Рыцарский роман вернулся. Сумейте его узнать

– Отвали от меня со своей христианской добродетелью, мракобес! – взвизгнула цыганка, пытаясь скрыть брызнувшие вдруг слёзы. – Я сама разберусь, что мне делать со своей жизнью, без твоей помощи!

– Истерика – лучшее решение, когда нечего сказать? – рыцарь вдруг улыбнулся ослепительно, словно молодой кавалер на балу, выбирающий себе красавицу на вечер. – Начни ещё юбками крутить передо мной и станцуй позазывней, я тебе даже дам пару дублонов за честную работу – будешь всем после врать, что смогла лечь под меня, верно, ха-ха-ха! Какие вы все скучные дуры, а лезете на должность идолов, – он произнёс это совсем великосветским скучающим тоном и добавил уже с презрением. – Ладно, ступай, нам запрещено метать бисер перед парнокопытными. Потомки разберутся, где кровь на руках лекаря, а где – на руках мясника. Не смею задерживать столь гордую вдохновительницу борьбы с цепными псами коронованных тиранов и ужасными чёрными сутанами, – и вежливо улыбаясь, сделал галантный жест, указывая прочь.

– Ты редкий негодяй, Вальтер фон Цоллерн, – с ненавистью прошипела женщина, кусая губы. – Как бы я хотела увидеть твой труп, даже если мне придётся для этого…

– Ах, перестань, дурочка, знаешь, которая по счёту мне это говорит? Плетёшься где-то в хвосте второй сотни, так что не рискуй последним, товарки отпихнут, – весело расхохотался рыцарь лёгким тоном придворного сердцееда, чуть запрокинув голову вверх. – Ступай, не то ваш начальник балагана устроит тебе сцену ревности с плёткой и ещё будет в этом прав. А мне будет неприятно узнать, что тебе было больно, у меня слишком ранимая душа для этого.

– Ненавижу тебя!!! – прорычала цыганка севшим голосом. – Ненавижу!

– В том и разница – я предпочитаю любить, – с молодым задором отпарировал воин, продолжая ослепительно улыбаться. – Слабо, да? Вот потому ты и бесишься, зная, что радость тебе недоступна, оттого и хочешь уничтожить всякого, кто не такое ничтожество, как ты. Пожалуй, я буду негодяем до конца – прослежу, чтоб тебя не трогали, и ты увидела крах всех своих попыток устроить ад на земле.

Цыганка попыталась собраться, глубоко вдохнула, чуть прикрыв глаза, и поспешила ответить:

– Мы отвлеклись от темы, отдай мне хрустальный шар Эстрелладо, и я уйду. Мне неприятно спорить с таким исчадьем злобы к простым людям.

– Простые люди зарабатывают себе на хлеб честным трудом, а это никогда к тебе не относилось. Уходи, я, право, не знаю, о чём ты изволишь упоминать – где нам, сирым и убогим, понимать движения души героев преисподней.

– Что?! – снова вспыхнула гостья. – Ты не вернёшь мне кулон Эстрелладо?! – её глаза снова приобрели нехороший лимонный оттенок. – Как ты мог похитить такой ценный артефакт, ты, крестоносный варвар, душитель культуры, ты…

– Пошла вон, помешанная, ты мне надоела, – полным презрения и скуки тоном аристократа, принявшего решения сыграть бессердечного индивида, сказал Инквизитор и повернулся спиной, давая понять, что аудиенция закончена. – Бабы всегда делают вид, что не понимают прямых слов, вон с глаз моих.

На самом деле он прекрасно понимал, что это вовсе ещё не финал встречи, и, ощутив удар и услышав звон лезвия, наткнувшегося на кольчугу, даже не улыбнулся. Он только вовремя сделал нужное резкое движение, и, когда он обернулся полностью, рука цыганки, зажатая в крепком кулаке тевтонца, уже издала тихий хруст, и изящный кинжал с обилием многозначных украшений упал на пол с довольно громким стуком. И теперь это как будто нарочно замедлившееся для людей падение сопровождал полный искреннего изумления взгляд цыганки – такое неконтролируемое ею событие столь удивило её тем, произошло, что даже боль от переломов не смогла привлечь внимание хозяйки всерьёз. Затем она в полной растерянности подняла обиженный взгляд на рыцаря, который улыбался совершенно спокойной улыбкой, и далеко не сразу начала бояться. Но страх постепенно, хоть и медленно, взялся старательно проникать во всё её существо, и наконец заставил трястись всё её статное, но слегка миниатюрное тело крупной дрожью.

