Kitabı oku: «Вышивка по ворованной ткани», sayfa 5
Потом Дашка и кошка Василиса воюют за эту голову, а бабушка ощипывает казнённую курицу, подвешивает за ноги на дерево и посылает Валю за газетой к Ефиму. Натирает тушку мукой, заворачивает в газету, поджигает и курица лишается последних волосков.
В бараке на Каменоломке курицу «оголяли» с помощью паяльной лампы, имевшейся у соседа в хозяйстве. А в новой квартире мать обжигала ощипанную тушку на газу, и на весь дом воняло жжёной кожей. В общежитии Валя питалась в столовке, и не могла есть, когда на второе давали гребешки с лапшой – всё время вспоминалась отрубленная куриная голова.
Так и не постигнув процесса оголения и расчленёнки, она никогда не покупала в Москве жёстких синюшных кур с головами и лапами по рубль семьдесят пять копеек, отработавших свой срок на производстве яиц и прозванных в народе «синяя птица». А охотилась за разделанными импортными, в брюхе которых уже была сложена в пакетик съедобная требуха.
Помимо бульона Валя готовила больной Соне отвары аптечных трав и заставляла полоскать ими горло. Та покорялась, хотя предпочитала таблетки, от которых потом болел желудок. И категорически отказывалась от массажа, считая его стариковским развлечением.
– А ты знаешь, что в листьях крапивы аскорбинки в четыре раза больше, чем в лимоне? А ещё каротин, витамины К и В2 и пантотеновая кислота! Наши предки прекрасно жили без лимонов, – пыталась достучаться Валя.
Она устроилась на работу возле Сониной квартиры. И, обжив «свою» комнату, стала вырезать из газет и журналов рецепты народной медицины и наклеивать в специально купленный альбом – казалось, что это продолжение разговоров с бабушкой Полей.
– Надо тебе, рыбонька, в мединститут поступать, – повторяла Соня, а болонка Мишель помахивала на каждую её фразу облезлым хвостом.
Вскоре участились тайные от Соломкиных визиты Леночки. Она повзрослела, стала похожа на мать и поступила в техникум. Валя с Соней выслушивали её проблемы, давали советы, задаривали красивыми вещами, учили подкрашиваться и гадали на женихов.
Вдруг позвонила мать, сказала, что приедет посмотреть, как там Валя. Это было некстати, но как отказать? Мать ужаснулась, увидев Валю коротко стриженной. Пришлось рассказать про Лебедева, аборт, повторную чистку и бесплодие. Сидели втроём на кухне и плакали, а Соня подливала и подливала в три бокала красное вино.
– Говорила ж, доча, это по нашей линии. Отец опоры от церкви уволок, сарай справил. Потом на вилы напоролся, маманя от жабы померла, брат Витюша спился, сестрёнка Лида утопла. Я в город сбежала, ты в саму Москву. А проклятие-то догнало, вот и конец нашей линии! – причитала мать.
– Сто раз это слышала, – покачала головой Валя.
– Кручиной моря не переедешь, домой, доча, собирайся. Ничё, кроме аборта, в Москве не нажила, а там и квартира своя, и бабка на тебя дом отписала, заместо дачи будет, – стала уговаривать мать. – Берёзовая Роща-то вымирает. Ребёночка возьмём – детдом пухнет. Бабы возили туда лоскутки на рукоделье, говорят, детки пригожие, один другого лучше. Я пока в силе, одного-двух подниму!
Валя даже отвечать на это не стала.
– Кудри бигудями крутишь? – спросила мать у Сони.
– За меня их мама с папой сделали, – засмеялась Соня. – Папа у меня еврей.
– Так ты жидовка? – не поверила своим ушам мать.
– Еврейка! – терпеливо поправила Соня. – Для русских, а для евреев наоборот, русская! Они своих по матери считают!
– Значит, евреечка? – уточнила мать.
– Не евреечка, а еврейка, – снова поправила Соня.
– Сонь, у нас в городке евреев в глаза не видали, но вешают на них все грехи. Не обращай внимания, – объяснила Валя, готовая провалиться сквозь землю от стыда за мать. – У неё в башке такая каша, что крестит таблетку от головной боли!
Но Соня не обиделась, а только посмеялась.
