Kitabı oku: «Твое дыханье рядом... (сборник)»

Автор выражает искреннюю благодарность

Александру Шарфману

за помощь в издании этой книги

Предисловие и признание в любви одновременно

Я прожил с ней долгую и, как это обычно бывает, непростую жизнь. Она родила мне двоих сыновей, те, в свою очередь, подарили нам внуков. В таких случаях принято говорить: все, как у людей. Необычным было то, что я посвящал ей стихи. И книга, которая перед вами, только часть написанного.

Затянувшиеся признание? Может быть. Одна и та же гамма? Не исключаю. Заверяю вас в одном: и сегодня, жизнь спустя, я готов подписаться под каждой строкою. Ибо рукою автора водила Любовь. А она не может не быть искренней. В противном случае это нечто другое. И называется тоже по-другому…

В невероятно далеком 1948 году, зимой, молодой североморец приехал в свой первый офицерский отпуск в родную Москву. Как вы понимаете, это был автор. И отправился проведать тетю Фиру, которая лежала в клинике на Пироговке. Одет лейтенант был соответственно: больничный халат оттопыривал кортик, новенькая, с иголочки, тужурка сияла золотом нашивок и погон, позвякивали медали.

И надо же случится такому: с койки, что стояла рядом с тетушкиной, на него уставились опушенные длинными ресницами карие глаза. Девушка весело оглядывала диковинного посетителя, алые губы улыбались…

Признаюсь, автор тогда не разглядел ни каштановых локонов, закрывающих плечи, ни розовых щек. Он куда-то спешил. Да и студентке 4 курса МВТУ им. Баумана он не очень-то и понравился. Словом, две-три ничего не значащих фраз – и, поцеловав тетушку, лейтенант убежал. В зимнюю, скрипящую снегами, шумную Москву. И прошло полтора года. И в мамином подвале на Кировской автор увидел давешнюю студентку. Они с мамой курили и о чем-то оживленно разговаривали. Лейтенант был приятно удивлен встрече (как потом выяснилось, неожиданной только для него…), студентка и впрямь была хороша.

Лейтенант писал стихи и охотно читал их, даже если его об этом не просили. А тут приглашение последовало. И он начал читать. О боевом тралении, о соленых брызгах, которые долетали до рубки, о мерцающих полотнах полярных сияний…

Подперев щеку рукой, девушка слушала. Похоже, это ее заинтересовало…

Он пригласил ее в театр. Его другая тетушка, Ида, продавала театральные билеты, и он знал, что она постарается. Так оно и вышло. Они встретились. В Ленкоме давали «Сирано де Бержерак» с Берсеневым и Гиацинтовой, театр был полон. Но и в этой толпе они были заметны. Черноволосый моряк с неизменным кортиком и она, в длинном по тогдашней моде, крепдешиновом платье…

До конца отпуска оставалось немного, они стали встречаться едва ли не ежедневно. У него кружилась голова. От ее духов, сверкающих глаз. И случилось то, что должно было случиться. И он укатил на свой север, в неведомый ей город Полярный. И в бешенной предотъездной гонке, с вечеринками, тостами, речами, он забыл в Москве записную книжку, где был ее адрес и телефон! А когда сообразил, что то и другое можно узнать через маму и тетю Фиру, было поздно.

Он получил письмо, в котором она писала, что если он пошутил, то и она, разумеется, тоже, что можно и нужно забыть, что… Словом, она оказалась гордою девушкой, его ненаглядная Майя.

Он кинулся в Мурманск, на Почтамт, дозвонился. И прошел еще год. И старший лейтенант вернулся. А она как раз защитила диплом.

В гигантской коммуналке во Втором Обыденском, где она жила с родителями, подходящее помещение для свадьбы было только у Мориса Михайловича, соведа. Он-то и абонировал им «залу» с непременным условием: «Я даю ее вам только в первый и последний раз!». Что ж, они выполнили его просьбу, другого раза не требовалось.

Мы меняли флота, города, квартиры. Нашим последним причалом стала Москва. Пятьдесят два года – подумать только – мы были отчаянно счастливы!

У Александра Грина есть фраза: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день».

Она прекрасна, как и всякая сказка. В жизни такого не бывает…

Теперь я вижу ее каждый день. Я надеюсь, читатель, что прочитав эту книгу, вы тоже Ее увидите. Я очень хочу этого.

Автор

«Это только стихи…»

 
Это только стихи
для тебя и меня,
Я немало на лирику
чувств разменял,
Но для этих стихов
из написанных строк
Только самые лучшие
в сердце сберег.
 

Полярное. Октябрь 1949

«Я думаю так часто о тебе…»

 
Я думаю так часто о тебе,
Что стали для меня неразличимы
Судьба моя и ты в моей судьбе,
А остальное все проходит мимо.
 
 
Как на экране в памяти моей
Мелькают лица, чувств не вызывая,
Как будто в бесконечной ленте дней
Мир потускнел и только ты —
Живая.
 

Полярное. 29 декабря 1949

«Девочкой в зеленых босоножках…»

 
Девочкой в зеленых босоножках
Ты казалась мне
В тот поздний час,
Девочкой усталою немножко,
С очень грустным взглядом карих глаз.
Припадал перрон к вагонам тесным,
Закипал, бурлил людской поток…
Ты найти пыталась тише место,
Беспокойно теребя платок.
И решила видно проводница,
Проверяя у меня билет,
Что конечно это не годится:
Замуж выходить в семнадцать лет.
Вот тогда,
О том ты не узнала,
Понял я, как ты мне дорога,
На перроне шумного вокзала,
За одну минуту до гудка.
 

Москва. Июль 1951

«О, прильни к моей груди…»

 
О, прильни к моей груди
Головою в бигуди!
 

Алма-Ата. Март 1953

День рождения

 
Нынче солнце светит ласково
С бледно-синей высоты
И сиреневою сказкою
В нашей комнате цветы.
 
 
Это праздник твой, хорошая,
Праздник света и тепла,
Мне их ты, на май похожая,
В день счастливый принесла.
 
 
С той поры нам счастье яркое
Т не в судьбах дело тут:
Я видал, как за Игаркою
Летом лилии цветут.
 
 
Ну а нам считать ли месяцы?
Наше лето без конца.
И два карих солнца светятся
С ненаглядного лица.
 

Алма-Ата. 9 мая 1953

«А поезд мчится по степям…»

 
…………………
А поезд мчится по степям,
Как всадник в полный рост.
Мне до тебя, мне до тебя
Осталась тыща верст.
 

Поезд Алма-Ата – Москва. 7 июля 1954

«Не целуй меня публично…»

 
Не целуй меня публично:
Это слишком неприлично.
А целуй меня интимно —
Это менее противно.
 

Алма-Ата. Январь 1955

«Ну что из того, что я пил и гулял…»

 
Ну что из того, что я пил и гулял,
Ну что из того, что задаром,
Я душу свою и себя раздавал
Любым ресторанам и барам.
Ведь песню я вынес,
Ведь песню сберег
И ночью, порою осенней,
Любимой своей положил на порог
Цветущею веткой сирени.
 

Алма-Ата. 22 февраля 1955

«Одиночество – грустная штука…»

 
Одиночество – грустная штука.
Ну куда я сегодня пойду?
Мне уж поздно мальчишкой аукать
За сиреневой веткой в саду.
Вот и снова назойливый вечер
Раскраснелся, смущая покой,
И каштанов пушистые свечи
Одуряюще пахнут весной.
Небо с морем слились воедино,
Только там, где оранжевый дым,
Еще длится зари поединок
С тонким пламенем первой звезды.
На причалах влюбленные пары,
Чью-то песню качает волна,
Но со мною на карточке старой
Ты любимая, ты лишь одна.
 

Балтийск. 5 июня 1956

«Уже надорван лист последний…»

 
Уже надорван лист последний
На отрывном календаре,
Уже за областью соседней
Звенят бокалы —
В январе.
Я после вахты в этот вечер
Пишу, любимая, тебе.
Пусть будет радостью отмечен
Грядущий год в твоей судьбе.
А если я в судьбе не властен,
То пожелать одно хочу:
Встречать и солнце и ненастье
Всегда с тобой плечо к плечу.
Я знаю:
Ярче с годом каждым
Над необъятностью Земли
Горит звезда,
Что мы однажды
Руками нашими зажгли.
 

Балтийск. 30 декабря 1957

«Знаешь, я задумывался часто…»

 
Знаешь, я задумывался часто,
(Ночью тишина вдоль Апшерона),
Может быть по каплям наше счастье
Мы с тобой теряем на перронах?
Нет тебя,
Брожу, как неприкаянный,
Здесь луна огромная, как в сказке,
И поют в кустарнике отчаянно
Соловьи, охрипшие от ласки.
К берегам горячим, цвета меди,
Море льнет прозрачною волною.
Щедрый край!
А я душою беден,
Оттого, что нет тебя со мною.
 

Баку, Мардакяны. 18 октября 1960

«Как будто всегда хватает…»

 
Как будто всегда хватает
Времени для работы
И только не остается
Каких-то пяти минут,
Чтобы тебе поведать,
Кто для меня и что ты,
Чтобы назвать словами,
Какие в сердце живут.
Мне наплевать на годы,
На первый холод осенний:
С осени начиналась
Наша с тобой весна.
Помнишь:
Дачный поселок,
Крыльцо в четыре ступени?
Помнишь:
Луна над крышей
И первая ночь без сна?
 

Балтийск. 13 октября 1961