Kitabı oku: «Секретные учения о самоисцелении. Катрин», sayfa 3

6
Хранительница на Троне

Мы с бабушкой Тарой подошли к главному храму монастыря Гемпил Линг. Если вы никогда не были в таком храме в великий праздник, будет сложно объяснить, на что это похоже. Все монахи из нашего монастыря и со всей округи были там, в своих лучших золотых одеждах; они заполнили храм, проходя чрез большие лакированные двери, располагаясь на крыльце и ступеньках, сидели на земле на подушках рядами лицом друг к другу. В этот день всем разрешалось носить высокие остроконечные шапки геше, и от этого казалось, что колышется водная гладь, когда монахи пели молитвы с благими вестями, покачиваясь в унисон под бой больших барабанов. Стены всех зданий вокруг и сама земля вибрировали от этого ритма.

Сельские жители заполнили проходы в храм, где они тихонько шли вдоль огромных каменных стен позади поющих монахов к алтарям, чтобы вознести молитву и поднести лампаду. Где-то там, среди младших монахов, затерялись Тенцинг и его одноклассники; даже дядю по такому случаю выманили из юрты, и он должен был сидеть впереди со старшими геше.

Мы подошли к порогу храма. Чантинг (распевание молитв) становился очень громким, приближаясь к кульминации, сотни голосов рвались к самым высоким нотам. Порыв ветра, наполненный теплом человеческих тел, ароматом ладана и запахом масла, горящего в тысячах крошечных лампад, ударил мне в лицо. Вереница из десяти верховных лам в особых шапках и изысканных одеяниях торжественной процессией двигались прямо посреди моря звука и людей. Я стояла на пороге у массивных дверей храма. Бабушка шла вперед, держа меня за руку. Но я не могла двигаться.

Я увидела нечто необычное, что поразило меня до глубины души. Прекрасная женщина была на троне. Я рассмотрела ее за рядами золотых шапок, она тоже была золотой, но еще более яркой, потому что сама была соткана из света. Она подняла голову, и мы встретились взглядами. Ее глаза были полны любви и одновременно силы.

Я вырвалась от бабушки. Она звала, но я не могла ее услышать. Я побежала прямо к Хранительнице на троне по центральному проходу мимо всех монахов. Я должна была добраться до нее, прикоснуться к ней. Мимо развевающихся шелков верховных лам. Над изящными символами добра, нарисованными на полу перед алтарем. Вверх по утоптанным глиняным ступеням к трону, а затем потянулась к ней, воздев руки и сердце, пытаясь подняться по деревянным ступеням самого трона.

Она посмотрела на меня сверху вниз, и тогда я ясно увидела ее, она улыбнулась, чтобы сказать, что все хорошо и время придет, – и тут сильные руки схватили меня под мышки и поставили обратно на пол в стороне от трона.

– Эй, малышка! – сказал большой улыбающийся монах. – Это место сегодня уже занято, если только ты не новый настоятель Гемпил Линга!

Я взволнованно взглянула на него и показала на Хранительницу, которая сидит на троне, но ее уже не было. Я растерянно нахмурилась и сжала огромную теплую руку счастливого монаха.

– Что происходит, Геше Лотар? – Я услышала позади себя веселый голос сквозь грохот. Повернулась и увидела, что процессия лам достигла алтаря и трона. Монах впереди был невысоким, круглым, веселым мужчиной с широкой улыбкой и слегка косыми глазами, от него исходило тепло.

– Не знаю, Драгоценнейший, – ответил поймавший меня монах. – Но, похоже, у вас может появиться конкуренция в вашей новой работе, – улыбнулся он. Тогда Драгоценный взял меня за другую руку и наклонился, радостно глядя на меня. Он ущипнул меня за щеку, сказал, – привет, – и снова выпрямился.

– Сейчас ты никак не вытащишь ее из этой давки, – сказал он, оглядываясь на массу поющих монахов и толпы деревенских жителей. – Я предлагаю вам просто посадить ее рядом и держать с собой до конца церемонии – тот, кто потерял ее, наверняка уже увидел нас и придет за ней. – Я заметила, что почти все смотрели на нас, люди внизу вытягивали шеи, пытаясь понять, что происходит и почему маленькая девочка срывает церемонию избрания следующего настоятеля Гемпил Линга.

Драгоценный настоятель повернулся и поднялся по ступеням к центральному трону, где только что сидела Хранительница. По обе стороны от него были расположены несколько более низких тронов для бывших настоятелей монастыря и приезжих сановников. Лама на троне справа выделялся среди остальных, он немного напоминал мужскую версию моей бабушки. У него была длинная аристократическая шея и его окружал ореол власти. Он холодно, с неодобрением посмотрел на меня, и я невольно вздрогнула. Но тут счастливый монах, Геше Лотар, уже потянул меня вниз к благообразным пожилым монахам, которые расположились в ряд прямо на помосте перед алтарями, состоявшими из огромных каменных плит, тянувшихся через всю переднюю часть храма.

– Что случилось, малышка? – громко прошептал он с улыбкой, наклонившись ко мне. Я посмотрела на него.

– Тот другой Лама, на низком троне. Он выглядит таким злым! – прошептала я в ответ.

Геше Лотар посмотрел вокруг.

– А, он. Это сам Отец-основатель! Тот, кто основал весь этот монастырь много лет назад; первый из наших настоятелей, и до сих пор именно он настоящий руководитель здесь, независимо от того, кого выбирают главным монахом. И он не совсем злой, – сказал Геше Лотар и сделал паузу, – просто суровый. Нужно быть именно таким, чтобы основать новое место, подобное этому, в стране, где раньше никогда не было много монастырей.

– О, – сказала я. И тут я попалась на глаза настоятелю, монаху, которого называли Драгоценным. Его трон, который в наших храмах представляет собой на самом деле просто причудливую подушку на очень высоком узком помосте, имел рядом с собой забавный столик с тощими ножками почти в человеческий рост. И там был монах с большим медным кувшином, поднявшим его так высоко, как только мог, наливая свежий тибетский чай в тонкую белую китайскую фарфоровую чашку на столе. Драгоценный подмигнул мне и указал на чай, а затем на меня, как бы говоря: «Ты тоже сможешь!»

– Но он выглядит очень дружелюбным человеком, – сказала я Геше Лотару, кивнув головой в сторону настоятеля.

– О, Драгоценный… он действительно такой. Нужно иметь большое сердце и отличное чувство юмора, чтобы быть настоятелем этого места или любого другого крупного монастыря. Видишь ли, монахи очень упрямые люди – нужно быть упрямым, чтобы оставаться монахом, – а чтобы управлять их большой группой, нужно быть мудрым и терпеливым человеком. Драгоценный, Геше Донье, он именно такой. И вдобавок скромный, и веселый, поэтому он всем нравится. Вот почему монахи выбрали его настоятелем еще на шесть лет, и это то, что мы все сегодня празднуем.

Он остановился и долго смотрел мне в глаза.

– Хочешь быть настоятелем, малышка? – он посмеялся.

– О, да, – сказала я. – Он носит прекрасные мантии, и все должны его слушать, и он получает свой чай первым, прежде чем кто-либо другой. – Я указала на толпу, где через ряды монахов проходили послушники с большими кувшинами чая. Каждый монах вытаскивал из-под одежды маленькую деревянную миску, чтобы получить порцию, и держал ее в ладонях на коленях.

– Ах, это, – рассмеялся Геше Лотар. – А теперь подумай хорошенько, прежде чем так говорить, – снова засмеялся он. – Эта куча специальных мантий на настоятеле действительно жаркая и неудобная, особенно возле такой крыши. Разве ты не видишь, как он потеет? – он улыбнулся. Я подняла глаза и увидела, что это действительно так, и улыбнулась в ответ.

– А что касается того, чтобы говорить всем, что делать – это его работа, и это то, что он делает, но никто не слушает больше, чем это необходимо. Это очень тяжело – сказал он, понимающе кивнув.

– А что касается чая, – наконец прошептал он, потому что в храме внезапно воцарилась почти полная тишина. – Они дают ему эту причудливую чашечку, но в ней не больше чая, чем в наперстке. И его обслуживают первым, но затем ему приходится ждать, пока самый последний маленький монах где-нибудь у подножия крыльца получит свою порцию, прежде чем он сможет начать молитву благодати за чаем. А к тому времени чай настоятеля остывает как лед и его трудно пить. Бьюсь об заклад, он бы предпочел большую горячую чашку этого юного монаха. – Геше Лотар усмехнулся и откинулся назад с серьезным официальным видом, когда кто-то сунул чашку чая ему в руки. Через некоторое время Драгоценный начал молитву благодати, и все подпевали и предложили первый глоток Пробужденным.

Потом был долгий обед, молодые монахи бегали взад и вперед по проходам и угощали всех церемониальным рисом с изюмом и маленькими коричневыми корнями, похожими на трюфели, по вкусу напоминавшими орехи. Угощение они несли в огромных плетеных корзинах и раскладывали в такие же деревянные чаши. Потом всем, включая жителей деревни, достались огромные куски сладких круглых лепешек, испеченных в то утро на монастырской кухне на огромных сковородах из массивных листов сланца с каменной гряды возле нашего дома. Затем, наконец, преподнесли особое угощение – чай с молоком и большой ложкой драгоценного сахара.

Пока люди наслаждались едой, мастер чантинга – большой толстый монах с низким громким гулким голосом, который соответствовал его животу – встал совсем рядом с нами. Он развернул длинный свиток и проревел какое-то длинное провозглашение о новом настоятеле и других монастырских служителях – я точно не помню, как это было, потому что я очень устала от всех переживаний, жары в храме и вкусностей, которые Геше Лотар продолжал запихивать в меня, как какая-то большая веселая версия Амалы.

А затем, в конце каждый из монахов бросил последние несколько кусков своей лепешки на пол перед собой и сунул свою миску обратно под свои одежды. Последняя волна послушников ворвалась внутрь и побежала вверх и вниз по рядам, кладя перед каждым третьим или четвертым монахом маленькую метелку, сделанную из тростника. Монахи начали сметать куски хлеба к задней части храма, где снова появились послушники с огромными корзинами. В них складывали все куски хлеба, часть выносили на окрестные поля и высыпали, как подарок всем маленьким существам и духам, которые делили с нами нашу землю. Другие корзины были подняты на крышу храма и отправлены для больших воронов и соколов, которых мы видели защитниками нашего монастыря и деревни. Они будут ждать, кружась огромной спиралевидной стаей, возвышающейся на сотни футов в голубом небе, приобретшем багряный оттенок с заходом солнца.

Наконец, Драгоценный откашлялся и объявил последнее пение дня, начальные страницы первой из Пяти Великих Книг курса геше. Я повернулась к Геше Лотару и громко прошептала:

– Те, кто слушают, ищут покоя. – Его челюсть отвисла от изумления. Я не удосужилась сказать ему, что все, что я знаю, это первая половина этой строки, и что я только что выучила ее прошлой ночью.

А затем, когда пение началось, настоятель спустился по ступеням своего трона и снова возглавил процессию верховных лам – на этот раз мимо тронов к самому алтарю с огромными статуями святых существ и чудесных учителей минувших веков. Когда они прошли мимо нас, Геше Лотар встал и снова потянул меня за руку, и мы выстроились прямо за настоятелем и отцом-основателем. Внезапно меня осенило, что этот большой счастливый монах сам был одним из самых высоких лам Гемпил Линга.

Мы подошли к каждой из прекрасных статуй в ярком золотом свете масляных ламп и остановились, чтобы преподнести каждой фигуре белый церемониальный шарф, называемый ката. Эти шарфы могут быть более десяти футов в длину и являются универсальным символом приветствия и дружбы на всей нашей земле; когда мы спустились ниже, крестьяне протиснулись вперед, протягивая огромные груды мягкого белого шелка в руки нового настоятеля. Он останавливался перед каждой радостной улыбкой и, по традиции, возвращал каждый шарф тому, кто его поднес, вешая его на склоненную шею и касаясь головы своими теплыми ладонями в качестве благословения.

У верховных лам был обычай выходить из храма по самому последнему проходу, в сторонке, через ряды совсем начинающих монахов. Я шла в каком-то полном и счастливом изумлении позади Геше Лотара, держа его за руку. Это случилось, когда мы были уже почти у дверей храма.

Когда мы проходили мимо молодых монахов, я краем глаза увидела блеск, а затем упала на что-то. Моя рука выскользнула из руки Геше Лотара, и я сильно поцарапала колено об пол. Я вскрикнула, и Геше Лотар повернулся, чтобы поднять меня. Одна из маленьких ручных метел лежала подо мной. Он взял ее в другую руку и медленно выпрямился, строго глядя на кучку новичков в ряду неподалеку.

Я подняла голову, проследила за его взглядом и увидела троих – посередине, как я вдруг поняла, был одноклассник моего брата – большой Дром. На его лице была дерзкая улыбка, и он с вызовом смотрел на Геше Лотара. Большой счастливый монах вдруг стал другим, сильным и праведным, но потом он просто остановился и посмотрел на процессию лам и служителей – все они встали и смотрели на нас. Отец-основатель на мгновение взглянул на него, и глаза Геше Лотара опустились в пол.

Драгоценнейший посмотрели исподлобья, как истинному настоятелю ему было достаточно взгляда, чтобы понять, что произошло. Затем он потянулся к Отцу-основателю, взял его за руку и потащил за собой, широко улыбаясь:

– Прекрасная церемония, не так ли?

7
Пожар и тревога

Бабушка Тара ждала у порога храма и по ее взгляду было понятно, что она была сильно рассержена. Когда Геше Лотар и я вышли на крыльцо, она схватила меня за руку и потянула к себе. Геше Лотар взглянул ей в лицо лишь на мгновение и точно знал, что сказать.

– О, так вы, должно быть, гордая мать этой удивительной маленькой девочки! – громогласно сказал он бабушке.

– Ну, вообще-то, ее бабушка, – засмущалась она, все больше улыбаясь. – А вы…?

– Геше Лотар, Гику из Гемпил Линга: вице-настоятель и мастер дебатов, к вашим услугам! – ответил он, когда мимо нас, через дверные проемы, во двор начали течь массы монахов и крестьян. – И я могу сказать вам, что эта маленькая девочка чертовски умна, и она всех нас очень удивила, если у нее будет шанс, она вырастет особенной! – выпалил он.

Бабушка открыла рот, чтобы начать рассказывать Геше Лотару о том, что все это было в роду, но он, казалось, предвидел это и быстро сказал:

– Ну, хорошо, что она вернулась в целости и сохранности! Теперь нужно бежать; знаете, первое официальное собрание новых служителей монастыря и Совета старейшин начинается прямо сейчас наверху! – он указал рукой на лестничный пролет в конце крыльца, наклонился, чтобы пожать мою руку с широкой улыбкой, и улетел в развевающихся церемониальных одеждах.

– До скорой встречи! – крикнул он через плечо, быстро подмигнув мне.

– Какой обходительный! – воскликнула бабушка, заметно успокоившись. Затем она повернулась к ступеням крыльца храма и провела меня сквозь толпу монахов и крестьян к стволу дерева у низкой стены вокруг храма.

– Я сказала Тенцингу встретить нас здесь, – твердо сказала бабушка. – Я знала, что к тому времени, когда мы выберемся оттуда, будет почти темно, и иначе мы не найдем его в этой толпе. Потом мы отправимся к костру. Твой дядя задержится на том же собрании на какое-то время и придет позже.

Мы стояли и ждали, а люди гуськом выходили из калитки рядом с нами. Несколько деревенских женщин кивнули бабушке, оценивая взглядами ее прекрасный праздничный наряд. Одна крупная дама, в которой я узнала хозяйку чайной на конной дороге недалеко от нашего дома, остановилась, долго удивленно смотрела на меня, а потом сказала бабушке:

– Почему она была прямо перед верховными ламами? Все это время! – бабушка гордо кивнула и снова начала рассказывать про нашу семейную линию, а мой брат Тенцинг в своем красивом парадном одеянии подбежал и схватил меня за руки.