Мать положили в Сониной комнате на двуспальной арабской кровати, а Соня легла на диван с Валей и храпела так, что Валя промучилась всю ночь, вертелась до рассвета, выходила в кухню пить воду.
Храп генерировал в ней жуткий страх. Сначала в её жизни был отцовский храп вперемешку с сонным матом. Потом гнусавый храп Юрика, потом низкий храп Лошадина и, наконец, судорожный храп пьяного Лебедева.
– Знаешь, рыбонька, – наставительно сказала Соня за завтраком, – в Японии женщин учат, как красиво спать. Я проснулась – у тебя на голове одеяло и подушка, а жопа в ночнушке торчит на улицу. Надо за собой следить, конкуренция высокая. Вражий голос сказал, что принц Чарльз собирается жениться, значит, у нас с тобой на одного жениха меньше!
– Сонь, ты храпишь, – ответила на это Валя. – А храп может привести к инфаркту и инсульту!
– За границей его лечат, найду заморского принца и вылечусь, – отмахнулась Соня, взяла на колени Мишель и начала расчёсывать её специальной щёткой.
В кухню вошла мать и неодобрительно спросила:
– Пёс-то в городе на что?
А Соня расхохоталась:
– Для счастья!
– Для счастья деток рожают, а не банты собакам вяжут!
– Уж ты у нас главный специалист по счастью, – оборвала её Валя.
– Подошвы у меня чешутся, знать, к дороге, – обиженно намекнула мать.
А уезжая, сказала:
– Сонька твоя – тёртый калач! Спекулянтка, да ещё и жидовка! Поживёшь с ней, сама такой станешь!
А Соня удивилась:
– На два года меня моложе, а бабку из себя лепит. Моя мамочка до старости кокетничала. Такая красота вам, Лебедевым, досталась, а вы ей не пользуетесь!
– Не Лебедевы мы, а Алексеевы! – зачем-то поправила Валя.
– Хватит, рыбонька, дурака валять, – сказала вдруг Соня. – Пора деньги на хату заколачивать, да мать в Москву перетаскивать, папаша-ханурик пусть там гниёт. Руки у тебя золотые, а клиентов я найду. Накрасим глаза, рыбонька, проживём и эту пятилетку!
– Так кооператив от организаций дают.
– Кооператива ждать долго. Мы тебя замуж отдадим фиктивно, а он потом деньги возьмёт и элементарно выпишется. Все так делают.
И Валя обрадовалась этой идее, потому что мать произвела на неё грустное впечатление, отяжелела, не только весом. В тридцать девять у неё появился старушечий взгляд, словно всё уже прошло, и ничего хорошего больше не будет. Соня права, надо забрать её в Москву.
Проводив мать, переключились на вечерний чёс в эдаком массажном салоне с кофе. Разложили обеденный стол в Сониной комнате, сшили на него матрасик. Стол был ниже массажной кушетки в поликлинике, Валя со своим ростом работала, ссутулившись, и дико уставала.
Под её пальцы Соня загоняла всё больше и больше людей, одетых от фарцы. Эти люди жили в параллельной реальности, пахли нездешней парфюмерией. Обсуждали, не в каком магазине выкинули дефицит, а закрытые просмотры кинофильмов и прогоны спектаклей со странными названиями. А ещё, что Тарковский улетел в Италию.
Она слышала эту фамилию от Лошадина, но стеснялась спросить, кто это. Обсуждали, что «Комсомолка» ругает «Машину времени», и Валя удивлялась, что уже создали Машину времени, с помощью которой можно перемещаться, но почему-то не говорят об этом по телевизору.
Соня перешла из универмага в отдел сувениров художественного салона рядом с домом и вербовала клиентов именно там. Однажды ей даже удалось затащить пожилого немца, но при слове «массаж» и виде лысеющей болонки Мишель с красным бантом он сбежал, приняв их за проституток.
Деньги Валя складывала под диван в ту же старую картонную коробку от обуви, что Леночка принесла от Соломкиных. Думала, только коробка наполнится, хватит на квартиру. Ну, хотя бы на комнату. Но коробка казалась бездонной.
В конце августа Соня прибежала с работы в странном состоянии, она рыдала, выла и кричала, как страшно в СССР, что больше не может здесь жить, а иностранца всё нет и нет! Уверяла, что где-то в Якутии был ядерный взрыв, и радиоактивное облако накрыло и облучило экспедиционный лагерь.
