Kitabı oku: «Соломенные люди»

Michael Marshall Smith

THE STRAW MEN

© К. П. Плешков, перевод, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2018

Издательство АЗБУКА®

* * *

Джейн Джонсон

Мы пришли слишком поздно для богов, но слишком рано – для Бытия.

Поэзия Бытия лишь только началась, и это – человек.

Мартин Хайдеггер. Поэзия, язык, мысль

Палмерстон, Пенсильвания

Палмерстон – небольшой городок, ничем не выделяющийся среди тысяч других. Он просто стоит себе, словно веха на дорожной обочине. Как и у всех подобных ему городков, у него есть прошлое и было когда-то будущее. Но сейчас все его будущее свелось к тому, чтобы становиться все более пыльным и сонным, все дальше отклоняясь от магистральных путей истории – словно старый кран на конце проржавевшей водопроводной трубы, которая когда-нибудь прохудится настолько, что даже капля воды не доберется до него никогда.

Городок расположился на берегу реки Аллегейни, в тени высоких холмов, а чтобы пересчитать в нем все деревья, потребовалось бы немало времени и желания. Когда-то неподалеку, по другому берегу реки, проходила железнодорожная ветка, но в середине семидесятых станцию закрыли и большую часть рельсов убрали. Сейчас от нее не осталось ничего, кроме воспоминаний да нескольких экспонатов в заброшенном музее, который даже школьники теперь почти не посещают. Время от времени туда заглядывают немногочисленные туристы, с удивительным безразличием глазеют на тусклые фотографии давно умерших людей, а затем вновь забираются в свои машины и отправляются дальше, стараясь наверстать упущенное.

Хотя с тех пор прошло уже тридцать лет, старожилы (а старожилами в Палмерстоне с гордостью себя называют все) до сих пор ощущают отсутствие железной дороги, словно ампутированную конечность, которая порой напоминает о себе болью. Одни вспоминают петиции и городские собрания, наклейки на бамперах и сбор средств; для других перемены прошли тихо и незаметно, воспринятые словно часть исторического процесса, следующего своим путем.

Будь городок чуть крупнее и оживленнее, заросшие рельсы могли бы стать подходящим местом для наркоторговцев или грабителей. Но в Палмерстоне там в основном прогуливаются по выходным родители, показывая детям птиц и деревья; а несколько лет спустя на том же месте те же самые дети делают уже друг другу детей, меняя тем самым одни жизненные ограничения на другие.

Городок построен вокруг т-образного перекрестка, форму которого несколько нарушают боковые улицы, будто не уверенные в собственном предназначении. На прямой дороге располагаются несколько бензоколонок, автомобильная мойка, видеомагазин, два маленьких мотеля и мини-маркет, где можно купить дешевые диски с записями хитов Оркестра Маршалла Такера. На перекрестке стоит старая деревянная церковь с облупившейся краской, но до сих пор выглядящая достаточно живописно на фоне холодного голубого неба. Поворот направо ведет прямо через холмы, в сторону штата Нью-Йорк и Великих озер.

Если свернуть налево, направляясь на запад по шоссе номер шесть, чтобы взглянуть на реку Аллегейни – а это, собственно, единственная причина для того, чтобы проехать через город, – вы попадете на Мэйн-стрит. Здесь разместилось несколько банков и магазинов: первые – с зеркальными, защищающими от взглядов окнами, вторые – с витринами, явно нуждающимися в мытье. За слоем пыли и грязных разводов выставлены предметы старины, имеющие весьма сомнительную давность, и есть все основания предполагать, что потребуется еще немало времени, чтобы ценность их стала реальной. Есть два маленьких кинотеатра, один из которых пытался десять лет назад показывать артхаусное кино и в итоге закрылся ввиду крайне малой посещаемости и так больше никогда и не открылся. Второй до сих пор верно следует в фарватере поп-культуры, кормя несбыточными мечтами любителей попкорна. На южной стороне улицы, окруженный высоким забором, стоит прекрасный дом в викторианском стиле. Уже несколько лет в нем никто не живет, и, хотя большинство окон целы, краска с него облезла еще сильнее, чем с церкви, а часть досок начала расползаться.

