они другой нации и у них другого цвета кожа. Где все были равны и жили в гармонии как друг с другом, так и с природой.

Но не только женщины из барака №10 наслаждались игрой Альмы на скрипке, за дверьми стояла Мария Мандель и тоже слушала игру Альмы. Она была поражена игрой Альмы ещё в первый раз, когда услышала её игру. А сейчас она просто влюбилась в её игру. Про себя она подумала: «Ну вот Мария, ты и нашла первую скрипку для своего оркестра, о котором ты так давно мечтала. Я её завтра позову сыграть на дне рождения нашего коменданта Рудольфа, пусть все услышат, какой я бриллиант нашла. Она обязательно научит других девушек из моего оркестра играть также великолепно, как играет она. И у меня будет самый лучший оркестр среди всех немецких концентрационных лагерей!». Подумав об этом, она, улыбнувшись пошла в офицерскую.

Мария Мандель не одна стояла за дверьми барака и наслаждалась звуками скрипки Альмы, был и ещё один человек, который увидев, Марию спрятался между соседним бараком и бараком Альмы, чтобы Мария его не заметила и тоже слушал скрипку Альмы. Это был вчерашний охранник – Рудольф. Он, найдя между досок, из которых был сделан барак, небольшую щелку, увидел Альму и любовался ею. Она была стройной шатенкой со вьющимися волосами и с большими глазами. Он любовался ею, как пылкий влюбленный юноша, он сам не понимал, что с ним происходит и почему ему нравится Альма. Но что-то страшное и необъяснимое тянуло его к ней. Он весь день только и думал о ней, он всё время, когда были свободные минуты доставал из кармана листок, на котором он нарисовал её глаза и изредка, чтобы не увидели его товарищи любовался ими.

Наутро в барак №10 вошли эсэсовцы, наши старые знакомые – Фридрих, Рудольф и Генрих. И с ними вместе вошел тот самый симпатичный молодой человек, которого Альма видела на перроне, когда приехала и который отобрал у матери близнецов. Он был сегодня в форме СС, но поверх кителя у него был надет медицинский халат. Халат был ослепительно белым, но внизу сбоку на нем были свежие пятна крови. Зайдя в барак, он сразу надел перчатки и сказал женщинам, чтобы они встали со своих мест и построились в шеренгу посередине барака.

Он подходил к каждой, внимательно осматривал снизу до верху, открывал рот, осматривал зубы, рассматривал руки. Когда он всех осмотрел он указал на Ольгу, Машу, Катерину и Альму. И сказал им, чтобы они пошли за ним. Фридрих, увидев, это злобно усмехнулся, взглянув на Альму. Когда она проходила мимо него он злобно зашипел над её ухом:

– Ну, всё грязная еврейка, пришел твой час!

Альма ничего ему не ответила, лишь презрительно посмотрела на него и прошла мимо. В этот момент Рудольф, увидев, что Йозеф выбрал Альму и поняв, какая участь её ждет, подошел к нему и робко сказал ему:

– Господин Йозеф, её нельзя отправлять на опыты, – указывая на Альму, сказал он и продолжил, – её вчера выбрала Мария Мандель, чтобы она играла на скрипке узницам.

Йозеф с любопытством посмотрел сначала на Рудольфа, а потом на Альму и усмехнувшись ответил ему:

– Да ты что? У нас тут появились неприкосновенные! Мне Мария ничего не сказала, поэтому я не в курсе этого. А раз я ничего не знаю, значит я могу делать всё, что захочу.

Рудольф, испугавшись гнева Йозефа, не стал ему перечить и опустив голову вниз с сожалением посмотрел на Альму, потому что он ничем не мог ей помочь. Сердце его в этот момент разрывалось на части.

К большому счастью Рудольфа и Альмы в этот момент в дверях барака показалась Мария Мандель, она спешила за Альмой. Она, увидев, что происходит сказала Йозефу:

– Йозеф, вот эту еврейку пожалуйста не трогай! – при этих словах она указала на Альму. – Это мой – военный трофей!

Йозеф презрительно посмотрел на Альму, усмехнулся и сказал:

– Хорошо. Я вижу, она попала в «хорошие» руки.

При этих словах они оба рассмеялись. И Мария Мандель сказала ему:

– Сегодня на дне рождении нашего коменданта, ты увидишь, что умеет делать эта еврейка!

– Меня как вы знаете мало интересует, что умеют делать люди. Меня больше интересует, что я умею делать над ними. Вы же знаете, что я ученый и мне нужно проводить научные исследования. – ответил он ей.

Мария прикоснулась к его рукаву, улыбнулась ему и сказала:

– Йозеф, не будь занудой! Сегодня вечером ты должен будешь прийти на день рождение к господину Рудольфу. Всё-таки он наш – комендант. А эта еврейка, её зовут Альма – мой подарок ему и всем. Ты должен увидеть, как она виртуозно играет на скрипке.

Йозеф после этих слов Марии внимательно посмотрел на Альму и сказал Марии Мандель, не отводя взгляда, от Альмы:

– Виртуозно играет на скрипке? Это очень интересно. Вы же знаете, как я люблю классическую музыку: Баха, Бетховена, Вивальди! – при этих словах он с наслаждением закатил глаза. – Я под них прекрасно работаю и также расслабляюсь после рабочего дня. Я обязательно сегодня приду вечером на день рождение. А сейчас извините, я пойду работать. Так, а вы пошлите за мной! – обратился он к девушкам и к Рудольфу, остальные охранники остались там.

Рудольф, выходя, посмотрел на Альму и улыбнулся ей счастливой детской улыбкой, он был вне себя от радости, что Альма избежала страшной участи. Она ответила ему улыбкой и с интересом посмотрела на его юное и счастливое лицо.

Когда Йозеф вышел с девушками и с Рудольфом, Мария Мандель строго сказала Фридриху и Генриху:

– А вы почему стоите, уши развесили? Быстро увести этих тварей отсюда! – показала она на оставшихся в бараке женщин.

– Слушаюсь. – ответил ей Фридрих и быстро подталкивая их автоматами, они вывели их из барака. Их повели в газовую камеру. На долгую и мучительную смерть. После которой их тела сожгут в крематории, а пепел от них развеют над немецкими полями, как удобрение для почвы.

Альма с сожалением и грустью смотрела им вслед. Она жалела, что она не с, ними потому что, она не знала, а что приготовили ей эти – изверги. Она поняла только одно, что сегодня вечером она должна будет сыграть на скрипке коменданту лагеря и всем его подчиненным. А что будет потом она смутно представляла себе. Наверно тоже отправят в камеру или придумают казнь по изощрение. Мария Мандель тараторила её, что сегодня вечером на день рождении коменданта – Рудольфа Хесс, она должна сыграть, также красиво как она играла при их первой встрече. Альма улыбалась ей и кивала головой в знак согласия, но она почти не слушала её. Её мысли блуждали далеко и главная мысль, которая её беспокоила – это куда увел Йозеф Катерину и Ольгу.