Повторяла слово «Кратон», словно от него что-то зависело, и уверяла, что радиация скоро дойдёт до Москвы, о чем её предупредил знакомый из верхов. По телевизору об этом не говорили, и Валя испугалась, что Соня сошла с ума, её упекут в дурку и свяжут усмирительной рубашкой.
Так что стала успокаивать Соню, массировать её шею и плечи, и та заснула, не раздевшись, всхлипывая и похрапывая. А Вале, как большинству советских людей, посчастливилось так и не узнать о загрязнении окружающей среды продуктами ядерного деления при якутских взрывах «Кристалл» и «Кратон-3».
На следующий день Соня, слава богу, пришла в себя, и жизнь вошла в прежнюю колею. Это была очень счастливая Валина жизнь: она имела дом, работу и поддержку подруги. Вечерами Соня весело рассказывала о своих любовных приключениях, и обе хохотали. А потом упрекала Валю:
– Рыбонька, сколько можно целибатничать? Пора тебе замуж!
– А я замужем за артистом Лебедевым, – напоминала Валя. – Хочешь, паспорт покажу? И счастлива, что вечером иду сюда, а не ищу его по собутыльникам! Мать у меня простая, но главное поняла – от мужиков надо держаться подальше. Даже от мужиков в красивой обложке. Уж я их в Доме кино повидала.
– В стране застой, и в твоей жизни застой, – вздыхала Соня.
– Какой ещё застой? С поликлиники пришла, поела, чаю попила и опять массировать! Где ж тут застой?
Так они прожили бок о бок несколько лет.
И вот высокий видный сорокапятилетний посетитель домашнего массажа стал проявлять к Вале особенное внимание. Звали его Николай, что само по себе было неприятно, как воспоминание о милиционере дяде Коле. Каждый раз, уходя, он целовал Вале руку и выразительно смотрел в глаза.
Сперва стеснялась, потом смеялась, потом поняла, что он ей симпатичен, и стала улыбаться ответно. Однажды Николай предложил повысить оплату, если Валя будет делать массаж у него дома. Было ясно, что массажем дело не кончится. Не слишком хотела идти, но Соня её буквально вытолкала:
– Домой зовёт, значит, не женатый! Богатый импозантный мужик на дороге не валяется! Видела, как ты ему глазки строишь!
– Он мне нравится, но я его совсем не чувствую, – поделилась Валя. – Как вода сквозь пальцы.
– Хватит монашить. Наденешь мой модный кардиган с плечами и большие клипсы!
Дом Николая был похож на него, такой же высокий, строгий и угрюмый. По вещам в прихожей было понятно, что здесь живёт большая семья с детьми разного возраста. В ванной Николая, где Валя мыла руки перед массажем, стояли те же иностранные одеколоны, что у Лошадина.
С секунды, как помыла руки, общаться он почему-то стал по-барски. В богатой гостиной отовсюду торчал дефицит. Горел очень несоветский торшер, и играл очень несоветский магнитофон. Николай поставил два бокала, разлил шампанское, пригласил Валю танцевать. Танцевал плохо, сосредоточенно думал о чём-то своём.
– Может быть, начнём? – спросила Валя и покраснела, говорила о массаже, но получилось двусмысленно.
– Не спеши, – ответил Николай. – Жену с детьми сбагрил на дачу. Шикую. Музыка, вино, женщина…
– Я про массаж, – отчеканила Валя.
Ухо резануло «музыка, вино, женщина», получалось, на её месте могла быть любая.
– Ну, давай свой, как ты говоришь, массаж, – уступил он и начал расстёгивать рубашку. – Скидывай шмотки! Стриптиз, валяй стриптиз!
Валя удивилась, трезвый ведь руку целовал, в глаза смотрел. Видимо, выпил, потому и ведёт себя не по-людски.
– Я массажистка, а не стриптизёрша, – обиженно ответила Валя.
– А я тебя научу! Только не торопись, тянуть надо, тянуть… Хочешь, на видеомагнитофоне порнуху поставлю?
– А что это?
– Вон под теликом ящичек, в него можно вставить кассету, чтоб смотреть, как люди занимаются сексом.
