Kitabı oku: «Козлиха»

Мария Косовская

Yazı tipi:

Иллюстратор Алла Тяхт

Редактор Виктория Чембарцева

Корректор Марк Перельман

ISBN 978-5-0051-7777-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мария Косовская
КОЗЛИХА
повесть

Дорогой читатель!

Надеюсь на твою сознательность и умение отделить художественный вымысел от реальной жизни, а лирическую героиню и персонажей – от реальных людей, пусть даже некоторые из них и послужили прототипами для автора. Спасибо :)

ДВОРОВЫЕ

– Вали отсюда, придурок! – разнесся эхом хрипловато-истеричный женский голос.

Фонари у двадцать первого дома не горели уже месяц. Там, как обычно, кто-то бухал: брань, звон бьющегося стекла и крики из темноты, производили на округу удручающее впечатление.

Саша боязливо оглянулась. Она узнала по голосу Верку Потникову. В прошлую среду, когда Саша шла с велосипедом по железнодорожной насыпи к карьеру, к ней пристали Потникова, Штырева и Кобылина. Они окружили ее, и Штырева, ударив ногой по спицам переднего колеса, выбила у Сашки велосипед, он скатился по насыпи и ткнулся рулем в болотную жижу. Потом Потникова трясла Сашку за грудки и допрашивала:

– Че ты выделываешься, козлиха? Кто ты такая? А?! Я у тебя, шалава, спрашиваю! Кто ты по-жизни?

Уже после, ведя искореженный велик к дому, Сашка убеждала себя, что нелепо было бы отвечать: «Я – Саша» или «я – человек». Говорить нужно было на их языке – нагло и грубо. Она молчала поэтому, а вовсе не от страха. Она не боялась их, не должна была бояться.

Эти «лярвы», как называли их в городе Веневе, прикапывались к ней класса с восьмого. Если Сашке приходилось идти мимо (хотя обычно она старалась их обходить), они орали вслед: «козлиха», «ботанка задроченная» и всякое такое. И, разумеется, ржали своим грубыми прокуренными голосами, заставляя Сашку покрываться липким коварным потом.

Сашка и трое дворовых пацанов сидели за столом у двадцатого дома под единственным работающим фонарем. В темноте, за пределами светового пятна скрывалась детская площадка с искривленными остовами качелей и гнутыми турниками с лестницами, при каждом порыве ветра из песочницы доносилась кошачья вонь. Серые пятиэтажки окружали двор с трех сторон, они нависали в сумраке, как многоглазые чудища, глядя во двор живыми – светящимися и темными – будто мертвыми окнами-глазами.

– Может, по домам? – спросила Саша, глядя на Пашку Штейнера. Они жили в одном подъезде, и Сашка знала, что он тайно влюблен в нее, хотя ни для кого это, конечно, не было тайной.

– Давайте еще партию в козла, – предложил Колька Белый. – На раздевание. А, Сашок? – он шлепнул ее по заднице.

– Да пошел ты! Озабоченный, – Сашка раздраженно отпихнула его, она терпеть не могла, когда Колька проделывал эти свои «приколы». – Вон, Еремкина раздевай.

– А че я-то? Я че – крайний? – Женька Еремкин поднял брови, отчего зашевелились его большие прозрачные уши.

Сашка посмотрела на ушастую круглую голову с маленькими, будто всегда изумленными глазами. И засмеялась:

– Ну ты и олененок, Еремкин!

Сашке не хотелось идти домой. Судя по окнам – в спальне горел свет, – мать и отец еще не спали. В зале работал телевизор, и его фиолетовое мерцание окрашивало тюль в космические тона. Сестры Анюта и Танюшка, наверное, уже уснули, а родители опять ругаются. Вернее, мать что-то говорит, а отец – пьяный, лежит на диване и безразлично смотрит в телевизор. Когда он уставал от маминых упреков и вопросов, грубо обрывал ее: «Хорош нудить! Не твое дело!» И мама шла плакать на кухню, пила валерьянку или чего покрепче – пустырник или валокордин, – и, опухшая от слез, вымотанная истерикой, ложилась спать. Так было почти каждый день. Сашка это наизусть знала. Она не переносила маминых слез. Иногда Сашка пыталась заступиться за мать, что-то сбивчиво и страстно говорила отцу, он отмахивался: «Не лезь, не твоего ума дело». Тогда она плакала вместе с мамой, сидя на кухне или в детской. Младшие тоже начинали ныть: Анюта обнимала маму со спины, а Танюшка лезла на колени, хотя была уже восьмилетней дылдой. Саша много раз уговаривала мать развестись, та задумчиво кивала, глядя перед собой пустыми глазами, а следующей ночью снова шла разыскивать отца по квартирам, где пили водку и играли в преферанс.

