Kitabı oku: «Этна», sayfa 3

По идее, сцена должна была разыграться следующая: «кто же вы, светловолосый незнакомец?» – спрашивает меня человек-легенда. «Рокотофф!!!» – звучит грозный ответ. «Ах!» – говорит Муэкс, будто пораженный в самое сердце, и замертво падает со скамейки.

На самом деле всё было несколько по-другому. «Рокотофф», – сказал, конечно, я. «А!» – ответил хозяин прославленного шато и тонко улыбнулся.

Нет, он не повторил знаменитую ковбойскую шутку: «Рокотофф? Тот самый, вы говорите? Не может быть. Впервые слышу о таком». Но ситуация была та же самая. Ну не читает Муэкс мои колонки в португальских, немецких, голландских и прочих газетах и журналах. Он читает только то, что выходит на его лягушачьем языке, ну, на английском. А эти две языковые зоны без меня отлично обходятся.

Но потом, кажется, он все же вспомнил нечто – да, есть какой-то экс-русский винный критик, – и мы с ним с удовольствием поговорили минут десять, и вот вам очередная колонка. За которой даже не надо было идти дальше своего двора.

* * *

И вот сейчас я, еще не забывший о Таормине и море, только что сменивший льняные пляжные одежды на здешнюю летнюю униформу – брезентовые штаны, марлевую рубашку и спортивные туфли для ходьбы по виноградникам, вышел из своего домика подышать. Подышать, свернув целую гору почты, сделав для «Пьетро дель Куоре» обещанный к завтрашнему дню презентационный материал для каких-то китайцев-импортеров, сверив английский текст с полуангличанином Борисом, не способным писать в принципе… Кивнул Альфредо, который был на той стороне двора: всё готово.

Сел в одиночестве на скамеечку в тот самый угол под библиотекой. И задумался о судьбах цивилизаций. У немцев или испанцев я тоже бывал в похожих дворах, но, допустим, у немцев если то старина, то вылизанная до мелочей, кажется, даже подметающаяся каждый день. А здесь у нас живет неподдельное мягкое итальянское раздолбайство. Например, бочки, распиленные пополам и заполненные землей – для цветов: и пусть эти цветы растут как хотят, а если это вьюнок, то пусть взбирается куда желает. Или цвет, неповторимый цвет двора: персиковые стены, а внутренние ворота и ставни – индиго. Но это они там персиковые, где их штукатурили, а вот здесь…

И я перевел взгляд на стену, под которой я сидел. На нее ведь можно смотреть бесконечно, как на море: древние кубические камни, между ними кирпичи странного вида (этакая мозаика, вделанная в старый седой цемент). И там же кирпичи более современные, галька – всё подряд, корявая, живая стена. Вдобавок начиненная металлом: вот кованые здоровенные крюки, кольца и скобы, хаотично торчащие из цемента, чуть ржавые, смысл их существования утерян. Но раз торчат, значит – пусть так и будет: это Италия. И еще тут над каждой индиговой дверью мини-окошки со старинными решетками – отстреливаться?

Наверное, я утомился за клавишами: у меня в голове раздались отзвуки тех, давних выстрелов – звенящих ударов по металлу – которые мне до сих пор иногда снятся. И еще холмы, слоновья трава, остро пахнущий ветер. И «хлоп-хлоп-хлоп» лопастей вертолетного пропеллера, как пару дней назад у трех сосен.

И тут, вздрогнув, я понял, что вертолет мне не снится. Этот звук шел эхом из ворот слева от меня.

И – принесенный ветерком чужой для этих мест запах. Запах авиационного керосина.

* * *

Я выскочил из своего угла и вынесся в арку под фасадом, глубиной метров в пятнадцать, перегороженную никогда не закрывающимися дубовыми воротами метра в четыре высотой.

Это был не сон: на том бугре, где раньше стояли уткнувшиеся друг в друга машины и мигали мигалки, сейчас сидел небольшой вертолет; какие-то люди шли сюда, к воротам, они уже близко. А чуть сзади них на дороге виднелись силуэты тех самых двух черных машин, как два носорога. Бампер прикрутили на место?