– И здесь ты вовсе не первая, – сиятельно процедил мужчина, по всей видимости, искренне веселясь. – На горе Броккен были три штучки помиловидней да покрепче тебя, а я был сонный, пьяный и со связанными руками. Результат примерно тот же, поняла, отчего мне с вами скучно? Не умеете чаровать, так не наряжайтесь ведьмами – слишком дёшево и кисло.

Женщина хотела что-то сказать, но осеклась и умолкла, а из глаз её закапали крупные слёзы.

– Что, решила отыграть весь набор сразу, ничего новенького так и не придумала? – продолжал улыбаться рыцарь, роняя слова безразличным холодным тоном. – Или ждёшь, что я брошу тебя в застенок и дальше по тексту тра-ля-ля, два берега у одной реки? И отчего до вас не доходит, что на деле вы просто не нужны никому со своими глупыми амбициями… Ну, хватит уже низкосортного фарса, ступай прочь. Развеешься с новеньким, не забудь, Артур, синеглазый точёный котик, тоже пламенный борец за идеи, тебе сойдёт вполне для утешения, – и он аккуратно отшвырнул от себя женщину. – Не такой тупица и грубиян, как Эрнесто, у этого даже образование законченное.

Слёзы у цыганки мгновенно высохли, она ухитрилась также не потерять равновесие, оставшись на ногах, хоть и пролетела солидное расстояние к самому порогу комнаты. Последний раз взглянула на собеседника, но взгляд, полный горькой детской обиды, оказался бесполезен – рыцарь уже отвернулся и двинулся к раскрытому окну. Августовские звёзды сияли яркими гроздьями, ничуть не затушёвываясь пламенем свеч канделябра, стоявшего на рабочем столе, и как будто подсвечивали жемчужным сиянием белый плащ тевтонца. Чёрный крест снова вызвал неприятные жгущие ощущения внутри у истово молодящегося женского организма, и цыганке показалось, что её вот-вот вытошнит. Однако она ещё несколько долгих мгновений поневоле любовалась рослой мужской фигурой, надеясь, что этого никто не видит. Затем с очень тяжёлым вздохом повернулась и побрела прочь, поддерживая здоровой ладонью кисть повреждённой руки.

– Астарта, Кибела, Изида, Иштар, Клеопатра, Мессалина, – тихо бормотала она себе под нос, поникнув головой, отчего её длинные волосы легли спутанной волной на лицо – кто там ещё нынче, девочки? Ну почему, почему они не подчиняются нам, в чём дело? Он так и не отдал нам Эстрелладо – неужели тот окажется таким же? Как же так, как же так… Отчего на них ничего не действует, а? Такие крепкие, сильные, породистые – и не наши?! Это нечестно…

Когда она ушла, Великий Инквизитор подобрал салфеткой с пола то, чем его пытались убить – уже и не упомнить, в какой раз снова… Хороший добротный кинжал из тех, что не у каждого уважающего себя торговца найдётся даже для высокородного покупателя. Не говоря уже об отделке. Одно травление на клинке, с длинной вязью фраз на древнем языке стоит немало, а уж рубины на рукояти были слишком крупны для многих известных на Средиземноморье сокровищниц. Ювелир пожалел камни – и не стал класть на них гравировку, вывел три шестёрки в треугольнике на планку из слоновой кости ближе к лезвию.