– Пятница! Не могу поверить, что ты это сделала! – сказал он. В его голосе благоговение смешалось со смущением. – Что на тебя нашло? Что говорил тебе вице-настоятель все это время? И… – он понизил голос, – … насколько злая бабушка Тара?

Я взглянула на двух старых дев, болтавших охая и ахая, и посмотрела на верхние этажи храма, поблагодарив Геше Лотара. Затем я повернулась лицом к Тенцингу и объявила:

– Бабушка очень довольна. Геше Лотар – настоящий джентльмен. И у меня была причина быть впереди, это не твое дело, – я хихикнула и пнула его по голени, а он заметил мое окровавленное колено. Его лицо мрачно напряглось.

– Я видел, кто это сделал… – начал он, но тут бабушка потянула нас за собой одной рукой, а другой помахала, обращая внимание на растущую толпу пожилых дам, направлявшихся в нашу сторону и жаждущих услышать мою историю. К тому времени, когда мы выбрались из стен монастыря на конную дорогу, я стала небольшой знаменитостью.

– Знаешь, – говорила бабушка, – ее дядя – старый друг настоятеля и практически его правая рука.

Пока мы шли, Тенцинг повернул ко мне лицо и закатил глаза.

– И наша семья особенно близка с Геше Лотаром, который, как вы, наверное, знаете, является вице-настоятелем и мастером дебатов.

На этот раз была моя очередь закатывать глаза. Затем, когда все собрались, пошли и начали беседовать, мы освободились от бабушки и немного отступили. Церемония была назначена в ночь полнолуния, и большая луна поднималась над горами на востоке, заливая дорогу мягким светом.

– Это был Дром, – мрачно сказал Тенцинг. – Когда вы с ламами двинулись по проходу, я увидел, как он и двое его приятелей готовили какой-то план, но я не понял, что это было, а я застрял в рядах с другой стороны и не мог добраться до него в любом случае. Потом, когда ты проходила мимо, он сунул метлу тебе под ноги.

– Но почему? – спросила я.

– О, он просто злой, – сказал Тенцинг, нахмурившись, – и ему не нравится, когда другие люди привлекают к себе внимание. Он всегда возмущается в классе. И он, и Палка, и Молот всегда доставляют мне неприятности, потому что думают, что я любимчик учителей.

– Кто такие Палка и Молот?

– О, два мальчика, которые общаются с ним – ты видела их сегодня вместе. В старые времена в Индии жил подлый царь, который заставлял подданных отдавать ему все, что у них было, и всякий раз, когда они давали недостаточно, он посылал двух своих злых приближенных. Люди называли их Палка и Молот, потому что именно этими инструментами они и избивали несчастных в наказание за то, что те не могли дать царю больше. И поэтому Дром использует эти имена для двух парней в своей банде, ему нравится думать о себе как о значимом царе, который может использовать свою палку и молот, чтобы причинить нам, другим мальчикам, вред. Палка – высокий худощавый и никогда не улыбается, а Молот – пухлый и злобно смеется. И ты действительно должна держаться подальше от них, Пятница, – серьезно заключил он, останавливаясь на дороге и беря меня за руки.

Я упрямо взглянула на него и сказала:

– Мне не нужно ни от кого прятаться, Тенцинг.

– Но они могут начать приставать к тебе, если ты этого не сделаешь, – сказал он с беспокойством.

– Мне все равно! – я повысила голос.

– Они могут делать очень плохие вещи, – предупредил он.

– Мне все равно, я не боюсь пожаловаться, если они что-то сделают! – крикнула я в ответ.

– Гм… на них сложно жаловаться, – ответил Тенцинг. – Все боятся дяди Дрома, а ему почти все сходит с рук.

– Мне все равно! – повторила я. – Я бы пожаловалась дяде Джампе! – А потом мне пришла в голову идея, и я сказала, – я могла бы даже пожаловаться настоятелю, и у него были бы большие проблемы! – Тогда я действительно вдохновилась. – Я бы даже рассказал о Дроме самому Отцу-основателю, если бы пришлось! – завопила я.

– Я так не думаю, – мрачно сказал Тенцинг и снова пошел по дороге.

– И почему бы нет? – крикнула я ему, топнув ногой. Тенцинг обернулся.

– Потому что Отец-основатель, – тихо сказал он, – это дядя Дрома.

Я в отчаянии посмотрела на землю и вдруг поняла, почему Геше Лотар и все остальные вели себя так странно после того, как я упала. Я не могла в это поверить.

Но сегодня вечером я ничего не могла поделать. Тут я увидела костер, идти до которого было еще, наверное, полчаса, и побежала догонять Тенцинга.

Отец купил большое поле на обочине конной дороги довольно далеко от дома. Урожай был собран за несколько недель до этого, и караванщики, только что вернувшиеся из долгого путешествия в Непал, собрали вместе всю сухую солому и бросили на нее огромные бревна для чудесного костра. Отец заказал огромные чайники чая и монгольское рагу под названием лаувша, которое, как он знал, особенно понравится бабушке, и угощал всех на празднике. Все семьи караванщиков тоже были там – женщины принесли большие металлические сковороды в форме чаш с длинными ручками по бокам и мешки с молотым ячменем. Они всегда пользовались костром, чтобы постоять и поджарить ячменную муку в сампу, любимый продукт питания в нашей стране. Люди бросали несколько ложек в миску, добавляли немного тибетского чая с маслом и смешивали его во вкусную пастообразную массу, которая была особенно популярна среди монахов, уходивших в пещеру, чтобы молиться и медитировать на месяца и даже на годы.

Двое человек брали за ручки большую сковороду с ячменем и проносили ее над пламенем, обходя с двух сторон костер. При каждом проходе, чтобы зерно не сгорело, его подбрасывали и снова ловили в сковороде. Эти двое пели красивые древние обрядовые песни, остальные сидели у костра и слушали, а если знали мелодию, подпевали. Это был способ превратить работу в веселое времяпрепровождение. Позже все начинали плясать у костра, а бабушка всегда хоть раз вставала и исполняла северный танец, который начинался с раскинутых прямо в стороны рук и медленного топания ногами, а затем (в зависимости от того насколько вдохновенно она себя чувствовала) она могла бешено кружиться, запрокинув голову и хохотать.

Мы с Тенцингом решили использовать нашу обычную уловку, чтобы уйти от взрослых. Запыхавшись, мы подбежали к бабушке, которая все еще рассказывала нескольким уставшим слушателям об истории нашей семьи. Мы сказали ей, что будем с отцом и Амалой, и она рассеянно помахала рукой на прощание. Потом мы побежали по другую сторону костра и нашли отца и Амалу. Отец, как обычно, был занят, руководя ужином для всех собравшихся, как великой военной кампанией, а Амала была рядом с ним, тихая, но счастливая, и это было действительно приятно видеть. Она ласково погладила Тенцинга по голове, и мы выпалили, что будем с бабушкой; она только улыбнулась, кивнула и снова вернулась к обязанностям.

Тенцинг и я знали, куда идти. В стороне от дороги собиралась кучка старожилов, караванщиков, которые ездили с самим дедушкой. Они разжигали костер и угощали чангом из кувшина. Это был какой-то легкий алкогольный напиток – я пробовала его один раз, он немного напоминал грушевый сок, но с горьковатым привкусом. Отец был искренним буддистом и не одобрял пьянство, но не вмешивался в дела старожилов, если это оставалось их личным делом. Во всяком случае, нам с Тенцингом очень нравилось общаться с ними, потому что они рассказывали лучшие истории.

Один из них, настоящий оригинал с впалыми щеками и всего несколькими зубами, оставшимися во рту, уже увлеченно рассказывал про Дремо: того, кого вы называете Йети или Снежным человеком. Он добрался до самой захватывающей части, и его глаза злобно блестели, отражая красное пламя большого костра.

– И вот мы стоим по колено в снегу на перевале, и этот здоровяк – должно быть футов пятнадцать ростом – бежит на нас с холма: огромный, белый, мохнатый и с клыками. Он заметил нас с Тенцингом и широко открыл рот, продемонстрировав нам свой одинокий передний зуб.

Мы ахнули, подошли поближе и воскликнули:

– Что вы тогда сделали?

– Ну, конечно, мы выхватили лопатки из наших тюков и начали отстукивать «задак», – ответил он, делая глоток из ближайшего кувшина.

– Что такое «задак»? – воскликнули мы в унисон.

– Ой! «Задак!» – рыгнул он, но мы не отпрянули, потому что очень хотели знать.

– Что-то вроде сигнала тревоги, понимаете, – сказал он, щурясь, как будто ему было трудно нас видеть. – Вы берете две большие плоские палки, хлопаете ими друг о друга особым образом и кричите как сумасшедший, и даже если люди не слышат ваш крик, они услышат хлопки, потому что этот звук разносится почти на милю вверх, примерно на такой высоте мы сейчас находимся, – объяснил он и тут же потерял нить своего рассказа, оглядываясь в поисках кувшина, который уже забрали дальше.

– Ну, как звучит «задак?» – настаивали мы.

– Да ведь всегда одинаково, – ответил он, обернувшись к нам с рассеянным видом, поднял руки и тихонько хлопнул в ладоши. – Один удар, – сказал он, – а затем пауза. Потом два, – он дважды хлопнул в ладоши, – и еще пауза, пока ты орешь «Задак!», «Опасность!» изо всех сил. Потом просто начни сначала и продолжай до тех пор, пока кто-нибудь не появится, чтобы помочь, или тварь не съест тебя заживо, в зависимости от того, что случится раньше! – прохрипел он.

– Он съел тебя? – спросили мы хором.

– Ну, нет, – ответил старожил, немного сконфузившись. – Не могу сказать, что он хотел. Он просто выскочил и пронесся прямо через вереницу караванов, преследуя «чиби», и мы больше никогда его не видели.

– Что такое «чиби?» – мы снова спросили.

– «Чиби?» – сказал он, безмолвно оглядываясь в поисках кувшинчика. – «Чиби?» О, это маленький сурок, живущий недалеко от вершины гор.

– Он съел «чиби?» – разволновались мы.

Старожил попытался снова взглянуть на нас.

– Ну нет, – пробормотал он. – В конце концов, они редко их едят.

– Почему нет?

– Ну, потому что эти снежные монстры любят питаться только вечером. А «чиби», ну, они появляются только в середине дня. Поэтому, когда снежный монстр видит «чиби», он просто хватает его, садится сверху и ждет, пока не наступит вечер, так чтобы получить его свежим и теплым, как, понимаете.

– А потом они их едят? – заголосили мы.

– Ну нет, – сказал он с лукавой улыбкой. – В том-то и дело, разве вы не видите, почему он пробежал мимо нас, даже не моргнув. Потому что каждый раз, когда снежный монстр сидит на одном «чиби», он видит, что рядом бегает другой, и поэтому он вскакивает, чтобы поймать его, а первый убегает, и довольно скоро эти маленькие зверьки заставляют этого большого монстра бегать без конца и вообще никого не съесть!

– Ура! – радостно закричали мы, а старичок весело захохотал. Тогда мы с Тенцингом вскочили и побежали прямо в темноту, подальше от костров, вниз по дороге, чтобы попрактиковаться воспроизводить «задак».

Тенцинг нашел пару больших палок и отбивал ритм, пока я кричала, но я старалась не кричать в сторону костра. Они все равно пели громко, и мы думали, что нас никто не услышит. Это было очень весело, и мы болтали друг с другом о том, как мы, вероятно, заставим снежного монстра появиться, но вдруг мы услышали очень странный шум.

– Перестань, Пятница! Остановись! – воскликнул Тенцинг. – Послушай, что это?! – Я перестала кричать и прислушалась. Я не знаю, слышали ли вы когда-нибудь такой звук, как будто вы спокойно сидите на открытой местности в тихий день, вокруг вас лишь несколько деревьев, и вдруг, вдалеке вы слышите низкий гул, который становится все громче и громче, а потом вас будто пронзает сильным порывом ветра, и этот рев потоком мчится на вас сквозь деревья. Это был такой звук, и мы испуганно ждали несколько мгновений, чтобы увидеть, что нас снесет.

А потом, в лунном свете, появился наш дядя; мы любили его и хорошо знали, потому могли различить этот силуэт в любой ситуации. Именно он возник перед нами.

– Тенцинг! Пятница! Что вы творите? Почему вы совершаете «задак»? Что случилось?

Тензинг замер с двумя палками в руке, а я уставилась в землю. Дядя понял, что это была ложная тревога; он наклонился и схватил нас за руки.

– Послушайте, вы двое. Есть правило о «задаке». Люди делают это только тогда, когда есть реальная чрезвычайная ситуация, например, кто-то видел, как снежный барс бродит возле домов, или, может быть, даже какие-то бандиты на лошадях направились в деревню. Но детям, – он сжал наши руки для убедительности, – никогда не разрешается совершать «задак». Тебе повезло, что по дороге из монастыря шел я, а не кто-то другой, иначе у вас бы сейчас были бы действительно большие неприятности. Вы понимаете? – с напором закончил он.

Тенцинг тихо кивнул, но вдруг все события этого дня навалились на меня своей тяжестью, и я начала рыдать. Дядя с минуту посидел неподвижно, чтобы успокоиться, а потом встал и улыбнулся. Он взял каждого из нас за руку, и я, как всегда, поразилась тому, какой горячей казалась его рука, даже на улице в мороз. А вскоре мы снова сидели у большого костра, по сторонам от дяди, и он крепко обнимал каждого из нас. Он смотрел, как катятся мои последние слезы, а затем сунул руку в свою наплечную сумку и достал что-то завернутое в ткань.

– Это может помочь вам двоим, – усмехнулся он и развернул ткань, чтобы показать… червячков.

– «Булук»! – воскликнули мы с Тенцингом.

– Так точно, – сказал дядя. – На алтаре была их целая куча, и когда Хранитель Храма и его помощники прибрались, они принесли немного на наше собрание, чтобы раздать. Своего рода награда за то, что мы не засыпали, пока часами принимали несколько простых решений, – вздохнул он. Затем он взял большой кусок слипшихся червячков, разломил его пополам и угостил нас.

На самом деле это не червячки. Мы их просто называем «булук» или жареные в масле червяки. На самом деле готовится это блюдо так: вы доводите масло до кипения в большом котелке, а затем берете, например, носок (который вы только что постирали) и протыкаете маленькую дырочку на месте большого пальца ноги (если ее там еще нет). Затем вы наливаете в подготовленный носок несколько чашек сладкого мучного теста и держите его над кипящим маслом, аккуратно сжимая, чтобы тесто вытекало тонкой струйкой. На поверхности масла появляются маленькие закорючки, которые выглядят как червячки, слипшиеся вместе, а затем, когда они становятся красивыми и коричневыми, вы вынимаете их большой ложкой и кладете на блюдо, возможно, поливаете их медом или даже посыпаете сахаром, а затем, когда они остынут (или даже немного раньше) их можно есть – просто отковыриваете по червячку – это лучшее блюдо.

У нас с Тенцингом было правило, я не помню, откуда оно пошло, но всякий раз, когда мы ели, мы всегда делили пополам каждый кусочек на наших тарелках, даже если это было одно и то же. Нам просто нравилось делиться всем. Как будто мы были одним большим человеком с одним желудком и двумя ртами. Так что я очень торжественно разломила своих червячков пополам и отдала ему половину, и он сделал то же самое для меня. Затем мы уселись жевать, смотреть на огонь и слушать веселые песни. Я почти заснула в тепле огня и дядиных объятиях, когда он наклонился ко мне и прошептал: