Kitabı oku: «Осколки наших сердец», sayfa 4

Yazı tipi:

Глава девятая
Город
Тогда

К пятнадцати годам я научилась быть разной. С папой – капризной и требовательной воображалой. В школе – тихоней. С Фи я была собой, никогда не задумывалась, что надо кем-то притворяться. В электричке, на улице казалась непроницаемой, как пуленепробиваемое стекло.

А вот Марион всегда была одинаковой. Притворяться она не умела, и не стала бы. Иногда я уважала ее за это, а иногда злилась, что она отказывалась лгать. Мы с Фи умели быть незаметными и умели притвориться крутыми, но Марион всегда была собой и наотрез отказывалась быть кем-то другим. Ее честность смущала, она была резкой и не понимала шуток, разве что шутила сама. Если ей что-нибудь не нравилось, она сообщала об этом клиентам вслух, а не вполголоса. Приставал осаживала, не стесняясь.

Ее несогласие идти на компромисс придавало смелости и нам. Она выманила нас из нашего квартала, и вместе мы исследовали город, вытянувшийся на карте подобно длинному хребту диковинного зверя. Мы смешивались с толпой и проходили на фильмы для взрослых, притворившись, что в кинотеатре нас кто-то ждет. В два часа ночи гуляли под виадуком мимо спальных мешков и украденных тележек из супермаркетов, в которых бомжи хранили свои вещи. А в круглосуточных забегаловках брали кофе с одним кусочком пирога и сидели за столиком всю ночь рядом с верзилами в рабочих сапогах и грязными панками, стряхивающими пепел в тарелки с яичницей.

Марион начала работать у нас в середине зимы, когда город лежал полумертвым под слоем ледяной крупы. А в конце марта, в начале оттепели, мы сидели на пляже в Фарвелле, пропахшие жареной рыбой, и передавали друг другу бутылку полынной настойки.

Вечером на пляже было полно народу. Никто не обращал на нас внимания. Было по-весеннему тепло, Марион включила «Йо Ла Тенго» на своем бумбоксе. Она расслабилась, что случалось с ней нечасто, и лежала на песке, опираясь на локти. Фи положила голову мне на колени, я заплетала ее черные волосы в две нетугие косички, а потом расплетала, заплетала и расплетала, словно перебирая четки. Двое мужчин шли у кромки воды. Один из них заметил нас, схватил друга за руку, и они направились в нашу сторону.³

Я пошевелила коленом, Фи села.

Они шли к нам: два белых парня в полосатых рубашках и светлых хлопковых брюках. Тот, кто увидел нас первым, был длинным и тощим, как хорек, волосы осветлены и уложены гелем. Его друг чуть ниже ростом, молодой, а брюшко, как у старого деда. К тому же он умудрился обгореть до красноты. Они остановились в паре метров от нас, закрыв нам вид на озеро.

– Добрый вечер, дамы, – заплетающимся языком проговорил Хорек. Он был так пьян, что у него взгляд не фокусировался.

– Джентльмены, – ответила я, – хорошо повеселились в «Адмирале»?

– Мы не были в «Адмирале», – растерянно ответил краснолицый.

– Она прикалывается, – ухмыльнулся Хорек. Я знала таких, как он: с виду хиханьки-хаханьки, а внутри черная дыра. Он по очереди показал на нас пальцем – сначала на Марион, потом на Фи и на меня. – Дайте угадаю. Ты шлюшка, ты нахалка, а ты, значит, грустная девочка-эмо.

– Я люблю эмо, – сказал краснолицый, с улыбкой присоединившись к разговору. – Я играл в эмо-группе. В старших классах.

Хорек обнял его за плечи.

– Слышали? Кто из вас хочет трахнуть рок-звезду?

– Что? – Краснолицый еле стоял на ногах. – Чувак. Они же дети.

– Не интересует, – ледяным тоном ответила Фи, – идите, куда шли.

Хорек плюхнулся рядом с ней на песок.

– Идите, куда шли? Да кем ты себя возомнила? Джонни Корлеоне? «Идите, куда шли».

– Вито Корлеоне, – поправил его краснолицый. – Пойдем, Мэтт. Нечего нам тут делать.

Я умела подсластить пилюлю таким парням, как эти. Извините, у меня есть парень. И все такое прочее. Но полынная настойка будоражила кровь, и я злилась, что Марион молчит.

– Друг дело говорит, Мэтт, – выпалила я. – Ты урод. И никому из нас не нужен.

Маска сползла с его лица. Думаю, он хотел замахнуться и ударить меня, но образ «хорошего парня» мешал. Если ты притворяешься хорошим парнем, который никогда не бьет девчонок, как быть, когда какая-то дрянь тебя оскорбляет?

В итоге он почти нехотя наклонился ко мне и дважды постучал костяшками мне по голове. Сильно постучал.

– Повежливее, детка.

Я не успела ничего сказать и сделать: Фи встала между нами и оттолкнула его.

– Руки прочь, ублюдок, – процедила она. – Не трогай ее.

А потом вскочила Марион. Ее трясло, она сжала кулаки и выставила их перед собой. Губы шевелились, и лицо казалось безумным, словно в нее вселился дьявол, один глаз начал косить.

– Ах ты говнюк, – зашипела она.

У Хорька вырвался нервный смешок. Кажется, в тот момент мы все испугались.

– Вы зачем сюда пришли? – дрожащим голосом спросила она. – Что за дрянные мысли крутятся у вас в голове, когда вы лезете к девчонкам, которые вас знать не желают?

Он перестал улыбаться.

– Знать не желают, говоришь? Да я вам, уродкам, одолжение сделал, когда подошел.

Марион окаменела. Нет, не окаменела – собралась, вытянулась, как пламя, накрытое от ветра стеклянным колпаком. А потом заговорила низким, утробным голосом. Переливчатым полушепотом, от которого у меня заледенело сердце.

– Мысли его, покажитесь. – Она заговорила громче и увереннее: – Пусть черные мысли вылетят наружу. Пусть атакуют его не изнутри, а извне.

Парни переглянулись.

– Ну все, я сваливаю, – бросил Хорек и хлопнул ладонями о колени. – Ненормальные какие-то.

Он начал вставать, и тут что-то село ему на щеку. Какое-то переливающееся стрекочущее насекомое, вроде цикады с алыми кружевными крылышками и черным панцирем. Он смахнул его со щеки.

Вторая цикада села ему на висок. Эту он прихлопнул и размазал по лбу; над бровью остался грязный мокрый след.

– Что за черт, – пробормотал он, разглядывая ладонь.

Прилетела третья тварь – спикировала из темноты и уселась ему на скулу.

А потом четвертая.

Под тошнотворный стрекот крыльев они царапали тонкими лапками его лоб, щеки и шею, открытый участок кожи на груди. Он отмахивался; кожа покраснела, выступил пот.

– Да что это… что вы за… – Цикада села ему на губы. Он смахнул ее рукой, застонал, а потом закричал – к нему летел целый рой. – Нет, – выпалил он. – Нет, нет, нет, нет…

Потом он замолчал, сжал губы, спасаясь от нападения. Упал и закричал с закрытым ртом, зарылся лицом в песок. Я не знала, кусали ли его насекомые, жалили ли или просто ползали по коже, но их становилось все больше и больше.

Я в ужасе отпрянула. Фи засыпала его песком, видимо, пытаясь отогнать насекомых. А Марион просто смотрела. Ее рот был открыт, а лицо напоминало пустую комнату, из которой кто-то только что вышел, хлопнув дверью.

– Помогите! – кричал краснолицый. – На помощь!

Мужчина с рюкзаком у воды замедлил шаг и взглянул в нашу сторону. Два велосипедиста на дорожке слезли с велосипедов и смотрели на нас.

– Уходим, – Фи взяла наши вещи. Ее голос был спокойным, но твердым. – Пошли, сейчас же, Марион, mueve tu culo⁴!

Марион очнулась от ступора. В глазах читалось потрясение; она смотрела на происходящее, как будто это было не ее рук дело. А потом бросилась бежать.

