Kitabı oku: «Трудно быть Ангелом. Книга Вторая. Роман-трилогия»
Редактор Елена Дубровская
© Мастер Солнца Покрова Пресвятой Богородицы, 2023
ISBN 978-5-0056-0354-8 (т. 2)
ISBN 978-5-0056-0353-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Attention, friends! Alarm!
Друзья, будьте осторожны, читая этот страстный и горячий роман!
Иные говорят, что эта книга полна диких сцен, пьянок, плясок, гулянок, безудержной страсти и секса, треша, любви, и откровенных разговоров с соплями о любви и нелюбви, и распития дорогих вин. Здесь пьют водку стаканами и – о, ужас! – курят. А ещё в этой книге нецензурная лексика, мат. Много молитв, жуткие драки, смерть, и убийства, и похороны.
А я отвечу – ничего они не поняли! Это лучшая книга про любовь! О душевности человека и о красоте девичьей, о божественных откровениях, о присутствии в мире прекрасных девушек, Ангелов и Святого Духа. И даже (прости, Господи!) дьявольских сил. О случаях из моей грешной жизни. Истину говорю: мои книги – мой мир, когда я пишу – я живу.
Всем подругам и друзьям, кто мне помогал, – мой низкий поклон. Вы все в моём сердце до скончания дней. А кто выдавливал говно изо рта – перед смертью покаются, ибо смысл их жизни не в этом. Или же в этом? Пусть сами ответят.
Я многое в романе рассказал, чего вы раньше не слышали и не видели. Я приоткрыл многое вам, чтобы эта книга наполнила ваши светлые души влюблённостью, вечной любовью и Благодатью.
Что ж друзья, в добрый путь! Читайте, листайте прекрасный роман.
Трудно быть Ангелом (роман-трилогия)
«Это мы осуждены справедливо на смерть, и по делам нашим так нам и надо, бандитам! А Его-то за что на смерть? За что? Он ничего худого не сделал!» – крикнул разбойник бандиту, повернулся и сказал Иисусу: «Помяни меня, Господи, когда придёшь в Царствие Твоё!»
И ответил Иисус: «Истинно говорю тебе – ныне же будешь со Мною в раю».
Книга вторая.
HARD ANGEL
Что может быть выше любви?
Глава 1
До-ре-ми (слёзки утри)
Был май. Выходные.
Люди, дети, цветы шумной толпой текли вниз по Тверской.
А навстречу им – девушка с горем, вся в слезах, с невидящим взглядом обид. Она шла сквозь город, толпу и людей, она несла своё горе, не стесняясь размазывать тушь, не пряча своих чувств и синяков на коленках, рваных итальянских чулок.
Ей было всё по фиг:
Он не любит! НЕ-ЛЮ-БИТ её!
Весело Моцарт играл, а ей вечером в Лондон лететь – как он один здесь без неё? – ей было грустно. И пока целовала и говорила: «Люблю!», всё это время она представляла себя в объятьях его, постель, свадьба, беременность, два-три сына и огромное счастье вдвоём.
И вдруг она вскочила на стул и весело на всё кафе прокричала:
– Я ребёнка хочу от тебя!
А Поэт в шоке молчал, снизу смотрел и улыбался. И, открыв удивлённо рот, по-дурацки хлопал глазами…
– Ах, так! Значит, молчишь? Ну, всё! Довольно с меня!
Мэри бросила кофе, швырнула салфетку, соскочила (стул пнула и опрокинула, грохот вокруг), развернулась, расплакалась и бросилась вон!
Шла девушка в слезах с невидящим взглядом сквозь город, толпу и людей, она несла своё горе, не стесняясь размазывать тушь…
Она ему душу открыла, а Он не любит её! (С каждым шагом, ударами сердца повторяла.) Он не любит! Не любит её!
А цветы! Они падали с неба на её голову, на лицо, и на плечи, и на асфальт!
Она закрыла глаза, улыбалась, шептала: «Дурак, тормоз, ты флегма, Поэт!»
Лицо ему подставляла, и он нежно её целовал: «Люблю! Я тоже люблю!»
Ура! – она прыгнула ему на шею, кричала на всю площадь (А-а-ааа!), целовала всего, он её обнимал и крепко держал, а она обхватила его руками-ногами (как обезьянка), крепко-крепко прижалась к нему и говорила, и говорила… А Поэт жадно её целовал.
