Kitabı oku: «Гарпия», sayfa 2

Глава 6

Джейк налил мне воды. Он повернул кран и дождался, пока вода станет холодной – несколько раз подносил руку к струе. Стакан, который он мне протянул, был скользким, а вода – свежей и холодной, как родниковая. Я выпила весь стакан, делая вдохи между глотками.

Джейк смотрел на меня. Обычно в это время он начинал жаловаться на поезд, на других пассажиров: «Такая жуткая теснота, такие хамы…» И говорил он все это с набитым ртом, попутно жестикулируя вилкой. Но сегодня муж ел медленно и аккуратно, не спуская с меня взгляда.

– Как прошел твой день? – спросил Джейк, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более обыденно.

Порой я думала, что это и есть самое худшее в браке – то, что ты постепенно начинаешь понимать, что означает тот или иной тон, каждый жест, любое мельчайшее движение. Иногда, даже до того, как случилось все это, я мечтала о недопонимании, мне не всегда хотелось знать, что Джейк имеет в виду.

Я поставила стакан на стол, натянула рукава кардигана. Несколько секунд я дала продлиться молчанию, ощущая в нем свою неосведомленность, реальность жизни без знания об этом.

– Джейк, я говорила с…

На секунду мне показалось, что я забыла имя звонившего мне человека и что это нас может спасти. Нас обязательно спасет моя забывчивость. Подумаешь, какое-то скучное имя, которым назвали кого-то несколько десятков лет назад… Я подумала, что все обойдется и Джейку это сойдет с рук.

– С Дэвидом Холмсом, – вспомнила я, словно поймала эти слова на крючок. – Он рассказал мне о тебе и Ванессе.

Я сглотнула сдавивший горло ком. Рука Джейка с вилкой замерла в воздухе. Я ожидала мгновенных покаяний, думала, что лицо мужа искривит гримаса сожаления – это было бы очень ново. Я такого еще ни разу в жизни не видела. Но Джейк вместо этого разозлился и стал похожим на старого пса. Он покачал головой:

– Старый идиот!

Джейк уронил вилку так, что она упала на тарелку – совсем домашний звук. Ничего такого, что могли бы услышать соседи. А потом муж резко отодвинулся на стуле от стола. Вот этот шум соседи могли услышать – стены у нас тонкие. Затем Джейк вскочил и принялся ходить по кухне, запрокинув голову назад и обхватив ее руками. Он словно бы забыл, что я рядом, а я ощущала себя совсем крошечной. Сидела, скрестив ноги под стулом. Паника утихла, ее место заняла выпитая вода, и теперь она гуляла волнами внутри меня.

Джейк продолжал ходить из стороны в сторону – он словно бы пытался принять какое-то решение. Наконец подошел ко мне. Его лицо стало другим, как будто моложе. Все было новым – его эмоции, выражение лица, то, что он опустился передо мной на колени и потянулся ко мне руками.

– Люси! Люси, пожалуйста… Это было… Это не…

Я видела, что Джейк старается не произносить избитых фраз. Старается не говорить ничего такого, что мы с ним тысячу раз слышали. Все эти глупые, несчастные придуманные парочки в телесериалах – они даже своих слов не могли найти для объяснения. Вот и мы допрыгались.

– Ванесса? – Я ничего не смогла с собой поделать. Ее имя наполнило мой рот, слетело с языка. – Ванесса? – Эти свистящие звуки в конце имени, а потом звук «А» – и я раскрыла рот, задыхаясь. – Она такая… Ты мне обещал…

Эти слова я процедила сквозь зубы, словно боялась снова раскрыть рот, словно думала, что делать этого не стоит.

– Я это прекращу, – пробормотал Джейк, уткнувшись лицом в мои руки.

А я чувствовала, что от них пахнет увлажняющим кремом. Я смазывала им щеки Пэдди перед сном: он страдал диатезом. У крема был горьковатый, химический запах.

– Я… – Джейк заплакал, это вызвало у меня отвращение и заставило вскочить со стула.

Однажды я видела, как плакал мой отец. Они с матерью, бывало, на куски друг дружку рвали. «Домашнее насилие» – так назвал это психотерапевт. Но мы в таком тоне с Джейком никогда не говорили. Что касается моего отца, то он час спустя уже запросто мог что-то напевать себе под нос и жарить бекон на ужин, усмехаясь краешком рта. А Джейк рухнул на пол около кухонного стола и закрыл лицо руками. Он плакал громко, навзрыд, но не так, как плачут дети или женщины. Он плакал так, как плачут мужчины.

– Спи на гребаном диване, – прорычала я Джейку, этому тарантулу, этому существу с бессчетным числом шипов и острых зубов, которое могло в любую секунду наброситься на меня.

«Спи на гребаном диване», муж, плачущий на полу в кухне, – банальность за банальностью, как это случилось? В это мгновение ситуация стала казаться мистической – как же это мы ухитрились стать такими, как все? Происходящее было загадочным настолько, что напомнило мне восприятие Бога в детстве – я представляла Его как нечто едва заметно присутствующее, абсолютно неведомое, такое, что никогда невозможно увидеть целиком.

Когда я была маленькая, у меня была книга – теперь ее уже не издают, и она была очень дорогая – о единороге, который ушел жить в море и превратился в нарвала. В книге были очень красивые картинки – темно-синее море, бледно-персиковые закаты. Но лучше всего мне запомнились иллюстрации, на которых были изображены гарпии – птицы с женскими ликами. Они прилетали, чтобы мучить единорога, заставлять его страдать.

Я спросила у мамы, кто такие гарпии, и она мне ответила: гарпии наказывают людей за грехи.

Глава 7

На следующий день все пошло как обычно, и поначалу я этому радовалась. Джейк принес мне чашку чая, и я выпила его в кровати, глядя на то, как муж играет с детьми. Я наблюдала за его поведением, за его улыбками. Пэдди очень серьезно разговаривал с ним о каком-то редком виде акул – акуле-гоблине, и они какое-то время рассматривали фотографии чудовищной рыбы в Интернете. Оба были в пижамах. Тэд лежал рядом со мной. Он еще не до конца проснулся, и из-под края одеяла были видны только его глаза.

В этот день у друга наших мальчиков был день рождения, и мы отправились туда все вместе. Играла негромкая музыка, мы пили кофе из тонких фарфоровых чашечек и болтали с другими родителями о плавательных клубах и новой учительнице. Джейк разговаривал только с другими отцами. Я поймала себя на том, что благодарна ему за это – это было нечто вроде подарка мне. Будто птичка поймала мышку и принесла. А у меня было странное желание поделиться своей бедой с кем-нибудь из мамочек, затащить кого-нибудь из них в ванную – так, бывало, мы секретничали в туалетных кабинках с фанерными перегородками в школе. Я могла бы выбрать Мэри. К примеру, я уже знала, что они с мужем занимаются сексом в субботу по утрам. Она обмолвилась об этом как-то во время невинной болтовни о том, кто какие передачи смотрит по телевизору. Во время того разговора я уяснила для себя, что приуменьшаю свою статистику, а Мэри преувеличивает свою. «Мы нашим детям позволяем смотреть телевизор только по утрам в субботу, – сообщила мне она. – В это время мы можем кое-что себе позволить».

Невзирая на это признание, дальше Мэри в своих откровениях не пошла. Никто никогда со мной особо не откровенничал. Я пробовала вести себя искренне в группах книголюбов и на заседаниях родительского комитета, но это никогда не заканчивалось хорошо. Как-то раз, опьянев от просекко и объевшись суши, я поинтересовалась, кто какой контрацепцией пользуется. Ответом мне было глухое молчание.

