Kitabı oku: «Перекресток трех дорог», sayfa 3
Глава 3. Странник
Ульд разглядывал с холма быструю реку, у которой приютилась небольшая деревушка. Летний ветер трепал волосы цвета смоли, солнце жгло бледную кожу. Мерг накинул капюшон поношенного плаща, подхватил посох, окликнул Игви и отправился в путь.
Из своих двадцати трех вёсен пять он провёл в странствиях. Колдуну мергов везде сыщется работа: сделать предсказание, усмирить неупокоенных духов, продать обереги или побороться с проклятьем, навлечённым на чью-то бедовую голову недобрым словом, – много о чём могли просить люди. Тех, кто ведает нижний мир, опасались, но ценили. Найти приют на долгое время не вышло бы – замучают или просьбами, или косыми взглядами. Приходилось бродить от деревни к деревне, продавать услуги, останавливаться ненадолго и уходить в ночь, избегая расспросов и пустых поручений. К дороге Ульд привык давно, но одиночество не приносило радости. Потому однажды он взял щенка, выходил и выкормил. Теперь молодой пёс по кличке Игви, вымахавший рослому Ульду до самого пояса, носился повсюду за зверьём и птицами, оглашая округу заливистым лаем.
Косматая бурая морда верного друга высунулась из кустов впереди. Уши дёрнулись, нос втянул воздух. Миг, и Игви скрылся вновь, увлечённый азартом погони за чем-то, ведомым лишь ему одному. Мерг проводил пса взглядом, прислушался к хрусту веток и продолжил путь, не сомневаясь, что его нагонят вновь не у ближайшего, так у следующего за тем куста.
С Игви шагалось веселее. Помимо пса в скромном владении Ульда имелись сумка, большую часть которой занимали заготовки под обереги, да надежно спрятанный за полой плаща меч с начертанными отцовской рукой защитными рунами. Воином мерг был неплохим, раз за пять лет странствий умудрился сохранить жизнь и все конечности в целости. Сталкиваться разом с опасностями двух миров – срединного и нижнего, – требовало сноровки во многом, включая бой. Везло молодому колдуну редко, оставалось рассчитывать лишь на себя да свои умения.
Близ деревни Игви нагнал хозяина, пошёл рядом спокойно. Ульд прислушивался настороженно: местность болотистая, в таких краях людям частенько досаждают заплутавшие на тропах к Мергу мертвецы. Но духов слышно почти не было. Видать, поблизости жила ведьма, а значит, работы может и не найтись. Колдун вздохнул, но зайти к людям решил всё равно. Не заработать, так пополнить припасы.
Поселение встретило гостя ужасной вонью. Игви недовольно мотал головой, поджимал уши, едва слышно рычал. У болот временами смрад стоит знатный, особенно в летнюю пору, но запах гниющей плоти в их занятии сложно перепутать с иным, а потому Ульд шепнул:
– Ищи. – И поспешил за псом.
Дорога привела их к богатому дому почти в центре деревни. Мерг с недоумением оглядывал работающих во дворе людей, словно не чующих вони, и труп чёрной козы на крыше, который трепали вороны. Дела до сомнительного соседства с мёртвым животным будто не было никому, ни жильцам, ни соседям. От повседневных забот не отвлёкся ни единый житель деревни. Если бы не жуткий запах, Ульд бы решил, что перегрелся на солнце и коза ему теперь мерещится в бреду. Он подумал уже, что местные обычаи велят делать такое странное подношение духам ко дню урожая, но отказался от этой мысли, сочтя слишком дурной по меркам любого из миров.
Он заглянул во двор и позвал:
– Хозяева! Не найдётся ли работы для мерга?
– Колдун! – К нему, словно к давно потерянному сыну, побежал по двору краснолицый мужчина, раскинув руки. – Сделай с ней что-нибудь!
– Вам нужен мерг, чтобы снять дохлую козу с крыши? – Ульд всеми силами старался сохранить лицо и голос спокойными.
– Не с козой! – Хозяин с трудом отдышался и с отчаяньем пояснил: – С ведьмой местной. Она меня прокляла. Закинула падаль на дом да запретила любым способом снимать, иначе…
Он развёл руками и уставился со страхом и грустью. Нарушения запретов при проклятии и верно не несли доброго будущего, а иногда обрывали настоящее. Ульд оглядел зажиточный двор, слуг, краснолицего хозяина, и вкрадчиво поинтересовался:
– А что же ещё она тебе запретила?