– Сила – последний аргумент тупиц, – холодно усмехнулся Инквизитор. – Как скучно…

VI

Комната, в которой разместили раненого, выходила окнами на юго-запад и была одной из самых лучших в особняке, хоть и не очень большая по площади. Кровать было приказано поставить напротив раскрытого окна – дабы он мог видеть звёзды и сколько угодно дышать ароматами садовых цветов. Это было очень кстати для стремительно всегда увядавшего без неба и воздуха Эстрелладо, просто, пока ему не довелось оказаться в подземелье, он не отдавал себе толком отчёта в этой опасной закономерности. А потом было поздно и тот факт, что парня не успели разобрать в пыточной на части дикие палачи-мусульмане, иначе как чудом назвать было просто невозможно. И хотя сейчас вроде бы жизни его ничего не угрожало, после стычки с цыганкой Великий Инквизитор чувствовал себя не очень хорошо, да ещё и мистическое чутьё после треволнений дня порядком разыгралось, а уж им пренебрегать и вовсе не следовало…

Войдя в комнату, он понял, что не ошибся. Раненый, похоже, тяжело бредил – а оставить это дело спокойно могли разве что циничные медики, полагающие себя умнее окружающих.

– Нет, вы ошиблись, ошиблись, я не с вами, ни разу не с вами, – горячим шёпотом твердил юноша, и его ресницы дрожали слишком сильно, как будто от того, что он не мог метаться головой по подушке. – Уйдите, оставьте меня, отвяжитесь со своими указами, я не ваш. Я христианин, поймите же, наконец, тупицы. Нет, не пойду, не стану, и всё, – и он зашёлся в тяжёлом протяжном стоне, как будто его что-то очень сильно давило или терзало.

Инквизитор, осторожно, но быстро обхватил ладонями пышущие жаром виски больного.

– Эстрелладо, чем тебе помочь, скажи мне, скорее, – спокойным, но заметно участливым тоном сказал он, инстинктивно заслоняя собой юношу от раскрытого окна. – Слышишь меня, Эстрелладо? Я с тобой, не бойся, скажи мне, скажи.

Воспалённые глаза раненого быстро распахнулись, но взгляд был вовсе не безумным, а только испуганным, как у загнанного в тупик слабеющего беглеца. Поняв, что уже не один, и узнав посетителя, юноша сделал рывок, как будто хотел броситься на шею мужчине, и тот, почувствовав это, аккуратно поймал ставшие почти хрупкими от хвори плечи и голову.

– Шшш, не пугайся, я смогу защитить тебя, – тихо и проникновенно говорил Инквизитор, ободряюще улыбаясь. – Что тебя тревожит сейчас, говори.

Эстрелладо дрожал крупной дрожью, как подбитый стрелой птенец сокола, и явно хотел прижаться сильнее к человеческим рукам. Он попытался что-то сказать, но рыдание вырвалось прежде слов и явно лишь прибавило страданий. Рыцарь осторожно позволил прижаться к своей груди, следя, чтоб не потревожить повязки на ранах, и просто взялся успокаивать юношу, как это делают с малыми детьми, аккуратно поглаживая по волосам.

– Успокойся, всё хорошо, всё, не бойся ничего, ничего страшного не будет, всё позади, – тихо шептал он больному, ощущая раз за разом, что его собственное сердце начинает стучать, а точнее, даже ухать гораздо громче обычного. – Ты скоро поправишься, и потом забудешь об этом.

– Я… хотел забыть… – тщательно выговаривал Эстрелладо через рыдание и слабость, прижимаясь ещё сильнее к своему спасителю. – Они… опять. Не отдавайте меня им, отец!!!… Я не хочу к ним!… Не хочу!

– Не хочешь – значит, так тому и быть, – рассудительным тоном вещал Инквизитор, как будто не сронив ни грана своего хрестоматийного хладнокровия. – Успокойся, Эстрелладо, не надо ничего бояться, не давай повода врагам ликовать. Ты вовсе не сломлен, просто немного устал и ранен. С каждым бывало, поверь.

Дрожь и рыдания заметно утихли, и старший воин с тёплой улыбкой заглянул в глаза молодому.

– Видишь, какой ты крепкий – сразу понял, о чём я. А ещё зачем-то сомневаешься в собственных силах. Да кто ж тебя может сломать, если ты сам этого не хочешь? Не печалься, ты выздоровеешь и будешь только сильнее – вот этого враги и боятся, уже сейчас. Это что, опять были злыдни со звёзд? – и, увидев горький хлопок ресницами, улыбнулся уже гордо и весело. – Они уже проиграли, раз и навсегда, и сегодня окончательно. Я уничтожил шарик, оставшийся у цыганки, просто не успел тебе сказать.