– Как? – Валю поразило предложение.
– Как кино.
– А зачем?
– Чтобы возбудиться. Знаешь, как в Таиланде девочки раздеваются? Так что у покойника встаёт и стоит до рассвета!
– Вы были в Таиланде? – восхищённо спросила Валя.
Она впервые близко видела человека, смотрящего кино про секс и побывавшего за границей.
– Я везде был, – хмыкнул Николай и впился в неё жадным поцелуем.
Но как-то грубо и торопливо, словно прежде на массаж ходил за него кто-то другой. Потащил её в спальню, в постели вёл себя довольно небрежно, а потом они молча лежали на огромной кровати. Николай курил, глядя в потолок, словно Вали не было не то что рядом, но вообще в квартире.
– А где вы работаете? – спросила Валя, понимая, что надо что-то делать с тишиной.
– В КГБ! – многозначительно ответил Николай.
– Где? – игриво переспросила она в ответ на эту шутку.
– В КГБ! Так что всё о тебе знаю. И про фиктивный брак для прописки, и про режиссёра Лошадина, и про артиста Лебедева. И что вены резала, но не попала на учёт в психдиспансер, кто-то тебя отмазал. Маленькая, а столько успела. Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл… а от меня не уйдёшь!
Валя так растерялась и испугалась, что машинально спрятала руку со шрамом на запястье и не знала, как ответить. Соня, конечно, говорила, что в КГБ есть досье на каждого. Но Валя им зачем?
– Есть предложение по работе.
– Вам массажистки нужны?
– Массажистки нам очень нужны! – кивнул Николай. – Но надо тебя маленько подучить.
– Да мне во всех поликлиниках самых тяжёлых больных дают! – обиделась Валя. – У меня лучшие руки на курсе!
– Нам не лучшие руки нужны, а чистые. Горячее сердце и холодная голова. Выпей ещё. Научу делать эротический массаж.
И когда выпила, объяснил, что это то же самое, только девушка делает его языком, голой грудью и лоном. И обучал пьяную покорную Валю до утра. Даже орал, когда плохо получалось. И была в нём какая-то странная, пугающая власть.
Протрезвев и очухавшись, Валя всерьёз перепугалась. И, когда он пошёл в туалет, зачем-то переписала его телефон с таблички на импортном аппарате на бумажку и спрятала в сумке. Сама не знала зачем, ведь ни возвращаться сюда, ни делать массаж Николаю после всего этого не собиралась. И вообще решила держаться от него подальше.
На завтрак он достал из холодильника подписанные иностранными буквами незнакомые красивые баночки с сырами и дефицитную колбасу:
– Всё из «Берёзки», ешь, не стесняйся. Ты – девочка, сделанная аккуратно для меня. По вторникам буду ходить сам, в другие дни – другие люди. Будешь их массировать, как я тебя учил. А всё, что они расскажут, передавать мне в письменной форме.
– Нет, – тихо ответила Валя и отодвинула от себя тарелку.
– Будешь стараться, сделаю тебе квартиру в Москве.
– Нет, – повторила Валя, это слово она с детства умела говорить отчётливо.
– Начнёшь кобениться, притон твой прикрою, а подружку-проститутку посажу за связь с иностранцами, – спокойно и даже лениво предупредил Николай. – Мне ж только телефонную трубку снять!
– У нас не притон, а массаж, – ответила Валя. – А у Сони нет связей с иностранцами.
– Какая разница, есть связи или нет, чтоб посадить? Завтра еду отдыхать к жене. Две недели на размышления. Не хочешь, поможем, не можешь – заставим! О нашем разговоре, чтоб ни одна душа! Свободна! – и он практически выставил её за дверь.
Валя вышла из его подъезда, как огретая по голове дубиной. Она слышала от Сони истории о стукачах и диссидентах, но это было из жизни богатых с образованием. А она тут при чём?
– Ох, накликали беду, рыбонька! – вздохнула Соня. – Не просто так он тут тёрся. Не горюй, за две недели что-нибудь придумаем.
– У него чёрный ящичек стоит, по которому можно смотреть, как другие это самое… Он мне предлагал!
– Видик, что ли? – сообразила Соня. – Вот ведь сволочи! Живут как за границей!