– Свиней чужих брать, – отмахнулся он: вторая часть проклятья, видно, пугала не слишком.
– Понимаю… – Ульд с трудом сдержал смех и лишь уголок губ дёрнулся в едва заметной улыбке.
– Чего ты понимаешь? – взбеленился хозяин, горя коего не оценили в полной мере.
– Проклятье на тебе тяжёлое. – Светло-серые, почти прозрачные глаза колдуна смотрели серьёзно и мрачно. – Сложное. Мои услуги дорого обойдутся.
– Что хочешь отдам, – заверил хозяин. – Заплачу хоть деньгами, хоть свиньями, у меня много. Только сделай с ней что-то.
– Поросят себе оставь. Десять лигор возьму. Половину вперёд.
Мужчина закивал, не стал спорить с непомерной ценой, велел платить колдуну задаток, а после указал дорогу к дому ведьмы.
С золотом в кармане, притихшим Игви у ноги и весельем в сердце Ульд направился к дубовой роще в отдалении, где на опушке стояла одинокая хижина.
– Это ж надо быть таким дурнем, – шепнул мерг псу и потрепал косматое ухо. – Даже спьяну на спор у ведьмы своровать не решишься, коль голова на плечах имеется.
Хозяйство у старухи было крепкое. Небольшой, но ладный домик, череп оленя над входом, как и положено. Сушились подвешенные пучки трав, под навесом – добрый запас дров к зиме. Ульд отметил пустой загон для свиней и кивнул своим мыслям.
Ведьма в образе юной девы хлопотала по двору. Стройная фигура в простеньком светлом платье могла бы обмануть, если бы не крючковатые, старые руки с длинными грязными когтями. Колдун осторожно прислушивался к шёпоту духов, пытаясь разобрать, к кому пришёл на порог. Мертвецы говорили о хранительнице – той, в чьих жилах сильна кровь сэйд. За такое соседство судьбу на коленях благодарить стоит, а не тянуть у доброй няньки из-под носа всё, что не приколочено.
– Гостя за сто яр чуешь, мать? – окликнул хозяйку колдун.
– Козу убирать не смей, – отрезала ведьма, не оборачиваясь. – Прокляну.
– Смрад на всю деревню стоит, – напомнил Ульд.
– Не страшнее обыкновенного. – Она вздохнула, бросила тяпку, оглядела мерга. – Мёда хочешь? Добрый в этот год уварился, крепкий. А эти олухи боятся и не берут, жалко ведь.
Колдун кивнул. Ведьма повела гостя в хижину, придержала скрипучую дверь. Небогатое, но прибранное жильё женщины насквозь пропахло горькими травами и терпкими настойками. Было темновато, очага она к вечеру ещё не растопила. Игви замешкался у входа: обычно в дом его не брали, но ведьма ласково позвала пса:
– Заходи-заходи. И тебе найдётся место да кость.
Дверь она прикрыла уже в своём обычном облике – морок не произвёл на колдуна впечатления, и хозяйка решила не тратить сил на чары. Ульд рассматривал теперь сгорбленную старуху с седыми космами, морщинистым узким лицом и крючковатым носом. Видом она напоминала огромного ворона, а бесформенное тёмное платье лишь усиливало сходство.
Ведьма взмахом руки разожгла очаг, вытянула откуда-то косточку для Игви, а сама принялась хлопотать над угощением. Пёс улегся у ног хозяина и сосредоточился на лакомстве.
– Дубины они, без стыда и разума, – бормотала ведьма, словно позабыв о госте. – Когда хворь ко мне лечить придут, когда мышей потравить попросят. Платят деньгами, припасами. Сведу я их – мне-то чего потом делать? С голоду помирать одной? Жалко мёд, ведь хороший, продала бы им, да все бы радовались.
Наконец, она поставила перед колдуном большую кружку, миску с ломтями мяса и сыра, а сама уселась напротив, не забыв прихватить мёда и себе.
– Ты пробуй, пробуй, – поторопила она. – Как?