Так и стояли они на Тверской.
А людская река огибала влюблённых. И кто-то останавливался, кто-то завидовал, кто-то кивал и укоризненно взгляды кидал. А они были счастливы, любимы и веселы. Москва, праздник, и люди кругом!
И Оранжевое небо над головами!
Только Он и Она как единое прекрасное целое – во всём мире одни!
Среди миллиона людей и в шумной толпе на Тверской.
Глава 2
Нож
Зима. Поэт был в храме на службе, а в мыслях он был далеко-далеко и улыбался. Поэт вспомнил! Как весной, в мае, Мэри срочно улетала в Лондон, а он поехал с ней в Москву провожать её; и они пили кофе в кафе на Тверской и там же поругались, а потом помирились. Смешно!
И вновь его отвлекли – к нему подошла прихожанка Рита, его добрая знакомая. Ритка обладала правильной славянской внешностью и была очень красивая, но усталая молодая женщина. Она работала медсестрой у Хирурга в тарусской больнице (спасла от инфаркта), а в юности сочиняла стихи. Рита просила Поэта срочно помочь ей с сыном! (Миша, сын её, совсем дурной и непослушный стал!)
Поэт опешил:
– Рита, ты что? Я-то тебе с ним как помогу?
– Поэт, у тебя есть дар что-то делать с людьми. Поговори с ним, я тебя очень прошу.
– Поговорить? Поговорить можно, но по-мужски.
Тем же вечером Поэт пришёл к Рите. Он пил чай на кухне двухэтажного, но недостроенного дома и слушал её: во всём сильная нужда, денег нет, дом не достроен, стены снаружи не оштукатурены, второй этаж и вовсе холодный.
Рита рассказывала:
– Стиральная машинка сломалась – не отжимает бельё, а у меня трое детей! А обратилась к тебе за помощью, потому что старший сын мой, Мишка, совсем отбился от рук! Я видела его с Жиголо и боюсь – с наркоманами свяжется. Поэт, повлияй на него как сказал – по-мужски! Очень прошу! Мишка заместо святого креста носит чёрные цепи, школу бросил и даже руку поднял на мать. Умоляю, Поэт, поговори с ним! Ради Христа! Пока он молодой… Может, ты на работу устроишь его? Смотри – стены не штукатурены, бывший муж дом не достроил, а ремонтировать у меня денег нет!
Что бывший муж? Коммерсант и торговец. Набрал кредитов и сбежал с добром, но его поймали. В тюрьме он сидит! В тюрьме! В суде сказали – он свой же магазин ювелирный ограбил, а деньги и алмазы спрятал. Я его три года не видела после того, как развелась с ним, а банки его кредиты повесили на меня – почти все деньги у меня забирают. А я медсестра, пашу на трёх работах – на полставки массажисткой после смены и тренером по гимнастике в нашей больнице. Света белого не вижу! Только бабушка всегда в меня верила и говорила всем, что я настоящая красавица и что я обязательно буду счастлива.
Счастлива? Моему старшему сыну Мишке шестнадцать исполнилось, и требует он от меня дорогой мотоцикл. А денег нет вообще! Всё банки отняли! У меня осталась тыща рублей до конца месяца! Вот скажи – как на неё прожить?! Мне зимнюю обувь купить детям не на что. Посмотри – младшие дочки ходят зимою вот в этом: в старых осенних дырявых ботинках. А морозы какие стоят? Мне тридцать три, а я старуха почти! Бьюсь как рыба об лёд… Пристрелить что ли её?
– Рита? Кого пристрелить?
– Свою личную жизнь пристрелить! Я православная, я ещё замуж хочу. (Рита плакала, долго говорила и жаловалась.) Счастья хочу и детей ещё нарожать. Вся жизнь моя – это дети. Я их люблю! – крикнула Рита в сердцах.
Поэт посмотрел на стены:
– Рита, сестрица, у тебя дом недостроенный – не дай Бог рухнет!
– Нету другого дома! Рухнет, и фиг с ним – страховку получу и закрою кредиты… Меня другое мучает, слезами обливаюсь – Мишка отбился от рук! Как бы в бандиты, в отца, не пошёл.