– Он тебя посадит! – воскликнула Валя.
– Не ори! Не было ещё в жизни такого, чтоб две умные бабы не обхитрили одного самовлюблённого гада, – уверенно ответила Соня. – Приползёт к нам на брюхе с розой в зубах! Главное, ввязаться в драку, а там хоть не рассветай.
Бабушка Поля в трудных ситуациях с точно таким же выражением лица говорила – бог не выдаст, свинья не съест. Соня хорохорилась, но Валя видела её испуг. И теперь они каждый вечер садились сочинять план спасения и отточили его до филигранности.
– Ты ж артистка, в кино снималась, – напомнила Соня.
– Чего я там снималась? Воду из колодца тащила. Лошадин сказал, что я тяжёлая, как Царь-колокол, – возражала Валя.
Через две недели, когда Николай позвонил, Валя замурлыкала в рамках придуманного сценария:
– Коленька, я так по тебе соскучилась!
– Зайду, – безразличным тоном ответил он.
– Коленька, я согласна у тебя в КГБ работать проституткой! – завопила Валя как можно громче. – Я ради тебя на всё согласна!
– Что ты мелешь по телефону, дура? Приду в семь, – зашипел он.
– Ой, поняла. Про это не буду. Про другое скажу, не терпится! У меня задержка! Я так рада, так рада! А ты?
– Куда задержка? – не понял Николай.
– Ну, задержка… Месячные не пришли, а аборт врачи запрещают! – пропела Валя. – Я так рада, так рада!
– Ты соображаешь, что говоришь? – заорал Николай. – Буду в семь!
И швырнул трубку. Ух, как Валя с Соней были довольны – клюнул с полпинка.
– У него полные штаны, пошёл их стирать! – сказала Соня, слушавшая по параллельной трубке. – Теперь строишь из себя дуру в чепчике. Всё время просишь солёненького, и какое бы дерьмо ни выкинул, круглишь глаза по пять копеек и сюсюкаешь: «Я так тебя люблю! Какой ты у меня красивый!» И лобызнешь на дорожку, чтоб вся помада осталась на воротнике. Не чуть-чуть, а в полные губы.
Николай пришёл с менее суровым лицом, чем обычно.
– Что ты там плела? – спросил он, закурив.
– Я так тебя люблю, – сказала Валя, чуть не лопаясь про себя от хохота.
Прямо перед ней для убедительности стояла тарелка с нарезанными солёными огурцами. Николай поморщился, глядя на них, и спросил:
– Может, плохо дни посчитала?
– Нет, Коленька, у меня как часы. Хочешь огурчика?
– Какого ещё огурчика?! – заорал он. – Ты хоть понимаешь, где я работаю?
– Коленька, какой ты красивый, когда сердишься, – выдохнула Валя, прижавшись и отпечатывая на его воротнике накрашенные губы.
– Сделаешь аборт, как миленькая!
– Врачи запретили: истончённая оболочка матки, нельзя вмешиваться. Я так рада! Говорили, не могу забеременеть, и вот счастье!
– Ты правда дура или прикидываешься? – он был раскалён как утюг, но всё-таки помнил, что ей чуть за двадцать.
– Чем же я дура? Тем, что хочу ребёнка от самого умного, самого красивого, самого любимого?! – вполне искренне изумилась Валя. – Я ради тебя готова работать проституткой в КГБ!
Он пошёл к двери, Валя догнала его, стала целовать.
– Не вытирай об меня свои сопли! – заорал он и тише добавил: – Завтра зайду.
Почему завтра, было непонятно. Видимо, как мелкий гэбист, привык разбивать решение сложных задач на несколько этапов. Но дома ждало продолжение. Соня читала самиздат и знала, как в КГБ работает контрастный душ, когда добрый следователь сменяет злого.
Она набрала в телефоне-автомате записанный Валей на бумажку номер и скрипучим старушечьим голосом сообщила жене Николая:
– Здравствуй, доченька, я пожилой человек, не могу больше смотреть на этот разврат, не скажу адрес, где сейчас твой муж, но ты уж обнюхай его, как придёт!
На следующий день Николай позвонил и твёрдым голосом объявил:
– Завтра в пять везу тебя к гинекологу!