Если вы голодны, есть все шансы, что вы окажетесь в «Макдоналдсе» чуть дальше по улице, рядом с музеем железной дороги. Впрочем, там оказываются многие. Палмерстон – не такое уж плохое место. Городок этот мирный, люди в нем дружелюбны. Тут редко случаются преступления, а неподалеку находится лесопарк Сасквеханнок. В Палмерстоне можно родиться, вырастить детей и умереть, не ощущая себя в чем-то обделенным судьбой.

Обычно здесь не происходит ничего особенного.

Днем тридцатого октября 1991 года в «Макдоналдсе» было полно народу. Свободных столиков почти не осталось, а к прилавку тянулись четыре очереди. Две маленькие девочки, четырех и шести лет, пришедшие с матерью, шумно требовали чикен-наггетов. Все остальные почтительно разглядывали меню.

В зале присутствовали трое не местных – выдающийся день для туристической индустрии Палмерстона. Один из них, мужчина средних лет, в костюме, расположился за столиком в углу. Его звали Пит Харрис, он возвращался в Чикаго после долгой и во многом его разочаровавшей деловой поездки. С того места, где он сидел, была видна итальянская башенка викторианского дома. Задумчиво жуя, Харрис удивлялся, почему никто до сих пор не заявил своих прав на дом и не отремонтировал его.

Остальные двое, пара английских туристов, по случайности оказались за соседним столиком. Марк и Сюзи Кэмпбелл пожертвовали завтраком ради того, чтобы проехать поутру несколько сотен миль, и основательно проголодались. Они рассчитывали на живописный ресторан, но, медленно проехав через весь город, в итоге оказались здесь. Сперва их несколько встревожило, но затем даже обрадовало, что местный житель, сидевший рядом, решил с ними заговорить. Его звали Трент, он был высокого роста, лет сорока, с медно-рыжими волосами. Услышав, что они уже несколько дней едут от побережья до побережья, он одобрительно кивнул – словно ему сообщили о чем-то таком, что он прекрасно понимал, но не имел никакого желания предпринимать сам, наподобие коллекционирования спичечных коробков, или скалолазания, или хождения на работу. Он имел общее представление об Англии, был знаком с ее богатой историей и процветающей индустрией рок-музыки – и то и другое представляло для него несомненный интерес.

В конце концов разговор иссяк, сев на мель. Сюзи ощутила легкое разочарование: беседа со случайным знакомым забавляла ее. Марк был занят своими мыслями: он намеревался пройтись по магазинам. В гостинице, где они провели прошлую ночь, бармен некоторое время блуждал по радиоволнам в поисках чего-нибудь погромче. Случайно он наткнулся на станцию, передававшую классику, и на короткое восхитительное мгновение по бару поплыла мелодия баховских «Вариаций Гольдберга». Перед внутренним взором Марка возникла картинка затерянной высоко в горах радиостанции, где сидит одинокий человек, забаррикадировавший дверь от орд, вооруженных до зубов записями Гарта Брукса¹. Музыка Баха продолжала звучать в голове Марка в течение последующих часов слащавых баллад, сравнивающих недолговечность супружеских уз с лебединой верностью, и ему хотелось купить диск и послушать его в машине. Однако в Палмерстоне не было магазина классической музыки.

К Тренту вскоре присоединилась компания вялых и непривлекательных подростков. И, как подслушала Сюзи, оказалось, что он убеждает молодых людей помочь ему убрать большую кучу грязи возле его трейлера, у старой железной дороги. Так и осталось неясным, откуда взялась эта грязь и почему ее вдруг понадобилось убирать. Парнишки, что вполне естественно, интересовались платой за работу, и она была им предложена в виде ящика пива. Поскольку до законного права покупать спиртное всем им оставалось еще как минимум года три, предложение было с готовностью принято. В ожидании, пока Трент покончит со своими гамбургерами, они бродили вокруг, обмениваясь дружелюбными ругательствами и фантастическими предложениями, что обычно составляет главную тему в разговорах мальчишек. За это время стало ясно, что, несмотря на футболки с рисунками на тему серфинга, в которые было одето большинство из них, никто серфингом никогда не занимался, большая часть никогда не бывала за пределами штата и лишь один хотя бы видел море.

Слушая все это, Кэмпбеллы начали понимать, сколь выдающимся был сам факт, что они – по некоей прихоти, пришедшей в голову одним пьяным вечером, когда они сидели в пабе за шесть тысяч миль отсюда, – решились пересечь от края до края огромную чужую страну. Ощущая гордость и благоговейный страх перед величием собственного предприятия, они задумчиво потягивали кофе, потратив на это, возможно, на пять-шесть минут больше, чем обычно. Не будь этой задержки, к 12:50 они уже были бы за дверью. И самое позднее в 12:56 – уже в пути. К этому времени Сюзи была бы готова выкурить сигарету, что запрещали здесь делать таблички на стенах – легко читаемые фразы и узнаваемая во всем мире пиктограмма. Пит Харрис никуда особо не торопился и, так или иначе, остался бы тут, продолжая разглядывать дом и размышляя, сколько он мог бы стоить, хотя прекрасно знал, что даже если бы и сумел накопить нужную сумму, его жена употребила бы ее на что-нибудь другое.

В 12:50 посреди ресторана раздался женский крик.

Это был короткий возглас, просто чтобы привлечь внимание. Люди машинально расступились, образовав свободное пространство в центральном проходе. Стало ясно, что причиной всему двое мужчин, один – лет восемнадцати, второй – лет двадцати пяти, оба в длинных плащах. У того, что постарше, волосы были светлые и короткие, у того, что моложе, – более темные и длинные. Вскоре выяснилось также, что оба вооружены полуавтоматическими винтовками.

Освещение в зале неожиданно словно вспыхнуло ярче, звуки стали неестественно чистыми и холодными, будто кто-то вдруг сдернул некую завесу. Когда вы сидите в «Макдоналдсе» в обеденное время, ожидая, когда остынет ваш кофе, и вдруг понимаете, что с ясного голубого неба опустилась ночь, время словно замедляется, и вы начинаете воспринимать окружающее с необычайной отчетливостью. Так же как и долгая секунда перед ударом во время автокатастрофы, эта пауза ничем не может вам помочь. Это не путь к спасению и не дар от Бога. Единственное, на что у вас остается шанс, – это встретить смерть и удивиться, почему она так медлит.

Один из подростков в компании Трента успел лишь ошеломленно произнести: «Билли?» – а затем двое начали стрелять.

Стоя в центральном проходе, они спокойно и быстро сделали по выстрелу, надежно прижимая к плечам приклады своих винтовок. Когда первую жертву отбросило назад с выражением безмолвного удивления на лице, оба продолжили стрелять, сосредоточенно и размеренно, словно стараясь продемонстрировать некоему высшему руководству, что они достойны подобной работы и прилагают все усилия к тому, чтобы с честью ее выполнить.

Когда миновала секунда и еще двое расстались с жизнью, все, кто был в ресторане, в ужасе бросились к выходу. Время вновь пошло с нормальной скоростью, раздались крики. Люди пытались бежать, или спрятаться, или выставить перед собой других. Некоторым удалось прорваться к дверям, но стволы тут же повернулись в их сторону, и пули уложили беглецов на месте.

Направление огня переместилось туда, где сидели приезжие. Марк Кэмпбелл получил пулю в затылок почти в то же самое мгновение, когда лицо его жены разлетелось кровавыми клочьями по паутине трещин в окне из закаленного стекла, остановившего полет обеих пуль. Еще через несколько секунд смерть настигла Трента, в отчаянии пытавшегося вскочить на ноги в бесплодной попытке броситься на стрелявших. Мало кому хватило самообладания, чтобы последовать его примеру, а те, кто попытался, умерли столь же быстро. Два ствола повернулись практически одновременно, и это было последним, что успели увидеть несостоявшиеся герои, прежде чем пули оборвали их жизнь.

Большинство посетителей пытались бежать, вырваться из этого кошмара. Попытался бежать вице-президент страховой компании Бедлоу, так же как и его крайне неумелый помощник. Попытались бежать двенадцать школьников – и в итоге преградили друг другу дорогу. Многие обнаружили, что запутались среди тел раненых, и, неуклюже раскинув руки и ноги, падали под ударами пуль. Те, на чьем пути не было препятствий, умирали на бегу, ударяясь о столы, стены и прилавок, за которым сжалась в комок оставшаяся в живых кассирша, не осознавая, что лежит в луже собственной мочи. С этого места ей видны были дергающиеся ноги Дуэйна Хиллмана, парня, с которым она совсем недавно гуляла вдоль железной дороги. Он оказался вполне симпатичным и предложил воспользоваться презервативом. Поскольку она знала, что его не только застрелили, но он еще и упал, держа в руках поддон с кипящим маслом, у нее не было никакого желания на него смотреть. Она надеялась, что, если вообще ни на что не будет смотреть, а станет совсем маленькой, может быть, все обойдется. Чуть позже шальная пуля пробила прилавок и попала ей в позвоночник.

Некоторые даже не пытались бежать, а лишь продолжали сидеть на своих местах, широко раскрыв глаза и расставшись с собственной душой еще до того, как пули вонзались в их легкие, промежности и животы. Одна женщина, у которой недавно обнаружили тот же рак, что медленно убил ее отца, возможно, видела все происходящее не столь мрачно. Хотя на самом деле молодой врач в больнице, которому она не слишком доверяла, потому что он чем-то напоминал ей злодея из ее любимого телешоу, вполне мог бы ее спасти, если бы она осталась жива и последовала его советам.

У остальных не было подобных причин сохранять спокойствие. Они просто сидели, не в силах пошевелиться, пока не лишились возможности самостоятельно решать свою судьбу.

В помещении, полном трупов, убийцы походили на богов. Они продолжали стрелять, меняя направление и поливая огнем очередной угол зала. Время от времени они перезаряжали оружие, но никогда – одновременно. Они действовали быстро и умело и не произнесли ни слова.

Из пятидесяти девяти человек, находившихся в этот день в «Макдоналдсе», лишь тридцать один услышал умолкающее эхо последнего выстрела. Двенадцать из них умерли еще до заката, увеличив число жертв до сорока. Среди выживших оказалась девушка, прятавшаяся за прилавком, которая так и не смогла больше ходить и стала алкоголичкой. Выжила и одна из маленьких девочек. Ее забрала к себе тетя из Айовы, и дальнейшая жизнь ее сложилась относительно спокойно. Удалось остаться в живых и одному из приятелей Трента, и четыре года спустя он поступил на службу в береговую охрану Лагуна-Бич.

Выжил и Пит Харрис. По сути, он должен был погибнуть почти сразу, после первых же выстрелов по левой стороне ресторана, но на него свалилось тело Сюзи Кэмпбелл как раз в тот момент, когда он пытался нырнуть под стол. Под ее тяжестью он упал со стула и ударился головой о пол. Мгновение спустя к ним присоединился муж Сюзи, уже мертвый. Лиц обоих Кэмпбеллов невозможно было опознать по фотографиям в их паспортах, аккуратно убранных в нагрудные карманы на случай, если кто-то вломится к ним в машину, пока они будут есть, – но их одежда, отчасти привезенная из Англии, отчасти в целях экономии купленная на распродаже в Бостоне, выглядела практически безупречно. Она нуждалась лишь в легкой чистке, после чего они могли бы выйти за дверь, сесть в свою взятую напрокат машину и продолжить путь. Возможно, в какой-нибудь лучшей реальности подобному позволено было бы случиться, и Марку удалось бы по счастливой случайности найти «Вариации Гольдберга» в следующем городке, и остаток дня они ехали бы по длинному прямому шоссе среди деревьев с как будто светящимися изнутри листьями, до самого захода солнца так и не заметив, что на дороге нет никого, кроме них.

В этом же мире они просто спасли жизнь другому человеку. Пит Харрис неподвижно лежал между ними, не в силах пошевелиться после удара головой о покрытый плиткой пол. Его окружали чьи-то руки и ноги, и все, что он видел, – хаос и смерть; все, что он ощущал, – тупая боль в голове, которая перешла в столь серьезную контузию, что несколько дней ему казалось, она никогда не пройдет. Молодая медсестра больницы в Пайперсвилле, которая, казалось, смотрела на него с благоговейным восторгом, поскольку он остался жив, когда почти все остальные погибли, всю ночь не давала ему заснуть, хотя он предпочел бы поскорее забыться.

Но все это было позже, так же как и сердечный приступ в 1995 году, который довершил то, чего не смогли сделать пули. Он так никогда и не пытался выяснить, продается ли тот самый викторианский дом. Он просто продолжал работать, пока не скончался.

На фоне размеренных щелчков выстрелов, хрипов и криков умирающих послышался отдаленный звук приближающихся сирен. Убийцы стреляли еще секунд двадцать, очистив небольшой участок возле прилавка, где нашли временное убежище мать и ее девочки. Затем выстрелы прекратились.

Мужчины в плащах окинули взглядом зал с бесстрастными лицами, не выражая никаких эмоций по поводу того, что только что совершили. Тот, что помоложе, – парнишка по имени Билли – отступил на шаг назад и закрыл глаза. Второй выстрелил ему прямо в лицо. Пока тело Билли все еще судорожно корчилось на полу, светловолосый присел и окунул руки в кровь. Затем встал и написал что-то на стеклянной двери. Спокойно и не торопясь. Большими, с подтеками буквами, после чего снова не спеша огляделся вокруг. Он даже не бросил взгляда в сторону мчавшихся по Мэйн-стрит полицейских машин, которые уже никак не могли повлиять на событие, благодаря которому Палмерстон наконец обрел известность.

Затем убийца выпрыгнул в разбитое окно позади тел Кэмпбеллов и исчез – предположительно сбежав вдоль старой железной дороги. Его так и не поймали. Никто не смог четко описать лицо, и со временем образ постепенно затерся. В конце концов всю вину полностью возложили на Билли, парнишку, лишь делавшего то, что ему велел человек, которого он считал своим новым другом.

Услышав шум затормозивших снаружи полицейских машин, Пит Харрис попытался сесть и собраться с силами, чтобы оттолкнуть в сторону тела Кэмпбеллов. Ему это не удалось, но он все же сумел поднять голову достаточно высоко, чтобы увидеть написанное кровью на дверях.

Буквы потекли, и в глазах у него все плыло, но слова читались достаточно отчетливо. Они гласили: «соломенные люди».

Прошло одиннадцать лет.

Часть первая

В толще холма, а не на холме…

Фрэнк Ллойд Райт об архитектуре Талисина²

Глава 1

Похороны были обставлены вполне пристойно, народу собралось достаточно, все подобающим образом одеты, никто не вставал и не говорил: «Вы же понимаете, это значит, их нет в живых». Церемония проходила в церкви на окраине города. Я понятия не имел, что она должна была продемонстрировать, и еще меньше – почему она должна следовать указаниям, оставленным Гарольдом Дэвидсом. Насколько мне было известно, мои родители не отличались никакими религиозными взглядами, за исключением неагрессивного атеизма и невысказанной веры в то, что если бы Бог существовал, то он, вероятно, ездил бы в неплохом автомобиле, скорее всего, американского производства.

Организацию похорон полностью взяла на себя контора Дэвидса, и на мою долю почти ничего не осталось, кроме как ждать их завершения. Большую часть этих двух дней я провел в холле отеля «Бест вестерн». Я знал, что мне следовало бы прийти к дому родителей вместе с другими, но не мог вынести даже мысли о подобном. Я прочитал бо́льшую часть дрянного романа и пролистал немалое количество журналов, какие обычно бывают в гостиницах, не узнав ничего нового, за исключением того, что за самые обычные часы можно заплатить целую кучу денег. Каждое утро я покидал отель, намереваясь пройтись по главной улице, но ни разу так и не зашел дальше парковки. Я знал, что могут предложить магазины в Дайерсбурге, штат Монтана, но мне не нужны были ни лыжное снаряжение, ни «произведения искусства». По вечерам я ужинал в ресторане отеля, а обедал сэндвичами в баре. Вся еда сопровождалась картофелем фри, который, судя по его структуре, на пути от поля до моей тарелки неоднократно подвергался промышленной переработке. Без картошки здесь обойтись было невозможно. Я дважды пытался обсудить эту проблему с официантками, но уступал, видя все возрастающую панику в их взгляде.

После того как священник объяснил всем, почему смерть не является окончательным уходом из жизни, каковым могла бы представляться, мы вышли из церкви. Мне не хотелось уходить: там я чувствовал себя в безопасности. Снаружи оказалось очень холодно, воздух был свеж и неподвижен. Позади кладбища возвышалась горная гряда Галлатин, отдаленные размытые очертания которой были будто нарисованы на стекле. Неподалеку стояли уже готовые ограды. В числе полутора десятка свидетелей похорон находился и Дэвидс, а также, судя по всему, его помощник. Рядом со мной стояла Мэри с туго завязанными в узел седыми волосами. Ее многочисленные морщины будто разгладились от холода. Некоторые из присутствующих показались мне смутно знакомыми.

Священник произнес еще несколько слов утешительной лжи. Возможно, для кого-то они и имели значение, но я почти их не слышал, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы не дать взорваться собственной голове. Затем те, для кого это было привычной еженедельной работой, ловко опустили гробы в землю. Веревки мягко заскользили в их руках, и гробы легли на предназначенную им глубину в шесть футов под поверхностью, на которой продолжали стоять живые. Последовало несколько успокаивающих фраз, но на этот раз произнесенных в быстром темпе – словно священник вдруг понял, что его время истекает и пришла пора дать понять это слушателям.

Наконец все закончилось. Всё. С Дональдом и Бет Хопкинс больше ничего не могло случиться. По крайней мере такого, из-за чего имело смысл беспокоиться.

Некоторые из участников похорон слегка помедлили, словно не зная, что им делать дальше, а затем я остался один. Мне вдруг представилось, будто я раздвоился. Одна часть превратилась в раскаленный камень, не в силах когда-нибудь вновь сдвинуться с места; другая же вполне осознавала, что стоит рядом с могилами, а где-то совсем недалеко люди уезжают прочь в своих машинах, слушая «Дикси-чикс»³ и смутно беспокоясь о своих деньгах. И каждой из моих ипостасей другая почему-то казалась смешной и нелепой.

Я знал, что не могу стоять здесь вечно. Впрочем, никто этого от меня и не ожидал. Это не имело никакого смысла, ничего не могло изменить, и в самом деле тут было очень холодно. Наконец, подняв взгляд, я увидел Мэри, которая тоже все еще стояла всего в нескольких футах от меня. Глаза ее были сухи – она прекрасно знала, что пройдет не так уж много времени и подобная же судьба постигнет ее, так что нет никакого смысла ни плакать, ни смеяться. Я плотно сжал губы, и она протянула руку и положила ладонь мне на предплечье. Некоторое время оба мы молчали.

Когда она позвонила мне три дня назад, я сидел на террасе маленького симпатичного отеля на де ла Вина в Санта-Барбаре. Я был временно безработным или безработным в очередной раз и использовал свои скромные сбережения на незаслуженный отпуск. Передо мной стояла бутылка местного мерло, которую я успешно опустошал. Она была уже не первой за вечер, так что, когда зазвонил мой мобильник, я собрался было предоставить снять трубку автоответчику. Однако, бросив взгляд на телефон и поняв, кто звонит, я нажал кнопку ответа.

– Алло?