Я понял, что надо найти Альфредо, но от самых ворот обернулся и, из темноты арки, увидел нечто совсем странное.

Двое шествуют сюда – в черно-зеленом камуфляже (с кем война?). Но третий, третий… Он стоит на площадке у ворот, слева у него мой дом, перед носом – как раз ворота. А в руках… он что, подстригает у нас почти несуществующую траву?

Штанга, направленная под сорок пять градусов в землю. Проводочки, тянущиеся к наушникам.

Миноискатель? Миноискатель здесь – где никогда за последние столетия не было настоящей войны? В сердце Сицилии, на склоне Этны?

Я вернулся во двор, сделал пару шагов вправо, к скамейкам, – Альфредо или там, или под магнолией…

И эти двое ворвались, буквально наступая мне на пятки, и уверенно двинулись в центр двора.

То есть не так уж уверенно. Это был танец двух опасных зверей – они шли как бы на полусогнутых, походкой двух охотников в джунглях. Высокие ботинки на шнуровке (на Сицилии, в жарком сентябре!). Камуфляж со множеством карманов, перчатки без пальцев… я мгновенно оценил их экипировку – никакого автоматического оружия на виду, но очень много оттопыренных карманов… и витые прозрачные проводочки, тянущиеся к уху.

И сами, сами они. Это что – бронежилеты, или просто передо мной две горы мышц в пятнистом брезенте?

Тролли. Это же тролли из пещер.

Когда вот такое вламывается в ваш… в то место, где вы живете… не говорите, что это не страшно. Просто страх – такая штука, с которой каждый обращается по-разному.

А парочка уже прошла до середины двора (я оказался у них справа и почти сзади), приблизилась к магнолии.

И наткнулась на стоявшего под деревом Альфредо.

Альфредо – очень мягкий в обращении человек. Но как раз таких-то, с тихим голосом, и боятся, что подтвердит любой, работающий здесь, в кантине.

Каждый из троллей был на полголовы выше Альфредо. Они остановились от него в пяти метрах (классическая дистанция – вы можете попасть в человека, не целясь, а он не сможет в прыжке ударом ноги выбить у вас оружие из рук). Они замерли, чуть наклонившись вперед, в метре друг от друга, то есть чтобы не толкаться в случае чего локтями.

Альфредо, небольшой, аккуратный, в светлых льняных брюках и рубашке, замер перед ними, и казалось, что его ноги в замшевых туфлях… нет, он не принимал никаких боевых стоек. Это был просто человек, стоящий на своей земле, на старых камнях своего двора и никуда отсюда в данный момент не собирающийся идти.

Он что-то сказал им, я улавливал обрывки итальянских фраз в ответ, звук очень напряженных и неприятных голосов.

Альфредо приподнял светловолосую голову буквально на сантиметр, глядя на них в упор. И тихо произнес еще несколько слов, смысл которых мне, с моим уже окрепшим итальянским, был предельно ясен.

Двум троллям эти слова не понравились, оба синхронно изобразили очень характерное движение – какое? Угрожающий наклон корпуса? У меня не было времени подбирать тут слова.

Я сделал два шага влево, ближе к воротам. Чтобы тролли оказались почти между мной и Альфредо. И начал нести бред, громким, чуть скрипучим и гнусавым голосом – даже как бы чуть усталым:

– Вы находитесь на территории сельскохозяйственного предприятия федеральной провинции Катания, являющегося частной собственностью. Вы совершаете нарушение уголовного кодекса Итальянской Республики, статья двадцать восемь, пункты первый и второй. Перед вами законный владелец этой собственности, ясно и недвусмысленно выразивший свое отношение к вашему вторжению. Люди, которые сейчас находятся в галерее на втором этаже, только что вызвали полицию. Время прибытия патрульной машины – от трех до десяти минут.

Нет, я говорил это не на итальянском. И даже не на английском – это был американский язык в полном великолепии. Пусть и с возможными ошибками.

Я не думаю, что тролли знали уголовный кодекс Итальянской Республики – я тоже его не знал, и статья двадцать восемь могла касаться чего угодно или вообще не существовать. Но я хорошо понимал, что эти двое сейчас ощущают.

