Kitabı oku: «Посткапиталистическое желание. Последние лекции», sayfa 2
Читая вслух отрывки из невыносимо трудной книги Жан-Франсуа Лиотара Либидинальная экономика (1974), Фишер задерживал внимание на наиболее спорных пассажах, в которых Лиотар предрекал снисходительное разглядывание улицы Джеймса Тёрнера, разоблачая продюсеров, которые не осмелились сказать «то единственное, что сказать важно: можно таки наслаждаться, сглатывая сперму капитала, материи капитала, металлопрокат, полистиролы, книжонки, макароны с сосисками, глотая их тоннами, пока не лопнешь» 42. Лиотар считал, что
английские безработные стали рабочими не для того, чтобы выжить, они – покрепче упритесь, чтобы в меня плюнуть, – наслаждались истерическим, мазохистским, не знаю, каким еще изнурением, оставаясь в шахтах, литейных цехах, в мастерских, в аду, они безумно наслаждались безумным разрушением своего органического тела, каковое было им, конечно, навязано, они наслаждались тем, что оно было им навязано, они наслаждались распадом своей личной идентичности, идентичности, созданной их крестьянскими традициями, наслаждались распадом семей и деревень, наслаждались новой чудовищной анонимностью пригородов и утренних и вечерних пивных. 43
Фишер давно и со всей серьезностью изучал эти нападки Лиотара, пропитанные черным юмором. В тексте 2010 года – Терминатор против Аватара, – он освежил провокативные суждения французского философа для читателей XXI века:
Поднимите руки те из вас, кто хочет уйти из своих безымянных пригородов и пивнух и возвратиться в земляную грязь крестьянства. Поднимите руки те, кто алчет возвращения к докапиталистическим территориальностям, семьям и деревням. И наконец, поднимите руки те, кто и вправду верит, что эта жажда жизни в восстановленной, органической целостности внеположна культуре позднего капитализма и никак не является элементом капиталистической либидинальной инфраструктуры. 44
Рабочий класс в XXI веке, как и веком ранее, всё так же путается в своем подчиненном желании / желании подчиняться. Но этот очевидный парадокс садомазохистских желаний вовсе не так уж бесполезен. Как Фишер замечает далее, «…не так далеко от лиотаровского сочащегося желанием Да отстоит наполненное ненавистью, злостью и фрустрацией Нет; нет наслаждения, нет радости, нет будущего. Вот ресурсы негативности, из которых, я верю, снова следует черпать левым» 45.
Большинство левых сегодня, пожалуй, к этому не готово, да и сам Фишер с течением времени смягчил свою тягу к негативности, но как и развивающаяся контркультура неоднократно предвосхищала политические перемены эпохи, так и провокации Лиотара оказались глубоко впитаны современной музыкой и культурой. Да и что такое контркультура, если не культурная гегемония, обращенная в негатив?
Подходящих примеров множество, но, пожалуй, наиболее очевидного духовного преемника этот огонь может найти в Sleaford Mods, чья музыка пышет яростью экономической и сексуальной фрустрации, соединяющихся в лиотаровском духе – глубоко трансгрессивной теории либидинальной экономики. В треке Jobseeker (В поисках работы) (2008) вокалист Джейсон Уильямсон будто упирается покрепче и плюет в слушателей, репетируя внутренний монолог, который хотел бы выплюнуть в лицемерно-сочувствующие лица сотрудников центра занятости:
Итак, мистер Уильямсон, что вы сделали для поиска работы с момента вашего последнего учета? Да ни хрена! Сидел дома и дрочил. И я хочу знать, почему вы не подаете кофе. Я должен был отметиться у вас в десять десять. Сейчас уже полдень. А некоторых из вас, вонючих ублюдков, я бы вообще казнил. <…> Мистер Уильямсон, ваша трудовая биография выглядит впечатляюще. Я вижу, что ранее вы занимали три руководящие должности в довольно солидных компаниях. Не хотели бы вы к этому вернуться?.. Нет, я бы просто ограбил это чертово место. На вас весь день смотрит касса, полная двадцаток. Вряд ли я могу на них рассчитывать? 46
В поисках работы отказывается от морализированной фигуры угнетенного неудачника. Герой песни – антипод главного героя фильма Я, Дэниел Блейк Кена Лоуча (2016). Вместо повышения сознания через сочувствие, изображая уродливую реальность британской социальной политики, Уильямсон наращивает сознание через яростное умопомрачение, загоняя джинна классовой подчиненности в бутылку и превращая ее в «коктейль Молотова». Отказ Sleaford Mods от образности, предложенной Кеном Лоучем, не является отказом от лоучевской формы политического сознания. Уильямсон попросту предлагает инверсированную картинку пролетарской субъективности – образ человека, исключенного из системы и этим исключением наслаждающегося. Jobseeker, с новыми силами выкрикивает лиотаровское «сочащееся желанием Да», подтверждая, что именно тяжело реализуемое угнетение рабочего класса превращает последний в угрозу самой системе. К черту вашу среднеклассовую собственность! У меня есть желания, которым я хочу отдаться…
Фишеровский «психоделический разум» здесь тоже играет свою роль. Подразумевается, что антирабочая этика The Beatles 1960-х годов («stay in bed, float upstream» / «Останься в кровати… Плыви по течению…») сейчас близка рабочему классу как никогда раньше. То, что подходило Джону и Йоко, безусловно, подходит и ищущему работу. И не лучше ли, что забастовка проходит не в постели роскошного номера в отеле «Хилтон», а в квартире в Грантеме?
Рецензируя два альбома Sleaford Mods для журнала The Wire в 2014 году, Фишер размышляет, насколько и кому доступна эта потенциальная аффективность. Он пишет, что Уильямсон дает голос недовольству, что «разлито по Британии, но, как правило, приватизировано, индивидуализировано: заглушено алкоголем и антидепрессантами или же проявлено в бессмысленной, бесперспективной грызне комментаторов на форумах и в соцсетях» 47. Тем не менее оно «зиждется на классовом сознании, с болью понимающем, что ничто не может изменить отчужденность от политического действия» 48. Множество вопросов остаются нерешенными: «Кто возьмется за злость и фрустрацию, выраженные Уильямсоном? Кто обратит этот плохой аффект в новый политический проект» 49? Кто схватит это притупляемое химией разочарование и выпустит его на элиты?
В каком-то смысле это лишь первая спичка для большого пожара. Не обречено ли пламя потухнуть, если не сможет поджечь воображение той самой демографической группы, чьей злости Уильямсон дал голос? Говоря о Лиотаре со студентами в конце 2016 года, Фишер одновременно восхищается тем, как Лиотар «победоносно загнан в угол», и размышляет, демонстрирует ли едкая филиппика Лиотара «победоносную автономию и достаточность текста как такового или же импотенцию и бесполезность»? Эти вопросы продолжают терзать культуру и сегодня, а значит, неизбежно и политику. И пока сила первой не проявится в последней, мы обречены плестись по кругу отрицательной обратной связи.
Акселерировать процесс
Лекции Посткапиталистическое желание, как и введение к Кислотному коммунизму, пытаются обойти ловушку круга отрицательной обратной связи. Фишер задается вопросом: что от нас требуется, если мы действительно хотим выйти за пределы капитализма? В пятой лекции он предполагает, что мы должны так ускориться, чтобы выйти за пределы принципа удовольствия, вырваться из нашей культуры ретроспекции и пастиша, оставить систему, постоянно расчленяющую групповое сознание, выйти за пределы капиталистического реализма. В этом смысле в разговорах со студентами Фишер пытается с нуля возвести новый праксис левого акселерационизма.
Акселерационизм часто упоминается в этом цикле. Фишер даже заявляет, что дискурс вокруг этого понятия, пожалуй, «более всего повлиял на курс», но из 2020 года кажется, что современным читателям нужно больше контекста.
Сегодня акселерационизм – нежеланный термин. Теперь (что, пожалуй, фатально) его привычно ассоциируют с крайне правыми: например, термином пользовался австралийский массшутер и фанатик «превосходства белых» Брентон Таррант. Популярное понимание целей этой философии звучит так: капитализм (или, если говорить общо, «статус-кво») представляет собой мешанину еле работающих, неустойчивых противоречий; соответственно, мы должны ускорить механизмы капитализма (или «статус-кво»), чтобы приблизить его неизбежный конец. Эту позицию часто сжимают до еще более размытой формулировки: «всё должно стать хуже перед тем, как станет лучше». Впрочем, как в 2015 году заметил философ Пит Вульфендейл, «никто никогда такой позиции не занимал» 50. На самом деле акселерационистская позиция – это критика такого способа обустройства мира, в котором всё только становится хуже. Кризисы, будь то кризисы капитализма или протеста – например, финансовый кризис 2007/2008 и коллапс движения Occupy, – больше не создают перемены; негативность уничтожает старое, но не производит новое.
Исходя из таких посылок, Фишер взял понятие «акселерационизм» – введенное философом Бенджамином Нойсом в его критической работе Устойчивость негативности (2010) 51, посвященной континентальной философии после мая 1968 года, – и, исказив, подтвердил его. По большому счету книга Нойса критиковала континентальную философию за одержимость утверждением негативного 52. Фишер, в ловкой тролличьей манере, усилил негативную критику Нойса. Оглядываясь назад, можно сказать, что Фишер допустил ошибку, но, к счастью или к несчастью, термин прижился, породив удивительное сращение конкурирующих интеллектуальных позиций.
Вероятно, Фишер присвоил термин, чтобы показать: позиция Нойса, отстраненно рассматривающего переплетение отрицаний и утверждений, представляется благожелательной, но оказывается ошибочной. Нойс пытается распутать этот клубок, а Фишер подтверждает каждую из заявленных позиций, толкуя проект Нойса как овеществление негативного, то есть как расширение той самой проблематики, которую Нойс надеялся критиковать. Тем не менее Фишер внимательно изучает, как петля отрицательной обратной связи утверждений и отрицаний стала основной причиной хонтологического «застревания» XXI века. Действительно, онлайн-дискуссии вокруг акселерационизма развертывались по следам финансового краха 2007/08 года, когда казалось, что протестные движения левых не способны привести к настоящим переменам. Нойса беспокоило, как много негативизма сохраняется в современной философии; Фишера – что этот негативизм достиг политического кризиса. Фишера волновало не наличие, но бессилие негативизма. Его акселерационистские тексты были направлены на выработку практической стратегии преодоления этого кризиса.
Фишер и другие авторы рассматривали акселерационизм, представлявшийся тогда гиперактивным кузеном хонтологии, как программу по изучению постоянно возрастающей скорости технологического прогресса при капитализме; программу, направленную на понимание того, как эта скорость влияет на культурное производство и производство субъективности 53. Акселерационисты отмечали, что мы, современные субъекты капитализма, не успеваем за системой, в которой заключены и которая растет и развивается с экспоненциальной скоростью. Согласно им, культура затормаживается и нагружает всю систему, которая в ответ умиротворяет наши желания поверхностно действующими средствами, оставляя нас чахнуть в конце мировой истории. Да, может, континентальные философы, которых критиковал Нойс, и не могли предотвратить это острое постмодернистское состояние, но винить их в его наступлении – бессмысленно, как считает Фишер. С точки зрения философии никто другой не способствовал замедлению нашего замыкания в «исступленном стазисе» (понятие Фишера) в большей мере.
Тем не менее бо́льшая часть критики акселерационизма проистекает из тезиса, который сформулировал Нойс. Теорию, на которую он направил свой критический взор, он определил как укорененную в вере, что «если капитализм производит силы своего же уничтожения, то необходимо радикализировать сам капитализм – чем хуже, тем лучше» 54. Согласно Нойсу, это акселерационистская тенденция континентальной философии, которую использовали крайне правые для поддержания расовых войн. И когда Питер Вулфендейл позже утверждал, что никто не занимал этой позиции, он пытался прояснить, что акселерационизм, в его новоутвержденной форме, «совершенно не посвящен ускорению противоречий капитализма. По поводу субъектов ускорения есть значимые и жесткие разногласия, но что известно точно – ускоряются не противоречия; и каким бы и к чему бы ни был переход, вызванный ускорением, он точно не ведет к коллапсу общества» 55. Сегодня, увы, эти возражения против акселерационистских клише слишком часто остаются без внимания. Редукция нойсовской критики континентальной философии подтвердилась наихудшим образом и победила, по крайней мере, на уровне популярного дискурса.
Становление историей
Обратившись к другим материалам, обсуждавшимся в лекционном цикле, мы можем утверждать, что Фишер считает: ускорение требуется историческому процессу. Например, вспомним знаменитый текст Фрэнсиса Фукуямы Конец истории и последний человек (1992), где Фукуяма возвещает не конец исторического процесса как такового, а окончательную идеологическую победу капитализма, побочным продуктом которой становится полное овеществление истории и наш хонтологический стазис.
Эта проблема существует на фоне третьей лекции Фишера, в которой он обращается к тексту История и классовое сознание (1923) венгерского философа Дьёрдя Лукача. Фишер сосредотачивает свое внимание на второй части названия работы, но нам важно подчеркнуть, что Лукач различает бесконечный процесс роста сознания и непосредственно данное – то есть искусственное и неколебимое – самоосознание своего места в истории. В конце концов, нам хорошо известно, что историю пишут победители. Для Лукача капиталистическое овеществление истории – одна из ключевых стратегий, которую капитализм использует, чтобы упрочить свое положение. Он пишет:
Если, таким образом, овеществление есть необходимая и непосредственная действительность для всякого человека, живущего в капиталистическом обществе, тогда ее преодоление может выразиться только в одном: в непрерывном, постоянно возобновляющемся стремлении практически прорвать эту овеществленную структуру наличного бытия посредством конкретного отношения к конкретно проявляющимся противоречиям развития в целом, посредством осознания имманентного смысла этих противоречий для всего развития в целом. 56
Многие из тех, кто считает себя акселерационистами, полагают, что обострение противоречий – как раз цель игры. Это не так. Как ясно говорит Лукач, мы должны понимать противоречия во всей их полноте, если хотим поменять свой план действий. Этот аргумент опять-таки предвосхищает психоделический разум Фишера. Мы должны помнить, пишет Лукач, что история изменчива; она вовсе не являет собой «непреодолимую границу в этой чисто мыслительной сфере», как было принято считать со времен Гегеля 57. Для Лукача это означает, что человеческая история отличается от естественной. Наша история идеологически зависит от нашего положения в настоящем, а геологическая история – нет, если только не принимать во внимание нынешние споры вокруг так называемого антропоцена. События человеческой истории – наши войны и выборы, наша культура – отнюдь не окаменелости, залегающие в геологических пластах Земли, пусть даже капитализм призывает нас думать именно так 58. Напротив, история – то, что происходит с нами в настоящем, а вовсе не то, что лежит в прошлом позади. История – это история нашего собственного становления; сохранение такой позиции требует, чтобы история участвовала в собственном же процессе становления. Лукач пишет, что
только порядок и связь вещей в самой истории, в историческом становлении, в непрерывном возникновении качественно нового может явиться реальным прообразом для такой логики. 59
Согласно Лукачу, история происходит лишь тогда, когда происходят изменения. А кто на самом деле способен менять ситуацию? Только пролетариат. История, пишет он, имея в виду подлинную история: это «не что иное, как история непрерывного революционизирования [Umwälzung] предметных форм, образующих существование человека» 60; история является «продуктом деятельности самих людей (правда, пока еще бессознательным), <…> последовательностью тех процессов, в которых происходит преобразование форм этой деятельности, этих отношений человека к самому себе, к природе и к другим людям» 61.
В наше постмодернистское время проблема заключается в том, чтобы понять, до какой степени рабочий класс доволен овеществленной историей, наслаждается связностью ее нарратива и тем, как она размещает наше существование в отчетливо различимом стазисе. Это обвинение особенно волнует Лиотара – фигуру, важную и для критики Нойса, и для утверждения акселерационизма Фишером.
Вернемся к статье Вулфендейла; он объяснял, что Лиотар, намечающий философских предшественников оклеветанной теории акселерационизма, «пытается объединить марксизм и психоанализ, и у этого синтеза много проблем <…> но этот синтез действительно осмысленно проблематизирует понятия желания и отчуждения» 62.
По мнению Вулфендейла, Лиотар предвосхитил (и опроверг) циничную критику Луизы Менш на тридцать лет, утверждая, что «не существует чистой, подлинной или естественной докапиталистической формы жизни, к которой можно было бы вернуться», и поэтому мы не должны «отказываться от форм жизни и желания, порожденных капитализмом, просто в силу этого факта их генезиса» 63. Однако наши будущие действия – предмет для оживленной дискуссии; природа посткапиталистического общества пока неясна. Предваряя раскол, определивший акселерационистские дискуссии в блогосфере середины 1990-х, Вулфендейл пишет, что наши спекуляции на эту тему
могут обернуться извращенным чествованием разрушительных и угнетающих тенденций капитализма (я смотрю на тебя, Лиотар!), но могут стать и призывом к бо́льшей осознанности в отношении того, как мы конструируем наши желания и самих себя (тут я смотрю на тебя, Фуко!), обернуться честной оценкой, отказывающейся запирать себя в ловушке ностальгического ложного сознания, незаметно просачивающегося во многие левые дискурсы. 64
Здесь вновь заявляет о себе психоделический разум Фишера, и акселерационизм – по общему признанию, культ, терпимый к разночтениям, – пытается справиться с тем, чтобы понять, как разум, осаждаемый ирреальностью капиталистической модерности, все-таки может произвести реально существующую человеческую свободу, которую провозглашал Спиноза.
Лукачу необходимое кажется очевидным. Когда акселерационисты говорят: «есть лишь один путь наружу», то имеют в виду, что двигаться можно только вперед, во времени и в истории. В овеществленное прошлое уже не вернуться. Попытки вернуться – признание судьбы, которую нам уготовили идеологи капитализма. Акселерационистские фракции с трудом находят хотя бы один предмет для соглашения, но стоит согласиться с тем, что ускорения (по Лукачу) требует только история.
Что сделал бы Марк Фишер?
К сожалению, дальнейшее развитие этой мысли трагически прервалось. Цикл не возобновился после рождественских каникул 2016 года. Потому финальная лекция о Лиотаре вызывает и радость, и горечь. Редкие из обозначенных Фишером проблем разрешены, но, ознакомившись с пятью лекциями, мы всё же можем вооружиться новым знанием (и, более того, новым сознанием) об обстоятельствах, в которых живем и, честно говоря, во многом жили всегда.
Шестая лекция цикла планировалась как экскурс по итальянскому движению операистов/автономистов, сложившемуся в конце 1970-х. В частности, Фишер попросил студентов прочитать главу из книги Николаса Тобёрна Делёз, Маркс и политика (2003). Он намеревался работать именно с пятой главой, посвященной политике отказа от работы; и любопытно упомянуть, что текст Тобёрна тоже обращен к нереализованным планам великого мыслителя. В 1995 году, незадолго до смерти, Жиль Делёз объявил, что последняя его книга будет называться Величие Маркса. Название интригует, и не в последнюю очередь потому, что марксизм Делёза, кажущийся неортодоксальным, затруднял политическую рецепцию его текстов многим исследователям. Но, как пишет Тобёрн, невыполненное обещание написать работу о Марксе «создает подходящую наследию Делёза открытость и оставляет интригующий вопрос» 65:
Как же этот философ различия и сложности, для которого философская работа начиналась не с экспликации, но с резонанса, планировал сочинить «величие» Маркса? Какие отношения Делёз выстраивал между собой и Марксом, какие силовые линии намечал? Обратившись к этому вопросу и подчеркивая его важность, Эрик Альез утверждал: «Это показывает, сколь прискорбно, что Делёз не смог написать работу, которую планировал как последнюю». Но не следует считать это сожаление непродуктивным. Ведь, как предположил Альез, отсутствующая книга может вдохновить на новые взаимодействия с текстами Делёза. Само ее отсутствие может побудить к взаимодействию с «воображаемым Марксом», который пронизывает тексты Делёза. 66
Призрак Кислотного коммунизма во многом столь же продуктивно витает над мыслью Фишера. Потому эти лекции объединены в сборник; каждая дискуссия вверяет интересующимся щедрый инструментарий, которым можно пользоваться бесконечно, чтобы взаимодействовать с «воображаемым коммунизмом», о котором размышлял Фишер. Разумеется, сам Фишер не планировал делиться своими мыслями в такой форме, но сейчас, когда его труды задействованы во всевозможных проектах, кажется необходимым обратиться за пояснением непосредственно к Марку.
Так, в конце 2017 года умеренно левые, связанные с лейбористами, взяли на вооружение «кислотный коммунизм» в попытке укрепить возрождающийся демократический социализм, соединив его с ностальгией по рейв- и хиппи-культуре, и даже призывали вновь обратиться к тем аспектам хиппи-культуры, к которым Фишер относился с наибольшим подозрением. Движение, позднее переименованное в «кислотный корбинизм» (чтобы точней связать его с современностью), хранило верность многим из идей Фишера (в частности, они отстаивали потребность в росте нового коллективного сознания), но и качеств, которые Фишер считал пагубными для любого повстанческого контркультурного проекта, в движении было с избытком 67. Движение также не приняло во внимание кризис негативности, являвший центральную проблему всего корпуса текстов Фишера. Оно не учло, что коллективная радость – ложное спасение от индивидуализированной меланхолии, и оба этих состояния не приводят к появлению чего-то нового. Чтобы двигаться вперед, нам следует понять, как вторгнуться в оба этих состояния в их сплетенной тотальности. Любой из новых «кислотных коммунизмов», отказывающийся осмыслять это эластичное ядро диалектически-психоделического проекта Фишера, обречен стать не более чем «народной политикой», – но, судя по первым пяти лекциям курса, Фишер явно замышлял что-то более содержательное.
Это дает основание надеяться, что эти лекции окажутся полезными и очертят более широкое основание для проекта Кислотного коммунизма, нежели свидетельства и материалы, доступные ранее. Во многих отношениях поразительно, что пробудить интерес к «кислотному коммунизму» смогли столь скудные и неоконченные записи, – это свидетельствует о ясности черновиков Фишера, не говоря уже о законченных статьях. И пусть собранные здесь тексты в равной степени заслуживают статуса черновиков, они всё же значат больше, чем введение к неоконченной работе. Это свидетельства о (частичном) распутывании нити Ариадны, и в отсутствие автора нам уготовано продолжить его дело, несмотря на то что кто-то может счесть это неуместным.
Несомненно, интерес к мысли Фишера, растущий после его трагической кончины, обусловлен его способностями проводника – талантами сталкера, бредущего через странные и жуткие Зоны капитализма. Даже те, кто не читал его до 2017 года, сегодня вторят онлайн-мантре: «Хотелось бы, чтобы Марк Фишер был здесь, с нами», направлял, рассказывал, вселял уверенность и смешил. И каждый раз это подтверждает, что вопросы, которые Фишер задавал Лиотару и Sleaford Mods, актуальны как для его проекта, так и для тех, кто вдохновляется его наследием. Кто возьмется за гнев и разочарование, которые он выражал? За ту радость и энергию, которые он создавал? Отвечать на эти вопросы нужно вместе, а не порознь. Это будет уже не Фишер, но те, кто придет после.
Мэтт Кохун
Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.