– Стой! – закричал краснолицый. Он стоял на коленях рядом с приятелем, корчившимся на песке – но все же не слишком рядом. – Вернитесь!

Мы побежали прочь. Я несла бумбокс Марион. Слезы застилали мне глаза, колени подкашивались от страха, и когда мы выбежали на Морс-роуд, я почти валилась с ног.

– Хватит, – выпалила я, – остановитесь.

Мы схватились друг за друга, обнялись, и, кажется, даже засмеялись. Потом Марион резко отпрянула, и ее стошнило на траву картошкой фри и полынной настойкой. После мы помогли ей встать и гладили ее по спине, пока она плакала.

* * *

Что ты сделала?

– Не знаю, – повторяла Марион. – Не знаю.

Как ты это сделала?

Ее ботинки запачкались в блевотине. Она вытерла их о бордюр.

– Хватит меня спрашивать, правда. Я не знаю.

По голосу мы поняли, что она не врет. И на время замолчали – пока сил хватило терпеть. А потом выпалили:

А нас можешь научить?

Мы сидели на краю парковки у кафе «Доминик». Под ногами валялись пустые пакетики из-под чипсов. Фи сбегала и купила воды для Марион, а еще кукурузных чипсов, снэков и печенья. Они показались мне страшно вкусными, восхитительными, напичканными искусственным усилителем вкуса сверх всякой меры, так, что язык защипало. Мы изумленно смеялись, набив рот солеными крошками, и вспоминали, как Хорек упал на колени, а потом зарылся лицом в песок.

– Да, – вдруг сказала Марион, и голос ее прозвучал робко, как у стыдливой невесты. – Если хотите, научу. Можем делать это вместе.

Если хотите, сказала она. Да кто ж не хочет научиться внушать страх, иметь силу, ставить ублюдков на колени? Мы хотели этого больше всего на свете.

Глава десятая
Пригород
Сейчас

Я подъехала к дому и увидела брата – он сидел на солнце и сворачивал косяк. Завидев меня, прищурился.

– Твоя губа уже лучше. Но разве тебе можно выходить из дома?

Я бросила велосипед у гаража.

– Подумаешь. Тебе вот все сходит с рук, даже кое-что похуже побега из дома.

Хэнк пожал плечами, словно говоря: ну да, сходит.

– Папа рассказал, что у вас случилось с этим мешком дерьма, твоим парнем. Хочешь, я ему наваляю?

– Бывшим парнем. Нет, не хочу.

– В следующий раз просто позвони мне, тупица. Я за тобой приеду.

– Так и сделаю, но ты уж, пожалуйста, возьми трубку. – Я присела рядом. – Ну что, Хэнк…

– Что, Айви?

– Знаю, ты не любишь эти разговоры. Никогда не любил. Но надо поговорить о маме.

Он старательно набивал косяк и не смотрел на меня.

– А может, не надо?

– Я серьезно, – не унималась я. – С ней что-то происходит. Ты в последнее время с ней не говорил?

– Говорил? С мамой? Смешная ты.

У них с мамой были своеобразные отношения, и я старалась в них не лезть. Обычно старалась.

– Слушай. Вчера я видела, как она закапывала что-то во дворе. Я пошла и раскопала.

Он не сразу ответил.

– И что?

– Там была банка с кровью. И осколками зеркала. Кровь, Хэнк! Что это может быть?

– А вчера было полнолуние?

Сердце забилось сильнее.

– Не знаю. Кажется, нет. А что?

– Белая женщина из пригорода, увлекающаяся эзотерикой – что еще она может делать в полнолуние? Небось вычитала в книжке заговор на изобилие.

В его словах была логика, и меня это разозлило. Я достала телефон и показала ему фото мертвого кролика.

– Хорошо, но на днях я нашла вот это перед нашим домом. И я только что ездила в лавку. Она почему-то была закрыла, но я уверена, что там тоже был кролик. Такой же, на полу.

Он взглянул на экран и отдернулся.

– Бр-р. Зачем это фотографировать? Насчет кролика не знаю, но видел, как папа поливал дорожку из шланга. Думаю, это дети кукурузы сделали. Тот странный мальчик из голубого дома.

– Питер.

– Ага, Питер. Но если боишься, поговори с тетей Фи.

– Я ей написала. Она обещала перезвонить.

– Вот и хорошо. – Он смотрел на меня затуманившимся взглядом. Потом покачал головой. – Если бы что-то стряслось, она бы сказала. Мама ни за что не признается, но тетя Фи – та сказала бы.

– Наверно, – ответила я и засомневалась. Рассказать о сейфе в шкафу или нет?

Пока рано, решила я. Он сам захочет туда заглянуть. Или скажет, что я делаю из мухи слона. В любом случае я только разозлюсь.

Хэнк взял свернутую самокрутку.

– Хочешь?

– Нет, спасибо.

– Ну и ладно. – Он положил косяк в жестянку из-под мятных драже и смахнул крошки травы с коленей, словно собирался встать. Но я еще не закончила, поэтому открыла рот и выпалила первое, что пришло в голову. Что давно крутилось в голове, как вода в раковине вокруг слива.

– Помнишь Хэтти Картер? – спросила я.

– О боже, – он рассмеялся. – Кто не помнит Хэтти Картер.

– Да, но ты знал, что она надо мной издевалась?

– Над тобой кто-то издевался? Серьезно?

– В школе все над кем-то издеваются. Или над тобой, или ты сам. – Я старалась быть невозмутимой, но Хэтти Картер причинила мне немало зла. Заливала мне в шкафчик вишневую колу. Рассказывала всем, что я шлюха. По воскресеньям накануне новой учебной недели у меня от страха болел живот. А главное, я не понимала, зачем она это делала. Из общих предметов у нас был только спорт, и Хэтти терроризировала меня неделями, пока учительница не застала ее в тот момент, когда она посылала мое фото из раздевалки в нижнем белье своим друзьям. Это уже тянуло на подсудное дело, так что администрация в кои-то веки решила вмешаться.

И вмешалась: однажды нас забрали с урока и вызвали в кабинет директрисы вместе с родителями. Директриса произнесла речь, в которой не было никакой конкретики. Кажется, она обвиняла и меня – про школьные группировки, ответственное пользование телефоном и о том, какие мы все разные и как важно относиться к этим различиям с пониманием. Мама смотрела на нее так, будто хотела убить взглядом. Хэтти написала письмо с извинениями зеленой гелевой ручкой и украсила его стикерами-щеночками с блестками. Директрисе это показалось милым, но я-то знала, что это проявление пассивной агрессии со стороны чудовищной хабалки, которая полгода бросалась на меня в коридорах и совершенно не раскаивалась.

Мой отец сидел с негодующим и хмурым лицом, обняв меня за плечи. Отец Хэтти смотрел ленту в телефоне и даже не притворялся, что слушает. Ее мать не пришла. Моя сидела с вежливой миной, сложив руки на коленях и со странной улыбочкой на губах. В конце она встала и с той же улыбочкой сообщила директрисе, что ее так называемое «вмешательство» – фарс и до конца года она вылетит с этой работы, затем вцепилась мне в плечо и вывела меня прочь.

Мама оказалась права. Через несколько месяцев директриса уволилась «по собственному желанию» после волны слухов, связанных с сообщениями сексуального содержания, которые она посылала бывшему ученику, только что закончившему школу. Может, мама просто угадала, что ее уволят, а может, скандал с перепиской сыграл ей на руку: если бы не он, мама наверняка подложила бы директрисе в машину героин. От Даны Новак можно было ждать чего угодно.

А вот Хэтти поплатилась раньше. Школьное шоу талантов состоялось теплым апрельским вечером всего через неделю после того, как она хищно скалилась на меня в кабинете директрисы. Я пела в хоре – мы подпевали красивой десятикласснице, которая выбрала песню «Ты не можешь всегда получать желаемое» и ни разу не попала в ноту. Когда на сцену поднялась Хэтти, я уже сидела в зале и потела под накидкой из полиэстера.

Хэтти пела под фонограмму. Ее голубые глаза были жирно подведены глиттером, выпрямленные волосы струились блестящим водопадом. Я знала, что внутри она прогнила насквозь. Это настолько не вязалось с ее внешней красотой, что мне хотелось кричать.

На сцене она держалась деревянно, без всякого изящества, хотя ее друзья всю дорогу подбадривали ее криками. Пока она не замерла посреди подмостков. Музыка играла, но Хэтти не шевелила губами. Она схватилась за живот. Мне показалось, что ее сейчас стошнит.

Но ее не стошнило. Она неуклюже потрусила влево на ватных ногах; глаза, обведенные глиттером, испуганно смотрели в зал. Никто не понял, что произошло, но это было неважно. К утру вся школа до последнего первоклассника знала, что несгибаемая Хэтти Картер на сцене наложила в штаны.

Когда она убежала за кулисы и все принялись растерянно оглядываться, ерзать в своих креслах и нервно посмеиваться, я взглянула на мать. Мне казалось, что мама ненавидела Хэтти не меньше моего. Я ждала, что она посмотрит на меня и улыбнется, подмигнет, прошепчет: так ей и надо. Но она смотрела прямо перед собой, странно вздернув подбородок, и не сводила глаз с того места, где только что стояла Хэтти. А на губах играла та же зловещая улыбка, как тогда, в кабинете директрисы.

Я вспомнила об этом сейчас, подумала о Нейте, моей рассеченной губе и его рассеченной губе. Вернулось смутное предчувствие, все эти годы не дававшее мне покоя – я поняла, что моя мама вела себя как мама, лишь когда чувствовала необходимость защитить нас. Как ревнивый парень. Как маленькая девочка, которая не хочет, чтобы другие играли с ее куклами.

– Тот случай с Хэтти на шоу талантов… Мама тогда как раз узнала, что та надо мной издевалась. – Я запнулась. – А тренера Кина помнишь?

– Этого маньяка? – презрительно фыркнул Хэнк. – Такое забудешь.

– Ему так и не поставили диагноз. А заболел он через несколько дней после того, как накинулся на тебя. – Я посмотрела на Хэнка. Вблизи его глаза меня пугали – большие, голубые, мамины. – Думаешь, он… ты когда-нибудь думал, что мама…

– Айви! – Хэнк ударил кулаком по колену, потом разжал кулак. – Прекрати. Ты слишком много думаешь.

– Слишком много думаю? – Я отвесила ему щелбан. – Боишься, что мой глупенький маленький мозг сломается?

– Да нет, просто… это же наша мама, Айви. Ты же ее знаешь. Просто тебе нечем заняться, вот и выдумываешь всякое… Сиди дома, жди, пока твое наказание закончится. Просто смирись. И все будет, как раньше. Просто не волнуйся, ладно? Волноваться смысла нет.

К дому Пэкстона на противоположной стороне улицы подъехал фургон. Из него вышел Билли и еще трое ребят – две девчонки и парень из нашей школы. Может, одна из этих девчонок – подружка Билли?

Хэнк хлопнул меня по плечу, да так сильно, что локоть соскользнул с колена.

– Хватит пялиться. А Пэкстон настоящий красавчик, скажи?

Я нахмурилась.

– Я просто смотрю в одну точку! На его дом!

– Ага, на его дом, как же.

Билли открыл дверь, и его друзья вошли в дом. Прежде чем зайти, он задержался на крыльце и посмотрел на меня. А я вспомнила рисунок из сигарной коробки и его лицо, более юное, испещренное звездочками-веснушками; вспомнила и отвела глаза.

– Заткнись, Хэнк. А то он тебя услышит.

– Не знал, что у него сверхзвуковой слух, как у летучей мыши. Очень секси.

Билли зашел и закрыл за собой дверь, а Хэнк повернулся ко мне.

– У вас что-то было?

Я откинула голову назад и простонала.

– Хэнк, мне было двенадцать. Кто в двенадцать лет умеет деликатно отказывать? Я смутилась, только и всего.

Я до сих пор сгорала от стыда, вспоминая тот случай в седьмом классе. На второй неделе учебного года Билли Пэкстон, шестиклассник из дома напротив, подошел ко мне и сказал: «Айви, хочешь со мной встречаться?» В его лице читался испуг и решимость, будто я стояла перед ним с винтовкой в утро перед расстрелом.

Я изумленно уставилась на него; мы оба густо покраснели, а другие ребята уже столпились вокруг в ожидании спектакля. «Нет, спасибо», – наконец ответила я механическим, как у робота, голосом, развернулась и убежала в туалет. С тех пор мы не разговаривали – до того вечера, когда он постучался в машину Нейта. Ни словом не перемолвились.

– Ты просто Снежная Королева, Айви, – сказал Хэнк. – Бедняга Билли.

Я фыркнула, и тут его телефон завибрировал в десятый раз с тех пор, как я села рядом. Шумно вздохнув, он достал его из кармана. На экране появились сообщения от его бойфренда из колледжа, целая куча, и все без ответа. Хэнк любил помучить людей.

Он махнул на меня телефоном.

– Иди в дом. Мне надо порвать с Джаредом.

Я наклонила голову и прочитала последнее сообщение. «Ты ведешь себя странно или у меня паранойя?».

– Ну ты даешь, – сказала я. – Когда пытаешься порвать с кем-то в переписке, надо хотя бы на сообщения отвечать. А то совсем нехорошо получается.

– Ясно, – ответил он, то ли не поняв мой укор, то ли не желая реагировать. Но когда я встала, вытянул руку и схватил меня за щиколотку.

– Айви, послушай. Я бы не лез в мамины дела. Просто дружеский совет.

Я потерла руку, по которой побежали мурашки.

– О чем ты?

Он смущенно заерзал, не глядя в мою сторону.

– Пусть делает, что хочет. Все равно нас скоро здесь не будет.

Его телефон зазвонил.

– Теперь он мне звонит! – ахнул он и замахал на меня рукой, чтобы уходила.

Я пошла на кухню и умылась водой из-под крана. Все утро я пробегала, воображая себя детективом, и ничего не выяснила, а зловещее предчувствие только усилилось. Предостережение Хэнка, кровь на полу лавки… Нейт, Хэтти Картер, загадочный предмет из сейфа. И тетя Фи так и не позвонила.

Потом я вспомнила адрес, нацарапанный на старом чеке. Погуглила – это оказался магазин в университетском городке к северу от ближайшего крупного города. Цветочный и по совместительству книжный. Я позвонила.

– «Цветы и книги», – раздался в трубке бархатистый женский голос. Название магазина женщина произнесла с вопросительной интонацией.

– Добрый день! Меня зовут… простите. Хотела спросить, давно вы находитесь по этому адресу?

На том конце провода замолчали.

– Осенью будет восемь лет.

– А что там раньше было, не знаете?

– Музыкальный магазин. Дайте вспомнить… «Доктор Вакс», кажется, он так назывался.

– Значит, двадцать пять лет назад там был музыкальный магазин?

– Нет… простите, можете подождать? – Она заговорила снова, но не со мной – наверно, с клиентом, голос звучал приглушенно. Несколько минут они переговаривались и смеялись. Потом она вернулась ко мне. – Вы слушаете?

– Да.

– Так вот. Музыкальный магазин был по соседству. А это помещение долго пустовало. Двадцать с чем-то лет назад тут было заведение… называлось «Между мирами».

Я прижала телефон к уху.

– «Между мирами»? Так и называлось?

– Да, – ответила она. – Знаете, я сама не отсюда… давайте дам вам хозяйку.

В трубке послышался шорох, а потом новый голос. Менее дружелюбный и явно принадлежавший женщине постарше.

– Алло? Вас интересует история нашего дома?

– Да. Именно так.

– Можно поинтересоваться, почему?

Я заранее не придумала, что соврать, поэтому сказала правду.

– Кажется, моя мама там часто бывала. В том заведении, что раньше находилось на месте вашего магазина.

Повисла короткая тишина. Когда она снова заговорила, в ее грубоватом голосе послышалось что-то еще – что именно, я не поняла.

– Она, наверное, была одной из девочек Шэрон.

В доме стало очень тихо. Только ставни поскрипывали на ветру.