Они ощущают, что оказались между двумя мужчинами, второго из которых в данный момент не видят.

Как и ожидалось, не оба, а только один тролль мягко повернулся ко мне, и они встали валетиком в середине двора, всё очень грамотно и сыгранно.

Но еще я знал, что им не понравилось мое сообщение о том, что на втором этаже – да вдобавок в «галерее», в Америке этим словом означают тир, – кто-то еще есть, и неважно, звонит ли этот кто-то в полицию или нет.

Просто если вы профессионал и оказываетесь ровно в середине пустого пространства, с четырех сторон окруженного каменными стенами, у которых есть окна второго этажа, и вдобавок между парой недружественных личностей, спереди и сзади, то кожа ваша должна чувствовать только одно.

Вы в невыгодном положении. Фактически вы в ловушке.

Альфредо просто стоял на том конце двора, чуть приподняв подбородок. Я тоже застыл на своем месте.

Один быстро сказал что-то углом рта в свой микрофон. Тот, что высился лицом к Альфредо, развернулся. Оба мягкой походкой, непрерывно обводя двор взглядами, прошли к воротам. И скрылись за ними.

Один внимательно посмотрел на меня.

Секунд через девяносто звук вертолетного мотора там, за воротами, изменился, а потом и растаял в небесной тишине. Два черных носорога также исчезли с нашего бугра.

* * *

Их запах тяжело повис в середине двора – нос Альфредо не хуже моего, он его как раз сейчас морщил: военный запах, пластик и металл, брезент, сапоги на шнурках, плохой одеколон – всё вместе.

Мы с Альфредо стояли рядышком и ждали, когда и запах тоже исчезнет.

– Тролли, – сказал он наконец, и мы вместе посмеялись: смотрим одни и те же фильмы.

– И откуда они, такие – северяне, или… – неуверенно добавил он.

– Вы не поняли, Альфредо? – удивился я. – Они, конечно, в каком-то смысле итальянцы. Этнические. Но не отсюда. Это американские итальянцы. Спецназ.

– И подумать только, что в середине сороковых тут возникло политическое движение за отделение Сицилии от Италии и превращение ее в американский штат, – с непередаваемым выражением сказал он после паузы. – Во времена сразу после Муссолини и так далее… Сложно всё было.

– А кто это придумал и возглавлял такое движение?

– Мой дед, – уронил он две льдышки.

Но тут до него что-то дошло.

– А откуда вы знаете? – быстро отреагировал он. – Про спецназ и прочее?

– Ну, – начал загибать пальцы я. – Шеи, здоровенные. Бритые головы с хохолком. Микрофоны в ушах. То, как они стояли. Как двигались вместе. Американский спецназ – это их подготовка. Но вся экипировка – классический случай частной охранной структуры.

– Да?

– А иначе они бы так быстро не ушли. Их там, в Америке, много, этих частников. Есть целые армии. Творят что хотят по всему миру. Да вот хоть в Ираке.

– Так, так… – ему стало интересно, он повернулся ко мне. – Вы их, значит, узнаете по походке? И поэтому вы перешли на какую-то театральную версию английского?

– Техасскую или около того. Это язык, который они понимают.

Альфредо посмотрел на меня с еще большим интересом:

– И в таком случае что нам угрожало? Если бы дела пошли хуже? Или – что еще угрожает?

– А не так уж и много, – не очень уверенно начал я. – А в будущем и вовсе… Альфредо, вы ведь знаете, что живете в крепости? Она и сегодня – крепость. Допустим, в следующий раз мы ставим часового на холмике, под тремя соснами. Он видит приближение противника и звонит. И дежурный успевает закрыть вот эти дубовые ворота. А тогда – всё. Если они, конечно, не догадаются проникнуть во двор сзади, из цеха, через арку бывшего зернохранилища, там, где сейчас большая кухня, – но ее можно и забаррикадировать, это три минуты. А прочее – перед ними стены. Заряды от базук по таким стенам как бы расплескиваются. На окнах ставни или решетки, а это уменьшает вероятность от попадания снарядов внутрь комнат. Ну, а стрелковое оружие против этих стен…

Я пожал плечами.

