Kitabı oku: «Второй раз в первый класс»
© Трауб М., 2017
© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017
Экзамен на звание «Идеальная мать». Садись – два
С Васей все было неправильно. Вася – мой старший сын. Он очень на меня похож по внутреннему устройству: мы с ним тяжело встаем по утрам, можем полдня биться об стены и валять дурака, а потом за пятнадцать минут сделать то, что нужно. Мы легкие на подъем, и нас обоих, как волной, посещают странные увлечения: одно время Вася начал запойно слушать музыку и осваивать гитару, а я занялась вязанием и хэнд-мэйдом – сделала вешалку для полотенец из скалок и покрыла лаком шкафы на кухне. Через некоторое время эти увлечения прошли, как не бывало. И тогда я начала печь тортики и безешки, а Вася пошел в секцию стрельбы. Пока я осваивала рецепты приготовления опары для хлеба, причем без использования хлебопечки, а чтобы все по-настоящему, исключительно руками, Василий уплывал на байдарках и подумывал об альпинизме. Мы с ним болтаем по вечерам, но, когда на кухне появляется отец семейства, оба замолкаем, хотя ничего предосудительного в наших разговорах нет. У сына очень много моих качеств, которые стали проявляться, когда он повзрослел. Например, от кофе его клонит в сон, как и меня, а в двенадцать часов ночи у него бывают внезапные приступы рабочей активности. И, как записано в школьной характеристике, у него завышенная самооценка. Последнее свойство Васиного характера муж считает точно моим. Не уверена. То есть у сына это точно наследственное.
Я прекрасно помню, как записывала его в первый класс. В то время Вася меня совершенно извел – тогда он еще занимался теннисом и ломал ракетки в случае проигрыша. Я ездила на спортивные сборы с ним, нанимаясь то помощником повара, то вожатой. Не потому, что боялась отпустить его одного… Хотя да, боялась. Вася не ходил в детский сад, поскольку, как объяснил нам психолог, он был «не садовский» ребенок. Например, мог умирать от голода, но не есть то, что ели все. Я пыталась его «социализировать». Но в детских лагерях, когда дети дружно ели пиццу, Вася упорно сидел на гречке. Я соблазняла его сосиской в тесте, сладкой газировкой, но сын предпочитал рис, бульон и чай. Он играл в шахматы, но мог взять и перевернуть доску с фигурами, если осознавал, что проигрывает. Причем поражение чувствовал еще до того, как это начинал понимать противник. Я устала ловить за ним доски и ракетки.
Ему было шесть лет. Однажды мы шли с ним мимо школы.
– А пойдем в школу? – вдруг спросил Вася.
– Пойдем, – согласилась я, думая, что сейчас мы поднимемся по ступенькам и попросимся на экскурсию.
– Нет, не сейчас, а вообще в школу. Да, я хочу в школу, – объявил сын.
Мы, естественно, завалили собеседование, поскольку не ходили на подготовку к школе и я сама учила его читать и считать. Мы не прошли тестирование у психолога (в те годы – обязательное условие для поступления в школу), которая увидела у Васи признаки аутизма и посоветовала мне подумать о домашнем обучении или специализированной школе. Сын не ответил ни на один вопрос. Молчал. Выйдя из кабинета, сообщил, что не отвечал, потому что вопросы были скучными. Но наша первая учительница, Светлана Александровна, его все равно взяла. Я была ей так благодарна, что даже не спросила, почему она вдруг на это решилась.
Вася учился практически в школьном коридоре, где стоял диван и лежали игрушки. Он играл, сидел, лежал, ходил, но, когда его вызывали к доске или спрашивали, давал верный ответ. Через полгода решил сесть за парту, и это стало счастьем. Светлана Александровна, которую Вася упорно называл Александрой Светлановной, радостно объявила мне на родительском собрании: «Сидит!»
Я была обычной перепуганной молодой мамой, которая забивалась под детскую парту на родительских собраниях и буквально молилась на учительницу, не понимая, как нас еще не выгнали. Я пыталась рассказывать подругам о нашей школьной жизни, но им было неинтересно. И тогда я написала книгу, неожиданно для меня ставшую бестселлером, – «Дневник мамы первоклассника». Честно говоря, я ее писала, чтобы не сойти с ума. Я ходила в школу, отводила, приводила, делала уроки, описывала почти каждый Васин школьный день, школьные проблемы, первую любовь, первые неприятности. И вспоминала свое детство. В качестве иллюстраций в первое издание «Дневника» были включены страницы из Васиных прописей. Его кривые паровозики, скособоченные вертолеты и попытки написать буквы красиво. Почерк, кстати, у него по-прежнему ужасный, и ручку он держит неправильно. И то, самое первое, издание для меня очень дорого – из-за этих самых иллюстраций.
Прошло уже девять лет после выхода книги, а меня до сих пор спрашивают, перешел ли Вася во второй класс. Я так и осталась «мамой первоклассника».
Сейчас Васе уже шестнадцать. Он учится на физико-математическом отделении школы, собирается поступать в МФТИ, играет на гитаре и профессионально занимается стрельбой. Он уже взрослый красивый юноша. Но умудрился остаться ранимым и верным, смешливым и нежным. В этом нет моей заслуги. Мне кажется, я все делала неправильно, не так.
И когда у меня родилась дочь Серафима, я решила стать идеальной, образцово-показательной мамой. Сделать все правильно, как положено. Во— первых, я была уже «возрастной» мамой и считалась умной и опытной. Хотя я и не чувствовала себя ни «возрастной», ни уж тем более более умной и опытной. К тому же дочь пошла в отца, что для меня стало полной неожиданностью. Обычно Сима подскакивает рано утром, у нее все всегда аккуратно разложено по полочкам и царит образцовый порядок в шкафу. Она знает, какие именно и в какой день недели у нее кружки и секции, как ее отец знает, что у него будет в пятницу в 16:00 через три месяца. Опять же с легкостью отец и дочь могут сказать, что они делали месяц назад, например, в полдень понедельника. По ним можно сверять часы, поскольку они всегда встают в одно и то же время, в одно и то же время совершают утренние процедуры и завтракают. Допустимое отклонение – две минуты. Сима ни за что не выйдет завтракать без заплетенной косички, как ее отец никогда не выйдет к столу в пижаме. Когда я уезжаю в командировки, то прошу консьержку, чтобы она поднялась и заплела Симу, иначе дочка не выйдет из дома «неприбранной». Сима, в отличие от нас с Васей, всегда завинчивает крышечку на тюбике зубной пасты. Даже шторку в ванной мы с Васей сдвигаем вправо, а муж с дочкой – влево. Сима сама заправляет свою постель и раскладывает игрушки по раз и навсегда установленным местам. Я могу убрать постель к вечеру, к приходу мужа с работы. У Симы – жесткий режим дня. Она его сама себе установила и придерживается. Если ей положено ложиться спать в девять, то где бы мы ни находились, даже в другой стране, мы живем по московскому времени. Часовые пояса Сима игнорирует твердо и решительно. Спорить и бороться с этим бесполезно.
– Сима, иди завтракать, – зову я.
– Сейчас, я застелю постель, и ты должна меня заплести, – отвечает дочка.
– Мама, Вася не повесил полотенце! – жалуется она на старшего брата. – Мама, уже девять утра, а Вася еще спит. Можно я его разбужу?
– Пусть спит, сегодня воскресенье.
– Тогда он пропустит завтрак! Он же не может завтракать во время обеда!
Вот как мне объяснить дочери, что мы с Васей можем завтракать даже во время ужина?!
Где бы мы ни находились, в каких бы гостях ни были, мы живем по графику дочери – ровно в семь вечера она встает и собирается домой. Потому что в семь тридцать – ужин. В восемь – ванна, в восемь тридцать – чтение на ночь, а в девять – отбой.
Однажды Сима отказалась пить чай. Попросила, но пить не стала. Оказывается, я забыла положить на тарелочку под чашку салфетку, как всегда делает папа.