– Ладно, давайте еще партейку. Сдавай! – Сашка пододвинула колоду Кольке. – Только без раздевания.

– Давай хоть на желание. Че как маленькие?

– Ой, ой, ой! Кто-то уже вырос! – Сашка презрительно окинула его высокомерным взглядом с головы до ширинки. Она это умела – презрительно окидывать.

– Могу доказать! – он придвинулся к Сашке и обнял, как бы случайно кладя ладонь на ее грудь.

– Ну-ну! – Пашка несильно ткнул Кольку в плечо. И тот смирился, убрал руку.

В их дворовой компании Пашка был главным, хоть и самым маленьким по росту. В седьмом классе он перестал расти – его организму не хватало каких-то гормонов. И теперь, к одиннадцатому, его рост был метр шестьдесят, что на два сантиметра ниже Сашкиного. Пашка страшно стеснялся этого факта, и даже нахальный Колька не решался шутить на этот счет, понимал – обида будет смертельной. Зато Пашка был рассудительный и спокойный, никогда не терял самообладания. А еще у него был нормальный отец, которым можно гордиться.

У Кольки отца не было, а его мать – еще молодая и красивая – водила в квартиру любовников. Они поили ее ликером «Амаретто» и воспитывали Кольку. Он от этого злился на мать, уходил из дома на сутки или двое. Так он ей мстил. Она попервой обзванивала Колькиных знакомых, лазила по подвалам, искала его. Но со временем перестала искать и бегать. И наказывать перестала – пусть гуляет, лишь бы не мешал.

Колька был красивым, в мать. «Белым» его прозвали за светло-пепельные волосы, брови и ресницы. Он был альбиносом, но не из болезненных, которые с красными глазами и бледной кожей, а наоборот – загорелый, синеглазый и мускулисто-поджарый.

У Женьки Еремкина было, вроде как, все нормально и с отцом, и с матерью, но он никогда не говорил о семье, не водил к себе друзей в гости и вообще был стеснительный и скрытный. Долговязый, лопоухий, с большой головой, Женька рассказывал несмешные анекдоты и на спор шевелил ушами.

Колька начал сдавать карты. Из темноты, вальяжной, самоуверенной походочкой к их столу под фонарем шел парень. Подойдя, он одернул свою вареную джинсовую куртку, откинул с лица челку и по-свойски пожал руки всем. Кроме Саши, естественно.

– Здорово, пацаны!

– Здорово!

– Здрасьте! – Саша тоже протянула руку.

Она читала, что по этикету мужчина обязан пожать руку женщине, если она сама ее протягивает. Парень удивленно поднял лучистые брови, улыбнулся, сверкнув глазами, и насмешливо потряс ее руку за кончики пальцев. На Сашу пахнуло ванилью.

– Денис, – представился он.

– Александра, – Сашка постаралась как можно изысканнее склонить голову набок, как французская фрейлина из романа «Анжелика», который она взяла почитать у маминой подруги тети Тани.

– С гулянок? – спросил Колька, приглаживая свои белые волосы, чуть отдающие в свете фонаря синевой.

Денис кивнул. И всем остальным стало неловко оттого, что они, как маленькие, тусуются возле дома, играют в «дурака», когда там – в центре города Венева – кипит неизвестная, но страшно интересная взрослая жизнь, о которой Денис даже рассказывать им не хочет.

– А ты че, рэпер, что ль? – нагло спросила его Сашка.

– Почему? – миролюбиво усмехнулся Денис и посмотрел на нее с таким выражением, будто хотел сказать: «Да ладно тебе, я хороший».

– У тебя джинсы на два размера больше.

– Такой фасон, – он пожал плечами. – Посмотри бирку – какой размер? – Денис приподнял куртку и развернулся вполоборота. Джинсы сидели низко, и Саша увидела рельефный изгиб спины, переходящей в красивые ягодицы, и даже слегка задохнулась. Она покраснела, отвела глаза и забормотала:

– Это хорошо, что не рэпер. А то у нас тут металлисты… Рэперов бьют… И наоборот… Война и все такое…

– По фигу. Я не воюю. Мэйк лав, нот вор.

– Чего? – переспросил Колька.

– Я говорю, занимайтесь любовью, а не войной.

– А, точно! Я тоже за, – Колька засмеялся. И все засмеялись, каждый про себя думая, что никогда еще не занимался никакой любовью, и неизвестно, когда это вообще произойдет. А Сашка даже подумала, что хорошо бы первый раз у нее было с Денисом, потому что она, кажется, влюбилась в него. По-настоящему, а не так, как до этого – в Сизого, в Вовку Щербака, в Сашку Азарова. С теми она встречалась просто от скуки. Они были почти безразличны ей. С ними и поговорить-то было не о чем. А Денис… И в груди у Саши сладко и нежно заныло.

– Ну ладно, пошел я, – сказал он.

– Давай! – ребята опять пожали ему руку.

– Александра, – Денис с улыбочкой сжал Саше пальцы и блатной походкой, чуть пришаркивая явно новыми кроссовками, направился в сторону дома.

– Он че, в нашем подъезде живет? – не сдержав радости спросила Саша.

– Месяц как переехали, – сказал Пашка Штейнер, привстав на цыпочки, чтобы стряхнуть с Сашкиной головы жука-пожарника.

– Они с этого, как его, с Сахалина переехали. У него батя там работал. Большую деньгу зашибал, – мечтательно сказал Колька.

– Купили квартиру бабы Тони, – объяснил Пашка. Стряхнув с ее волос насекомое, теперь он гладил Сашку по голове, как бы проверяя, – нет ли там других. – Та ж умерла.

– Напротив тебя, что ль, живут? – Саша машинально увернулась от его ласки и посмотрела с таким восторгом, что Пашка нахмурился.

– Ну, да. А че?

– Да не, ниче. Удивилась просто. Мы в карты-то будем играть?

Колька снова стал сдавать. Со стороны школы послышался топот.

– Опять, что ль, металлисты? – спросил Женька, сморщившись от испуга, и уши его опять шевельнулись.

– Один человек, вроде, – сказал Пашка. Все встали, всматриваясь в темноту.

Из-за дома появился мужик. Когда он приблизился, они разглядели, что был он лысый и в грязной одежде. Лицо его оказалось перекошено: половина опухла и сползла вниз, оттопыривая правый угол рта, другая половина казалась вздернутой, словно у скомороха. В руках он держал что-то продолговатое.

– Обрез! – закричал Колька, и мужик, действительно, направил на них ствол.

– Стоять! – заорал он. – Суки! Стоять на месте!

Ребята замерли. Саша чувствовала, как кровь отхлынула от ее лица и тело похолодело, будто жизненная сила вжалась в позвоночник. Пьяные глаза мужика дико шарили по ним около минуты. Обрез, словно кобра, угрожающе покачивался в вытянутой руке. Сашка чувствовала, что нельзя смотреть мужику в глаза, а еще нельзя двигаться, чтобы не спровоцировать. Казалось, остальные тоже поняли все это, и стояли, не шелохнувшись, глядя на кончик ствола. Наконец, мужик опустил обрез и резко, будто выплюнув изо рта сгусток крови, спросил:

– Где они?

– Мы не знаем, – виновато, сорвавшись на какой-то почти писк, сказал Женька и отступил на шаг.

– Где, я спрашиваю, эти суки? – орал мужик.

– Туда побежали, – показал Пашка в сторону Северного.

Мужик медленно, как Терминатор, положил обрез на плечо и пошел в указанную сторону. Ребята переглянулись, а он, будто почувствовав, обернулся и с диким ревом потряс оружием над головой. Это не было обращено лично к ним, угроза относилась вообще ко всему миру. Потом мужик устало ссутулился и побрел в темноту, вскоре полностью в ней растворившись. Ребята не двигались. И тут Колька громко заржал.

– Это нервное, – сказала Саша. – Я про такое читала.

Колька Белый, вытирая слезы, закашлялся и, показывая в темноту пальцем, пытался выговорить, давясь словами:

– Вы ви… Нет, вы ви… видели… это… этого упыря… Это же… реально вурдалак какой-то…

– Ты как? – спросил Пашка, обращаясь к Сашке.

– На меня еще никогда оружие не направляли, – ответила она. – Страшно.

– Пойдемте-ка домой, – благоразумно предложил Пашка. – Кто его знает – еще вернется…

Они попрощались и разошлись по своим подъездам: Колька – в пятый, Женька – в четвертый, а Сашка и Пашка Штейнер – в третий. На первом этаже Пашка чуть задержался, глядя, как перескакивает через ступеньки Сашка, и как подпрыгивает легкий плиссированный подол ее юбки. Он вздохнул и вошел в незапертую специально для него дверь.

ПОДРУГА

– Слышала, Потникова Анаковскую избила, – сказала Ленка Воронина, извлекая из-под кухонного стола табуретку с дерматиновым сиденьем.

– Ого! Когда? – спросила Сашка.

– На прошлой дискотеке в «Ручейке», – табуретка как-то вывернулась из ее рук и упала Ленке на ногу. Она выругалась матом.

– Больно? – Сашка с сочувствием посмотрела на растопыренные Ленкины пальцы на правой, пострадавшей, ноге.

– Нормально, – Воронина, потирая большой палец, вдарила по табуретке кулаком. – У, скотиняка!

На плите начал посвистывать чайник.

– А Ващенкова че, даже не заступилась? – Саша ковырнула алюминиевой вилкой из большого эмалированного таза от куска нуги с карамелью и орехами.

– Че она, дура, что ли, за Анаковскую впрягаться?

Свист чайника набрал силу.

– Да заткнись ты! – Ленка раздраженно выкрутила конфорку, и чайник замолк.

Двигаясь размашисто, как бы давая понять, кто здесь главный, Ленка разлила в разнокалиберные кружки заварку, затем кипяток. На Сашку попала пара горячих капель, Ленка плюхнулась на табуретку.

– Они же подруги, – морщась и потирая руку, сказала Сашка.

– Здоровье дороже, – Ленка ловко отковыряла и положила в рот большой кусок нуги и, не переставая жевать, спросила: – Ты знаешь эту, как ее, Полякову?

– На год нас старше?

– Ага. Помнишь, в том году ее в реанимацию из школы отвезли? Это ее Потникова избила. За волосы об унитаз.

– Ужас! И что, Потниковой ничего не было?

– А че ей будет?

Саша сидела хмурая и задумчивая.

– Ну а Анаковская чем Потниковой помешала? – через некоторое время спросила она.

– Какого-то парня отбила.

– У Потниковой?

– Да не! Ты че! За это ее бы убили. У другой какой-то девки, которая с Потниковой дружит.

– Ясно. На эти дискотеки лучше не ходить.

– Да ладно тебе, не ссы! – Ленка улыбнулась. – Ты же со мной.

– Ой, а ты прям сила.

– А то! – и она хищно улыбнулась, обнажая мелкие белые зубы, измазанные карамелью.

Подруги не виделись все лето. На каникулах Ленка жила на другом конце города у бабушки в маленьком, кривом и просевшем от времени бараке. За железной дорогой сохранились две улицы таких домов, огороженных собранными из чего попало заборами. Там бегали куры, брехали собаки, мычали коровы и хрюкали поросята. Это был кусочек другой, полу-деревенской, полу-пролетарской, по-барачному неряшливой жизни. Район так и называли – бараки. Там Ленка тусовалась со взрослыми подругами, которые жирно обводили черным карандашом глаза, начесывали плотным шаром высветленные до желтизны волосы, носили косухи в заклепках и терпеть не могли таких как Сашка, которая «много из себя строила». Поэтому летом Воронина с Сашкой не дружила, тем более, что дружить через весь город было неудобно.

Ленка хлебала чай громко и быстро, а допив, встала налить ещё. Была она широка в кости, с полными бедрами, но тонкая в талии, а ее шея переходила прямо в плечи плавно, почти без углов. «Наверное, это и называется «покатые», – думала Сашка, рассматривая Ленкину фигуру. Если самой себе Саша казалась похожей на вешалку, то Воронина ей напоминала бутылку вина «Молоко любимой женщины». А с распущенными волосами она даже походила на Деву Марию с этикетки. Её темно-русые слегка вьющиеся волосы как покрывало обрамляли овальное Ленкино лицо с маленьким носиком, веснушками и карими глазами.

– А если Потникова меня будет бить, заступишься? – Сашка еще не до конца растопила в себе обиду за то, что Ленка за лето ни разу не позвонила ей.

– Че я, дура, что ль? – по-простецки сказала Ленка.

Саша горько вздохнула и сунула в рот сладкий кусок нуги.

– Слушай, – сказала она, когда удалось разлепить рот. – А ты не боишься, что эту нугу не просто так выкинули? Может, она радиоактивная?

– Кто ж знает! – флегматично сказала Ленка. – Говорят, сбой в производстве. Мать два рюкзака приперла. Вот скотиняка ломовая!

– А откуда их прут-то?

– Из Ступино. Там на свалке две кучи: в одной – «Сникерс», в другой – «Марс».

– И не охраняется?

– Как же! С собаками! Но кого ж это остановит? Да че ты все спрашиваешь? Сама съезди и посмотри.

– Мама запретила.

Они молча допили чай, Ленка начала мыть посуду, а Сашка ерзала на неудобной табуретке и набиралась решимости заговорить о Денисе.

– Ты че, летом у этого, у грека работала? У дяди Георгиса? – спросила Ленка. – Видела тебя на рынке пару раз.

– Чего не подошла?

– Да как-то некогда было, – Ленка сделала вид, что не понимает Сашкиной обиды. – Ну и че, много заработала?

– Не напоминай!

– Ты ж масло растительное продавала?

– Ага.

– И мало заработала?

– Ну так… Не очень…

– Сколько?

– Сто пятьдесят тысяч.

– Мало, – Ленка удовлетворенно отвернулась.

– Только неделю работала.

– Не понравилось?

– Ну, как сказать, – Саша, ссутулившись, стала отковыривать от стола декоративную кромку. – Дядя Георгис меня изнасиловать пытался.

– Да ты что?! – Ленка села на табурет и вперилась в Сашку. – Стол мне только не порти.

– Никому, ладно? – Сашка спрятала руки между колен.

– Блин буду!

Ленка требовательно, с ожиданием смотрела на Сашку, слегка приоткрыв маленький рот. Сашка молчала.

– Рассказывай.

– Че рассказывать-то? – Сашка вздохнула и потерла руками лицо. – Ой! Я же накрашена. Не размазала?

– Ты мне зубы-то не заговаривай. Сказала гоп, давай прыгай.

Сашка посмотрела с мученическим выражением, под глазами пятнами темнела тушь.

– Мне Армен гирей в голову попал, – начала она.

– Как гирей в голову? – перебила Ленка.

– Я наклонилась масло наливать, а они гирю на два килограмма друг другу перебрасывали. Гиви с Арменом.

– Зачем?

– Ну, у них одна на двоих была, – нетерпеливо пояснила Сашка. – Мне кожу на лбу рассекло. Кровь потекла. А дядя Георгис приехал товар забирать. Я тебя, говорит, до дома должен довезти, у тебя производственная травма.

– А Гиви с Арменом че? Их же за это под суд!

– Гиви с Арменом фруктов мне надарили, арбуз дали. И дядя Георгис меня подвез, значит. Возле дома высаживает и говорит: «Я тебе премию за геройство хочу выписать. Только ты ко мне за ней вечером приди». Я и пошла.

– И че, даже не догадалась?

– О чем? Ты же знаешь, как у нас с деньгами.

– Ну и дальше-то что?

– Прихожу к нему. У него дом свой на Новой улице.

– И че? Че? – Ленке не терпелось.

– Стол накрыт. Дядя Георгис шампусик открыл: «Угощайся», – говорит. Я выпила немного, конфетой заела. «Рафаэлло» – мои любимые. А он спрашивает: «Сколько тебе надо?» Я говорю: «Не знаю, сколько дадите». А он: «Зависит от тебя». И ширинку расстегивает.

– Афигеть! И че?

– Я хотела сбежать. А дверь заперта. Давай вокруг стола бегать. Он за мной. «Я тебя поймаю, – говорит, – моя козочка». А у самого болт из штанов торчит.

– Че, большой?

– Огромный!

– Ужас! Ну и че?

– Он стол к стене придвинул, поймал меня, на кровать бросил. Сам сверху навалился, и вдруг как-то задергался, глаза закатились, и слюна изо рта потекла. Прямо мне на лицо.