И бросил трубку, а Соня снова позвонила его жене из телефона-автомата скрипучим старческим голосом:
– Здравствуй, доченька, мочи нет терпеть, живу над этими потаскухами! Хошь верь, хошь не верь, беременна она от твоего! Они ж, когда на балкон курить выходят, мне все их разговоры проститутские слышны!
– Вы мне адрес, наконец, можете дать? – пронзительно попросила жена Николая. – Я вам заплачу!
– Боюсь я, дочка. По голове стукнут, и помру. Квартиру не скажу, только дом и подъезд. Завтра он в пять заезжает, везёт её к врачу абортному. Возьми такси, да за ними. За руку и поймаешь!
Николай заехал за Валей ровно в пять. Она выглядела лохмато-зарёванно – долго до этого тёрла глаза кулаками – и покорно села в машину.
– Ничего не обсуждается! – рявкнул он.
– Коленька! Сделаю, как скажешь! Но после этого ты меня не бросишь? – кивнула Валя, видя в зеркало, как сзади к ним приклеилось такси с женщиной в большой шляпе и тёмных очках.
Ехать было всего ничего. Вышли у старого торжественного здания с колоннами и табличкой «Институт акушерства и гинекологии». Перед входом высился памятник сидящему пожилому мужчине в халате и шапочке. Видимо, врачу, но прочитать его фамилию на постаменте было некогда. И только поднялись по ступенькам и взялись за ручку двери, как за спиной раздалось требовательное:
– Николай!
Валя обернулась, увидела ухоженную шатенку лет сорока со шляпой и тёмными очками в руках.
– Значит, всё это правда?! – спросила женщина сдавленным голосом.
Вале было жаль её, но сценарий не допускал лирических отступлений.
– Это твоя жена? – воскликнула Валя вполне артистично. – Зачем ты ей рассказал?
Смотреть на Николая было страшно. И наверняка скоро так выглядели бы Валя и Соня, ничего не предприняв. Он хватал воздух, руки тряслись, а губы артикулировали дебильное мужское «я тебе всё объясню», после которого так сладко звучат пощёчины.
– Эта шлюха действительно от тебя беременна? – спросила жена, потирая руку после оплеухи.
– Как вы смеете? – вступила Валя, помня Сонино требование, чтоб Николай успел сказать как можно меньше слов. – Я – дипломированный специалист, делала вашему мужу массаж. Он ухаживал, пригласил домой, я забеременела…
– Вы хоть знаете, что у нас трое детей? – закричала жена так, что прохожие начали оборачиваться.
– Я поняла, что у вас в браке не всё в порядке, – потупилась Валя.
– Оля! – вякнул Николай, и Валя заметила, что он массирует себе область сердца.
– Заткнись! – оборвала жена. – А в прошлом году была артистка из детского театра. А до этого – официантка! И если вы перетянете канат, вы тоже всё это получите!
– Мне ваш канат не нужен, – опустила Валя голову, с жалостью подумав о завербованных артистке и официантке.
– Клянись здоровьем детей, что больше никогда с ней не увидишься! – сурово потребовала жена.
– Клянусь здоровьем детей! – выкрикнул Николай с посветлевшим лицом, всё ещё держась за сердце.
– Пошёл вон! А с вами обсудим, – видимо, у неё был опыт коммуникации с соперницами.
Она затащила Валю в ожидавшую машину такси и отправилась с ней к Соне, встретившей их с Мишелью на руках.
– Да вы посмотрите на неё! Совсем девочка, вчера из провинции! – нависла над гостьей Соня. – Видели б вы, как он за ней красиво ухаживал, как врал, что в разводе…
И всё кончилось бабьими жалобами друг другу. После чего жена Николая заговорила о боли в плече и напросилась на массаж. Ходила пять раз и принесла деньги на платный аборт с обезболиванием. Валя объявила ей, что сделала аборт, и проревела всю ночь. Показалось, что и вправду была беременна, и у неё тянуло и рвало внизу живота.
Николай позвонил через месяц. Спросил, не надо ли денег и что за старушка у них соседка?
– У нас в каждой соседской квартире по пять старух.
– А балкон, на котором вы курите, с какой старушкой рядом? – уточнил Николай.
– Коленька, в нашем доме на втором этаже нет балконов. И мы не курим!
– А кому ты давала мой телефон?
– Откуда у меня твой телефон? Ты ж всегда сам звонил!
– Копают под моё кресло, суки, – вздохнул он. – Наружку приставили!
Массажный салон после этого ликвидировали от греха подальше. А Соня по-прежнему надевала туфли на шпильках и выводила Мишель гулять к французскому посольству, где к ней должен был подойти богатый француз со словами:
– Пардон, мадам!
И протянуть ключи от счастья. При этом ни секунды не задумывалась, на каком языке она ему ответит. А Валиными ключами от счастья по-прежнему была слишком медленно наполняющаяся деньгами старая коробка от обуви.
В октябре, когда выпал первый снег, Соня прибежала с работы в истерике и затараторила:
– Страшно мне, рыбонька! Ухажёр сказал, в Лужниках на футболе куча парней погибла! Наши с голландцами играли и устроили давку. При нём тела выносили, складывали к памятнику Ленина!
– Врёт твой ухажёр, – помотала головой Валя.
– Не врёт, рыбонька, директора Лужников в Бутырку взяли! – накручивала себя Соня. – Почему ж они в газетах правду не напишут? Не могу здесь больше жить! Наколдуй мне француза!
И Валя не поверила, и не верила, пока через семь лет газеты не написали о шестидесяти шести болельщиках, погибших в давке из-за плохой организации выхода с матча.
А потом умер Брежнев, и Соня объявила, что теперь в стране наступит свобода. Но на его место заступил гэбист Андропов с обещанием социально-экономических преобразований, и Соня снова заистерила, услышав в этом намёк на массовые посадки и расстрелы.
Валя внутренне съёжилась, об этом она не знала ничего, кроме истории про деда и про то, как беременную бабушку били палкой по груди. Но вместо массовых посадок начались милицейские облавы прогульщиков в кинотеатрах и универмагах.
Ловили в основном школьников и писали директорам письма на КГБшных бланках, что сделало КГБ в глазах населения карикатурным. И Валя с Соней хихикали про то, как Николай с подчинёнными гоняется на дневных сеансах за двоечниками.
Соне исполнилось сорок пять, и на работе ей подарили диковинную штуку «кубик Рубика», в котором надо было сложить одним цветом все стороны. А Валя предложила складывать не эту пластмассовую ерунду, а саму жизнь и погадать.
– Опять ты, рыбонька, со своим средневековьем? – возразила Соня. – Мы покорили космос, американцы пересадили человеку сердце!
– Бабушка гадать учила, на перекрёстке слушать, с какой стороны собака лает, там и жених, – вспомнила Валя. – А ещё у амбара сказать: «Суженый-ряженый, приходи рожь мерить!» Услышишь, что зерно пересыпают, выйдешь за богатого, а если веником метут – за голь перекатную.
– Рыбонька, а что у нас в меню поближе к научно-техническому прогрессу? – хихикала Соня.
– Можно гребешком на ночь расчесаться, сказать: «Суженый-ряженый, приди мою косу расчеши!» Он и приснится.
Так обе и сделали. Вале ничего не приснилось, а Соня увидела, что выходит замуж в розовом платье, расшитом жемчугом, в розовой шляпе и розовых перчатках. Валя знала, что видеть себя на свадьбе к большому обману, но не стала расстраивать Соню.
Пришла весна, а с ней и молдаванин Гера с медальным профилем и брежневскими бровями. Неудивительно, что он был художником, ведь справа от Сониного дома был Дом художника, а слева – художественный салон, где Гера покупал кисточки.
Членам Союза художников их продавали дешевле, а он был не членом, но Соня всё равно делала ему скидку. В благодарность Гера пригласил Соню с Валей в чужую подвальную мастерскую, где работал. Время было постолимпийское, и на его холстах двигались спортивные советские люди.
Гере удалось продать парочку таких штуковин для дворцов спорта, и он объявил, что это его творческий почерк. Если бывают художники-маринисты, почему не быть спортсменистам? И Герины герои бодро бежали, боролись, подтягивались, прыгали и поднимали штанги, сосредоточенно целясь в сторону госзаказов.
Соня стала пристально опекать Геру, ночевать в мастерской, и даже попросила Валю попозировать ему с резиновым мячиком, изображая метательницу ядра. Тем более обе не подозревали, что натурщицам платят деньги.
– В моих работах уникальный свет и экспрессия! – приговаривал Гера и сдвигал брежневские брови, жадно глядя на Соню со словами: – Коллллдунья моя!!!
И «л» так долго перекатывалась у него во рту, словно рот был полон чего-то сладкого и липкого. Гера был моложе Сони на тринадцать лет, и она начала активно омолаживаться. Стала завязывать волосы в хвост и сварила все свои джинсы. В моде была «варёнка», и Соня завязывала джинсы причудливыми морскими узлами и кипятила в отбеливателе.
– Взяла хорошие штаны и испортила! – сокрушалась Валя.
– Как стильно выглядит Сонечка! – восхищался Гера.
Он заговаривал подругам зубы, поил молдавским домашним вином и угощал присланными из дома пирогами-плациндами. Кто-то из родни боялся, что Гера отощает в Москве, и еженедельно отправлял с проводниками картонную коробку еды и питья.
– Дед учил, привезённое вино, после того, как растряслось в поезде, должно отдыхать полгода до восстановления вкуса, – объяснял Гера. – А мы торопимся, пьём не отдохнувшее.
– Конечно, рыбонька, он моложе меня, но почему обязательно иностранец? И вообще, лучше журавль в небе, чем утка под кроватью, – мурлыкала Соня, возвращаясь от Геры. – И потом, хоть у кого-то в этой стране должно стоять!
– Ты глаза-то разуй! У него стоит на московскую прописку и твою квартиру! Он тебя продаст за стакан семечек, – настойчиво твердила Валя.
– Рыбонька, какая ты неромантичная, – лениво отзывалась Соня. – У него такие глубокие глаза и такие шёлковые брови.
– Брови у него как две сапожные щётки, и он тебя не любит, – настаивала Валя. – Видела, как он пнул Мишель!
Но уставшая ждать француза Соня была уже в угаре подготовки к свадьбе с розовым платьем и розовой шляпой, ведь это был её первый официальный брак. Свадьбу сыграли хоть и в розовом платье, но в скромном кафе. С Сониной стороны была её еврейская мишпуха и подружки из магазина, а с Гериной несколько веселых голодных художников.
После этого Гера, отличавшийся мягкостью и вкрадчивостью, начал мягко и вкрадчиво выталкивать Валю из Сониной жизни. Поставил в её комнату холсты со спортсменами, потом «случайно» перевернул краску на её платья. Писать спортсменов в квартире жены, прибегающей с работы и обхаживающей его, как маленького ребёнка, Гере было значительно удобнее, чем в съёмной подвальной мастерской.
Соня в каком-то смысле заменила Вале бабушку Полю, но с появлением Геры Валя перестала помещаться в Сониной жизни в полный рост. Валя радовалась, что подруга выглядит счастливой, но сердце-вещун подсказывало, что добром это не кончится.
И вскоре Соня виновато протянула Вале бумажку с телефоном, по которому сдавалась комната у метро «Юго-Западная». По сути, отрезала её от своей жизни, и Вале показалось, что она даже слышит хруст огромных ножниц.
– Прости, рыбонька, но ты дважды была замужем, а я в свои годы ни разу! Ты должна меня понять, – почти прокричала сквозь этот хруст Соня. – Мне её рекомендовали, очень приличная женщина, да и муж её отсидел!
– Уголовник??? – спросила Валя из отрезанного куска тёмного воздуха, в котором снова осталась одна.
– Наоборот, диссидент. Представляешь, возила Герочку тёте Розе и тёте Хае, эти старые сионистки возмущены, что он не еврей! А сами все эти годы подсовывали мне неликвидов из синагоги!
Немолодая училка Юлия Измайловна, сдавшая комнату у метро «Юго-Западная», была сдержанной миниатюрной дамой с постным лицом, одетой в белые блузки с чёрными юбками. И Валя чувствовала себя слишком большой и неуклюжей в её пыльной двухкомнатной квартире.
Стены здесь были завешаны полками, забитыми книгами и подшивками толстых литературных журналов. Потолки украшали старинные люстры, и отовсюду подмигивали антикварные мелочи. А отсидевший диссидент давно развёлся с хозяйкой и фигурировал только в качестве фотографии на стене.