Муж просто счастлив. Он нашел в дочери единомышленника, которого потерял в сыне. И пока мы с Васей, укрывшись с головой одеялом, досыпаем последние минуты, Сима с папой делают утреннюю зарядку, умываются, переодеваются в домашнюю одежду и торжественно выходят к завтраку. Они пытаются нас перевоспитать. Мы пока держимся.
Дочка очень поздно начала говорить. Мне кажется, что лет в пять. Я таскала ее по врачам, подыскивала ей кружки, в которых не требуется вербальное общение. Она с четырех лет занималась балетом, рисованием, лепкой. Она терпеливая, как сто осликов, и такая же упрямая. Когда мне говорили, чтобы я развивала мелкую моторику ребенка, мне хотелось закричать. С мелкой моторикой у дочки было лучше, чем у меня. Она с детства любит лепить, клеить, красить, возиться с тестом, обсыпать все бисером и складывать мелкие игрушки в маленькую коробочку. И у нее миллион маленьких коробочек для разных мелочей, которые она укладывает в совсем маленькие коробочки, а те, в свою очередь, в еще более маленькие коробочки.
А уж сколько логопедов мы поменяли! Сима молча закрывала дверь в комнату, если ей кто-то или что-то не нравилось. Выборочное поведение – один из признаков аутизма. Счастье, что у меня был старший сын, у которого тоже фигурировал этот диагноз. Я была готова. Сима глазами, поворотом головы, жестами могла выразить все эмоции. На балете их учили не плакать, улыбаться и всегда, при любых обстоятельствах держать спину ровно. А если тяжело или обидно, то еще сильнее держать спину. Даже в магазине она делала поклон, поскольку не умела сказать «спасибо». При этом Симе достался очень твердый характер. Васю можно было уговорить, уболтать, Симу – бесполезно. Если она сказала «нет», то это означало исключительно «нет». С приклеенной улыбкой делала свой книксен и закрывала дверь, оставляя ошарашенного педагога-логопеда, психолога и прочих врачей в недоумении. Сима не подпускала к себе докторов, и мне пришлось долго искать стоматолога, который согласился бы терпеть в кресле троих людей – я лежала в кресле, сверху на мне лежала дочь, которую я держала за руки, муж лежал на дочкиных ногах, а врач должен был справиться со всей этой конструкцией и при этом не лишиться пальца, который норовила откусить пациентка.
– Как же она в обычную школу пойдет? – воскликнула врач-психолог, которой отказали от дома. – Подумайте о домашнем обучении.
Вы думаете, я не плакала? Я рыдала, кусала локти, спрашивала «за что?». Да, дочку хвалили на рисовании, удивлялись ее усидчивости и выбору цветовой палитры. Все вокруг умилялись – какая нежная девочка, какая трепетная. И неизменно добавляли: «Как же она жить-то будет?» Еще и не говорит. Только моя мама радовалась:
– Молчит? Это же хорошо! Быстрее замуж выйдет!
Я с маниакальным упорством делала «все правильно», «как положено». Нашла самую лучшую в районе подготовку к школе. Клуб, в котором были полноценные уроки, три раза в неделю. Русский, математика, музыка… Бронировать места нужно было года за два, но я добыла телефон директора, умоляла принять и записала туда Симу.
С нашей Светланой Александровной мы встречались регулярно – жили в соседних домах. Она знала и видела Симу с рождения. Учительница знала про все – про то, что Сима не говорит, что я уже сошла с ума. При очередной встрече я отчиталась:
– Пошли на подготовку к школе.
– Зачем? – удивилась она. – Потерянное время. Отдавай мне ее сейчас. Я набираю первый класс. Последний набор, потом на пенсию выйду.
– Не могу. Она занимается с логопедом. Слишком маленькая. Жизель. Чуть что – в слезы. Она такая нежная, что мне за нее страшно. Я не могу вас подвести. Она не готова. Да она даже не говорит толком!
– Ты вроде умная была, – хмыкнула Светлана Александровна, – а говоришь глупости. Я тебя знаю больше десяти лет, знаю твоего мужа, я выучила твоего сына. И ты мне будешь рассказывать про эту девочку? Я уже все про нее поняла. Детей сразу видно. А она очень на тебя похожа.
– Она на мужа похожа, – огрызнулась я.
– Что тоже неплохо, – серьезно заметила Светлана Александровна.
– Нет, она не готова. Она маленькая. Не справится.
Светлана Александровна резко развернулась и пошла в другую сторону.
И мы начали ходить на занятия для подготовишек. Я чувствовала себя «правильной», «разумной» мамой.
Да и время сейчас другое – еще несколько лет назад все отдавали детей с шести лет, а сейчас считается, что нужно продлить детство, морально подготовить, дать ребенку время созреть и наиграться. В школу ведут с семи, а то и с семи с половиной, если речь идет о мальчиках. Шестилеток, и уж тем более тех, кому и шести с половиной нет, в первых классах мало. А родителей, которые отдают так рано, осуждают – и врачи, и общественность, и уж тем более психологи.
Ну и хорошо. Симе нравилось учиться в подготовительном классе. Мне, правда, не нравилось, как они стихи читают. Главное, прокричать на одной ноте, не делая смысловых пауз. Но громко. Это было даже смешно. Сима говорила спокойным голосом, тихим и нежным, и вдруг срывалась на истошный крик, если требовалось прочесть стишок. Как в кадре из «Ералаша», где мальчик вопит: «Папа у Васи силен в математике, учится папа за Васю весь год!» Но это был минимальный побочный эффект. На фоне остальных детей она сильно отставала.
У дочки по-прежнему было избирательное общение. Сима уволила очередного логопеда. И наконец, мы нашли Марию Васильевну. Нет, не так. Мы нашли кота Вилли и здоровенный аквариум с рыбками. Все это богатство, которым не обладала Сима, принадлежало Марии Васильевне. Коту Вилли был всего год, но он уже весил десять килограммов. Рыжий, совершенно роскошный кот, похожий на диванную подушку. Вилли терпеть не мог детей и прятался в дальней комнате, когда к Марии Васильевне приходили на занятия дети. А они к ней приходили каждый день по очереди.
Аквариум же стоял в общем коридоре на лестничной площадке, тоже неимоверно прекрасный – огромный, в половину стены, с рыбами, водорослями, сундуком с драгоценностями и гротом. Перед каждым уроком Симе разрешалось покормить рыбок. Она подставляла табуретку, которую ей выделила Мария Васильевна, и деловито засыпала несчастных рыб кормом. После этого дочка шла мучить Вилли, который позволял это делать только ей. Кот терпел поглаживания и объятия, а потом лежал рядом на диване, пока Сима занималась. Когда Сима появлялась на пороге, Вилли выходил из дальней комнаты и тоже шел заниматься. На каждое занятие мы приходили с подарком для кота – игрушкой, мышкой, палочкой с перышками.
– У меня сегодня Вилли, – объявляла Сима. Это означало, что у нее занятие с логопедом. Я, не имея в доме ни одного домашнего животного, стала постоянной покупательницей магазина для животных. Даже скидочную карточку завела и деловито отвечала консультантам: «Такая игрушка у нас есть, и такая тоже, заводную мышку Вилли боится, покажите вон ту с запахом, пожалуйста». Мария Васильевна очень подходила Симе по темпераменту – они все делали по плану, спокойно, рассудительно. С домашними заданиями. Разбирали ошибки, считали, сколько страниц осталось до конца книжки, сколько строчек в день нужно прописать прописей. Я удивлялась, как Вилли еще не заговорил с таким подходом? После того как Сима занялась рыбками, аквариум приходилось чистить чаще. Но муж Марии Васильевны, который отвечал за чистку, обладал недюжинным терпением, как и Вилли.