В дверь позвонили. Рита вытерла слёзы и пошла открывать. Это пришёл её старший сын с друзьями и сразу с порога начал кричать, что он пьяный, чтобы мать его не ругала. А дальше Мишка стал требовать у матери денег на пиво и на мотоцикл и кричал, что он слово дал – купить у друга мотоцикл! А когда мать возразила, что денег нет, то сын нагло и развязно стал кричать на неё и даже запугивать:
– Я убью тебя! Я убью тебя! Дай денег, мать! Убью тебя, блядь! Зарежу! Деньги давай на пиво, на мотоцикл. Деньги!
И тут у Поэта сорвало крышу! Он с диким взглядом выбежал из кухни с огромным ножом, пнул со всей силы Мишку так, что тот отлетел от матери прямо в шкаф. Затем резко схватил парня за шиворот, вытащил из шкафа, встряхнул, поставил на ноги и показал ему большой нож! На Поэта было страшно смотреть! Парень удивлённо ойкнул от страха и неожиданности, а все пьяные друзья разбежались. Поэт крепко держал Мишу и скрипел зубами, а нож вложил в руки парня, силой подвёл его к матери и закричал:
– На, Миша! Давай, убивай! Бей ножом свою мать! Бей со всей силы! Ты грозился убить – так убей! Убей её, блядь! Так ты говоришь?! Она, красавица, тебя родила, растила, молоком грудью кормила! Убей же её! Убей! Ты слово дал – так убей! Ножом бей со всей дури! Ну! Наотмашь! Она недоедала, любила тебя, всё лучшее тебе отдавала – убей её! Мать ночи не спала – пеленала, лечила, на трёх работах работала, одежду покупала тебе – а теперь убей её, блядь! Убей! У тебя в руках нож! Бей ножом прямо в грудь! В сердце! Сильнее ножом её – красавицу Мать! Бей! Сильней бей! Насмерть! Наверняка! Убей её!
Голос Поэта гремел на весь дом. Рита в шоке молчала. А у парня затряслись руки с ножом. И он, здоровый, красивый, пьяный, заплакал и выронил нож. И мать его, стоявшая напротив, тоже заплакала. Потом Рита обняла сына, и они вдвоём горько плакали вместе. А минут через десять, когда все успокоились, Поэт очень строго сказал парню:
– Слушай меня! Завтра утром, Миша, идёшь к сварщику, дяде Коле Носкову, и будешь во всём ему помогать. Если, сучонок, ты не придёшь, я тебя пинками туда загоню! Будешь честно работать. Сам, в тяжёлом поту, заработаешь денег и купишь себе пиво и мотоцикл! Что молчишь? Не слышу?
– Да, завтра к дяде Коле, сварщику, я-а, да, буду работать.
– Паспорт есть?
– Да.
– Пошёл учиться на сварщика! На жизнь зарабатывать! Я договорюсь, станешь подносить ему трубы и железо, всё, что скажет дядя Коля, – и баллоны тягать, и шланги таскать.
Поэт снова схватил Мишку за горло и ещё раз больно ударил, затряс его и вновь закричал, брызгая слюною в лицо:
– Мразь! Тварь захребетная! Если мать хоть пальцем, мразь, тронешь ещё! Убью тебя! Убью гадёныша! Убью-у-у-у! Бить буду изверга до потери сознания! Голыми руками за мать задушу! Порву и прокляну тебя, гада! Понял, сучонок, меня?!
– Да-да! – прохрипел Мишка. – Да-а, дядя Поэт, я сделаю всё, как вы сказали – помощником сварщика… Мне больно!
Поэт отпустил его горло, поставил паренька на пол, поднял свой нож и со всей силы вогнал его в стену! Все вздрогнули и посмотрели на огромный нож. Поэт, шумно дыша, снял с себя золотой крест и повесил на нож:
– Видишь крест?
– Да, вижу.
– Это Бог висит на кресте! Он всё видит и слышит! Знай же, если голос повысишь на мать – я буду всё знать, приду и буду бить тебя ногами до самой смерти. Не пожалею, не пощажу! Выбью все зубы! И налысо побрею этим ножом! Понял?
– Да, дядя Поэт! Я нет, я маму больше – нет… Я работать у дяди Коли Носкова…
– Заработаешь денег – крест этот наденешь. (Поэт показал на большой золотой крест.) И повесишь икону сюда. А этот нож спасёт жизнь твоей матери. Запомни, Миша, ты теперь главный в семье! За мать и сестёр передо мной отвечаешь! Лично, передо мной!
Поэт так ударил кулаком по шкафу, что дверки открылись. А парнишка сразу заверил:
– Да! Я понял, дядя Поэт, конечно, лично перед вами.
Поэт схватил Мишку за шиворот и посмотрел ему в глаза:
– И каждое воскресение быть со мной в храме как штык! Как штык!
– Есть!
– Мишка, дурак ты, это твоя жизнь! Твоя! Ты можешь в тюрьму бросить её, или под забором подохнуть наркоманом, грязным бомжом, или честно прожить её! Но, Миша, запомни, сучонок: у тебя мать – красавица, медсестра, православная, умница, знает два языка и пишет стихи. Рита мне как родная сестра, жизнь мою и многих людей спасла! Обидишь её – убью за неё. Тронешь, пьяный, её или словом оскорбишь – зарежу! Я сам, лично, этим ножом исполосую всего! Я же порву, мразь, блядь, тебя на куски!
Поэт орал, страшно ругался, вращая глазами, брызгая в гневе слюной. Долго ещё кричал что-то про Риту, православную веру, про нож в стене, деньги и снова про мать, про сестёр. А потом хлопнул дверью и вышел на улицу. Его нервно трясло:
– Господи Боже! Господи! Защити от страданий всех матерей! Защити и дай силы им, бедным… Царица Небесная, Солнце моё, дай и мне силы всё это терпеть!
Глава 3
Рыжее солнце
Поэт, злой и на нервах, вошёл в дом, взял чистый бокал, пнул табуретку, налил вина:
– Сейчас напьюсь! И пойду злыдням морду набью! Когда пьяный, я сам себя боюсь, а-ха-ха, точно – пойду суке Жиголо морду набью. Порву на куски!
Но тут позвонил телефон. Поэт, скрипя зубами, недовольно протянул руку и спросил:
– Ну кто там ещё? Алло?
Звонила известная на западе и в России певица. За рыжие волосы Поэт прозвал её Рыжик или Рыжее Солнце. Очень красивая, популярная, успешная женщина была совершенно не виновата в его плохом настроении. Поэтому Поэт помягчел и спросил:
– Что тебе, Рыжик?
– Поэт это я. Узнал? Помнишь, как мы зажигали?
– Как можно не узнать известную певицу? Миллионы поклонников, твой голос звучит из всех утюгов, твоё лицо и тело постоянно в рекламе духов, что я сочинил. Конечно, узнал!
– Тебе не каждый вечер из Парижу звонят знаменитости. А-ха-ха!
– Ты права, звонят больше уборщицы из небоскрёба, медсестра Рита из больницы, бабушка Паша, вчера Миллиардер звонил и народная артистка, позавчера вдова героя России. А из Лондона мне Мэри звонит каждый день. Но из Парижа, такая красивая и известная, звонишь только ты! Хм? И всем что-то надо, так что говори сразу, без нежных прелюдий.
– Поэт, помогай! У меня предчувствия очень плохие – я пишу ангелам письма.
– Тоска в последней стадии.
«Как мне это знакомо», – подумал Поэт, выпил вина.
– И ты звонишь мне?
– Я ничего не чувствую, даже когда обнимают мужчины.
– И что?
– У меня творческий кризис, ничего нового не записала, пустота. Всё старые песни-хиты, себя исчерпала. Я пишу новые песни, стихи, но тут послушала и поняла – всё то же старьё. Я сейчас заплачу, Поэт!
Поэт, держа за талию бокал, налил и выпил вина, закусил и облегчённо выдохнул:
– Уф-ф-ф, хорошо! А я-то тебе чем помогу? Чего звонишь?
– Ангел, помолись за меня. Мне нужна фишка – моё, м-м-м, новое кредо, изюминка. Я часто вспоминаю тебя и наши дни, ты жил в своём выдуманном мире, блаженный. Ты тот воздух, наполненный специями, ты смесь жгучего красного и чёрного перца, немного лаванды и чуть-чуть ещё новогоднего из детства – да, пахло свежестью, мандаринами, и всегда и везде за тобой тянулся шлейф афонского ладана. Ты возбуждаешь во мне воспоминания о России, твои ладони всегда пахли сандалом и ладаном. М-м-м! Да, да, восточный, пьянящий аромат, полный чувств. Поэт, у тебя всегда очень дорогой приятный парфюм.
– Хватит меня возносить! Что надо?
– У меня к тебе просьба – придумай мне фишку.
– Фишка нужна?
– Да, если хочешь, я прилечу из Парижа к тебе. Завтра же!
– Не надо. Я занят.
– Но мы друзья?
– Не вопрос!
– Поэт, меня всегда возбуждает твоя сильная личность, твоя особенность, сюрреалистическое твоё вдохновение. Я помню – видела один раз тебя за столом, как ты в покер выиграл миллион, встал и со всеми деньгами ушёл, в церковь их отдал. Потом вернулся и всем объявил, что больше никогда не будешь играть и что всё это бесы. И все за столом кричали, что ты дурак, чокнутый и больной аутист. А я им сказала – ты великий гений!
– Да, и больше я никогда не играю.
– А почему не играешь?
– Веришь? Я могу выиграть миллионы, но за это мне придётся много платить.
– Но миллионы?
– Дура! Ты что – не понимаешь, чем за это мне придётся платить? Мне! Чем это грозит!
– Хорошо- хорошо, успокойся. Что ты сейчас делаешь?
– Пью вино. А что делаешь ты?
– Пью шампанское у себя, смотрю на Париж.
– Я думал, ты мне звонишь?
– А-ха-ха! Ты такой куртуазный! Прошу тебя, Поэт, придумай для меня что-нибудь.
– Я сегодня устал и, может, засну… Дай минуту подумать. Я пью вино (в трубке был слышен глоток), а ты говори о Париже.
– У нас сгорел Notre-Dame de Paris. А я ездила в Биарриц искать вдохновение. О, там было прекрасно! На машине вдвоём вдоль берега с красивым мужчиной, и он признавался мне в вечной любви!
– Хорошо. Я всё придумал! Слушай гения, Рыжее Солнце – ты должна низким, всех завораживающим женским голосом спеть: «I’ll Never Love Again»1. И дать мне послушать.
– Легко. А что это даст? Что ты хочешь услышать?
– Спой и пришли мне, своим низким голосом, поняла? Ниже на октаву, а я тебя, сестричка рыжая моя, послушаю – голос и песню.
– Нет, не понимаю – зачем?
– Что зачем? У тебя от природы низкий прекрасный голос. Необязательно мне петь эту песню Леди Гага, можешь любую английскую песню – You Don’t Own Me2 или по-французски Il est où le Bonheur3, спой про любовь очень низко, с душою и пришли мне.
– Всё равно не поняла.
– Мне надо послушать.
– Зачем ниже тебе? Альт октава?
– Дура ты! А?
– Не ругайся, пожалуйста. У меня печаль и тоска, я ещё и с женихом разругалась! Ха-ха, даже тушь потекла! Но я всё равно люблю его! Или хочу?
– Я ночью не спал!
– Ты трудоголик, все это знают.
– Я сочинял роман! Всю ночь! И весь день!
– Петь ниже на октаву? Но это странно?
– Да, странно! Пой, не стесняйся! Рыжик, пой о любви низко или низко фальцетом! Признавайся в любви! Половина звёзд на западе поют песни высоко, фальцетом, шёпотом, с придыханием, с заламыванием рук. У Флоранс Фостер4 не было слуха, а у другой певицы и голоса не было, а она взорвала интернет. Я жажду слушать твой голос и диск! Запомни главное – когда влюблённая звонит своему жениху и говорит о любви, то она автоматически произносит слова нежно и доверительно, и на пол-октавы или на октаву ниже. О любви тонко не хрипят и кричат не курицей, а говорят нежно, с чувством, шёпотом, с придыханием – это важный посыл ему, любимому, это признак огромной любви. Тебе, Рыжик, не надо даже на октаву опускаться – у тебя от природы низкий чувственный голос. Пой своим голосом, ниже и нежно спой о любви, раскрой свой рот и душу; красные губы и щёки в веснушках, короткие платья и длинные ноги; в этом фишка твоя – и стадион будет твой.
– О-о-у? Спасибо! Голосом ниже на октаву любовь? М-м! Браво, Поэт – да, это фишка! О-у-у, я спою… А-ха-ха-ха, целую взасос! Как же я сама не догадалась? Да-да-да, конечно же, низким голосом! О, а я знала, что уже в новом году обязательно выйдет мой первый виниловый диск «Всё про любовь», а-ха-х, и запишу я его низким голосом. Я обязательно подарю его тебе! Из Парижа с любовью пришлю. Все поют высоко, а я спою низко? Фантастика! Поэт, ты гений! Ты креаторе!
– Я знаю.
– Э-э? Как дела у тебя? Говори же, рассказывай, как твои дела.
– Как дела? Пишу роман, мой прекрасный редактор будет его редактировать – это ещё несколько месяцев. Затем надо издавать роман в Европе и Азии, а перевод очень дорог! Но я очень хочу! Мучаюсь, но знаю наверняка, что Бог мне поможет, я сильно молюсь и даже волнуюсь.
– И я помолюсь за тебя – у тебя выйдет гениальный роман, ты же сумасшедший, не от мира сего… Так, значит, низким тембром и про любовь?
– Да, низко, интимно и про любовь.
– А-ха-ха-ха! Гениальный, ты сделал мой день!
– Рыжик, дерзай! Да, и ещё – волосы твои рыжие очень шикарны! Я видел по телевизору – это прямо капкан! Что ты делаешь с ними? А-а-а движение бёдер! Парни штабелями полягут у сцены! Ты выйдешь замуж.
– Опять? А-ха-ха, я счастлива!
Вино с устатку уже вошло в его голову, Поэт сел на диван и задорно повысил голос:
– Рыжик, хе-хе, включай режим «чувствительно», дерзкая! Включай в себе жажду любви, новых клипов и новых хитов о любви! Раздвинь диапазон вокала вниз и ещё ниже, покажи ноги свои, любовь и сердце на сцене, а мир открой до горизонта. И, закрыв глаза, эротично, низко, чувствительно пой, и, чуть извиваясь прекрасным телом, томно и медленно рукой сама себе показывай прекрасную музыку. И спой любимый мой блюз. Верти попой, ногами, чем хочешь – верти! И пусть слюнями парни все захлебнутся! А ты им – нате вам – я имею дерзновение глубоко, чувственно петь, дрожать низким голосом на каблуках! Бля! Мне придётся рассказ писать про тебя! Давай, качай волну нежности, жги, Рыжая! Жги! Я буду печатать рассказ про тебя! Замолкнешь на сцене – забросают цветами! Откинешь волосы, улыбнёшься, тряхнёшь головой и снова томно, сладострастно им запоёшь. Зал застынет, открыв рот. А я верю в тебя – ты сможешь петь на сцене перед небесами. Живи дикой жизнью, вольному воля, и бойся, Лондон, Париж и Нью-Йорк!
– О Боже! О, какое волшебное чувства, слова! Я прям заслушалась!
– Рыжик, что-то я впечатлился от своих слов. Надо выпить ещё.
– И я выпью с тобою! Чин-чин! (Глоток шампанского.)
– У меня пустой бокал, я ещё налью, порежу сыр на доске, копчёный бекон.
Звук открытия пробки – ш-ш-пак! – и вино приятно полилось в бокал.
А Рыжая произнесла завлекающим низким голосом:
– Э-эй, м-м, милый, на брудершафт? Прилетай в мой Париж?
– Не соблазняй меня! Я здесь не для того, чтобы вписать своё имя в твой мир! Моё имя – в моих молитвах на небесах и в книгах моих. В моей жизни бешеной и поцелуях взасос! Мои страдания и мои размышления! Что мне до тебя?
– Но Paris?
– Рыжик, закрой глаза и представь себе – Иисус Христос, будто луч света из темноты, Salvatore del mondo! А я иду прямо за ним! Вопрос тебе: зачем оборачиваться, зачем мне Париж? За что сгорел Notre-Dame de Paris? Ответь мне! Его строили двести лет великие неизвестные гении – мастера, настоящие Мастера с большой буквы, захороненные учениками в фундамент собора! Они все отказались от своего имени и носили одно имя – Мастер! А одежду их после смерти поделили оставшиеся. Зачем мне ехать в Париж? Видеть воронов на пепелище Notre-Dame de Paris? В моих страданиях, моих размышлениях холодные стены трогать зимой? Пока не восстановишь – в Париж ни ногой!
И Рыжик воскликнула:
– Узнаю тебя, максималист! Поэт, ты космически чумовой! Между нами тысячи миль, а я, дура, хочу быть телефоном, которого касается твой рот! Я бы тоже поцеловала тебя, непременно взасос, твои губы и рот! Надеюсь, да, так и будет в новом году!
– Но-но, Парижанка! Отставить!
– А-ха-ха! А я, парижанка, буду петь низким голосом! О-о, Поэт, это фишка! Это фантастика! Если бы ты был сейчас рядом, я отдалась бы тебе, неизлечимый мечтатель! Хочу расцеловать и обнять тебя, русский Есенин!
– Фишка – чума. Рыжик, и пусть Лондон, Париж и все парни влюбятся в твой низкий чувственный голос, влюбятся в рот. Будь счастлива, Рыжик, в Париже. Но я в тебя не влюблён.
– Стой, а рассказ? Право же, напиши рассказ про меня? Умоляю, Поэт, для меня!
– Хорошо, Рыжик. Принцип рассказа таков. (Поэт закрыл глаза и уже представил перед собой голую Мэри.) Представь, я пишу: зацелованные влажные губы, а глаза – океан; помню все трещинки на губах и томный голос, поющий легато, вибрато и меццо стаккато, задевающий струны души, и твой удивительно нежный низкий вокал, прекрасные рыжие волосы, тело; и зрители, и сцена в цветах, а ты смеёшься и плачешь со сцены под музыку. Далее повествование. А в конце новеллы мне надо написать что-то особенное или слова твои, пусть всего три слова из твоего рта, но у читателя должно напрочь снести голову – случится оргазм или катарсис души; так говорит моя Мэри.
– Ого, оргазм! М-м-м, попытаемся сделать! И я уже представляю. Но как же прекрасно слушать тебя, поэт! Спасибо огромное – у меня сейчас настроение ангела, я хочу летать, целовать тебя! А-ха-ха-ха! Это всё ты, Волшебник! Будешь в Париже… Дай мне рассказ про меня! И я спою его низким чувственным голосом.
– Но помни: в конце рассказа мне обязательно нужно, м-м-м, из твоей (или чужой) рыжей жизни одно предложение напечатать или три слова всего, от которых враз голову сносит, и глубина чувств проваливается в тартарары, и хочется на фиг всё бросить, и хочется куда-то бежать, любить, ломать цветы, крепко целовать, обнимать! Плакать! Смеяться! Вспоминай, рыжая – есть ли, было ли у тебя что-то такое, от чего потонет душа, польются слёзы, обрушится мир или вверх полетит. Хотя бы в одно предложение. И тогда после форте фортиссимо наступит оглушительная тишина, и в зале застынут сердца!
– Я подумаю об этом, но сейчас, к сожалению, ничего в рыжую голову мою не приходит.
– Как же так?
– Я, наверное, дура?
– Вспомни, Рыжик, почувствуй – как тебе хотелось провалиться в тартарары, ночью звонить далеко, петь и кричать, и на фиг всё бросить, и к кому-то бежать, долго ехать в автобусе, в электричке, в метро, лететь на самолёте, броситься в его объятья, любить, целовать его, обнимать! Плакать, смеяться! Три слова всего! Три! Говори!
– М-м-м? Но, право, не знаю… Нет же, не хочу я ни бежать, ни целовать. Что-то со мной не так?
– Эх! Значит, это счастье у тебя впереди. Так пой же, пой чувственным, запредельным фальцетом, прекрасное Рыжее Солнце. Пой со сцены, и бархатным, нежным низким контральто пой о любви, и пусть сердца всех парней трепещут, и однажды, Рыжик, в самый счастливый твой день – любовь растопит холодное рыжее сердце твоё.
– Любовь?!
– Да! Любовь, дура! Я за тебя помолюсь!
– Что?
– Пойди и купи себе платье на бретельках с открытой спиной (в веснушках!), чумовое бельё и чулки! Пой и медленно-медленно танцуй на камеру и соблазняй всех талантом своим. Пой, рыжая, пой!
– Поэт, а ты любишь?
– Да! Я люблю-у. Закрою глаза и вижу мечты. Рыжик, я устал, я засыпаю, а мне ещё злыдням морду надо набить. У нас тут зима.
– Постой, гений, имя назови! У неё тоже рыжие волосы? Она поёт красивые песни в Европе? В Нью-Йорке?
– Нет, она не такая, её зовут Мэри, ха-ха, она то ураган, то нежный котёнок.
И Поэт, совершенно счастливый, пьяный, упал на подушку.
– Алло! Алло, волшебник, почему ты молчишь? Куда ты ушёл?
Но телефон уже лежал на полу рядом с бокалом, а Поэт почти засыпал на диване и шептал, но не ей: «Я иду к Мэри». (И, улыбаясь, видел счастливые сны.)