– Кошмар!

«Скорую, – хрипит, – вызови». Я его столкнула, ключ у него из кармана вытащила и бежать. Пока бежала, думала, вызывать скорую или не вызывать.

– И че?

– Вызвала, – Сашка вздохнула.

– Фуф! Вот ужас! Ну а че с ним-то?

– Да кто его знает. Приступ, может, сердечный. Откачали. Видела недавно на рынке. Какой он мерзкий! Фу! Жирный! Губы вывернутые, вечно слюнявые. Ненавижу!

– Тебя прям бог уберег, – голос у Ленки слегка дрогнул.

– Я в бога не верю, но знаешь, мне кажется, есть какая-то сила, которая меня оберегает. Просто мне такое унижение было бы не пережить, понимаешь? Если бы это случилось, я бы…

– Матери не рассказывала? – перебила Ленка.

– Не. Ты че! Она с ума сойдет.

Ленка встала, случайно задев ногой бутылку под столом. Густая черная жижа медленно растеклась по полу, завоняло керосином.

– Мать убьет, – испугалась Ленка. Схватив с раковины серую тряпку, она подняла бутылку и стала усердно затирать пятно.

Сашка молчала. Вынырнув из тревожных, смутно будоражащих ее воспоминаний, она огляделась, будто увидела Ленкину кухню впервые.

Жили Воронины плохо, даже хуже, чем Сашкина семья. Ленкина мать зачем-то собирала в квартире всякий хлам: банки, чашки, пустые или чем-то заполненные бутылки, старые перечницы, солонки, кастрюли, плошки, тазы. Между всем этим были распиханы целлофановые пакеты, а несколько – сушились на веревке, протянутой через кухню. Пол был уставлен ведрами, бидонами, пыльными картонными коробками, тут же стоял старый сломанный пылесос. Все на кухне было покрыто грязно-коричневым, липким слоем. Сейчас все это снова бросилось Саше в глаза, ей захотелось уйти отсюда, выйти на свежий воздух. И она решилась начать нужный разговор:

– Знаешь Дениса Багулина, который переехал в наш дом?

– Кто же его не знает? Красавчик.

– Тебе он нравится?

– Ты че, у меня же парень. Блатной Леха.

– Ничего себе! И ты молчала? – подавляя сожаление, спросила Сашка. – Ну и как? Уже целовались?

– И не только, – Ленка жеманно улыбнулась. – Он мне целку порвал.

– Что?! – Саша поняла, что после такого признания вернуть разговор к Денису будет сложно.

– Ага.

– Ну и как?

– Да как-как, нормально.

– Ну ты даешь! Я даже целоваться еще не умею. А ты уже – женщина. Больно было?

– Да так, нормально.

– Нормально, нормально! – передразнила Сашка Ленку. – Терпеть не могу это слово. Это все равно, что вообще ничего не сказать.

– Ну а если нормально, че я еще скажу?

– Ладно, – Сашка примирительно вздохнула. – Ну и че теперь?

– Че-че. Женится на мне, – Ленка встала и по-хозяйски швырнула грязную тряпку в переполненное мусорное ведро под раковиной. – А пока ходим.

– Ааа, – Сашка сделала вид, что ей все понятно.

– Он раньше со Светкой Моисеевой ходил, но она ему не давала. Вот он ее и бросил. Кстати, с ней теперь Денис ходит.

– С Моисеевой? – от этой новости у Сашки что-то задрожало внутри. – Она красивая.

– Ну и что, что красивая. Никому не дает. И Денис ее скоро бросит. Че ему канителиться? На него, говорят, целый список желающих.

Целый список. Саша, осознавая несбыточность своих мечтаний, тоскливо отковырнула орехово-карамельную нугу, от которой уже подташнивало.

– А ты Блатного любишь? – меланхолично спросила она.

– Фиг знает. Вроде люблю.

– А он тебя?

– Он меня точно любит! – Ленка вздохнула, сладкая улыбочка появилась на ее лице, и она уставилась в окно поверх выставленных на подоконнике майонезных банок с луковицами. Раздался резкий скрежет ключа в замке, затем нетерпеливая повторяющаяся трель звонка.

– Мать пришла, – встрепенулась Ленка и так поспешно кинулась открывать, что неустойчивая табуретка снова грохнулась на пол.

– Да возьми ты сумки, корова! – послышался из коридора голос Ленкиной матери. Тетя Рая показалась в коридоре.

– А, гости, – одергивая старомодный бархатный жакет и глядя мимо Сашки, раздраженно произнесла она.

– Здравствуйте!

– Здрасти-здрасти, – тетя Рая скрылась в комнате. Ленка тащила в кухню две набитых продуктами сумки. Саша встала. Пора было уходить.

Она не любила тетю Раю, грубую и скандальную женщину. Была какая-то история между ней и отцом Саши, еще когда тот был директором завода. Вроде бы он уволил ее за сплетни или за потасовку, Саша точно не знала. Отец не терпел даже упоминаний о Ленке и ее матери. Но Саша дружила с Леной, и других подруг у нее не было.

– Я пойду, – сказала Саша.

– Погоди. Она при тебе не так ругается.

– Почему?

– Стесняется. Ты ж из интеллигентной семьи.

Сашка села обратно на табурет и с тоской посмотрела на таз с нугой от «Сникерсов», все еще стоящий на столе. Ленкина мать могла из-за него разозлиться.

– Ты пол мыла? – послышалось из комнаты.

– Да! – крикнула с кухни Ленка.

– Иди, посмотри, как ты мыла! Жопа с ручками! Не мыла – так и скажи.

– Да мыла я! – Ленка раздраженно кинула на стол вытащенный из продуктовой сумки батон и пошла в комнату на разборки.

– Где ты мыла? – кричала тетя Рая. – Носом тебя в эту пыль ткнуть? Как кота в дерьмо? Шлындала опять где-нибудь весь день!

– На себя посмотри!

– Ты на мать голос не поднимай. А то плюну и разотру.

– Ты на пол лучше плюнь и разотри! Ты же обычно сама так и моешь! А я два раза протерла, сначала мокрой, потом выжатой.

– Ах ты мразь желторотая! Ну, получишь ты у меня сапоги на зиму! Будешь босая в школу ходить!

Ленка смолчала. То ли испугалась угрозы, то ли придумывала контраргумент. Саше хотелось исчезнуть, телепортироваться сразу в подъезд. Жаль, что еще не изобрели телепорт. В своем воображении Саша уже не раз им пользовалась.

В комнате продолжалось препирательство.

– И пыль не вытирала!

– Да вытирала я, – в Ленкином голосе было отчаяние.

– Врешь! Глаза у меня еще видят, слава богу.

– Не вру я.

– Суп сварила? Отец скоро придет, а жрать нечего.

– Сварила.

Тетя Рая, одетая в синий прямой халат, зашла на кухню, за ней семенила Ленка. Лицо тети Раи было усталым и злым: некрасивое, с высоким от залысины лбом, длинным заостренным носом, кожистыми складками век без ресниц и совершенно выщипанными, а затем нарисованными карандашом бровями. Рядом с ним, милое Ленкино личико – даже раскрасневшееся от скандала – казалось невероятно красивым, и трудно было поверить, что тетя Рая – Ленкина мать.

Сашка встала, желая протиснуться в коридор. Твердокаменная тетя Рая стояла на пути, как гора.

– Разрешите, – пискнула Саша.

Тетя Рая отодвинулась, не взглянув на Сашу.

– Подруг водишь, – продолжала она ругать дочь. – А просьбы матери родной выполнить не можешь! Так ты, значит, ко мне поворачиваешься? Жопой своей мне в нос тыкаешь? Я тебе тыкну! Я тебе тыкну! – и она ткнула Ленке в лицо большую огрубевшую фигу.

Сашка обувалась. Ленка бешено шептала, особо не таясь:

– Как с цепи сорвалась.

– Может, из-за меня?

– Кто ее знает… – у Ленки на глазах были слезы. Саша обняла ее.

– Держись.

– Да ладно. Я привыкла.

– Ну, пока, – Сашка вышла в подъезд и в который раз прочла надпись на стене: «Ленка – честная давалка»; скользнула взглядом по объявлению под гнутыми черными от гари почтовыми ящиками: «Даю в рот и по морде» с подписью снизу «доброжелатель». Она толкнула фанерную, в дырах, дверь подъезда и оказалась на улице. Наконец-то, на свежий воздух.