– Знатный напиток. – Уставшему и голодному с дороги Ульду сейчас что угодно показалось бы богатым пиром, а ведьма и впрямь наварила мёда с душой. – И князю на стол не стыдно поставить.
Старуха довольно закивала, сама приложилась к кружке, а после сплела крючковатые пальцы и посмотрела серьёзно.
– Ты мне скажи, что духи шепчут последнее время?
– Ты сама одной ногой в Мерге, мать, – нахмурился Ульд. – Неужто не слышишь? Зубы мне не заговаривай, я не сплетничать пришёл.
– Не серчай, колдун. Странные дела у нас на болоте творятся, недобрые. Думала, может они тебя за этим сюда привели. Звать-то тебя как, гость дорогой?
– Ульдар Йорги. Ульд.
– Хегги, – представилась в ответ старуха, прищурилась и спросила: – И что же ты собираешь, мерг Ульд Йорги?
– Нелепые проклятия. Вот сегодня как раз принялся.
Она расхохоталась, и смех прозвучал скрипом мёртвых деревьев да хлюпаньем трясин.
– Козу убрать не дам. – В старых белёсых глазах зажглись угольки пламени. – Что хочешь делай, а лежать ей там, пока не сгниёт.
– Много украл? – с сочувствием поинтересовался Ульд.
– Всех. – Старуха бессильно уронила руки на стол и посмотрела с горькой усмешкой. – Было-то три порося. Зато упитанные, добрые. Он-то своих почти голодом морит, лишний раз покормить жалеет. Ходят скелетами бледными у него, одни шкуры. А своих я в рыло завсегда узнаю. Красавцы, пятна рыжие на боках, мясистые. Завидовал-завидовал, продать упрашивал. Раз ему отказала вежливо, второй. А он взял и упёр. Хлебать мне теперь всю зиму каши да капустный навар. К началу весны ягнята народятся, я куплю, выхожу. Только как теперь до весны без мяса дотянуть бы…
Ульд покосился на полупустую миску перед собой. Последнее, что было у старухи, она отдала гостю по всем законам доброй хозяйки. Колдун нахмурился и заставил себя убавить прыть в еде.
– Козу бы оставила, чем не подмога?
– Да это разве моя? – вздохнула ведьма. – Была б у меня в хозяйстве коза, она бы не гнила на чужой крыше. Это местные приносят жертвы в моей роще, духов задабривают перед праздниками. Оттуда и взяла, уже мёртвой.
– Вся деревня страдает из-за одного дуралея, мать, – тихо напомнил колдун. – Они у тебя ничего не крали.
– А чем они лучше? – Старуха нахмурила косматые брови и с гневом прохрипела: – Чуть прихватит, так штаны подтянуть не успеют, уже у двери околачиваются, о леченье молят. А как одинокой женщине помочь и вора к ответу призвать – никого не сыщешь, у всех глаза не смотрят, уши не слышат, рты требухой позабивало. Тьфу! Сколько тут живу, вечно воют: баба Хегги, подсоби! Рожениц выхаживаю, скотину лечу, боль заговариваю. По болоту этому гнилому бегаю оленихой, лишь бы духи им не досаждали. Одного дурня наказала за дело – всё, плохая стала, злая да жестокая, как земля только носит!
– Неужто в голову не пришло поросят просто вернуть?
– Пустовата она у него, добрые мысли там теряются. Как козу эту несчастную увидел, стал ниже травы, лишь бы мне на глаза не попасться. Испугался, что я с ним чего сделаю, стоит заметить, теперича сидит с вонючей крышей и ворованными поросями, со двора лишний раз шагу не ступает.
– Чего ему сделается, если запрет нарушит?
– Да ничего, – отмахнулась ведьма. – Что я, зверь, смерти ему желать? С башкой он сызмальства ладить не умеет. Когда проклинала, думала приложить чем по красной роже посильнее, не боле. Так что жив останется, а ежели ему кулаком в глаз кто заедет, – красоты там убавлять некуда. Чего хохочешь?
– Люди говорят, ведьмы с колдунами не в ладу, враждуют. А я бы тебе по весне новую козу уложить на крыше помог бы.
– Странные байки, – улыбнулась старуха. – Что же нам с тобой делить, мерг, по их мнению?