Я же с ужасом понимала, что дочка – не сын. Совершенно другая. И как с ней готовиться к школе – я не знаю. Сын просто выучивал все, что требуется, а потом принимался за то, что нравится. И если задавал вопрос, то ему нужно было дать непременно смешной ответ. Или научно-фантастический. А Сима требовала четких ответов на вопросы. У сына была фотографическая память, он легко запоминал стишок и с той же легкостью его забывал. Он учил прозу кусками. Симе же запоминание давалось тяжело, мучительно. Но если она что-то выучивала, то навсегда. Сын быстро «хватал», дочери нужно было одно и то же разжевывать по несколько раз. Я уже стонала и молилась на Марию Васильевну, которая снова и снова повторяла темы – животные, профессии, времена года и все, что требовалось знать для поступления в школу.
Мне было проще с сыном. Я же прекрасно помнила, как это было. Мы садились на диван в гостиной, медленно сползая на пол, занятия мы заканчивали, лежа на животах. Попутно резались в «морской бой» или в «виселицу». Играли в «скраббл» или «крестики-нолики». Сима же занималась только за своим столом и нигде больше. Она аккуратно раскладывала ручки, карандаши, у нее всегда был образцовый порядок. Специальная подставка под книги, линейки лежат «по росту». Дочь не умела отвлекаться. Я могла вырвать листочек из тетрадки, чтобы что-то быстро написать. Сима переживала из-за испорченной тетради. Могла заплакать, а я не понимала, в чем причина. Оказывалось, что у нее для таких случайных заметок есть черновик. Специально выделенная тетрадка. В другом месте писать категорически воспрещалось. Она плакала, если ломалась линейка. А если я писала на салфетке или на стикере – Сима впадала в ступор. С Васей мы могли писать хоть на потолке.
У Васи и сейчас по комнате разбросаны листы разных форматов с ценнейшими записями вкривь и вкось. Он может начать тетрадь не с начала, а с конца. У него одна тетрадь на три предмета. Он вообще может писать на бумажном полотенце. Миллион ручек, из которых пишет одна. Огрызок линейки, найденный в школе на полу. В этом смысле ему повезло с физико-математическими курсами, на которые он ходит. На первом занятии преподаватель спросил у подростков, как они «привыкли работать». Один мальчик признался, что ему проще писать на доске, и с тех пор только его вызывали к доске. Вася сказал, что проще на листе формата А4, и для него принесли пачку.
Вася с первого класса все запихивал в рюкзак ногами, притаптывал, утрамбовывал. Лакировал сверху разлитым соком или давно протухшим яблоком. Он мог положить в портфель снежок и забыть об этом, впоследствии обнаружив, что в портфеле началось половодье. Я сушила тетради феном и писала записки учительнице: «Да, простите, я в курсе, что тетради в безобразном состоянии, он больше не будет». Раз в неделю я устраивала генеральную уборку портфеля: выгребала листы, фантики, половинки карандашей и обкусанные ручки. Здесь могли найтись один носок и чужая тетрадь. Один раз я нашла у Васи чужую кроссовку, причем розового цвета.
У Симы – отдельные папочки для всего. Для тетрадей тонких, для тетрадей толстых. Все в обложках, естественно. Миллион блокнотиков. Карандаши – идеально заточенные. Фломастеры в пенале отдельно, карандаши – отдельно. Она у нас вообще такая Милочка-копилочка. Несколько кошелечков, те самые двадцать пять шкатулочек. У Симы – страсть к упаковке. Даже подарку она не радуется так, как обертке. Она никогда ничего не выбрасывает – ленточки, шнурочки, лоскутки. Лучший подарок для нее – сумка, кошелек, косметичка. В случае чего она быстро соберет с собой весь дом, упакует и перевезет.
Сима ни за что не перепутает день недели, число месяца и уж тем более домашнее задание. Она из тех, у кого «все ходы записаны». Что задавала логопед? Пожалуйста – все отмечено галочкой. Это она, как я уже писала, в отца. Я скрежещу зубами, но ничего не могу с этим поделать. Вася мог забыть, какое упражнение нужно выполнить, и сделать пять лишних «на всякий случай». Или по другой теме. Или вообще не сделать. Сима ведет тщательную отчетность. Что задано, то задано. Дочка – педант из педантов.
Тест для родителей: готовы ли вы к школе. Где живут собаки и почему холодец находится в попе?
В подготовительном классе нам задали выучить названия животных, их детей и места проживания. Ребенок-дошкольник должен составить цепочку. Например, «курица – цыпленок – курятник». Одна из мам рассказывала, что ее сын считал, что курятник – это место для курения. Мы же с Симой споткнулись на овцах. Овца – ягненок – … Я ответила быстро только потому, что росла в селе. Правильно, овчарня.
– Мама, в овчарне живут овчарки, – объявила дочь.
Это ладно, но как объяснить ребенку, что корова с телятами обитают в коровнике, а их папа – бык – в загоне? Почему папу выгнали из коровника? Кто вообще посмел лишить телят отца? Я пошутила, что вообще-то для совсем маленьких телят строят специальные дома – телятники. Так что у каждой мамы-коровы, папы-быка и ребенка-теленка получается вроде бы как по отдельной комнате. Сима начала рыдать.
Только мы отрыдали по поводу несчастных телят, которые живут отдельно от папы, да еще и мамы, как нужно было ответить на вопрос «Где живут собаки?». Нет, не дома. И даже не в будке. В вольере. Ребенок должен ответить, что собаки живут в вольерах. Все Симины знакомые собаки живут дома. И носят одежду. Спят на кроватях.
– Симочка, большие собаки живут в вольерах.
– Нет, – решительно объявила Сима.
Большая соседская собака Дэйв живет на шестом этаже и норовит залезть «на ручки» к хозяйке. Дэйв – лабрадор, но чувствует себя маленьким щенком. Зато тщедушный йоркширский терьер Пахом – сосед с девятого этажа – чувствует себя волкодавом как минимум. Облаивает всех, включая больших собак, которые долго удивленно озираются, не видя источник лая.
Хозяйка Пахома стала моей лучшей собеседницей. Она рассказывает мне про своего пса, а я ей – про Симу.
– Про нас такое говорят на площадке! – жалуется хозяйка Пахома.
– Ой, и про нас, – поддакиваю я.
– Пахому не нравится новый комбинезон. Даже не знаю, что делать.
– Симе тоже не нравится новая шапка.
Пахом с Симой в лифте остервенело сдирают с себя лишнюю одежду. При этом Пахом, который облаивает всех, на Симу даже ни разу не тявкнул.
Сима боится больших собак. Хозяйка Пахома про это знает, но сам-то пес – нет! И стоит всем столкнуться на лестничной площадке, Пахом бросается на Дэйва, защищая Симу. При этом Дэйв боится собственной тени, но кого это волнует? У него уже пахомофобия развилась, но кому это интересно? Дэйв после встречи с Пахомом и Симой просится в кровать к хозяйке и вздрагивает даже во сне. Пахом же перетащил свой коврик поближе к двери. Сторожит жилище.
Так что про вольеры дочь никогда не слышала.
Или вот задача про деревья. Не для уставших и измученных родительских мозгов. У какого дерева есть сережки? Да, у березы. А еще? Не ответил – плохо, надо знать. У ольхи.
– Почему сережки? – спрашивает Сима.
– Так называются. Похожи.
– Сережки – это украшение.
– У дерева – тоже украшение.
– Нет, сережки в ушах. На деревьях – листья, почки, плоды.
– Так назвали, чтобы было красиво.
Для Симы красиво – когда все понятно и все на месте. Я пыталась развить у нее творческое мышление, безуспешно.
– У белочки хвост пушистый…
– Я видела белок, они облезлые. Еще злые – дерутся за орех. И капризные – им не все орехи нравятся. Еще они кусаются и лица у них неприятные, – отвечает дочь.
– Морды, лица – у людей, – поправляю я.
– Ну, значит, морды неприятные, как у людей.
– Сима, про снег говорят – «шапки снега». Правда, красиво?
– Нет. Если шапки грязные, их стирают, а снег постирать нельзя.
Наткнулись на переносное значение глагола. Васе нравилось изучать русский и математику вразнобой. Не так, как положено. Сима же шла от простого к сложному, а я никак не могла к этому привыкнуть.
– Сима, «глаза сияют» – это переносное значение, – объясняла я, – а «звезда сияет» – прямое.
– Нет, наоборот, – отвечала дочь, – как сияет звезда, я не могу нарисовать, а как глаза сияют – могу. Вот смотри.
Дочка нарисовала лицо и два здоровенных глаза, в каждом из которых оставила по пустому квадратику. Глаза действительно сияли в прямом смысле.
Сима, что меня радует, умеет подстраивать жизнь под себя. Это я могу выглянуть в окно, решить, что сегодня на улицу выходить точно не буду, и залечь на диване с книжкой. Меня раздражают слякоть и грязная «по уши» машина. Сима может развести красную или синюю краску в пластиковой бутылке и пойти поливать сугроб, чтобы было красиво. Или нарисовать пальчиком на нашей машине, стоящей во дворе, полукруг и объявить, что это «грязное ухо». Сима обладает редким качеством – видеть в слякоти узоры. Но этот талант должен непременно иметь прикладное значение. Ей важно что-то исправить, дорисовать, доделать.
– Сима, смотри, чей след? – воодушевленно восклицаю я. Васю можно было уболтать на любой след в парке. Вместо собак у нас ходили куницы, вместо дрессированных пони – олени, а вдруг это зайчик?
– Зайцы у нас в парке не живут. – Дочка смотрит на меня с жалостью. – У нас живут мыши, крысы и собаки. А это – собачья какашка. Осторожно, не наступи.
Точно так же говорит мой муж, поэтому я прекратила совместные прогулки по парку. Он все время кричит и дергает меня за руку:
– Осторожно, не наступи! Смотри под ноги!
Однажды я все-таки наступила на собачью какашку. И муж это видел. Я гадала, как он теперь пустит меня в дом – босиком?
Я зашла в траву, нашла палочку, отодрала какашку от подошвы, долго шоркала ногами. Муж смотрел на меня с нескрываемым ужасом. После того, как я очистила обувь, вернулась на дорожку.
– Теперь точно кроссовки придется выбросить, – посетовал муж.
Ну спасибо, что не потребовал сжечь…
А чем отличаются шишки сосны и ели? У ели длинная, а у сосны – круглая. И вот убедите меня, что все мамы вечером, варя кашу на утро, с легкостью могут ответить на эти вопросы. И попробуйте объяснить это дочке-прагматику.
Главное, я никак не могу понять, почему именно этими знаниями нужно обладать для поступления в первый класс. Чтобы расширить словарный запас, нужно читать. Чтобы красиво писать буквы, нужно рисовать, лепить. Чтобы развить музыкальный слух, нужно слушать музыку, стучать в бубен в такт, петь песни, пусть даже мимо нот. Так нет же: ребенка нужно «натаскать» – найди лишнее слово, найди лишнюю картинку, продолжи цепочку, закончи цепочку, положи нужную карточку, убери нужную карточку. Составь, допиши, заполни.
Но больше всего я боялась теста по русскому языку. Есть такой миф: если родители гуманитарии, ребенок будет хорошо знать русский язык. Если технари – то математику. То есть у моей дочери по определению должно быть «все хорошо с русским». А у нее не хорошо, потому что она начала говорить поздно.
На столе разбросаны карточки-буквы, из которых нужно собрать слово. Когда Вася поступал в первый класс, ему досталось слово «ромашка». Как сейчас помню этот ужас. Василий собрал слова «ром», «мор», «мак» и даже «комар», но до ромашки так и не додумался.
– И ты знаешь, что такое «ром» и «мор»? – удивилась молоденькая учительница, проводившая собеседование.
– Да, ром пьют пираты, а мор на кораблях бывает от болезней.
– Вы разговаривали с психологом? У мальчика очень мрачный взгляд на мир, – обеспокоенно поинтересовалась учительница.
Тогда Вася, как и многие мальчики его возраста, буквально бредил пиратами. Сима в шесть лет была увлечена балетом. И у нее был еще более мрачный взгляд на мир. Помимо знания французских терминов – деми-плие, батман-тандю, которые звучат прекрасной музыкой, у нее накопилось еще много дополнительных знаний. Например, она была убеждена, что куриное крыло – это положение руки во второй позиции. А рождественский гусь – это кисть (когда пальцы некрасиво сложены). Еще дочка была уверена, что холодец – это то, что находится в попе. Я уже ей и куриные крылья жарила, и холодец варила – бесполезно. Это не блюда, а балетные термины. Еще она совершенно точно знала – и никакие силы в мире не были способны ее переубедить: у человека есть хвост, который нужно подобрать, когда садишься. Сима допускала, что не у всех людей есть хвосты, но у балерин они точно имеются. Все из-за того, что на уроке хореографии им говорили: «Как ты сидишь? Подбери хвост!» Еще Серафима с легкостью могла показать, где находится крестец и подвздошная кость.
В какой-то момент я уже пожалела, что заставила ее заниматься балетом. Но врачи советовали развивать не только мелкую, но и крупную моторику, а также координацию. Дочь плохо переносила поездки в машине, ее укачивало, так что я надеялась, что балет натренирует вестибулярный аппарат. Когда мы стали готовиться к школе, я схватилась за голову. У Симы были не две ноги, а все четыре – правая, левая, задняя и передняя. Если стоишь по пятой балетной позиции, то как раз так и получается. А если поднимаешься на полупальцы, то получается «одна нога». Рукой можно «кричать», пальцами «нервничать», колени могут быть «вялыми», пятка при этом умеет «свистеть».
А еще на вступительном собеседовании есть вопросы по литературе. С ребенком обязательно надо понять, какой сказочный герой нравится, и уметь про него рассказать. Вася на собеседовании заявил, что его любимый герой – Гурвинек. О существовании такого персонажа молоденькая учительница не подозревала и поставила «минус». Мои попытки объяснить ей, что это герой «Веселых картинок», как Самоделкин и Карандаш, годов этак шестидесятых-семидесятых, только усугубили ситуацию. Она и мне минус поставила – за поведение.
Так вот, Сима не могла найти своего героя. Ей вообще сказки не нравятся. Она у нас очень семейная девочка, у нее на первом месте – семейный очаг, без всяких героев. Я не удивлюсь, если она рано выйдет замуж, будет закармливать мужа домашней выпечкой и содержать дом в образцовом порядке. У нее будет много детей, как мне кажется. И они с малолетства будут приучены складывать аккуратно вещи в шкаф и рано вставать. Кошмар!
Она и сейчас будит меня в семь утра в субботу.
– Мама, ты должна напечь папе вафли! Сегодня суббота! Уже семь утра, а к чаю ничего нет! – возмущается дочь.
И мне приходится, не раздирая глаз, тащиться на кухню, ругаясь про себя, печь вафли. А Сима, в красивом фартучке, в это время уже раскладывает вилки на столе для утреннего завтрака.
– Почему ты раньше не готовила такие завтраки? – удивляется муж.
– Потому что раньше Сима не говорила! – рычу я.
Где-то в среду Сима подходит ко мне с блокнотом.
– Что мы будем печь на выходные?
– Ничего. Купим пирожные или булочки, – пытаюсь увильнуть я.
– Безе, печенье или торт? – дочь будто меня и не слышит.
– Безе, – я сдаюсь.
Сима пишет в блокноте «яитца», и я точно знаю – до пятницы она будет мне напоминать про эти «яитца», которые нужно купить.
– Зачем что-то покупать, если ты можешь сделать это сама? – удивленно восклицает дочь.
На вступительном собеседовании есть еще вопросы «под звездочкой». Они помогают оценить, так сказать, общее развитие ребенка, его эрудицию. Считается, что обычным детям на них ответить сложно, а тем, кто ходит в музыкальную школу и готовится к поступлению, – легко. Например, нужно назвать музыкальный символ России. То есть гимн. Или авторов – создателей гимна, поставить крестик в нужном месте. Варианты – Чайковский, Александров, Михалков. Я поставила крестик на Михалкове, а правильный ответ – Александров.