– Вертолет, – подсказал Альфредо: ему, кажется, стало по-настоящему весело.

– А что – вертолет? Это же не боевой «Апач» или «Хоук». А что-то вроде «сикорского», «команч», что ли. Что там есть? Автоматическое оружие в кабине. Против тех же стен. Ну, не ракеты же – это как-то чересчур. Хотя неприятная штука… Вертолет можно использовать, чтобы высадить десант троллей, человека три, в этот двор. Больше там, в кабине, не поместится. Но двор для посадки тесноват, можно задеть хвостом за стену и упасть. Значит, он зависает на уровне крыши, и эти ребята скользят вниз по канатам. Но пока он висит, мы его жжем.

– Мы – жжем – вертолет?

– Ну, Альфредо, – улыбнулся я. – Знаете, мне всегда была приятнее ваша граппа из шардонне, а вот та, что из неро д’авола, на мой вкус чересчур мягкая. Вот ее, из неро, мы и возьмем. А граппы здесь производится сколько угодно, лучше та, что еще не разбавлена до этих самых сорока трех градусов. А чистая, только с перегонки. И еще бензин из баков, машины – на стоянке. Если заранее подготовиться… Ну, тряпочка, скотч…

– Коктейль Молотова! – начал беззвучно смеяться он. – Браво!

– Две бутылки об кабину и винт вертолета, пока он висит. Из окна второго этажа. Вашего окна. И во дворе станет очень мусорно и грязно. По паре бутылок – на эти их черные бегемотины, если они окажутся достаточно близко от внешних окон. Ну, и не будем забывать о том, что ваш отец – охотник. Пара ружей в его комнатах найдется? Наконец, я как-то сомневаюсь, что даже самый лучший спецназ найдет и уничтожит все ближайшие маячки для мобильной связи. Не говоря о том, что деревни-то они от связи точно не отключат. Если не отсюда, то оттуда, услышав грохот, позвонят в полицию, и всего-то надо продержаться чуть-чуть до прихода нашего вертолета. О чем нападающие, конечно, будут иметь представление. Так что если быть готовыми заранее…

Альфредо засмеялся в голос. Он, кажется, обошел бы меня по периметру, склонив голову и внимательно рассматривая – но тут начали, наконец, показываться те, кто не оказался, как мы с Альфредо, во дворе, встречая гостей. Может, попросту вообще только сейчас узнали, что происходит непонятное.

Он еще хотел что-то мне сказать, но его окружили люди.

А я совершенно не спешил рассказывать ему об этой странной штуке – миноискателе у ворот.

Уомо!

И вдруг в мире вокруг стало очень пусто и грустно, мне нечего было в нем делать. Во дворе звучали возбужденные голоса, а я – чтобы не геройствовать на публике – уже выходил из ворот и поворачивал направо, к своему флигелю.

Под кромкой черепицы горела лампочка, освещая в незаметно спустившейся темноте вход, мои окна были, конечно, темны – кто их будет за меня зажигать? А у моих ног, там, где начинался плавный спуск в долину, лежали темная пустота и далекие огоньки, утопающие в ней.

Солнце давно ушло вправо и вниз, туда, где невидимое отсюда море и Таормина. Колокол в долине, очень далеко, уже отзвонил. Только сверчки еще звенели из сизой темноты с огоньками, высоко над которой висели подсвеченные лиловым перья облаков.

Победы всегда немножко вот такие. Обычно, чтобы отпраздновать их, большие и не очень, я задумчиво выкуриваю сигару на той самой скамеечке в углу двора. Все обитатели хозяйства знают в таких случаях, что у блондина Рокотоффа опять, наверное, день победы, можно подойти к нему и узнать, что он хорошего сделал себе и людям.

К этой скамеечке, обратно, я бы через некоторое время и пошел, но сейчас не было сигар, просто не было, кончились. Ближайшая отсюда из числа годных к употреблению – в табачном бутике в Палермо или, если повезет, – гораздо ближе, в одном хорошем отеле в Таормине-верхней. Причем купить их там можно будет не сегодня, конечно, а завтра.