– Работу мы друг у друга отнимаем, мать. – В прозрачных серых глазах искрились лучики смеха. – Не знала?
– Поглядела бы я, как ты зелье желудочное наваришь, колдун. – Старуха смотрела с весельем и хитрой лаской. – Мертвецы тебе такого насоветуют, что и на землю после страшно будет вылить, всё помрёт в округе.
– Получше выйдет, чем если ты обереги, обмотанные птичьими потрохами для надёжности, пойдёшь людям втюхивать. – Ульд в долгу не остался.
Они рассмеялись, стукнули кружками, выпили мёду.
– Веселье весельем, – вздохнула после ведьма, – а работу тебе выполнять надо. Я всё как есть рассказала. Что делать думаешь?
– Есть у меня мысль… – Ухмылка Ульда не сулила лёгкого избавления от проклятия хозяину дома с козой на крыше.
Старуха рассеяно перебирала пять золотых монет, которые отдал ей колдун, пока рассказывал, что решил.
– Много, – хмуро сообщила она. – Тебе нужнее в дороге, мерг.
– Он мне ещё столько же заплатит, – заверил Ульд. – Об этом не волнуйся.
– Неужто сразу понял? – Она пытливо всматривалась ему в лицо. – Раз такие деньги за такую мелочь спросил.
– Если этот остолоп ещё ходит по земле и с людьми говорит по-человечьи после того, как обидел ведьму, то она его не прокляла, а просто поиздевалась, – насмешливо отозвался Ульд. – И мне ли вас не знать, чтобы понимать, что получил он за дело.
Он допил мёд, купил у старухи пару бурдюков в дорогу, а после отправился обратно в деревню. На пороге хозяйка окликнула:
– Как закончишь, буду ждать тебя у болота. Показать кой-чего надо. Иди от деревни на север, там свидимся. И мёд твой туда принесу.
Ульд кивнул, забрал Игви и поспешил закончить работу.
Возвращения колдуна ждать собрались всем поселением. Видано ли дело, мерг пошёл говорить с ведьмой. Местные готовы были увидеть драку, искры пламени у далёкой хижины, услышать брань и ссору. Стояли у дома, пропахшего тухлятиной, за спиной краснолицего хозяина, вытягивались вперёд, жадно скользили по ладной фигуре Ульда глазами. Присутствие остальных жителей колдуну оказалось только на руку. Он шепнул Игви замереть, подошёл, заговорил гулко, серьёзно, мрачно:
– Проклятье твое сильнее, чем мне показалось, хозяин. Но есть способ его снять. Если с третьего месяца осени до конца зимы станешь каждую третью ночь приносить к алтарю, откуда забрали козу, кусок доброго мяса для духов, сможешь по весне переложить на крыше солому. Делать это ты должен вместе с остальными мужчинами деревни, иначе жить вам с ещё одной дохлой козой всё грядущее лето.
Люди в толпе зароптали. Весна – время посевное, забот у каждого в своём хозяйстве немерено, чтобы ещё крыши чужие перекладывать. Кто-то из деревенских назвал краснолицего вором, но на него не шикнули, зашумели и поддержали.
– Ведьма ваша могучая, десятерым самым умелым колдунам с ней не сладить, – продолжал Ульд почти нараспев, словно читал заклинание. – Смотри, не удумай чего нехорошего, худо будет всем, навлечёшь её гнев на деревню: никому не уйти от такой ярости. И вот ещё что. Запрет брать чужое сказан был в сердцах, в злобе. Его не снять до скончания твоих дней. Попытаешься украсть то, что тебе не принадлежит, лежать на этой крыше под вороньими клювами тебе самому.
Мужчина краснел и бледнел попеременно всю речь Ульда. Сжимал кулаки, шарил взглядом по колдуну, будто пытался найти лазейку. Наконец глубоко вздохнул и изрёк:
– Не знай я, что ведьмы с мергами одного вида друг друга не выносят, я бы решил, что вы сговорились за мои деньги.
Серая пелена глаз Ульда сверкнула яростью. Он распрямился, из-под полы плаща показалась рукоять меча. Игви ощерился, утробно зарычал. От добродушного пса не осталось и следа – рядом с колдуном стояло чудище ростом с шестилетнего мальчишку, злое, косматое и, казалось людям, изрядно голодное.