– Уорд? – ответил женский голос.

И больше ничего.

Наконец я услышал в трубке какой-то тихий всхлипывающий звук.

– Мэри? – быстро спросил я. – С вами все в порядке?

– О Уорд, – произнесла она голосом, который показался мне надломленным и очень старым.

Я выпрямился в кресле, в тщетной надежде заранее подготовиться и хоть как-то смягчить удар, который должен был на меня обрушиться.

– Что случилось?

– Уорд, лучше приезжай.

В конце концов я заставил ее все мне рассказать. Автокатастрофа в центре Дайерсбурга. Оба скончались в больнице.

Вероятно, я сразу же понял, что произошло нечто подобное. Если бы это не касалось их обоих – Мэри бы мне не позвонила. Но даже сейчас, стоя рядом с ней на кладбище, глядя на холмики земли над гробами, я не в силах был в полной мере осознать их смерть. Я не мог теперь ответить на звонок матери, мой автоответчик зафиксировал его неделю назад, а у меня просто не нашлось времени на ответ. Я не ожидал, что они исчезнут с лица земли без предупреждения и окажутся там, где никогда не смогут меня услышать.

Внезапно я почувствовал, что больше не хочу стоять возле их мертвых тел, и отступил на шаг от могил. Мэри полезла в карман пальто и достала связку ключей, прикрепленную к маленькой картонке.

– Сегодня утром я вынесла мусор, – сказала она, – и убрала кое-какие продукты из холодильника. Молоко и прочее. Не хочу, чтобы в нем плохо пахло. Все остальное я не трогала.

Я кивнул, глядя на ключи. Своих собственных у меня не было – просто незачем. В тех нечастых случаях, когда я наносил визиты родителям, они всегда были дома. Я вдруг понял, что впервые вижу Мэри вне кухни или гостиной. С моими родителями всегда получалось так. Гости приходили к ним домой, а не наоборот. Они всегда являлись неким центром притяжения. Раньше.

– Знаешь, они о тебе часто говорили.

Я снова кивнул, хотя и не был уверен, что ей стоит верить. Бо́льшую часть из последних десяти лет мои родители даже не знали, где я, и все, что они говорили, касалось человека более молодого, единственного ребенка, который когда-то рос и жил вместе с ними в другом штате. Это вовсе не означало, что мы не любили друг друга. Любили, но по-своему. Я просто не давал им особых поводов для разговоров из тех, которыми родители склонны хвастаться перед друзьями и соседями. У меня не было ни жены, ни детей, ни работы, о которых стоило бы говорить. Осознав, что Мэри до сих пор стоит с протянутой рукой, я забрал у нее ключи.

– Ты надолго к нам? – спросила она.

– Зависит от того, сколько потребуется времени, чтобы уладить все дела. Может быть, на неделю. А может, и меньше.

– Ты знаешь, где меня найти, – сказала она. – Тебе вовсе незачем считать себя чужим просто потому, что тебе так кажется.

– Не буду, – быстро ответил я, неловко улыбнувшись и жалея о том, что у меня нет брата, который мог бы поговорить с ней вместо меня. Кого-нибудь ответственного и умеющего вести себя в обществе.

Она улыбнулась в ответ, но весьма сдержанно, словно уже зная, что на самом деле все совсем не так.

– До свидания, Уорд, – сказала она и зашагала вверх по склону.

Ей было семьдесят, немногим больше, чем моим родителям, и это было очень хорошо заметно по ее походке. Она всю жизнь прожила в Дайерсбурге, в свое время работала медсестрой, а чем она занималась еще – я и сам не знал.

Я заметил, что Дэвидс стоит возле своей машины по другую сторону кладбища, убивая время со своим помощником, но явно дожидаясь меня. У него был такой вид, словно ему не терпится быстро и качественно довести дело до конца.

Еще раз оглянувшись на могилы, я тяжело двинулся по дорожке навстречу тем необходимым формальностям, которые повлекла за собой потеря моей семьи.

Бо́льшая часть бумаг была у Дэвидса с собой в машине, и он пригласил меня на ланч, чтобы заодно и решить все вопросы. Я не знал, будет ли подобная обстановка более уместной, чем у него в конторе, но принял любезность со стороны человека, который почти не был со мной знаком. Мы обедали в историческом центре Дайерсбурга, в заведении под названием «Тетушкин буфет». Обстановка имитировала бревенчатую хижину с изготовленной вручную мебелью. Меню предлагало огромное количество экологически чистых супов и домашней выпечки, сопровождавшихся салатами, основу которых составляли по большей части бобовые побеги. Я знаю, что отстал от жизни, но никогда не считал бобовые побеги едой, более того, они даже не выглядят съедобными, напоминая скорее неких бледных червей-мутантов. Хуже их только кускус, который тут тоже предлагался в большом количестве. Не знаю ни одной тетушки на свете, которая стала бы есть подобную дрянь, но как обслуживающий персонал, так и посетители, похоже, были на седьмом небе от счастья. Маньяки.

После недолгого ожидания мы получили столик у окна, вызвав немалую досаду у разряженного молодого семейства позади нас, которое положило глаз на тот же столик и не понимало, каким образом позиция впереди в очереди может дать право на определенные преимущества. Свое недовольство женщина выплеснула на официантку, громко заметив, что за столиком есть место для четверых, а нас только двое. Обычно подобное приводит меня в наилучшее расположение духа, особенно если мои враги все одеты в одинаковые шерстяные костюмы цвета морской волны, но сейчас колодец моего хорошего настроения полностью иссяк. Муж не шел с ней ни в какое сравнение, но двое светловолосых детей выглядели торжественно, словно парочка ангелочков. Мне совсем не хотелось ничего знать о дурных сторонах их характера. Смуглая официантка, симпатичная, но довольно массивная молодая женщина, из тех, что толпами стекаются в места, подобные Дайерсбургу, чтобы покататься на лыжах, решила не вмешиваться, уставившись в пол.

Дэвидс бросил короткий взгляд на женщину – главу семьи. Он того же возраста, что и мои родители, высокий и сухощавый, с крупным носом и похож на того типа, которого призывает Бог, когда по-настоящему хочет обрушить на землю ад. Открыв дипломат, он достал пачку документов, даже не пытаясь скрыть, к какому событию они имеют непосредственное отношение. По-деловому разложив их перед собой, он взял меню и начал читать. К тому времени, когда он закончил, семейство в полном составе усердно смотрело в сторону. Я тоже взял меню и попытался представить, чем могло бы меня заинтересовать его содержимое.

Дэвидс был адвокатом моих родителей с тех пор, как они познакомились с ним после переезда из Северной Калифорнии. Мне уже приходилось несколько раз с ним общаться на вечеринках по случаю Рождества или Дня благодарения в их доме. Но сейчас для меня он был попросту одним из тех, с кем мне в силу обстоятельств предстояло познакомиться намного ближе. Из-за этого у меня возникали смешанные чувства: с одной стороны, я ощущал разделявшую нас дистанцию, а с другой – мне хотелось продолжить общение, хотя разговор никак не клеился.

К счастью, Дэвидс взял инициативу в свои руки, как только нам принесли миски с супом из калифорнийского ореха и лишайника. Он пересказал мне обстоятельства смерти моих родителей, которые в отсутствие свидетелей сводились к единственному факту. Когда около 23:05 в прошлую пятницу они возвращались от друзей, где играли в бридж, их машина стала жертвой лобового столкновения на перекрестке Бентон-стрит и Райл-стрит. Второй автомобиль стоял неподвижно, припаркованный у обочины. Вскрытие показало, что отец, ехавший на месте пассажира, выпил примерно полбутылки вина, а мать – большое количество клюквенного сока. Дорога была обледеневшей, перекресток не слишком хорошо освещен, и в том же месте год назад произошла еще одна авария. И все. Рядовой несчастный случай – если только я не хотел ввязаться в бесплодный гражданский процесс. Я не хотел. Больше сказать было нечего.