Здесь так тихо, особенно если войти и закрыть за собой дверь. Джоззи нет, у нас с ней договоренность – я не лезу в ее домик (полторы минуты хода от моего) без крайней необходимости, типа пожара. Только она – в мой, когда захочет. А с ней это случается не каждый день. Так, наверное, лучше.

Я один, я у себя.

Но приходит Дони, бессловесная Дони из деревни внизу и справа (огни отсюда не видны), она у нас официантка и уборщица, и работа ее – самая защищенная в мире. Потому что попробуй кто обидь девушку, вся многочисленная родня которой живет вон там, за поворотом, в сельской глуши Сицилии. А бессловесная она потому, что не знает даже итальянского – только сицилийский диалект.

И приходит Дони, она несет мне сеттембрины – крошечные полевые сентябрьские цветы, нежное зелено-голубое облако. И сама ставит в вазу.

Это моя награда, Альфредо, наверное, им всем что-то такое сказал. Но больше сегодня наград не будет, будет ночь.

* * *

– Вы ведь мне расскажете когда-нибудь про свою прошлую жизнь, правда? – сказал мне на прощание Альфредо. – О том, кем вы были раньше? Подозреваю, что это интересно. Но не сегодня, не сегодня! Просто как-нибудь.

Рассказать Альфредо? Я от него не скрываюсь. Вот только интересно, что он поймет?

Ну да, сегодня я винный аналитик с европейским именем, в очередной раз с удовлетворением сказал я себе, стоя под горячей струей душа. А что происходило в моей прежней жизни? Ведь итальянцу, пожалуй, не объяснишь, что раньше были войны, которых как бы и не было, о них не следовало говорить где попало. Потом – 1991 год, август, у Белого дома. И 1993 год, октябрь, у того же Белого дома – тут для Альфредо надо, наверное, добавить «в Москве». И очень долго что-то ему объяснять.

Да ведь не только итальянцу – уже и нашим всё надо объяснять долго и подробно, а совсем юные и не поймут ничего. Потому что когда это было – я даже не про ту странную войну, а про девяносто третий год? У нас сейчас какой год – 2008-й. То есть, получается, пятнадцать лет назад. Пятнадцать! А ведь уже почти никто не поймет и не вспомнит.

Значит, раз ужин съеден и дело к полуночи, надо полежать с закрытыми глазами, сон придет мгновенно, но он не приходит – звучат голоса.

– Майор, а закурить дашь? Как тогда, на площади во Фрайбурге?

Это же Иван. А может, Шура. Я всегда их путал, потому что они – неразлучная пара. Хотя совсем не похожи. У Ивана такие неприятные, близко посаженные серые глаза. А который со сломанным носом, вдавленной переносицей – это Шура. Или наоборот? Не помню.

– А красненькое, которое ты тогда нам выдал из запасов главного командования, очень даже было ничего. Больше нет?

Это точно Шура. Или Иван?

– Ребята, где же я вам его сейчас найду? Я не в Германии. Я на Сицилии. Да приезжайте сюда – тут сокровища. Ах, какие красные. Да вот хоть Lu Patri – потрясающее неро д’авола, но из крошечного хозяйства, такое не только в России, но и в прочей Италии – разве что для коллекционеров. Ну, а я тут… Для вас – сделаю. Ребята, приезжайте.

– А денег нету, длинный шмель, – грустно говорит голос то ли Шуры, то ли Ивана. И добавляет что-то совсем несуразное: «Ты в кибитку не ходи».

– Какой еще, на фиг, длинный шмель? Какая кибитка?

– Ну и оторвался же ты от родной земли, товарищ майор. В интернете посмотри – там он, длинный шмель… Там… Просто набери его в поиске, и… Он там!

– Да что ж такое – вас ведь нет. Ребята, вы мне просто снитесь. Вы – прошлое.

Утром мне пришлось разбираться с бразильянками – напомню, в число моих подопечных по части «индустрии гостеприимства» входят все приезжающие, кто говорит на португальском и, конечно, на русском, плюс те условно англоязычные, кого на меня повесят. Так что мне предстояло встречать бразильянок в аэропорту – каком? Катании или всё же Палермо? И каким рейсом? Так или иначе, приезд их, как выяснилось, несколько откладывался. Хотя даты и рейс уже определились.

А потом – потом мне стало интересно. Вот этот тролль, с миноискателем. Что он там делал? Искал нечто из металла? Но не мины же.

А почему именно там, перед главными воротами, точнее – между воротами и моим порогом?

Значит, так: они что-то знают, а что-то нет. То, что у меня были вечером гости и оставили кровавое полотенце, а заодно покопались в компьютере, – знают? Но тогда бы они не влезли во двор, а пошли бы вдобавок ко всему прочему прямиком ко мне в дом.

Но они знают, что кто-то примерно в этом месте у стены, левее ворот – оставил… Или мог оставить… Что-то металлическое. Настолько важное, что можно впереться в ворота частного хозяйства, да так, что хозяин взбесился и…

Но не будем забывать, что инцидент на дороге был почти ночью.

Допустим: они что-то видели, но не очень хорошо, потому что темно. А что видели?

Я сделал несколько сотен шагов влево от ворот и вверх, на гребень холма, к трем соснам имени Карабаса-Барабаса. Итак, вот тут, на обочине, еще валяются куски пластика и стекла. И отсюда видно – что? Весь фасад нашей крепости, справа от него автостоянка и часовня, слева – мой домик, за ним цепочкой идут прочие, но их не видно, они уходят за стену кантины.

А теперь представим себе: темно. Ночью у нас освещены ворота, но не углы здания. Есть фонарь на стоянке справа. А у моего порога – нет, тут только лампочка над входом. А она горела? Иногда бессловесная Дони такие лампочки зажигает, чтобы хозяевам было уютнее возвращаться домой, иногда что-то путает и не зажигает. Я и без нее знаю, где выключатель, но обхожусь без него. Мне ведь не надо даже возиться с замком, дверей здесь, как уже сказано, никто не запирает. Так что я сразу, на ощупь, зажигаю свет внутри.

А, вот теперь вспомнил. Моя лампочка тогда не горела. Только тусклый фонарь над главными воротами метрах в семидесяти от моего входа.

Итак, они стояли здесь, на этом пятачке дороги, не могли двинуться – врезавшись друг в друга. Но кто-то смотрел вправо и вперед и что-то видел. Видел плохо.

Я мысленно прочертил линию от трех сосен до того места, где водил миноискателем потный тролль, и задумчиво пошел по ней. Тут всё затоптано, да и кто я вообще такой, чтобы читать следы? Я своих-то не отличу от следов Джоззи.

– Эй, Серджио, в какой комнате будут жить бразильянки? Или у них две комнаты?

– Две, в правой и левой конюшнях…

Да, все ворота цвета индиго, выходящие во двор крепости, когда-то вели в конюшни. А сейчас там очаровательные двухэтажные комнаты, со старыми балками над головой, с сохранившимися и отреставрированными конюшенными окнами, с видом на долину и на черепичные крыши наших флигелей. И еще это комнаты с недавно встроенными каминами. Настоящими. С дровами. Как у меня и прочих обитателей домиков.

Итак, следы мне не помогут. Но в целом получается, допустим, что эти, из своих черных носорогов, видели, куда скрывается с места происшествия его виновник. Видели плохо, только общее направление – к воротам. А тот, кто убегал, скрывался, он, конечно, на свет попадать не спешил. И поэтому рванул левее, где темно, дернул ручку первой же – моей – двери… А зачем он вообще полез внутрь?

Тут я вспомнил кровавое полотенце – и второе, которое пропало. Он хотел, чтобы ему помогли. Потом посмотрел в мое зеркало на свои раны и понял, что справится сам. Нет хозяина – еще лучше.

Кстати, что за дикость – после перевязки лезть в чужой компьютер? Предположим, он тут прятался. Компьютер был включен. И вот этот человек ждал, пока полиция и все прочие уедут. Или, наоборот, пока приедут? Ведь ребята из носорогов не самые приятные, как я убедился, персонажи, куда хуже полиции.

Итак, парень – если он парень – тут прятался. Потому что был уверен, что никто не видел, где он скрылся.

Да, но ведь из спальни, со второго этажа, ему была отлично видна дорога и то самое место – мигалки, люди… вот стоял бы и смотрел, не идет ли кто сюда. Если идет – можно пулей выскочить из дверей и бежать куда-то вокруг стены крепости.

Ну, а потом, в конце концов? Уехал, конечно. Или ушел? Стоп, да ведь я это… не видел, но слышал. Просто сразу не зафиксировал. Звук мотоцикла в ночи. Вниз и вправо, по той дороге, что ведет в черную долину. Полицейская машина за ним не гналась, но и не могла бы – она была одна, все полицейские были заняты на месте происшествия. Да они и вообще, возможно, не были тогда уверены, что всё случилось из-за мотоцикла. А гоняться за байками ночью по неосвещенной дороге…

Дальше – сплошные загадки. Вот этот мой неизвестный гость перестает убивать время – и уезжает. И при чем здесь поиски металлического предмета на площадке между моим домиком и воротами? Какого предмета? Почему тролли были так уверены, что этот предмет существует и что скорее всего он где-то именно здесь?

Они видели издалека и знали, что это. Не иголка. Что-то побольше. И важное.

На этом мой разум отказался функционировать дальше. Дайте мне какой-то факт, какой-то твердый предмет – металлический предмет. А без такового можно вообразить что угодно.

На этой самой площадке у нас куча всякого железа, лежит в открытую. Вообще-то здесь стоит под низким козырьком крыши общая стиральная машина (я открыл ее, покопался внутри, ничего). Тут же столбы, леска, сушится выстиранное. Железная бочка – в ней сухие ветки и трава, потом сожгут, вот я всё это выбрасываю, на дне ничего нет. Инструменты какие-то – загнутый ломик, топорик… чье, зачем? То самое итальянское раздолбайство.

Закопать что-то в эту почву сложно, сплошной камень, следов свежих раскопок нет. Между моим домиком и соседним, где живет англо-итальянец Борис, в щели ничего нет.

А куда бы я сам спрятал не очень большой металлический предмет? Прятать – искусство. Железо среди железа, подобное среди подобного, это понятно, но спрятать по-настоящему…

Среди секретов тут есть такой – угол зрения. Надо найти какое-то место, куда глаз нормального человека просто не падает. Куда-то, например, повыше. А что у нас повыше земли?

Да, ребята, долго бы вы искали на земле своей машинкой, пищащей вам в уши. Вот же оно.

Черепичная крыша, спускающаяся тут до уровня в неполных два метра над землей. Примерно до уровня моих глаз. Над железной бочкой. И скрытая от дороги – чем? Допустим, сушащимися простынями. А что такое черепица? Это множество керамических ячеек, между которыми…

И вот оно. Есть.

Тут я отошел в сторону и начал всерьез оглядываться по сторонам. Искал, наверное, тролля, сидевшего где-нибудь на холме, в камуфляже, с биноклем. А это – искать глазами среди буша человека в пятнистой зелено-бурой униформе – я умею, это вам не вычислять, что делал человек в твоей комнате у твоего компьютера.

Вокруг все было чисто.

Я повернулся обратно, вытащил всунутые между черепиц и наскоро замаскированные сухой травой из бочки две металлические… странные штуки, покореженные такие… с буквами и цифрами. Быстро сунул их (грязные) под рубашку и понес к себе в дом.

И что у нас тут? Как бы металлические языки. Жестянки. Цифры и буквы на обеих одинаковые. Одна немножко подогнутая, примерно как ложка или совок. Вторая прямая. Вырванные откуда-то с мясом, по-зверски.

Честное слово, я минут пять тупо смотрел на них, пока не сообразил очевидное.

Мотоцикл. Это же номера мотоцикла, передний и задний. Того самого, который всю эту историю устроил. И который с ревом уехал с места происшествия чуть не на моих глазах (мотор его я по крайней мере слышал). Ну, а номера – зачем надо было отрывать номера… И как? Да вон тем ломиком, видимо, и очень быстро…

Отрывать – чтобы их не было, конечно. Вот тебя останавливают на дороге и штрафуют за езду без номеров, так это еще надо, чтобы остановили, и это куда лучше, чем иные неприятности за то, что ты спровоцировал ДТП. А так – докажите, что это я. Где номера? Виновник ДТП – человек, ехавший на мотоцикле номер такой-то. Это если номер успели заметить и запомнить. Вот по номеру его и будут ловить. Ну, а если номера нет – только бы уйти, прочее – детали.

Имеем дело с сообразительным человеком.

Так, а как эти, с миноискателем, догадались, что где-то здесь надо искать оторванные номера? Что их вообще оторвали? Ведь тогда бы они видели и то, куда их спрятали. А, нет, прятали за простынями, а вот отрывали, наверное, на виду.

Я снова устал думать – тяжелое занятие, никому не рекомендую.

Да и вообще – ну, вот оно, у меня на столе, вещественное доказательство крупного ДТП. Но зачем мне это надо? Я что, страдалец?

Дело в том, что дорога – это, как уже сказано, ла страда. И дорожная полиция здесь называется – если я правильно произношу – полисиа страдале. Среди русских обитателей Сицилии местных гаишников поэтому, конечно же, называют «страдальцами». И очень хорошо к ним относятся. Иногда они даже помогают автомобилистам и вообще приносят пользу, как это ни трудно себе представить.

Я не хочу расследовать дорожные происшествия, говорил я себе, заворачивая вещественное доказательство в газету. Я вообще ничего не хочу расследовать.

Мало ли кем я был раньше. Да я ни одного дня жизни не имел отношения к ДТП, мигалкам и прочему. А вертолеты – я ненавижу вертолеты. Я ненавижу оружие. Мое оружие – компьютер. Я пишу о вине. У меня нет врагов, я часть восторженного, влюбленного в вино мира, это все равно что мир обожающих оперу – притом что иногда речь об одних и тех же людях.

Это работа, и очень нелегкая работа, ее у меня много.

«Это лучшие дни твоей жизни, – сказал голос в моей голове. – Они начались давно и пусть не кончаются никогда».

Вот сейчас мне надо написать – срочно, сегодня последний день – свою колонку… куда? Немцам? Голландцам? Они у меня уже путаются.

Зато я знаю, о чем напишу.

Оно называется «Бен Амаль», это никак не итальянское название, тут скорее пахнет Африкой – той, что отсюда совсем рядом. Но виноград для него как раз и растет ближе к Африке, к югу от Сицилии, на острове Пантеллерия. Называется этот сорт дзибиббо, он уникален. Когда-то давно он умер, о нем остались лишь упоминания в пожелтевших рукописях. И он возродился, начались опытные высадки сразу тридцати трех его вариантов: выясняли, это он или не совсем?

И вот теперь есть это сладкое вино, безумно модное на светских вечеринках там, где теперь собираются богатые и знаменитые – на средиземноморских островах.

Да ведь и не вино почти, это же какой-то тягучий, странного янтарно-зеленоватого оттенка ликер с тонами цветочного меда, вкус – персик в меду? Засахаренная абрикосовая косточка? Чудо.

Создал это чудо не «Пьетро дель Куоре». А вовсе даже расположенная ровно на противоположном конце острова «Энтреллина». Когда в нашей крепости упоминают «Энтреллину», все не то чтобы злобно морщатся, а как бы на секунду замолкают. На Сицилии есть всего четыре крупных и значительных хозяйства, включая наше и вот это. Те, с кем лучше считаться. Друг к другу они относятся… сложно. Даже несмотря на то, что по сортам винограда и стилю работы – ничего общего, конкуренция бессмысленна.

Это моя колонка, я могу писать там что угодно, я могу упоминать «Энтреллину». Ну, хорошо, я напишу еще о мальвазии, которую выращивают как раз у Пьетро, только на другом острове. Согласно договоренности – не упоминая авторства. А жаль, получается такое же сладкое вино с очарованием немецкого айсвайна. Из заизюмленной ягоды, которую нежно подсушивают 25 дней. И везут сюда, на нашу винодельню, не то чтобы в холодильнике, но в специальных машинах с климат-контролем. В этаких кондиционированных грузовиках.