– Ты обвиняешь меня в дружбе с ведьмами, человек? – громом прогремел голос мерга, отчего все притихли и отшатнулись.
– Прости, колдун, – затушевался мужчина. – Переживаю, вот и брежу, как болезный. Исполню всё, что ты говоришь, слово в слово исполню. И злить ведьму проклятую больше не посмею никогда.
Получив монеты, Ульд решил оставить хозяина дома наедине с недовольной толпой. Деревня жужжала за спиной растревоженным ульем: плату за выходку сочли великоватой, виновника признали общим судом, а едва не обрушившийся на головы гнев колдуна оказался последней каплей. Мерга же замучил запах мертвечины, да и Хегги давненько ушла в назначенное место, а в её компании было куда приятней. Колдун неспешно побрёл сквозь дубовую рощу на север, как наказала старуха, с наслаждением вдыхал свежий воздух и слушал заливистый лай Игви впереди.
Ведьма ждала у болота. Чёрная фигура вороном застыла близ воды. Она опиралась на старый посох, устремила взгляд вдаль, но когда пёс подлетел к ней и ткнулся носом в руку, потрепала густую шерсть так спокойно, словно каждый день здесь в это время гладила большую собаку. Ульд подошёл, встал рядом.
– Слушай, – велела старуха. – Ну не чудно́ ли?
Мерг и сам не отводил теперь глаз от болота, хмурился, плотно сжимал губы.
– Что там? Древние жертвоприношения? Курган?
– Могильник, да. – Ведьма посмотрела с тревогой. – Плач я пойму. Вой. Шёпот. Но звуки пира? Их веселье не должно звучать в срединном мире, Ульд, или я совсем из ума выжила?
– Местные знают?
– Дара тут ни у кого, кроме меня, нет. Пока не прибегали жаловаться, значит, и не слышали.
– Здесь есть тропы в Мерг?
– Всё лето ищу – ни одной не почувствовала. Неужели границы и впрямь стираются? Не лгут легенды, колдун?
– Смотря в чём, мать, – с печальной улыбкой отозвался Ульд.
– Понимаю… – Хегги взялась обеими руками за посох, тяжело на него навалилась и тихо сказала: – О горе поют духи, доброго добавляют люди. Жаль, тебе не остаться. По хозяйству бы мне подсобил да отдохнул бы от дороги.
– Теперь мне точно пора уходить, – решил Ульд. – Справишься с ними одна, если вылезут?
– Куда я денусь? Не отдавать же умертвиям деревню на съедение. Дурни они, но мои. Защищу.
Мерг осторожно коснулся костлявой руки и сказал:
– Хегги, вороны да орлы в твоей власти. Будет худо – пошли весть. Они меня найдут.
Ведьма кивнула, а после поинтересовалась:
– Куда теперь отправишься?
– Жрецов хочу послушать. В их историях много правды, мать. Может, и для нас найдётся чего полезного.
– Ну ступай. В моём доме ты всегда желанный гость, Ульд Йорги. Подсоблю и с колдовством, и выхожу, коль придётся. А пока – возьми. – Старуха протянула небольшую котомку с зельями и травами в дорогу. – Дай миры, не пригодятся. Но пущай с тобой будут, так спокойней.
Колдун принял дар да промолчал. Вой духов о том, что нежданное обретение использовать придётся скоро, он слышал, а Хегги не сумела бы разобрать.
Они простились, и мерг отправился на юг, к большим городам, богатым деревням и жрецам Ирда. Игви чуял мрачные думы хозяина, плёлся рядом тихо, временами тыкался мокрым носом в ладонь. А Ульд тревожился, ведь если рядом с ведьмой на исходе лета нижний мир столь близок без тропы, стоит ждать беды. Добром звуки пира, раз это пир мертвецов, не обернутся.
Глава 4. Праздник урожая
Рассвет залил комнату янтарём и медью. Чем ближе год подходил к Модру, празднику урожая, за которым тьма ночей властвует над светом, тем чаще по граням дней стелились густые туманы. Но на исходе третьего месяца лета лучи солнца ещё побеждали сизую пелену, пронзали и изгоняли прочь.
Ферр недовольно поморщился, когда свет упал на веки. Потянулся всем телом, раскинув руки, а после приподнялся на локте и взглянул на спящую Эйдре. Чародейка свернулась клубочком на шкуре у очага: он видел лишь спину, растрепавшиеся по утащенной с кровати Ярга подушке рыжие локоны, нежный изгиб шеи да изящную линию талии – остальное скрывал почти сброшенный за ночь плед из тонкой шерсти.
Кровать, оставшуюся в комнате после брата, Эйдре не удостоила и взглядом с первого их дня под крышей дома наставника Вальги. Каждый вечер она скидывала платье, ложилась к своему жрецу, прижималась всем телом, а в золоте глаз искрилась ласковая хитрость. Ферр касался мягкой кожи, путался пальцами в огне волос, тонул в неровном дыханье. Связь с сэйд не всегда несла за собой близость, но, если прекрасная дева верхнего мира сама того желала, отказаться мог лишь полный дурень, а он себя никогда таковым не считал.
И всё же ещё ни разу они не встретили утра вместе. Стоило жрецу уснуть, чародейка сбегала от него, устраивалась у очага, который топили уже прохладными ночами конца лета, и отдыхала там. Ферра удивляла привычка Эйдре спать на полу, пусть и устеленном мягкими шкурами, но спорить он не хотел и находил особую прелесть в возможности полюбоваться своей сэйд несколько мгновений прежде, чем начать день.
Эйдре услышала, что он встал, по-кошачьи изящно потянулась, мурлыкнула приветствие, поспешила поправить волосы и одеться. Из комнаты Ферр вывел чародейку под руку, а дева, не скрывая, наслаждалась взглядами, полными зависти и тоски, от любого встреченного по пути в общий зал мужчины. Наставник Вальги уже был там. Ферр пошёл к нему, Эйдре привычно скользнула к Ёрку. Сэйд поднялся ей навстречу, поцеловал запястье с белым горностаем, усадил рядом с собой.
Названую дочь, в этом доме и верхнем мире, Ёрку полюбил сразу. Ферр вспомнил, как впервые ввёл чародейку в общий зал, как отец поднялся от очага, подошёл, крепко их обнял. Никогда прежде юноша не видел невозмутимого, степенного сэйда наставника столь взволнованным. Ёрку боялся, что скорбеть ему отныне по обоим сыновьям, и, когда младший встал перед ним, на миг дал волю чувствам. Ферр даже сумел расспросить о своей матери, – они с братом оказались рождены не от одной женщины. Обе возлюбленные сэйда, к печали Ферра, уже отправились в Мерг, но тем острее была радость Ёрку от возвращения сына и появления Эйдре.
Чародейка часто играла на клёрсах вместе с Ёрку, полюбила танцевать под его музыку. Ферр наблюдал за ними с грустной нежностью, прощался с покоем, время на который давно вышло. Скоро праздник урожая – момент, когда молодому жрецу и его спутнице следовало отправляться в путь. Нега в доме наставника близилась к концу, и они, оставаясь здесь добрыми гостями, должны были начать свою дорогу.
Последние дни перед расставанием Ферр провёл рядом с Вальги. Учитель не давал советов, но много рассказывал о прошлых путешествиях с Ёрку. Отец иногда присоединялся к разговору и однажды упомянул крупное поселение у большого перекрёстка, где в день Модра жрецу окажут все возможные почести, ведь своего у них никогда не водилось. Идти до деревни по широкому тракту недолго: неспешно – не более трёх дней. Решив отправляться туда, Ферр рассчитал время так, чтобы прибыть за одно утро до начала гуляний, успеть оглядеться и отдохнуть перед праздником. Они с благодарностью простились с Вальги и Ёрку, обещали не забывать родного порога и на рассвете поспешили в путь.
Шагалось весело и легко, даже под серым небом да то и дело налетающим дождём. Посох ровно выстукивал по плотной земле, плащи тканой шерсти надёжно сберегали от непогоды. Эйдре слушала ветра, смеялась, говорила: природа рада влаге, она успокаивала и убаюкивала перед тёмными днями осени и зимы. Мир ждал отдыха от летнего зноя, а люди, получив добрый урожай, спешили отблагодарить землю праздником да подношениями.
На тракте в такую пору оказалось живо. Тянулись к деревням побогаче телеги, тащились в города караваны торговцев. Кто-то возвращался из странствий домой помочь с жатвой и встретиться с родителями в праздник, другие спешили в поисках работы, прибыли или удачи в крупные поселения. На Модр городские ремесленники брали подмастерьев, руки требовались на полях и в заботах о скотине. Умельцам везде рады, а коль родной двор остался далеко за спиной и не добраться туда человеку до зимних дней, его готовы приветить, отплатить за труд кровом, горячей едой да звонкой монетой.
Эйдре была заворожена народной спешкой. Смотрела с интересом на встречных путников, разглядывала одежды, спелый урожай, заготовки и товары в скрипучих телегах. Большого числа людей ей прежде наблюдать не доводилось, но вид хлопот перед праздником нравился, распалял любопытство. А когда уставала от шума, оборачивалась ястребом, улетала прочь от тракта в дикие леса или поля, и Ферр углядывал лишь белую точку вдали, почти незаметную на фоне серого неба.
К вечеру похолодало, лоскуты тумана затянули дорогу, обступили со всех сторон, заглушили звуки и стёрли виды. Жрец со своей сэйд к тому часу уже нашли небольшую пещеру, устроились там на ночёвку. Огонь разгонял тоску, отогревал, звал сесть поближе, поужинать да поскорее уснуть. Эйдре сняла клёрс, принялась играть, и музыка нежно заструилась в серой пелене и дыме костра. Ферр смотрел на опущенные ресницы чародейки, наслаждался плавными движениями её тонких пальцев по струнам, полузабытьём в волнах мелодии. Он запел об их пути, прекрасной деве и молодом мужчине, перед которыми раскинулся целый мир. Ферр знал, что она слышит его песню, но время не властно над сэйдом, играющим или кружащим в пляске, и для Эйдре его не существовало в такой миг вовсе: она сама была звуком, звоном, дрожащим на струнах арфы. Только нежная улыбка, таящаяся в уголках губ чародейки, говорила, что новая история ей по нраву и она узнала её героев.
Когда костёр уже не в силах оказался разогнать холод, Ферр прижал Эйдре к себе, завернул в плащ, пропел заклинание, закрыл глаза и шепнул:
– Спи спокойно. Никто не приблизится к нам без моего ведома этой ночью.
Утром, едва лучи солнца коснулись земли, они продолжили путь. А на рассвете следующего дня у названного Ёрку перекрёстка трёх больших трактов к городам разглядели и деревню, куда стремились.
Поселение оказалось на радость богатым, крупным, каким и описывали его отец с наставником. В отдалении широко раскинулось поле, где-то играли пастушьи рожки, вторила им дудка свинопаса. Гремела на подходе к деревне небольшая кузница, крепкий мужик звонко бил молотом. Дальше виднелись ладные хозяйства с огородами и загонами для скота, амбары и сараи, водяная мельница у реки на западе, большой аккуратный трактир, который точно не пустовал да не знал нынче плохих времен.
Стоило Ферру и Эйдре ступить на земли деревни, их захлестнуло хороводом кутерьмы и спешки, – завтра Модр, люди торопились доделать последние приготовления к празднику, убрать положенный урожай, подготовить скот, дары, костры у поля, пир для общего зала, где соберутся в ночь. На путников не обратили внимания – забот полно, а к постояльцам из караванов и чужакам все были привычны. Чародейка сбавила шаг, изучала место и жителей, Ферр тоже пошёл медленнее, оглядывался по сторонам, по старой детской привычке подмечал мелочи быта.
Перед входом в большой дом стояли двое. Пожилой, но статный мужчина в богатых одеждах, видно, староста деревни, беседовал с высоким человеком в тёмном плаще. Лица рассмотреть не получалось, к Ферру и Эйдре он оказался боком, а капюшон скрывал и то немногое, что удалось бы разглядеть без него. Староста скользнул взглядом по улице, приметил жреца с сэйд, неуверенно улыбнулся, но взор остался мрачным и серьёзным. Путник слегка обернулся и, всего на миг, солнце выхватило из-под плотной ткани бледное лицо да прозрачную серость глаз колдуна мергов. Он что-то быстро сказал и спешно удалился, свернув за дом. Староста же пошёл к ним.
– Неужто случилось что у них перед праздником? – удивился Ферр.
– С чего ты взял? – почти нехотя поинтересовалась чародейка, так и не оторвавшись от созерцания дородной женщины с плетённой корзиной, полной румяных яблок.
– С мергом о чём-то договариваются. Странно это.
– Что странного? – Эйдре посмотрела со скукой. – Может, он просто нашёл угол на Модр в своей дороге. А дело колдуну мергов найдётся всегда, вот и подзаработает до начала гуляний какой мелочью. Обереги у загонов приладит или ещё чего. До Сайма неизвестно, занесёт ли кого из них сюда, вот и попросили заранее, раз такой случай.
Ферр не стал отвечать, – староста уже приблизился достаточно, чтобы их слышать. Жрец отметил, что мужчина сдерживает себя: разгладилась морщина меж бровей, лицо оказалось дружелюбно, а улыбка полна радости. Но взгляд выдавал тревогу, а руки не находили места, и Ферру это не понравилось.
– Жрец Ирд под праздник, да ещё с такой прекрасной спутницей, – благословение для нашей скромной деревни, – с поклоном приветствовал их староста. – Окажите честь, останьтесь у нас на Модр, спойте, проведите ритуалы. Отблагодарим со всем старанием.
Ферр принялся договариваться о грядущих гуляниях, а Эйдре представила мужчинам разбираться вдвоём, отошла полюбоваться далёким лесом за деревенским полем. Затем вернулась, встала рядом, дождалась согласия в обсуждении и мягко спросила:
– Скажи, не случалось ли у вас на днях что-то необычное?
Староста отвёл глаза, после вздохнул и признал:
– Несколько дней назад мы приютили путника, на которого напал в лесу большой хищник. Наши силки поломали, кто-то растрепал в чаще несколько оленей, а один охотник повредил ногу, когда шёл за зверем. Но это житейские беды, ледди, поверьте. Волками никого не удивишь – лес здесь дикий, дремучий. И нам есть, чем задобрить духов на праздник. С добычей охотников или без неё, природа не осерчает от наших даров.
– Конечно. – Она ласково, ободряюще улыбнулась. – Уверена, Модр пройдёт прекрасно, и на следующий год духи отблагодарят вас отменным урожаем за оказанный им завтра почёт.
Они простились со старостой до вечера и медленно пошли в сторону таверны.
– Ты тоже заметила, что он взволнован и напряжён? – тихо поинтересовался Ферр, наклонившись к самому уху Эйдре.
– Он? – с недоумением переспросила чародейка. – Нет, человек как человек, никаких странностей и тревог я в нём не разглядела. Здесь плачут ветра, Ферр. Природа напугана, а она не боится простых хищников, они – часть колеса жизни. Здесь есть что-то чужое, чего она не знает. Опасное для неё.
– Ты можешь расслышать, что? – нахмурился жрец.
Эйдре медленно качнула головой, а после потянула Ферра за руку:
– Пойдём, я хочу взглянуть на поле и тот камень, у которого собирают костры.
Они покинули деревню и направились туда, где уже заканчивали последние приготовления к празднику. Люди таскали брёвна и доски для ритуала, спешили и ругались. Эйдре недовольно морщилась всякий раз, когда слышала брань, но сосредоточено тянула Ферра вперёд. Наконец они замерли в центре поля с оставленными пока золотыми снопами пшеницы. Посредине стоял высокий, узкий камень, а по обе стороны от него, чуть впереди – два больших, почти готовых костра для завтрашнего вечера. Чародейка обошла вокруг, огляделась, посмотрела на суетящихся жителей, а после решительно отправилась обратно.
– Там что-то есть, – сказала она по пути, едва убедившись, что их не услышат. – Чары Сэйда, но я не могу разобрать, они древние словно сам Ирд. Такое же ощущение, как у наших троп, а тропы я не нашла. Может, здесь раньше проводили иные ритуалы? Какие-то обычаи могли подарить земле особые силы, такое случается. Тем более, деревня стоит на перекрёстке трёх дорог, место уязвимое для колдовства, тонкое. Но неужели природа так взволнована из-за обрядов далёких времен?
Ферр ступал в молчании, припоминал увиденное, размышлял, посматривал внимательно по сторонам. Уже перед таверной коротко хмыкнул, процедил с хмурым видом:
