Kitabı oku: «Фугу», sayfa 2

7

Вокруг стояли и причитали старухи, одетые в черное.

Обернулись на Нестора: «Это все он».

Перестали причитать и плакать и угрожающе надвигались.

– Это он! – тыкала пальцем одна, самая худая и черная.

У каждой старухи была палка, точнее сказать – клюка, а у некоторых – остро заточенный зонтик.

Уже не пальцем ткнула, клюкой. И все в глаз норовила, в глаз.

«Это кошмар», – подумал Нестор.

Одни подступали с верхних ступенек, другие – снизу. Их было много. Они поднимали на Нестора свои палки и зонтики.

«Это кошмар». Нестор почувствовал, что внутри холодеет, а снаружи покрывается мурашками.

Все в глаз норовила попасть, но промахивалась.

«Это кошмар, – подумал Нестор, – но это ведь МОЙ кошмар. В конце концов, кто я здесь, тварь дрожащая или право имею?»

Топорик на петельке был у него под мышкой. Нестор достал и ударил.

И старух – тех, что оказались на пути, оказалось совсем немного.

8

Во сне – если это не легкий кошмар, по частям вспоминаемый утром, а настоящий, тяжелый сон, начало которого потеряно и забыто, а конец неразличим в перспективе, – во сне этом бесконечном каждое событие имеет шанс повториться, да что там – «имеет шанс», оно должно повторяться, и повторяться неоднократно.

Эту истину Нестор усвоил и ждал повторения.

И вот, повторилось. Хотя он мог сомневаться – считать ли это повторением случая, когда она, Лиля, пробежала мимо – по лестнице вниз, в той же юбке широкой с цветами и листьями. Стуча каблучками так, словно каменные были ступеньки или как по асфальту (стук, видимо, только в воображении Нестора был, как, впрочем, и все остальное). Он хотел догнать, предостеречь от того, что внизу – где стрельба, и газовая атака, и много пар сапог пинают железную бочку. Но остался на месте. Пробовал встать, но нога заболела в колене. С больной ногой не догнать. А когда нога прошла, то уже поздно было.

– Поздно, – сказал появившийся человек в шляпе и добавил, помедлив: – А когда-то я мог…

9

Человек стоит на ступеньке эскалатора, ведущего вниз.

А внизу – яма.

Не платформа с ее ровным каменным полом, а яма прямо в том месте, где закругляется лента эскалатора. Глубокая яма, в которой дно не просматривается даже мысленно – то есть не то чтобы этого дна впрямую не было, но как-то оно не предусмотрено планом.

И все, кто спускается вниз, в конце пути падают в эту черную яму.

Они обречены с самого того момента, как встали на ленту эскалатора.

Но у человека есть шанс изменить свою судьбу. Он может перепрыгнуть через перила – на эту, как ее называют, балюстраду, которая, впрочем, не нуждается в том, чтобы те, кто спускается вниз, называли ее каким-нибудь словом.

Или если не перепрыгнуть, то хотя бы перелезть, переползти, цепляясь. И стоять там, держась за столбик с рекламной картинкой, чтобы не унесло течением.

Но если уж перелез, переполз, перепрыгнул, то логичнее будет (если только пригодны здесь привычные приемы логики – индукция, дедукция и прочие инструменты отмывания истины), – логичнее будет сойти на ленту эскалатора, идущего вверх, выбрав свободное место. И люди, стоящие выше и ниже, сделают вид, что не заметили, и надзирающий голос из репродуктора не окрикнет (а мог бы, потому что перепрыгивать, перелезать, переползать – все это нарушение правил пользования метрополитеном, которые запрещают даже прислоняться к неподвижным частям этой, как ее называют, балюстрады).

Но правила нарушены и забыты, и человек может спокойно плыть вверх, поднимаясь как пузырек воздуха со дна бассейна. Но спокойно ли?

Что, если там, наверху, его ждет то же самое, что и внизу – глубокая яма в конце? Впрочем, не яма в прямом своем смысле, а скорее иносказательный образ неотвратимого – ровно так же, как и та другая, нижняя яма. Тогда не лучше ли будет еще раз перепрыгнуть, перелезть, переползти и на третьем, неподвижном эскалаторе прийти в себя?

Там сесть на ступеньку и сделать вид, что никто ничего не заметил.

Если хорошо сделать вид, то действительно никто не заметит – ни люди с соседнего эскалатора (которых, впрочем, не стоит принимать во внимание), ни надзирающий голос из репродуктора. Можно, наконец, сосредоточиться и поразмыслить в спокойствии, мысленно окружив себя непроницаемым для постороннего взгляда облаком.

И тогда человек понимает, что перепрыгивать, перелезать, переползать нет необходимости. Что окружить себя мысленным облаком можно и оставаясь на месте. А мысль – это сама по себе сила. И тогда можно воспарить – сперва как бы духом, а затем и телом – и взлететь, пролететь над предметами местного пейзажа, над теми, через которые прежде – только перебежками и переползанием.

А можно и просто закрыть глаза, как бы задремав, и очнуться в другом месте – то есть на других ступеньках (у мысли тоже есть свои границы).

Человек закрывает глаза, хотя мыслей у него нет о том, чтобы очутиться где-нибудь. Мыслей нет, но они могут и появиться, притом неизвестно какие. Вряд ли человека можно считать хозяином своих мыслей, в лучшем случае он может быть хозяином слов.

И вот человек чувствует, что ступенька, на которой он сидит и которая до какого-то момента была спокойна, начинает двигаться – непонятно пока, в какую сторону: вверх или вниз. Человек не знает, что произошло. Наверное, у него возникла мысль, что нельзя вечно сидеть на одной ступеньке. И силой этой мысли человек переместился на одну из движущихся лент, а может быть, пришла в движение та лента, на которой он сидит, потому что кто-то наверху нажал кнопку.

«Надо что-то делать». Человек открывает глаза.

«Не бегите по эскалатору», – говорит надзирающий голос, и человек вспоминает, что когда-то он мог. Он бежит вверх, навстречу движущейся ленте. Тело его становится легким, он бежит, едва касаясь ногами ступенек. Волшебное ощущение полета охватывает его. И человек, может быть, просыпается.

Главное во сне – это проснуться на позитивном моменте, а то там, наверху, еще неизвестно, что ожидает человека.

10

Подошла, как бы по асфальту стуча каблучками, и села рядом. Как уже было однажды, и Нестор знал, что момент повторится.

– Ты в какую сторону? – задал Нестор вопрос, вроде бы самый естественный.

Она промолчала.

«Самый естественный вопрос сразу же оказывается самым неуместным, – подумал Нестор. – Если бы этот вопрос задала мне она, я не знал бы, что ответить».

«Если бы мы и спустились вниз вместе, – подумал он, – то дальше ей все равно нужно было б направо, а мне – налево».

«И еще неизвестно, – подумал, – было бы там что-то внизу или нет в смысле идущего куда-нибудь поезда».

– А тебе не кажется, – спросил он, – что там, внизу, что-то вроде газовой атаки?

– Почему? – Она удивилась.

– Какой-то запах в воздухе.

– Запах? Тебе померещилось.

– И грохот какой-то внизу, ты не слышишь?

– По-моему, все нормально.

– А если бы там, внизу, случилось что-то действительно ужасное, – сказал Нестор. – И мы, это зная, продолжали бы двигаться вниз – вот так вот – медленно и тупо. Как человек скользит по обледенелой крыше, с силой закона природы приближаясь к краю падения. И кажется, что выхода нет. Но для того, кто успеет подумать, выход найдется. Нужно прыгать вбок, на эту, как ее называют – балюстраду.

– Если бы, если бы… Там тетечка сидит внизу, которая, если что случится, нажмет кнопку. Остановит и объявит.

– А почему эта тетечка говорит твоим голосом?

– Моим? С чего ты решил, что это мой?

– Я слышал, это твой голос, – с ненужной настойчивостью произнес Нестор.

– Тебе послышалось. С какой, собственно, стати? Да это и не голос, а запись.

– И когда она говорит «не бегите по эскалатору», это тоже запись?

– Ага. Она просто нажимает нужную кнопочку.

– Тогда, значит, это твой голос, который записан, – сказал Нестор.

«Что я пристал, – подумал Нестор, – ну, голос и голос».

– Чего, в самом деле, пристал, – сказала она. – Я, знаешь, нигде своим голосом не подрабатываю.

– Ладно, – сказал Нестор. – Я, собственно, не об этом. Голос – это дело десятое. А вот представь себе, что там внизу, в конце эскалатора – яма. И все, кто спускается вниз, падают в эту яму.

Он думал заразить Лилю тревожным настроением. Могло получиться, и тогда он перешел бы к другой фазе убеждения. И прыгнули бы вместе через перила, спасаясь.

– Куда-то ты фантазируешь не в ту сторону, – сказала Лиля.

– Они падают и не могут издать ни звука. Потому что яма наполнена удушливым газом. Один вдох, и дыхание перехватывает.

Нестор пытался воздействовать суггестивно. Из головы в голову передать мысленный образ. Это казалось возможным.

– Какой-то ужастик у тебя.

– Значит, нет? – спросил Нестор.

– Что «нет»?

– Ну, если возникает реальная опасность, то не грех будет прыгнуть через перила.

– Какая опасность?

– Вот был случай, когда лента эскалатора распалась, и все рухнуло вниз, спаслись только те, кто успел прыгнуть.

– Это не про нас.

– Значит «нет»?

– Значит «нет».

– Тогда я прыгну один. Прямо сейчас.

– Ты это серьезно? Ты это действительно серьезно? – Первый раз за все время она удивилась.

– Время, время! Сейчас, или будет поздно.

– Стой! Ты ненормальный.

Нестор прыгнул на балюстраду. Спиной чувствуя голос, уже уплывающий вниз. Туда, где плач раздавался и скрежет, внятный, наверное, только ему, Нестору. И тут же, не оборачиваясь, соскочил на ленту, идущую вверх.

11

На идущем вверх эскалаторе старухи плакали в голос.

Нестор закрыл глаза, чтоб не слышать. И почувствовал, что сидит на ступеньке со стаканом в руке и бутербродом в другой.

Ступенька катилась вниз.

Нестор открыл глаза.

– Мне понравилась эта идея о стрельбе краской в обе стороны, мягко воплощающая в себе закон кармы, – говорил человек в шляпе, и говорил, кажется, уже давно. – Ибо когда мы своим неискушенным взглядом видим хулигана, который дал кюкеля хорошему человеку, мы можем не знать, что в какой-нибудь прошлой жизни было дело, что именно этот хороший человек дал кюкеля хулигану. Но можем догадываться, что что-то такое было между ними прежде и что теперь хороший человек только получил свой кюкель обратно. То есть выданный кюкель некоторым образом говорит о равенстве между тем, кто при этой передаче выглядит жертвой, и кто – агрессором, потому что, в сущности, никогда не известно, кто первый начал.

– А что такое кюкель? – спросил Нестор.

– Из слов это должно быть понятно, – сказал человек с бородой.

– Иногда еще держат кюкель в кармане, – сказал человек в шляпе, – а иногда держат сухим.

– Береги кюкель смолоду, а брюхо с голоду, – сказал бородатый.

– Только не пойму, при чем тут краска, которая стреляет в обе стороны, – сказал Нестор.

– Ну, – сказал человек в шляпе, – если кто-то первый кому-то второму дал кюкеля, то, может быть, этот второй дал кюкеля первому еще раньше, поэтому оба должны быть помечены одним цветом.

– Чтобы потом, наверху, желтое лицо под козырьком фуражки разобралось, чей кюкель был первым, – сказал человек с бородой.

– Нет, – поправил его человек в шляпе, – это затем, чтобы при новой встрече первый и второй узнали друг друга. И когда они встретятся – может быть, уже в другой жизни, – один другому сразу же даст кюкеля, не имея понятия об истинном кармическом смысле этого действия.

– А жестким вариантом той же идеи был бы пистолет, стреляющий двумя пулями в противоположные стороны, – сказал человек в шляпе.

Он достал из папки с завязочками чертеж пистолета, у которого было два ствола. Один глядел вперед, другой – в обратную сторону. Проглядывалась замысловатая конструкция затвора.

– Пистолет кармы, – сказал человек. – Предмет, с практической стороны бессмысленный, но в качестве метафизического концепта имеющий право на существование.

«Ставьте кюкель справа, проносите слева», – сказал голос из репродуктора.

– Может быть, в качестве метафорического концепта? – предложил человек с бородой.

– А что, есть разница?

Человек в шляпе вернул чертеж в папку и начал разливать по стаканам из бутылки, которую, кажется, так и не выпускал из рук.

Нестор съел бутерброд.

На панели балюстрады проплыло слово, нарисованное жирным шрифтом – не матерное, а скорее рекламное, за ним – другое.

Где-то в высоте – который уже раз – раздался стеклянный звон (сигнал мобильного телефона, который никак не мог сделаться звонком будильника).

«Я ведь сплю, и это сон, который мне снится», – вспомнил Нестор и еще раз съел бутерброд – наверное, тот же самый.

«Не допускайте самопроизвольного перемещения своего кюкеля», – сказал голос из репродуктора, и чемодан человека с бородой (откуда-то у него оказался чемодан) заскользил вниз по ступенькам и скрылся из виду. Человек тоже исчез.

– Когда это кончится? – спросил Нестор, слушая повторяющийся сигнал мобильника. – То есть, я имею в виду, когда я проснусь?

– Когда мы достигнем низа, – ответил человек в шляпе.

«Вниз я боюсь», – подумал Нестор, слушая раздающийся оттуда грохот (много сапог, много бочек).

– Кто спускается вниз, тому суждено спуститься, – сказал человек в шляпе, – а кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

– А если я опять прыгну через эту эспланаду, эстакаду, то есть балюстраду?

– Попробуй, – равнодушно произнес человек в шляпе, – только зачем обязательно прыгать. Это ведь сон вокруг, одна видимость, – он протянул руку, и она по локоть ушла в боковую панель. – Но с другой стороны, пока мы здесь, это для нас реальность. – Он убрал руку и ударил кулаком по той же панели, которая на этот раз проявила все качества твердого тела.

– Если не прыгать, то что? – спросил Нестор, но человек не ответил. Он отбросил свою шляпу в сторону, и она упала, звеня и подпрыгивая.

«Наверное, он хочет этим сказать, что разговор окончен», – подумал Нестор.

Он сел на ступеньку эскалатора (а может, он уже сидел давно на ступеньке) и закрыл глаза.

«Вход с открытым кюкелем запрещен», – произнес голос из репродуктора.

С соседнего эскалатора доносились плач и стоны как жужжанье далеких пчел.

Нестор прислушался и какое-то время слушал, ничего не предпринимая.

Вдруг отдаленные прежде звуки стали раздаваться совсем близко над головой Нестора. Он открыл глаза и поднялся на ноги. Вокруг стояли и причитали старухи, одетые в черное, а эскалатор шел вверх.

12

– Вот этот стеклянный звук, который мы иногда слышим, – спросил однажды Нестор, – такой звук, словно палочка стучит по ложечке, но который на самом деле – сигнал мобильника, который просит зарядки. Наяву этот сигнал звонит каждые двадцать минут, пока телефон не отключится. Почему у нас здесь он повторяется так нерегулярно?

– Все проще, – сказал человек в шляпе. – Дело в том, что наяву этот сигнал был один-единственный.

– Если один-единственный, то почему он повторяется все время? – не отступал Нестор.

– Вопрос сложный, – сказал человек в шляпе.

– Здесь нужно начать, отступя, – сказал человек с бородой. – Уточнить значения смыслов и смыслы значений. Что мы называем словом «время» и что имеем в виду, когда говорим «повторяется».

– Да. – Человек в шляпе приподнял свое канотье в знак согласия. – Поговорить о физической сути – о пространстве и о времени, об атомах, электронах, квантах, волнах вероятностей.

– Потому что человек так же неисчерпаем, как атом, – сказал бородатый.

Нестор задумался над сказанным и думал так долго, что спустился почти до самого низа.

Пора было спешить. Он привычным образом перемахнул через балюстраду. Не получилось, и тогда перебрался боком – как-то переполз к идущему вверх эскалатору.

«Надо будет добавить в слово еще одно эль, чтоб скользило. Вот так – баллюстрада, – подумал он. – Легче будет перебираться».

13

Нестору вспоминался один фильм. Там человек – не старый еще, но в возрасте – влюбляется в молодую девушку. Собственно, даже не влюбляется, но в нем возникает странное и необъяснимое желание. Он хочет положить руку на ее колено. Желание имеет силу мании, хотя и вполне безобидной.

С девушкой этот человек видится ежедневно – кажется, у них какое-то общее место отдыха. И вот они встречаются то за завтраком, то на пляже, то на прогулке (пляж и прогулки, впрочем, существовали только в предположении, да и в совместном завтраке Нестор не был уверен – в памяти у него осталась только финальная сцена фильма: легкий дачный столик в тени большого куста, может быть – куста сирени, но время цветения, наверное, уже миновало, два, опять же легких, стульчика, на которых сидят человек и девушка – не за столом, но вблизи, и он, маньяк этакий, наконец добивается своей цели – его рука на ее колене).

Нестор вспоминал этот фильм, потому что сам томился тем же желаньем, когда сидел на одной ступеньке с Лилей.

Он снимал с ее маленькой ноги туфлю и держал ее босую ногу в ладонях, но ему хотелось большего.

Иногда он проводил по ноге кончиками пальцев, и Лиля поджимала ногу, словно от щекотки, да это и была щекотка.

Он держал ногу в ладонях, и это была совсем настоящая нога, обладающая телесной плотностью, и тонкие косточки были под кожей в нужных местах. Нестор владел ею короткое время и отпускал на волю.

А подняться выше, к колену, никак не решался.

Человек из фильма, обозначим его инициалами Б. M. (что может означать Борис Михайлович, хотя в фильме его звали, наверное, иначе, или Боб Миллер, или Бони М, или попросту БенджаМин), не знал, как добиться желаемого. Нестор тоже не знал бы на его месте. Но Бони М все-таки смог справиться со своей проблемой – нашел способ.

У девушки был друг, к которому Б. М. (безобидный маньяк), естественно, ревновал, но которого и использовал с коварством, достойным лучшего применения. Этот друг иногда уезжал по своим делам в город, и Бенджамину на этой почве удалось сплести интригу, результатом которой было то, что девушка стала подозревать своего друга в неверности.

В критический момент (кажется, друг не приехал, как ожидалось, с вечерним рейсом автобуса или вообще остался в городе на ночь) Бенджамин оказался рядом с девушкой. Они сидели на складных тех самых стульчиках у куста нецветущей сирени, у столика летнего. И девушка плакала, а Бенджамин утешал ее. И естественным образом наступил момент, когда он положил руку девушке на колено и держал там какое-то время, поглаживая.

Главное, думал Нестор, добиться естественности момента. Но естественность была не той вещью, которой можно было добиться, для нее следовало создавать условия. Нестор думал рассказать Лиле про фильм – представлял, как рассказывает. А в ходе рассказа, может быть, естественным образом и возник бы момент, когда рука на ее колене была бы, что называется, в тему и к месту. Но разговор всегда тек в свою – другую сторону, и повода для естественного момента не возникало.

Нестор сомневался, достиг ли безобидный маньяк Бенджамин в полной мере того, что хотел, удовлетворил ли он вполне свою манию. Могло случиться, что, получив малое, он захотел бы большего или устремился бы к повторению эпизода. Более того, в стремлении своем он мог превратиться в законченного маньяка, тронувшегося на женских коленках, – не такого уж безобидного. Нестор представил, как в темной аллее парка этот маньяк подсаживается к одинокой девушке, читающей книгу на скамейке, или к молодой женщине с детской коляской, на этой же скамейке сидящей. Он сидит и смотрит куда-то вдаль пустым неподвижным взглядом и, продолжая смотреть, медленно кладет руку девушке на колено. У него, Бенджамина, есть некая мрачная харизма, и девушка не в силах сопротивляться, цепенея, словно под гипнозом. А левую руку (та, что лежит на коленке у девушки, – это правая) Бенджамин устраивает на колене молодой мамаши.

А есть еще вариант, когда маньяк Бенджамин специализируется на том, что трогает девушек за коленки в толпе – в метро или в тесном автобусе. Такой маньяк должен быть обязательно низкого роста, с длинными руками. Нестор представил его в шляпе и с бородой, хотя в этом был уже перебор: как говорится, тут что-нибудь одно – либо борода, либо шляпа.

Шляпа у Бенджамина была круглая с узкими загнутыми полями, а в другом варианте – широкая соломенная.

14

Это был фильм, сон, случайная встреча или прочитанная книга – что-нибудь из того, что оставляет след в памяти.

И там был человек. Это был не тот человек, который стоял на ступеньке (хотя какая-то ступенька, возможно, и была где-то рядом). И он был не маньяк (хотя с натяжкой можно было считать, что он подвержен своего рода мании).

Человек глядел в корень слов. Слова должны соответствовать заложенному в них значению, считал человек и был в этом уверен.

Ему было понятно, что педагог для детей – это то же самое, что демагог для народа.

Что детей надо любить, поэтому педагог должен быть педофилом (и не надо присваивать слову «педофил» не свойственное, не проистекающее из корня значение).

А демократия – это вообще неизвестно что. Мнимое слово, которое не обозначает ничего реального и придумано, чтобы дурачить тот самый демос, у которого власти нет и никогда не было.

А у кого тогда власть? Человек задумывался. Он смотрел, поднимая взгляд, и не видел в верхах реальной властной фигуры. Наверное, настоящая власть должна быть скрытой, думал он. «Криптос» – скрытый, – криптократия, вот должно быть правильное слово. Еще были слова «ксенократия» от «ксенос» – чужой, и «клептократия». В мрачном состоянии духа человек готов был видеть в них реальные механизмы власти. Они даже могли мирно сосуществовать – все три «К» в своеобразной гармонии. За красивой вывеской с надписью «демократия». Так иногда думал человек.

Еще он думал о демагоге и педагоге. Чтобы слова стояли в правильном отношении друг к другу, нужно было подправить их ложные, не проистекающие из корня значения. Хотя человек не знал: педагог должен равняться по образцу демагога, или демагог сделать шаг педагогу навстречу. Или оба они должны сойтись в некоторой равноудаленной точке.

Но детей педагогу надо любить – это безусловно.

Из другой области человеку не давало покоя слово «атом».

Со школьной скамьи он знал, что по-гречески «атом» означает «неделимый». Когда-то это было правдой, но времена прошли, и слово потеряло свое, проистекающее из корня значение.

Истинными атомами сейчас являются электроны, протоны и другие элементарные частицы. Против слова «элементарный» у человека пока не было возражений.

А со словом «квант» выходила совсем другая история. Вроде бы слово должно обозначать некую неделимую сущность, но quantum на латыни – это всего лишь «сколько». Сколько вешать граммов? Сколько надо, столько и взвесим.

Отсюда следует, что квантовая механика должна, по справедливости, сменить название. Начиная со слова «механика» – потому что на построение каких таких машин-механизмов рассчитана эта теория? Никаких машин в перспективе не просматривается, разве что в очень отдаленной перспективе. Не механика, значит, а физика.

Теперь нужно было разобраться со словом «квант». Его можно заменить словом «атом», но оно уже занято. Слово «индивид» подошло бы по своей корневой сущности, но ему хорошо на его собственном месте. А может быть, и незачем искать смысла на стороне, за пределами родного языка. «Физика неделимых» – почему нет? – хорошо выглядит на вес, и на ощупь солидно.

А слово «педофил» все-таки зря обидели. Человек перебирал слова: библиофил, скрипофил, перидромофил, даже глюкофил – ни в одном из них не было уничижительного намека на извращение. А педофилу не повезло. Но детей все-таки надо любить. А демократии не существует в природе. Человек вздохнул и обратил свое внимание к атому.

Атом представлялся ему в виде точки, не имеющей размера, но имеющей вес и определенное место в пространстве. Вообще-то было б корректней представить его как точку, как раз не имеющую определенного места, – что-то в виде размытого облака. Примерно так учила свежепоименованная физика неделимых. Но сейчас человеку хотелось определенности. Но тут уж, как говорится, что-нибудь одно – либо голова, либо шляпа.

Еще были простые, без подвоха, слова «разум», «воля», «сознание», которым хотелось найти место. Что-то из этого было на слуху и в контексте. «Разум вселенной», «разум атома» – говорил один философ, а человек слышал, а если не слышал, то мог прочесть написанное. На портрете философ был с бородой, но не лысый, и это придавало его речам убедительности.

О разуме человек не стал задумываться – непонятно, что там имел в виду старый философ. А с сознанием было вроде бы интуитивно ясно. Атом должен осознавать только факт своего существования, в этом – элементарный акт сознания. Вот, кажется, и все, но какая-то незавершенность чувствовалась в этой конструкции, чего-то не хватало. Если атом – это точка, имеющая свое место в пространстве, то атом должен осознавать это место. Не в смысле знания координат (первозданный мир, может быть, еще не опутан их сетью), а в смысле возможности отличить один атом (точку) от другого такого же, но находящегося в другом месте. То есть отличить себя от другого (для него, элементарного, это уже проблема). А кто, собственно, отличает, кто проводит различие? В этой картине неявным образом предполагается существование внешнего, объемлющего сознания, которое, собственно, только и может осуществить эту операцию. И оно как бы делегирует атому часть своих полномочий (подобно тому, как объемлющее пространство предоставляет ему место для размещения). «Сверху вниз делегирует, а не наоборот, потому что демократии нет ни здесь, ни там», – сказал человек, обращаясь к портрету бородатого философа, и тот промолчал в знак согласия.

«Но не избыточна ли эта схема по сравнению с той элементарной, к которой я стремился?» – подумал человек и снова посмотрел на портрет философа.

– Осознание идентичности, – произнес портрет.

– Точно, – обрадовался человек, – а осознание своей идентичности опирается на осознание различия между собой и другим. Но здесь тоже есть два варианта.

– Что-нибудь одно: либо голова, либо шляпа, – произнес портрет.

– Два варианта: с одной стороны, различие между двумя одинаковыми атомами может устанавливаться непосредственно – просто по факту того, что они разные, с другой стороны, оно может определяться опосредованно – атомы различны, потому что различно их местоположение.

И второй вариант предпочтительней, потому что атомы как-никак существуют в пространстве, и сравнивать один с другим так, как будто они находятся вне, было бы не экономией, а излишним напряжением усилий.

– Но это ведь не всё? – Человек посмотрел на портрет.

– Воля вселенной, – произнес портрет философа. – Покой и воля.

«Вселенная велика, а демократии нет в ней, – подумал человек. – А воля атома, возможно, это всего лишь стремление к движению в ту или иную сторону из того состояния покоя, в котором он по умолчанию пребывает».

На этом месте человек перестал думать, потому что надо когда-нибудь отдохнуть и фонтану.

Он вздохнул и закрыл глаза, сидя на ступеньке, которая, мягко подрагивая, скользила то ли вверх, то ли вниз (может, это был уже не тот человек).

– А детей надо любить, – сказал портрет.

– Надо любить, – уже задремывая, прошептал человек. – Встречу педофила, пожму ему руку.