– Просто нам, наверное, везет, – пошутила одна из мамочек и рассмеялась.

И все рассмеялись. Разговор был окончен.

А я гадала: быть может, все они тайком вставили себе в матку спирали – эти витые металлические штучки, очень эффективные противозачаточные средства? Я подумывала о том, чтобы сделать то же самое, но не решилась: мне была нестерпима мысль о том, что кто-то засунет внутрь меня руку. После одних обычных родов и вторых, с кесаревым сечением, у меня было такое чувство, что мое тело навсегда закрылось для гинекологических вмешательств. Не так давно я несколько недель психовала перед тем, как у меня должны были взять мазок, и в итоге отказалась, как только медсестра заглянула внутрь меня.

– У вас менструации не закончились, – сказала медсестра, и это прозвучало как предостережение.

* * *

После детского дня рождения мы все уселись в машину, оставленную на стоянке промышленного центра. Моросил мелкий дождь. Мальчишки стонали на заднем сиденье, перечисляя все, что было плохого на празднике, и ссорились между собой. Джейк, не глядя на меня, предложил заехать в супермаркет, и я согласилась. Мой голос почти не был слышен на фоне шуршания шин по асфальту. Я закрыла глаза, чтобы чувствовать только то, как быстро мы едем и насколько я позволяю себе плыть по течению.

Я понимала, что должна жалеть единорога, ощутить его боль своей кожей.

«Бедняжка», – всегда говорила моя мать, переворачивая страницу книги.

Но меня тянуло к птицеженщинам. Я не могла удержаться и то и дело пыталась представить, как это могло быть – как мои крылья расправляются, как весь мир расстилается подо мной.

Глава 8

Ощущения возникли не сразу. Они приходили медленно, постепенно. Мы пошли в супермаркет, и я долго продумывала разные блюда, которые приготовлю для всех и которые Джейк будет есть. Будет сидеть и жевать приготовленную мной еду, глотать ее. Я приглядывалась к ситуации издалека, искала лазейки, через которые могла бы ускользнуть. Мне казалось очень важным вынести эту самую мысль: я буду от бивать мясо, переворачивать его на сковороде, а Джейк его будет жевать, переваривать, и оно будет становиться частью его тела.

Я подумала и решила, что стерплю это, но заметила и другое ощущение – в области пупка или чуть ниже, ближе к шраму, оставшемуся после кесарева сечения. Оно распространилось по всему животу и было похоже на предменструальный спазм или раннюю схватку. Это заставило меня насторожиться. Когда Джейк вернулся ко мне с тележкой, я обратила внимание на то, что он, наклоняясь к самой корзине, улыбается, рассказывая Тэду что-то смешное, а Тэд развалился на специальном детском сиденье и с такой силой сжимал пухлыми пальцами ручку тележки, что они побелели.

Мальчики проголодались, так как на детском празднике они почти ничего не ели, и, пока мы делали покупки, наши дети ходили по магазину, пошатываясь из стороны в сторону, словно у них вдруг ослабли мышцы, и хватали с полок что попало. Мы с Джейком, повинуясь чувству ответственности, уподобились работникам службы безопасности магазина: стали резко одергивать детей и убирать на место шоколадные батончики. То, что мы друг на друга не смотрели и друг к другу не прикасались, значения не имело. За годы совместной жизни мы научились выступать одной командой, стали, можно сказать, единомышленниками. Мы делали – или не делали – одно и то же.

Меня потрясало то, как сильно новая реальность была похожа на прежнюю, как мы все еще могли действовать дружно и исполнять свои обязанности слаженно.

В тот вечер ужин на себя взял Джейк. Они с Пэдди готовили бургеры, и Джейк разрешил нашему старшему сыну колотить по отбивным кулаками. А потом мы купали детей, и это тоже было как обычно. Джейк сидел около ванны и сдерживал буйство мальчишек в воде, а я суетилась рядом, доставала из шкафа пижамы, стелила постель, а потом читала мальчикам на ночь книжки. Я делала все это и гадала: неужели мы сможем вот так прожить всю жизнь, не глядя друг другу в глаза?

Иногда я гадаю: может ли кто-нибудь что-то представить до того, как оно случится? Брак и материнство в каком-то смысле смерть. Никто не выходит из этого таким же, каким был раньше.

Даже теперь мне трудно смотреть на ту женщину (меня), на тех мальчиков (моих сыновей) ясно и четко. Мое зрение до сих пор искажено, оно пропитано нашей общей кровью, а также их странствиями по моему измученному телу.

Глава 9

После ужина, когда дети играли на полу, Джейк подошел и сел рядом со мной. Мне до сих пор кажется, что он тогда хотел предложить мне посмотреть сериал или фильм, когда дети заснут, – так мы поступали с тех пор, как я забеременела Тэдом. Я часто гадала потом, что бы случилось, если бы мы так и сделали. Я вижу эту воображаемую возможность – она наверняка существует в каких-то иных измерениях, – вижу так же ясно, как все, что случилось на самом деле.

Я положила бы Джейку ноги на колени, и уж это определенно выглядело бы как прощение. Он позволил бы мне взять пульт – это стало первой из множества поблажек – мы повернулись бы лицом к экрану, дали бы ему поглотить нас, и кино сделалось бы живым существом, бесконечной альтернативной реальностью. А в другой вечер, не в этот, но вскоре после этого, Джейк положил бы руку на мои ступни. Это стало бы первым прикосновением, и мы сумели бы все начать сначала.

Но как только заснули мальчики, легла в кровать и я. Перед этим поухаживав за кожей. Это было действо сродни детским молитвам перед сном. Я наносила ночной крем на лицо ровными круговыми движениями, нежно и бережно прикасаясь к щекам. Прежде чем выключить свет, я нанесла крем на руки – дорогущий, с исключительно органическими ингредиентами, призванными создавать иллюзию успокоения и помогающими заснуть. «Ночь вполне может быть нормальной, – мысленно сказала я себе. – Я весь день совершала самые обычные поступки. Я веду себя как всегда».

Я еще даже засыпать не начала, когда услышала шаги Джейка. Я мысленно отдалась странному чувству – попыталась притвориться спящей, заставить себя дышать как можно ровнее и медленнее. Но муж сел на край кровати, и под весом его тела матрас немного наклонился.

Наверное, мне стоило включить ночник, но я не стала этого делать. В эти мгновения любое движение представлялось мне капитуляцией, согласием с тем, что Джейк имеет право находиться рядом со мной.

– Что тебе нужно? – проговорила я тише, чем хотела, почти шепотом.

Темнота естественным образом приглушила мой голос, и слова прозвучали больше как обычный вопрос, чем как обвинение. Тихие звуки заполнили пространство между нами.

Силуэт Джейка в темноте изменился – словно бы груда камней медленно задвигалась. Глядя на мужа искоса, я могла представить, что он прижал ладонь ко лбу. Но на самом деле я видела его очертания смутно, и руку он мог держать где угодно.

Как только я вынула руку из-под подушки и повернулась на бок, силуэт Джейка, снова изменившись, приблизился. Его рука потянулась к проводу ночника. Я выставила руку и не дала мужу включить свет. В этот момент я задела его предплечье ногтем. Видимо, зацепила кожу чуточку зазубренным краем не толще острия булавки.

– Черт! Что это было? Включи свет!

Я нащупала в темноте выключатель. Негромкий щелчок – и наконец зажегся свет. Джейк, опустив голову и прищурившись, принялся разглядывать свою руку.

Я инстинктивно потянулась к нему, как всегда тянулась к детям, когда им было больно, чтобы утешить их и унять боль бальзамом материнской любви. Царапина была поверхностной, бледно-розовой, но она была заметна. Я хотела прикоснуться к ней, но Джейк вдруг вздрогнул всем телом, будто бы очнулся от краткого, но глубокого сна.

Его голос прозвучал обиженно, как у маленького мальчика:

– Зачем ты это сделала?

– Это вышло случайно, Джейк. Я же ничего не видела.

Снова становилось трудно разговаривать с ним – я обратила на это внимание. Что-то возникало у меня в горле, двигалось, как кадык, мешало произносить слова. Мне чего-то хотелось от Джейка, но если бы он сказал об этом, меня, наверное, сразу бы стошнило прямо на кровать. Я представляла, что из меня словно бы может вылететь пробка, мешавшая говорить. И тогда я начну кричать и не смогу остановиться.

– Я пришел поговорить с тобой, – сказал Джейк. – Я не должен был этого делать. Это был просто секс, клянусь. Так глупо.

Я сама не заметила, как мои руки начали подниматься вверх вдоль шеи, к вискам. Я ощутила мягкость своих волос, откинула их набок и прижала кончики пальцев к ушам. Я стала качаться из стороны в сторону, ощущая тяжесть собственного черепа, этот груз, который я носила на себе день за днем. «Нет, нет, нет, нет…» – словно бы произносила я. В эти мгновения я стала ребенком. Мое тело под ночной сорочкой было нежным, оно уютно свернулось под одеялом. Я лежала на боку, согнув ноги в коленях и стиснув зубы. Мучение.

– Прошу тебя, заткнись. Уйди!

Я была способна произносить только отдельные, едва различимые слова.

– Я просто хочу помочь тебе, – донесся до меня голос Джейка.

Он встал с кровати. Я ощущала его присутствие – он находился где-то рядом с книжными полками или туалетным столиком. Как призрак.

– Помочь мне? Помочь мне?

Ощущение… скопления игл и разрывающих плоть когтей было почти нестерпимым. Но я пока что находилась внутри своего кокона, и оно не захватило меня целиком. Еще нет! Я услышала, как Джейк выдохнул и пошел к двери. Я представила себе гребень самой высокой волны в мире. Вот как мне теперь предстояло жить – не позволять себе рухнуть вниз.

Но когда Джейк ушел, я всем телом испытала это жуткое чувство. Я бросилась к закрытой двери, набросилась на нее, словно это была грудь мужа, и принялась бить кулаками по древесине, и била до тех пор, пока у меня не разболелись руки. Я думала, что Джейк вернется, поднимется ко мне, но в доме было тихо. Я боялась, что в какой-то момент рухну на пол от слабости, но, видимо, я все же добрела до кровати, легла и заснула.

Иногда в детстве я открывала ту книгу только для того, чтобы посмотреть на гарпий, внимательно рассмотреть, как вырастают из их спин крылья, как легко они становятся продолжением плеч и поднимают гарпий в воздух.

Мне хотелось понять, почему у гарпий такие лица – свирепые, искаженные ненавистью. Я хотела побольше порасспрашивать об этом маму, но слова замирали на моих губах, оставляя кислый привкус под языком, и я их не произносила.

Глава 10

Остаток выходных прошел в суете привычных дел. Я была изумлена тем, как легко и просто оказалось почти не разговаривать с Джейком и не прикасаться к нему. Воскресенье тянулось медленно, минуты казались бесконечными. К концу дня дети раскапризничались и поссорились друг с другом. Но к понедельнику что-то переменилось. Мы словно бы начали двигаться быстрее, как будто заевшая пленка в кассете нашей жизни набрала скорость и устремилась в другую сторону, в реальность быстрой перемотки.

Воспоминания о субботе все еще были сильны, и меня слегка замутило, когда я насыпала кофе в стеклянный кофейник, и повсюду распространился его аромат. Я налила в кофейник горячую воду из чайника и поймала на себе взгляд Джейка. Он посмотрел на меня так, будто видел впервые. В этот момент мы с ним снова стали чужими, незнакомыми людьми. Как будто мы не спали вместе тысячи, тысячи раз и он не видел, как я рожаю его детей.

Субботний Джейк словно бы был совсем другим, не тем, который сидел в понедельник в кухне, озаренный ярким солнцем. Его волосы наполнились светом, они были чуточку взъерошены с одной стороны, потому что он спал на диване. Муж корчил смешные рожицы, глядя на детей, чтобы уговорить Тэда съесть три лишние ложки каши. Пэдди был в полном восторге. Он ухал и стонал от хохота и раскачивался на стуле назад и вперед, пока Джейк не переключился на серьезный лад и не велел сыну перестать качаться и сесть прямо.

Подобное всегда казалось мне чем-то вроде чуда – то, как Джейку удавалось вести себя с детьми так, будто бы у нас с ним все нормально. Мои родители этого не умели. Все их ссоры происходили у меня на глазах. Им словно бы никто никогда не говорил, что это нехорошо для детей. Взрослея, я размышляла о том, не было ли у моих отца и матери некоего либерального убеждения на предмет того, что дети должны видеть все стороны жизни, дабы укрепляться разумом и душой. Позднее я поняла: нет, никакой теории или особого плана у них не было. Просто-напросто такими уж они были людьми.

Я ощущала какое-то сходство между тем временем и теперешним. В воздухе витал какой-то привкус прошлого. Я вспоминала, как после скандалов у моих родителей прибавлялось сил, как наш дом словно бы двигался по своей траектории, быстрее всей планеты, и я порой гадала, как это мы до сих пор не оторвались от земли.

Я всегда подозревала, что ссоры мгновенно выветривались из головы родителей, испарялись, как будто их и не было вовсе. Но ко мне их скандалы возвращались постоянно: проползали в щели под дверями, впитывались в страницы книг, которые я читала, витали в воздухе едва уловимым, ускользающим запахом. Находиться рядом с подобной агрессией мучительно, однако не находиться рядом было гораздо хуже: это значило вздрагивать от любого шума, обзавестись навсегда странными страхами. Я стала бояться ярмарочных аттракционов, громких строительных работ и лая собак.

* * *

В тот день для нас утреннее прощание было необычным. Мы не поцеловались. Этого не смог сделать даже Джейк, эксперт по нормальности. Вместо поцелуя он помахал мне рукой, поворачиваясь к двери. Даже взглядом со мной не встретился. Я проводила взглядом его и мальчиков. Джейк взял под мышку школьные рюкзаки, которые сыновья отказались нести сами. Я слышала его голос, когда он переводил детей через дорогу и велел им быть осторожнее. Он был в теплом пальто и вязаной шапке. Под пальто он надел хороший джемпер – подарок его матери. Под джемпером была белоснежная хлопковая рубашка с тонкими синими полосками. А под рубашкой – я это знала – была царапина. Теперь она стала еще бледнее, приобрела персиковый цвет, и краешки кожи уже начали срастаться.

Джейк бы точно сказал, как этот процесс называется. У него был научный склад ума, он был биологом по профессии, изучал пчел. Иногда приносил домой крошечные фрагменты своих работ и время от времени что-то мне объяснял простым, понятным языком. Однажды он мне объяснил, что название «пчелиная царица» неверно по сути. Царица вовсе не правит в улье. Ее единственная функция состоит в рождении потомства. Вот это дело полностью в ее власти.

В школе учителя спрашивали, почему я то и дело рисую ее – женщину с крыльями, длинными волосами и обвисшим животом. «Она птица? – спрашивали меня. – Она колдунья?» Я качала головой и ничего им не отвечала.

Я никогда не говорила о ней своим подружкам, не упоминала ее во время наших игр. Я прятала ее внутри себя, на самом краю поля зрения. Она появлялась и тут же исчезала.