– Почему они не оставляют меня в покое? – с жалящей горечью прошептал Эстрелладо искусанными в плену губами, дрожащими сейчас слишком заметно, и его глаза наполнились слезами. – Я погиб, раз они снова смогли достать меня?

– Какие глупости, Эстрелладо, ну с чего ты это взял? – невозмутимым покровительственным тоном старшего говорил Инквизитор, с нежностью поправляя растрёпанные волосы юноши, чтобы тот инстинктивно чувствовал себя под защитой. – Сделали попытку, ты её отбил – не из-за чего волноваться, всё как всегда.

– Я… меня раздавили там, в тюрьме… – в сильном отчаянии прошептал молодой человек и поник головой. – Я не могу больше бороться как раньше.

– Чепуха, ты просто моложе и неопытен, – сурово возразил Инквизитор, но улыбку не спрятал. – Ты не стал хуже оттого, что приключилось, выздоровеешь, и всё будет в порядке. Тебе здорово повезло, что тебя всерьёз не покалечили, но от той боли, что ты уже перенёс, можно было умереть трижды – так в чём несчастье, сетуешь, что тяжело? Это тоже пройдёт, уверяю тебя, и силы вернутся пуще прежнего, дай только срок.

– Я никогда не стану прежним, – горько вздохнул Эстрелладо. – Это ведь невозможно.

– Это сейчас тебе так кажется. Потом ты даже внимания не будешь обращать на старые шрамы.

– Отец, они ведь… надругались надо мной, – совсем тихо произнёс юноша и упал на грудь своего защитника, молча заливаясь слезами. – Это было ужасно.

– Не подтверждаю, – лязгнул в ответ Инквизитор. – Нет следов, повадка у тебя не та, держишься ровно. По всей видимости, не успели – ты же не помнишь ничего такого? А вот напугать тебя могли – это они умеют виртуозно. Успокойся, обычно они не торопятся, и раз ты отключался, значит, всё чисто. Поверь, к этому делу они приступают, когда жертва вроде тебя в сознании, – сообщил он уже совсем ледяным тоном, помрачнев столь заметно, что посторонний наблюдатель, кабы такой сыскался, мог и похолодеть от ужаса. – А остальное – лечится, парень, просто чуток времени потратим.

Эстрелладо явно пытался овладеть собой, но сил ему по-прежнему не хватало, не смотря на всю поддержку старшего воина.

– Никогда не думал, что окажусь таким хлипким, – с горечью проговорил он. – Ничего не помню толком, только то, что было очень больно и жарко.

– Просто к палачам раньше не попадал, верно? – добродушно улыбаясь, проронил отеческим тоном Инквизитор, продолжая успокаивать раненого. – А помнить всё это и не нужно. Помнишь, что ты мне сказал прошлый раз в камере?

– Нет. Я вообще потом отключился, потому что согрелся в Вашем плаще, отец.

– Вот оно что, хвалю за искренность тогда, – продолжил рыцарь вполне серьёзно – он немало удивился услышанному, но смог это скрыть. – Ты напомнил мне, старику, что Господь наш благ и человеколюбец, не допустит свершиться, чему не должно. Ну, так вспомни ещё, что Он никогда не посылает испытаний больше, чем сможешь вынести. Ты ведь хочешь поправиться, верно?

Эстрелладо покорно кивнул и отстранился, чтоб заглянуть в глаза своему благодетелю. Хотя с глаз его ещё падали крупные редкие слёзы, но искусанные потрескавшиеся губы явно старались сложиться в тихую улыбку.

– Отец, я, правда, уцелел там? Оно меня потом отпустит? Это не пустые утешения, верно?

Инквизитор аккуратно потрепал его по щеке и весело улыбнулся.

– Разве я похож на болтуна, сынок? Пусть глупые язычники выдвигают свои теории о неудачниках и невезении, а мы-то знаем, что испытания есть знак милости Господа. Конечно, уцелел, не то не таких речей бы я от тебя дождался, уж поверь моему опыту. Будешь крепче, вот и всё.

Эстрелладо тихо просиял, полыхнув на миг прежним огнём в глазах, затем сделал неосторожное движение корпусом, видимо, желая выпрямиться или приосаниться, и скривился от резкой боли. Его взгляд при этом заметно потемнел, что привлекло пристальное внимание Инквизитора, и тот аккуратно поймал ладонями виски юноши.

– Постой-ка, – с деловитым интересом проговорил он, осторожно запустив пальцы под волосы и что-то осторожно трогая пальцами под ними, – а тебя здесь крепко били, похоже, да? Нынче или при аресте?

– Не помню, мне везде доставалось, – с грустью вздохнул раненый. – Кажется, и нынче, и тогда.

– Так вот отчего ты так себе не нравишься, парень, – почти ласково подытожил рыцарь, едва ли, не усмехаясь, вот только взгляд его снова похолодел. – Это совсем не мелочи, вот потому ты вянешь и слезами исходишь. Ну, не грусти, это тоже поправимо, хоть и не сразу. Так, приляг на подушку, я сейчас.

Эстрелладо и сам был не рад невозможности унять слёзы, но хотя бы почувствовал значительную передышку, поняв, что чёрные узкие когти, давившие горло в полусне-полубреду, больше ему не угрожают. Сообщение об уничтоженном хрустальном шаре добавило ему сил, и дышать стало намного легче. И главное, он понял, что теперь у него есть хорошие шансы не только выжить, но и снова стать собой. Инквизитор удалился вглубь комнаты совсем ненадолго, и вскоре возник рядом с какой-то странной ременной петлёй, проклёпанной и с множеством пряжек. Он несколько раз надевал её на голову, каждый раз что-то подгоняя и подмеряя на ней, затем закрепил её плотно, оставив длинный конец у себя в ладони.

– Закрой глаза и вдохни, – услышал юноша команду, отданную ровным деловым тоном, и поспешил подчиниться.

Резкий рывок, белая ослепительная вспышка, и на несколько секунд прекратившееся дыхание, но вроде без боли как таковой…

– Всё, открывай глаза и дыши спокойно, – прозвучало тем же тоном, потом щёлкнула застёжка, и ремешок покинул голову.

Эстрелладо открыл глаза и обомлел. Окружающий мир вроде как будто налился красками, в разы ярче, чем только что. Слёзы взялись стремительно сохнуть, и в грудь хлынул мощный поток свежего воздуха, как будто исчезли давившие её снаружи невидимые обручи… Ресницы уже не слипались, так, что приходилось с усилием раздирать их, чтоб оставить глаза открытыми. Кровь встрепенулась и понеслась по жилам со скоростью горного потока, вымывая прочь сомнения в том, что тело сможет подчиняться хозяину, как и прежде. Даже боль, саднившая и жгущая, пылающая там, где оставались раны, стала менее сильной и настойчивой. Горлышко фляжки оказалось у самых губ, и юноша почти с наслаждением сделал несколько глотков сладкого красного вина. По телу разлилось тихое тепло, такое, которое бывает только на мессе, если стоять напротив алтаря. Прыжок в другую реальность был слишком чёток – только что всё состояние свидетельствовало о том, что погибель крепко вцепилась в грудь и плечи, а сейчас от неё не осталось и следа, только вечерний воздух обволакивал лицо и шею, как будто гарантируя, что жизнь снова плещется внутри, как океанский прибой. Даже смотреть в окно на звёзды сейчас было безопасно – вместо зловещих шорохов там можно будет услышать только тихие струны, которые звучат не каждую ночь, но чаще всего в августе, когда луна не навещает алмазные россыпи, что иной раз начинают сыпаться длинными лентами в кроны деревьев и на вершины гор. Так спокойно не было ещё никогда – за последние десять лет уж совершенно точно… Инквизитор сидел рядом с ним на краю ложа, и смотрел куда-то в никуда, почти беззвучно шепча что-то побелевшими губами. Эстрелладо воспользовался этим, чтоб внимательнее присмотреться к своему спасителю. Грозная фигура сурового столпа веры и силы никогда не пугала его всерьёз, в отличие от остальных приятелей, побаивавшихся того просто из какого-то суеверного страха. Даже в бытность детьми он в себе этого не наблюдал, и навсегда запомнил эпизод, когда в злополучную ссору с инфантой Инквизитор, как будто случайно, а на деле – очень настойчиво прижал его за плечи к себе, прикрывая от опасности и фактически молча повелевая оставаться под защитой.

Тогда Эстрелладо этим повелением пренебрёг и возможностью не воспользовался – не из упрямства, а просто потому, что чувствовал в себе силы справиться с проблемой самостоятельно. Он не знал, что этот его шаг будет замечен и истолкован в его пользу, да и забыл вскоре об инциденте надолго – не до того было, чтоб настойчиво хранить воспоминания вообще. Он и сейчас не предполагал, что уже далеко не единожды очень расположил к себе этого солидного и повидавшего виды очень принципиального человека. Узнай он, что это были за эпизоды – он бы очень удивился и ничего не понял, ведь на его взгляд это было вполне естественное и логичное его, Эстрелладо, поведение… И ничего другого. Но у Инквизитора были свои системы оценки поведения и поступков людей, и хотя они были в основном тайной для окружающих, просто не желавших задаваться таким вопросом, следовал он им неукоснительно. Сейчас же Эстрелладо смотрел на немолодого мужчину совсем по-домашнему, потому что он олицетворял собой его надежду выжить и благополучие, а вовсе не случайное интересное знакомство с кем-то очень влиятельным на деле.

Юноша увидел, что хотя он сам не очень серьёзная обуза для благодетеля, но волнуется тот за него вполне искренне, да так, что заметно, что вряд ли ещё кто мог бы похвастаться таким вниманием в обозримой реальности. Столь доброго участия в своей странной судьбе вообще встречать не приходилось – быть объектом внимания, от которого все чего-то ждут и хотят, пусть было и привычно, но уже утомительно и поднадоело. По сути, настоящего человеческого тепла ни от кого больше дождаться и не удалось, восторги и похвалы, по большей части справедливые, реального счастья так и не приносили. Для матери Эстрелладо так и остался возлюбленной игрушкой, которую следует холить и лелеять, но не более того. Никого не интересовали истинные движения души молодого человека – и даже обсудить проблемы с хрустальными шарами было на деле не с кем, не в силу природной осторожности юного воина, а просто потому, что он знал, что никому эти обстоятельства на деле не важны, а важен лишь сиятельный образ Звезды, рядом с которой так приятно красоваться и отдыхать. Всем было плевать, что видит под стрельчатыми сводами на мессе вчерашний ребёнок, который вроде как упал с неба, и проклинал на деле эту участь, и что он при этом чувствует. Все исповедники, к которым доводилось обращаться с этим делом, испуганно шарахались от молодого человека, и в лучшем случае начинали робко предлагать отчитать его от бесов… Кардинала, помнится, интересовало лишь, не нарушает ли юноша расписание постов. Такие потом найдут ему невесту из приличной семьи, которая никогда не посмотрит ему в глаза, демонстрируя свою отрепетированную до автоматизма добродетель, и с которой до конца жизни будет не о чем говорить. А тупо бегать по альковам, навешивая в петлицу гвоздики каждый раз нового оттенка, дабы доказывать себе и каждому, что перед ним не устоит ни одна юбка любого ранга, было просто скучно и неинтересно. И видеть себя только призом в чужой игре, улыбаясь в ответ на зазывные взоры придворных сердцеедок, тоже надоело почти сразу. Помочь ему выжить в тюрьме – это ещё можно списать на выполнение должностных обязанностей, но спасать его оттуда, да ещё так вовремя? В случайные совпадения молодой воин не верил никогда, а уж помочь ему в деле с хрустальным шаром не мог человек, которому на деле безразлично, что с ним происходит. Да и сейчас, когда он остался один с чёрными когтями, уже добиравшимися до него в подземелье, и о которых не знал никто – пришёл не послушник, призванный присматривать за раненым, а сам рыцарь, надевший на него, погибающего, крест… Слишком много неслучайного, и даже если тут замешаны какие-нибудь политические интересы, Эстрелладо было уже плевать – он расслышал, что за молитвы шепчет над ним Великий Инквизитор, и понял, что во фляжке было вовсе не вино…

Раненый лежал тихо до тех пор, пока Инквизитор аккуратно читал положенные строки, вкладывая в них нечто большее, чем обычно в таких случаях и сам того не замечая. Затем, чуть передохнув и даже позволив себе протереть лоб рукавом, тот не сразу взглянул на подопечного. А когда взглянул, остолбенел – изумрудные глаза Эстрелладо были глубже океана в штиль и шире альпийских лугов на перевалах на севере страны… И это не был взгляд умирающего или больного, скорее, равного взрослого, как не сильнее самого бывалого рыцаря. Несмотря на слабость, молодой человек упорно протягивал руку к мужчине, не иначе, чтоб подчеркнуть важность того, что собрался сказать. Инквизитор по привычке принял вид невозмутимого исповедника, вежливо кивнул головой и осторожно взял эту ладонь в свою, однако в груди у него грохнуло так, что не приходилось пока вспомнить, при каких обстоятельствах подобное могло происходить – разве что в первом путешествии на Святую Землю. От дежурного прикосновения рук почтенный слуга Господа ощутил себя мгновенно помолодевшим лет на двадцать, но годы дисциплины взяли своё, и ничто не могло выдать этих чувств, и смотрел он на раненого по-прежнему спокойно и покровительственно. Вежливо кивнул, ожидая дальнейшего – но после признавался себе тайком, что хладнокровия ему так и не хватило, а значит, на деле оно было и не нужно. Эстрелладо крепко ухватился за руку, пытаясь приподняться, и это ему было позволено.

– Позвольте быть Вашим сыном, отец, – тихо произнёс он, и взгляд его стал почти умоляющим. – Я не подведу Вас, поверьте мне.

Инквизитор был столь потрясён, что несколько секунд просто молча и взволнованно перебирал свободной рукой волосы раненого, как будто ища ответ, не ослышался ли он и верно ли, что тот, что только что ощущал себя погибающим, превратился вдруг в сокровище, посланное ему небом. Затем медленно и глубоко вздохнул и прижал голову юноши к груди, резко прикрыл глаза.

– Вот так сюрприз, – старательно выговаривал он слова вполне себе холодным тоном, которому вполне можно было бы поверить, кабы не слеза, резво побежавшая у сурового вояки по щеке. – Ты, стало быть, уверен в том, что говоришь, да? – Эстрелладо молча и тихо кивнул, сильнее прижимаясь к своему спасителю, и тот скривился от невозможности спокойно выносить, как тает внутри. – Рухнул мне, как снег на голову, поставил меня в дурацкое положение, взбаламутил всю страну, спать спокойно никому не даёшь, чуть не погиб тут при мне несколько раз, и теперь ни разу не подведёшь меня, да? И кто ты после этого, а, ужасный мальчишка, от которого столько хлопот и одни проблемы, а? – шептал он с каким-то внешне спокойным, но очень напряжённым исступлением. – Тоже мне, подарочек с небес выискался, любитель озорничать по-крупному, что я с тобой буду делать, интересно знать?

Эстрелладо осторожно поднял голову, и Инквизитор, почувствовав это движение, резко открыл глаза, дабы не быть полностью застигнутым врасплох, и осёкся, увидев ясный и нежный взгляд, с такой тихой и светлой улыбкой, что было ясно, что пытаться сказать что-либо уже было бессмысленно.

– Папа, остынь уже, я ведь скоро выздоровею, – тоном совсем взрослого мужчины произнёс Эстрелладо. – Зачем так волноваться, успокойся, мы их всех сделаем, и очень скоро. Забодаются стараться.

– Вот же негодник, а, – на всегда бледном лице Великого Инквизитора вдруг проступил мальчишеский румянец, и он порывистым движением снова прижал к груди голову юноши, чтоб не продолжать таять изнутри столь заметно, – весь в меня, такой, какого я и хотел двадцать лет назад.

– Папа, тебе может красного стаканчик сейчас будет вовремя, а? Прости, что сам не могу встать и сделать.

– Ладно, сынок, дай своему старику прийти в себя, после выпьем, – совсем тихо произнёс Инквизитор и замолчал на несколько минут.

Он не видел, застыв с закрытыми глазами, что его новое сокровище тихо и светло улыбается, как человек, потративший годы, чтоб вернуться домой, и наконец, успешно достигший цели, но чувствовал это. Этой ночью они мало говорили и очень много молчали. Однако наутро послушники в саду едва всерьёз не перессорились – один из них утверждал, что не раз слышал, как их суровый господин смеётся, как бесшабашный юнец, но, разумеется, не имел успеха у остальных с такой новостью.