Kitabı oku: «Черная тарелка»

Yazı tipi:

На переплете – картина Владимира Любарова «Голосование».

* * *

От издательства

«В чувстве, с каким пишешь о книгах Кривича, есть что-то от удовольствия, которое испытываешь, войдя в тепло квартиры с холодной и промозглой улицы и опрокинув пару добрых стопок водки…

Герой Кривича обладает замечательным свойством – умением взглянуть на себя со стороны, увидеть свои слабости, первым над ними улыбнуться…

Проза Кривича вещественна, плотна по фактуре, напряженна и динамична; пульс ее, как сказали бы медики, неизменно ровный и хорошего наполнения».

Так писал в «Книжном обозрении» литературный критик Владимир Гопман.

В выходящую в нашем издательстве новую книгу писателя-фантаста Михаила Кривича вошли повести и рассказы, написанные в разные годы и опубликованные в сборниках «Электоральные ожидания (2007) и «Из жизни собак и минотавров» (2009), а также впервые публикующийся рассказ «Черная тарелка».

Электоральные ожидания

Фантастический реализм ожиданий

Небольшая книжка интересного, но, к сожалению, мало пишущего прозаика сложена из двух примерно равных частей, которые на первый взгляд не очень хорошо соотносятся друг с другом. В первой – повесть, во второй – цикл рассказов. В первой – фантастика, или что-то вроде нее, о чем чуть позже; во второй – чистопородное бытописание. Кажется, что автор, как часто бывает, приложил вторую часть к первой (или наоборот – первую ко второй) просто для объема книги. Чтобы решить, так ли это, рассмотрим части по отдельности.

Нынче что ни месяц где-нибудь да бушуют выборы, причем каждые объявляются судьбоносными. Только отбушевали немецкие, белорусские и украинские, а уже не за горами наши, российские, со всеми их специфическими особенностями и приколами.

Повесть «Электоральные ожидания» как раз о российских выборах, но не о взаправдашних, не всамделишных, а о возможных, гипотетических, скорее даже маловероятных, ибо автор, больше известный как писатель-фантаст, избрал жанр, который Андрей Синявский в свое время определил как фантастический реализм. «Электоральные ожидания» – чистейшей воды фантастика: нет в нашем современном – а действие несомненно разворачивается в наши дни – политическом раскладе партии ЭРОС («Экология России»), нет национал-автомобилистов, маргинал-охлократов и «Российских Невест» – это тоже партии. Зато все остальное предельно достоверно списано с реальной избирательной кампании в российский парламент, который в повести назван Палатой. А еще фигурируют в ней Главпрокуратура и Главросизбирком, щедро описаны предвыборные акции и теледебаты. Тут мы сталкиваемся с полнейшим реализмом, хотя и, как уже было сказано, фантастическим.

И последнее – из фантастики. Пока что в российской действительности со времен Екатерины Великой во главе государства ни разу не оказывалась дама. А Михаил Кривич, как говорится, на полном серьезе описывает именно такой казус. Все остальное – из нашей обыденной жизни.

Простая женщина, продавщица, миловидная, аппетитная, совершенно случайно, по просьбе своего любимого, которого угораздило принять участие в избирательной кампании уже упомянутого ЭРОСа, оказывает партии мелкую услугу – печет блины на предвыборной акции. Ее заметили, она мелькнула в теленовостях, и вот уже добрейшую Клаву попросили принять участие в теледебатах с также уже упомянутыми «Российскими Невестами». И безотказная, как все наши бабы, она выручает своего любимого и его друзей по партии. Так, шаг за шагом, она поднимается в федеральном партийном списке и попадает в российский парламент, чтобы затем подняться еще выше и превратиться из Клавы в Клавдию Николаевну. Куда, спрашивается, выше и есть ли более высокая вершина на нашей политической карте? Вот это рассказывать не стану, ибо фантастико-реалистическая повесть читается, как добротный детектив с неожиданной, с непредсказуемой развязкой. И читатель сам должен ее достичь, испытывая естественное любопытство, смешанное с нетерпением – чем же все дело кончится…

Политика нам всем изрядно обрыдла. Но политическая интрига «Электоральных ожиданий» густо замешана на делах любовных, в которых Клава, а потом и Клавдия Николаевна большая мастерица. Или скажем так: политические сцены перемежаются в повести с любовными, которые смело отнесем к мягкой эротике, впрочем, достаточно целомудренной.

Во второй части книги Михаила Кривича, в рассказах из цикла «Братья Казановы» эротика тоже есть и тоже мягкая. Но не только это объединяет две части. А еще грустно-насмешливый, иронический взгляд автора на себя, на своих персонажей, на нашу действительность и – все тот же фантастический реализм, ибо наши поступки и ожидания, сама реальность советско-российского бытия, той же многократно описанной коммуналки, тех же избирательных кампаний, – все это неизбежно несет в себе заряд фантастики, антиутопии. Но самое главное, что объединяет обе части, это ее герои – мы, рожденные и живущие в такой странной и такой прекрасной стране – России, совершающие такие странные, порой неблаговидные, а порой фантастически прекрасные поступки, на словах всегда ожидающие худшего, а в душе – только самого лучшего.

Хорошая, цельная книга, проиллюстрированная превосходными работами другого фантастического реалиста, художника Владимира Любарова или, наоборот, иллюстрирующая эти работы.

Владимир Войнович,
предисловие к изданию 2007 г.

Электоральные ожидания

Повесть

Люблю просыпаться рядом с Клавой. Только без будильника, без шума за окном, без скулежа чьей-то автомобильной сигнализации. Люблю просыпаться сам и медленно входить в бодрствование. А затем – и в Клаву. Но не сразу. Сначала я хочу ощутить запах ее затылка и щекотанье ее волос в моем длинном носу – Клава всегда спит на боку спиной ко мне. Потом я чувствую тепло большого Клавиного зада, тепло живое, приходящее ко мне напрямую, без преград – поутру ночная рубашка у нее почему-то всегда задрана на бедра. Вот теперь полученные мною первые ощущения порождают первую мысль наяву: я проснулся рядом с Клавой. А раз так, надо протянуть руку и положить ее на источник тепла, благодарно огладить его, на какое-то время руку утихомирить, угомонить, подготовить к долгому блаженному блужданию по окрестностям.

Сегодня все так и было. В странствия по Клаве уже включилась и другая моя рука. И кое-что еще уже проявило первые признаки интереса к теплому сонному телу. И я придвинулся к подруге. И она сквозь сон уже что-то пролепетала. Тут-то и зазвонил телефон.

Я дотянулся до трубки и не очень приветливо сказал «але», уже чувствуя, что сладостный момент безнадежно испорчен. Вежливый мужской голос назвал меня по имени-отчеству и поинтересовался, смогу ли я уделить ему несколько минут. Клава заерзала под одеялом и повернула ко мне недовольное заспанное лицо со следами от подушки.

– Слушаю. С кем имею удовольствие? – нелюбезно спросил я.

– Вас беспокоит Эрос…

К сожалению, уже не беспокоит, подумал я, и раздраженно переспросил:

– Эрос? Какой, к черту, Эрос?

– Вы спрашиваете, какой Эрос? Экология России. Предвыборный штаб партии «Экология России». Мы хотели бы пригласить вас…

Я начал вспоминать. Неделю назад Сережа Сонокотов, владелец небольшой рекламной компании «Фарс новый», предложил мне халтуру. Он осваивал часть избирательного бюджета какой-то экологической партии и готов был по-дружески поделиться со мною частью этой самой части. И был прав: всех денег не заработаешь. Я не раздумывая согласился разделить с ним эту заботу.

Одной рукой удерживая Клаву в постели, я быстро договорился о встрече в эротическом партийном штабе, но, когда повесил трубку, понял, что мой Эрос покинул меня. За ним последовала Клава. Последний раз блеснув голым задом, она вылезла из койки, одернула ночнушку и пошлепала в ванную.

* * *

Купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик…

Монотонный голос доносился откуда-то издалека, но слова были хорошо различимы и били по сознанию с ритмичностью метронома.

Купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик…

В унылом дворе жилого дома на Пречистенке я не без труда нашел табличку с отколотым уголком, по крутой лестнице спустился в подвал с покрытыми облупившейся краской мокрыми трубами вдоль стен и нашел нужную мне дверь. Постучал, меня пригласили войти, и сразу же по вискам застучали кипы пик.

Купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик…

– Почему все говорят Эрос? Вот и вы тоже. Прямо-таки какая-то сексуальная озабоченность… Не там ударение ставите. Не Эрос, а ЭРОС, ЭРОС, ЭРОС! Экология России. Ударение на втором слоге, на России… Знаете анекдот про американца, который вместо Питтсбурга говорил Титсбург? Типичная фрейдистская оговорка: ему титьки мерещатся, вот он и говорит Титсбург, – тараторил сидящий передо мной молодец в джинсе.

До меня дошло, что ударение следует делать на России, но при чем тут титьки, врубиться я не мог – кипы пик не давали сосредоточиться. Похоже, это была торговля за прикуп в какой-то неведомой мне карточной игре.

Купи пи… тьфу, мать твою!.. кипу!.. кипу пик купи кипу пик…

– Купи пику кип, нет, купи кипу пик, – машинально повторил я.

– А-а-а… Это наш с артистом занимается. Он, кстати, велел вас сразу к нему отвести, как придете, – откликнулся джинсовый молодец и показал рукой на дверь с табличкой «Председатель партии ЭРОС Г. Н. Последнев».

Я послушно встал, подошел к двери и постучал.

Купи кипу пик купи пику… ети твою мать!.. купи кипу пик купи кипу пик…

– Чего стучишь? Заходи! Его Геннадием Никодимычем звать, – ободрил меня джинсовый, и я несмело приоткрыл дверь.

В комнате были двое. За письменным столом лицом ко мне сидел человечек с непропорционально большой головой и высокой шапкой взъерошенных волос. Мне почему-то захотелось спрятать их под треуголку, оставив только маленький чубчик на лбу. За спиной Последнева на стене было развернуто огромное зеленое знамя; если бы не четкие буквы ЭРОС и крохотный аленький цветочек под ними, его можно было принять за государственный флаг некой исламской державы. Второй человек – большой, плотный, лысый, со складчатым затылком – вальяжно развалился в кресле спиной к двери и потому видеть меня не мог. Что же касается председателя, то он если меня и заметил, то, скорее всего, не обратил ни малейшего внимания, потому что вялым невыразительным голосом продолжал бубнить:

– Купи кипу пик купи кипу пик купи кипу пик…

Мне до смерти захотелось попросить лысого, чтобы тот больше не упирался, внял мольбам человечка и купил наконец злосчастную кипу пик, чего бы это ему ни стоило, но тут Последнев внезапно прекратил канючить, отер платком мокрый лоб и сказал:

– Может, хватит?

– Хватит, говоришь? А за что ты мне деньги платишь? – густой, с богатой артикуляцией голос лысого показался мне смутно знакомым.

– Толик, давай завтра, а?

– Какое на хер завтра! Работаем, Гена! – отрубил лысый и низким своим проникновенным баритоном продолжал: – На мели мы лениво налима ловили. Для меня вы ловили линя… Давай!

– На мели мы лениво налима ловили для меня вы ловили линя о любви не меня ли вы мило молили и туманы лимана манили меня на мели мы лениво… – завел человечек.

– Стоп-стоп! Что ты, дорогой, несешь? Что это мы с тобой намели? Что, скажи на милость, меняли? Какое мыло молили? Сначала!

– Намелимылениво…

Я едва слышно хихикнул. Оба обернулись в мою сторону. И я тотчас узнал лысого. Это был популярнейший киноактер, переигравший последний год едва ли не во всех сериалах. Про таких говорят: появляется на экране даже при включении электроутюга. Анатолий Горский – так его звали – без особого интереса разглядывал меня, а председатель Последнев нетерпеливо спросил:

– Вы ко мне?

Я подошел к столу и представился. Не поднимаясь с кресла, Геннадий Никодимович протянул руку и сказал, что обо мне наслышан, с удовольствием со мною поработает – надеюсь, с обоюдной пользой, – что электоральные ожидания ЭРОСа нынче благоприятны как никогда, но сейчас он, увы, занят – вы же видите, – так что мне лучше пройти в штаб и договориться об оплате моих услуг. Выборы выборами, но денег пока никто не отменял – верно говорю? Мы снова пожали друг другу руки, и я направился к выходу, обогащенный новым для себя понятием «электоральные ожидания».

Закрывая за собой дверь, я слышал, как Горский раздраженно наставляет своего непутевого ученика:

– Гена, опять бубнишь! Ну что с тобой делать? Ты не себе это говоришь и не мне. Ты вышел на берег реки, на мель эту гребаную, где мы с тобой налима этого гребаного ловили, а на той стороне, на том берегу собрались люди, типа твои избиратели. К ним обращайся, к ним! Чтоб они слышали, чтоб они тебе поверили…

– На мели мы лениво налима ловили…

* * *

Первые полтора месяца моей эротической работы пролетели незаметно. Пожалуй, я даже увлекся ей и не позволял себе присущей мне лености, понимая, что она уместна при ловле налима на мели, но никак не в скоротечной избирательной кампании.

Пробой пера стала для меня речь Последнева, которую он должен был произнести на следующий день после нашего знакомства – почему-то перед слушателями военной академии. Вечером мне дали в штабе несколько мятых печатных листков и велели утром вернуть: посмотри, если что не так – поправь, но там все в порядке, писал человек грамотный, кандидат наук, врач-венеролог. Последнее меня ничуть не смутило, поскольку я знал представителя этой славной профессии, прекрасно владевшего языком и писавшего недурную публицистику отнюдь не о гонорее.

Дома я прочитал творение венеролога и испытал легкий ужас. «Экология России является российской политической партией, которая является проводником перемен политики отношения населения страны, являющейся самой большой в мире по площади занимающих ее лесных массивов различных пород деревьев, к нарушению экологии природы планеты…» И так далее. Эту белиберду, способную вызвать если не венерическое, то уж наверняка психическое заболевание у честных слушателей-офицеров, предстояло перевести на русский язык. Но это еще полбеды. Беда же заключалась в том, что извлечь из текста хоть какую-то мысль было просто невозможно, ее, вы мне поверьте, там просто не было.

А моей первой мыслью было позвонить председателю ЭРОСа (ударение на России!) и сказать, что никакой речи у него нет и не будет, а уж если необходимо на полчаса чем-то занять несчастных избирателей, пусть лучше предложит им купить кипу пик. И после этого наотрез отказаться от почетного поручения и от работы вообще. Но мой немалый житейский опыт подсказывал: первую мысль, как и первое впечатление, формируют эмоции, которые являются… простите, кажется, подхватил от венеролога… Короче, я подождал прихода второй мысли. Она оказалась гораздо практичней первой: мои финансовые дела не столь блестящи, чтобы отказываться от обещанного мне в избирательном штабе четырехзначного месячного вознаграждения, да еще в твердой-претвердой валюте.

Я обложился комплектом «Природы» за восьмидесятый год, открыл свой дряхлый ноутбук и к утру на-тюкал на нем речугу, которая сделала бы честь самому блестящему оратору древности и современности.

Председатель Последнев медленно, шевеля губами, как малограмотный, прочитал мой шедевр и вызвал из соседней комнаты джинсового молодца.

– Вот как надо писать. – И, кивнув в мою сторону, добавил: – Спичрайтером будет он. А венеролога гони в шею.

Мне стало немного жалко венеролога, но своя рубашка ближе к телу: я выдержал испытание и стал спичрайтером.

Мой новый хозяин взял меня с собой в академию, где все прошло более или менее гладко. Согнанные в актовый зал слушатели внимательно выслушали Последнева, хотя тот и запинался, шепелявил, с трудом выговаривал сложные слова вроде природопользования и вообще бубнил себе под нос, а не на тот берег реки. В общем, с артистом еще работать и работать. После речи пошли вопросы. Экология офицеров почему-то интересовала мало, спрашивали они больше про квартиры и размер содержания. Я, войдя в роль даже не спичрайтера, а уже советника, подмигивал Геннадию из зала: мол, обещай – все сделаем. И он обещал. Так что проводили нас вежливыми аплодисментами.

Дальше все пошло как по маслу. Я приносил из штаба какие-то справки, иногда малоразборчивые каракули председателя, иногда собственные записи с его слов. И превращал весь этот сор в речи и газетные статьи. Я вошел во вкус политической деятельности и стал позволять себе некоторые вольности. Придумал, например, экологию семьи, экологию культуры и вообще экологию духа и стал почем зря вставлять пассажи про эти экологии куда ни попадя. Никодимыч мой скреб потылицу, ворчал «эк загнул, мне не выговорить», но я напоминал ему о блестящем будущем партии и его роли в экологическом движении, приплетал благоприятнейшие электоральные ожидания, и он размякал, благодушествовал, верил уже, что экологию духа придумал не я, писака, а он сам, крупный политический деятель Новой России, лидер движения, которому уготована особая миссия в стране и мире. Мы с Геннадием давно уже были на «ты».

На почти безоблачном небе моей политико-эротической деятельности оставались две крохотные тучки.

Прошло два месяца, как я делал в ЭРОСе свою блестящую карьеру, но мне пока не заплатили ни копейки. Партийная бухгалтерша всякий раз ссылалась на пустую кассу и просила позвонить ей через пару дней. Но я знал, что актер исправно получает свои почасовые гонорары за налима на мели, да и Геннадию раз в месяц приносят из бухгалтерии пухленькие конверты. Народный артист Толя Горский, с которым я тоже успел близко сойтись, посоветовал мне взять ЭРОС (ударение на России!) за некоторое место, ну, скажем, за кадык: коль не расплатитесь – больше ни строчки. Я внял его совету, после чего меня пригласили в кассу и извлекли из – я успел заметить – плотно набитого денежными пачками сейфа несколько зеленых бумажек. Это вам, уважаемый, типа аванса. Остальное потом. Нет-нет, что вы, нигде расписываться не надо.

Второй тучкой было полное Клавино безразличие к моей политической карьере.

Как и прежде, она приходила ко мне три раза в неделю прямо с работы и оставалась до утра. Начав свой трудовой путь пятнадцатилетней подсобницей в овощном магазине, моя Клава каким-то образом сумела сохранить торговые традиции совка и каждый раз приволакивала добрый пуд всевозможной снеди, хотя и расплачивалась за все до копейки в супермаркете, где заведовала секцией. Она любовно раскладывала свою добычу на кухонном столе, сортировала, распихивала по полкам холодильника, а потом принималась стряпать, румяная, пышная, соблазнительная. Я просто умирал – так не терпелось затащить подругу в койку, но она ни разу не позволила сделать это до завершения кулинарного таинства. Что свято, то свято. Можно было не есть приготовленное и не евши отправляться в постель, что мы часто с Клавой и делали, но расстегивать на ней пуговки и молнии мне дозволялось только тогда, когда ужин был полностью приготовлен. После первого бурного соития, а оно у нас всегда было бурным, мы, едва прикрыв наготу, садились за стол и ужинали, а за ужином делились своими трудовыми свершениями. Клава рассказывала о последних событиях в супермаркете и расспрашивала о моей редакционной жизни, хмурилась, когда я упоминал бабешек-сослуживиц – секретарш и корректорш, но с интересом читала мои последние публикации, делая при этом вполне осмысленные замечания. В общем, мы проявляли взаимный интерес не только в постели.

Однако к моему рассказу об успехах в спичрайтерстве и партийном строительстве Клава отнеслась безо всякого интереса, я бы даже сказал с некоторой брезгливостью: тебе что, денег не хватает? И не стала больше слушать. Не хочешь – не надо. Я потащил ее в койку, она не упиралась, и нам снова было хорошо. Но легкий осадок остался: надо же, я вон на какой уровень поднялся, а ей, дурехе, все равно…

* * *

Как-то, зайдя без стука в кабинет Последнева, я застал у него Сережу Сонокотова, который, если помните, и сосватал меня в ЭРОС.

– Во! На ловца и зверь бежит, – обрадовался Геннадий. – У тебя баба есть?

– А что? – несколько озадаченно ответил я, недоумевая, с чего бы это работодатель заинтересовался моей личной жизнью.

– А то, что бабешка нужна, аппетитная, ну такая вот… – Геннадий двумя руками обрисовал, какая нужна бабешка, причем, опустившись ниже воображаемой талии, развел их едва ли не шире своих плеч. И торжественным голосом, каким обращаются к другому берегу реки – все-таки артист свое дело знал туго, – добавил: – Партии нужна женщина! Сергей Николаевич, ну объясни ему.

И все объяснилось. Оказывается, все это время Сережа продолжал работать на ЭРОС, просто наши пути не пересекались. И отвечал он за предвыборные акции, говоря человеческим языком, за публичные мероприятия, которые должны были выставить партию перед избирателями в самом привлекательном свете. Дабы электоральные ожидания оправдались. Тут подоспела широкая Масленица, и Серега надумал прилюдно напечь в Сокольниках блинков. Недурная акция, верно? Но это еще не все. Решено было пригласить на нее наших политических соперников, пусть тоже повыпекают. А избиратель попробует блинки разных партий и решит, чьи лучше. Этакие блинодебаты. Тут нет ни правых, ни левых, ни центристов, ни националистов, ни почвенников, ни западников. Тут политическими программами, пустопорожними обещаниями, в общем, обычным предвыборным краснобайством не отделаешься: все решает легкость и тонкость блина, его воздушность, схожесть с нашими русскими кружевами, способность таять во рту. И не последнее – количество блинов, а значит, сноровка блинопека, а лучше, конечно, блинопекши. Вот, оказывается, для чего партии понадобилась женщина.

– Понимаешь, нам не абы какая баба нужна, – перебил Серегу председатель. – Ты понимаешь, я из агентства могу дюжину выписать. И выписывал, и кастинг устраивал. Красавица на красавице. Ноги от ушей. Но они же все, блин, плоские, как блины. А нам для блинов нужна вот такая… – И опять Геннадий не нашел в своем партийном лексиконе слов для описания «вот такой», а только вновь очертил растопыренными руками ее контуры.

С фигурой претендентки все было ясно, но я никак не мог взять в толк, при чем здесь я, блин.

– Послушай, а почему бы нам, – несколько смущенно начал Сережа, – почему бы нам не попросить твою… – он замялся, – ну твою… даму? Лучше ее нам все равно не найти. Сколько ни устраивай кастингов. Что скажешь?

Вот оно что!

* * *

Печь партийные блины Клава поначалу отказалась наотрез:

– Я в эти игры, милый, не играю. Езжай сам к своим клоунам. Придумали – Эр-р-рос! – Она раздраженно фыркнула. – У тебя, как с ними спутался, у самого с этим неполадки…

Ох, как неправа моя Клава! С чем-чем, а с этим у нас все по-прежнему было в порядке, что она прекрасно знала. Но ее несправедливость меня не обидела. Я просто притянул Клаву к себе и положил ей руку туда, куда она любит. И поцеловал ее в шею, а затем еще раз и еще. А потом стал искать губы, она делала вид, что отталкивает меня и уворачивается, но я их нашел. Клава прижалась ко мне и стала бормотать, что я, как связался с этими, так стал каким-то чужим, что только и говорю о своей проклятущей партии, что раньше был мужик как мужик, а теперь… Уже не встречая ни малейшего сопротивления, я быстренько стянул с нее все, что на ней было, и долго-долго старательно и с большим удовольствием лишал ее поводов к ревности. В самом деле, что за глупость ревновать мужика к партии, да еще экологической.

Потом мы лежали в обнимку, и я гладил Клаву там и сям. И она, разомлевшая, подобревшая, замурлыкала:

– И впрямь Масляная. Давай-ка я завтра блинков напеку…

А я тебя, дуреха, о чем прошу? – подумал я, но вслух не сказал, потому что боялся порушить охватившее нас тихое блаженство. В конце концов не променяю я свою Клашу ни на какой Эрос, даже с ударением на России. Но она будто угадала мою мысль, слегка отодвинулась и деловито спросила:

– Мука-то у них есть? Или взять с собой?

* * *

К моему немалому удивлению, в Сокольниках собралась тьма народу. Машину мне пришлось бросить метрах в двухстах от главного входа, и мы с Клавой довольно долго протискивались сквозь праздничную толпу, пока не увидели невысокий помост со столами и чем-то вроде печи, от которой в морозный воздух подымалось облако пара. За одним из столов стояли наши, за другими – какие-то незнакомые мне мужчины и женщины.

– Сюда-сюда! – завидев нас, закричал Сергей в большой старинный рупор-матюгальник. – Господа, пропустите участников акции!

Но господа и не думали пропускать. В первых рядах собрались самые упертые зрители, твердо решившие отведать халявных блинков и получить обещанную в программе стопку «Эро». Да, по предложению ушлого Сережи Сонокотова, на подмосковном заводе была выпущена немалая партия водочки под таким названием. Собственно, это была старая добрая «Столи», только на этикетке красовался Гена Последнев. Его пышная грива, его квадратный подбородок и водочное имечко с намеком на мужскую силу должны были, как задумывал Серега, привлечь сильную половину электората. И привлекали. «Эро» неплохо расходилась в рознице, а у председателя устала рука подписывать автографы прямо на бутылках.

Вот и сейчас Геннадий ловко выхватывал из протянутых рук пол-литрухи и лихо расписывался на этикетках. Он был в немыслимо яркой дутой альпинистской куртке, которая делала его фигуру совсем квадратной, карикатурной; это впечатление усиливала нахлобученная на огромную голову бесформенная, напоминавшая треуголку вязаная шапка. Из-под нее, словно по моему заказу, торчала историческая прядка. Ей-ей, он смахивал в этом наряде на победоносного Бонапарта – не при Ватерлоо, а после Аустерлица. Над ним возвышалась фигура Толи Горского, который тоже подписывал автографы, но не на бутылках, а на собственных фотографиях. Его осаждали женщины.

Наконец нам удалось протолкнуться сквозь полчища халявщиков. Сережа протянул руку Клаве, и она ловко вспрыгнула на помост. Я вскарабкался на него сам и осмотрелся. Толпа действительно собралась изрядная, а народ все прибывал и прибывал, люди косяком шли от метро по бульвару.

Тут по скопищу осаждавших помост людей пробежала волна, они стали медленно и неохотно расступаться, освобождая дорогу сверкающей на весеннем уже солнышке кавалькаде – спереди и сзади монстры-джипы, а между ними шестисотый «мерин». Машины остановились прямо перед нами, из джипов высыпали амбалы в черных пальто и бросились к лимузину. Его дверцы распахнулись, выпуская солидного мужчину в дорогом кожане и дурацкой шоферской фуражке. Толпа издала вздох восторга – это был буян и краснобай, любимец простого народа, лидер Маргинально-охлократической партии России Владлен Красноперский. На трибуну он поднялся неторопливо и солидно – по приставным ступенькам, снисходительно кивнул в нашу сторону и по-римски простер руку в направлении толпы. И она снова восторженно вздохнула.

Мы поняли, что ситуация меняется, увы, не в нашу пользу. Задумывая акцию публичного блинопечения, Сережа Сонокотов рассчитывал, что нашими оппонентами будут Российские Невесты, кто-то с демократического крыла, может быть, коммунисты. И в самом деле, рядом с нами стоял столик с красным флажком, возле которого кучковались невзрачного вида мужички в добротных обкомовских дубленках. Поодаль топтались две немолодые дамочки из женской партии, даже отдаленно не смахивающие на невест. И все. В такой компании успех был бы неминуем. И тут, на тебе, Красноперский! Он мгновенно оказывался в центре внимания, где бы ни появился. А переорать его было просто невозможно.

– Русский человек должен есть блины! Однозначно! – прокричал в микрофон охлократический лидер. – Под водочку. И тут же поправился: – Водочку под блины.

Охлос ответил одобрительным гулом.

Красноперский подал знак своим амбалам, те втащили на помост несколько ящиков водки, и сразу же началась раздача. Народный трибун черкал автограф на этикетке со своим портретом и швырял бутылку в толпу. Вытягивались руки, кто-то ее ловил, остальные, оставшись ни с чем, толкались у сцены, орали. Назревала давка.

Я понял, что все кончено. Водки у Красноперского было от силы на три десятка счастливцев. Но он ее им дарил, а наш Гена лишь подписывал бутылки, которые ему протягивали из толпы, то есть дарил только автограф. А кому он, на хер, нужен? Я оглянулся на Сергея – тот стоял как в воду опущенный.

И тут Клава, моя Клава, безо всякого микрофона рявкнула так, что ее, должно быть, слышно было у самого метро:

– Вы что, водку сюда жрать пришли?!

Над толпой повисла тишина. Владлен Красноперский застыл с раскрытым ртом, Геннадий уронил бутылку, и она шумно покатилась по помосту, Толя Горский озадаченно почесал бритый затылок. Ай да баба! Некорректность Клавиного риторического вопроса была очевидной. Конечно, водку жрать пришли. Зачем еще? Но Клавина реплика оказалась из числа тех исторических фраз, что круто поворачивают ход великих битв, а порой и самой истории. Рубикон перейден. Есть такая партия! Вы что, водку сюда жрать пришли?! И тут же, ловко манипулируя толпой, Клава добродушно, рассудительно, как-то даже по-матерински, не напрягая голоса – Сергей успел подать ей матюгальник, – успокоила готовую вновь взорваться толпу:

– Вот сейчас блинков напечем, тогда и выпьем. Под горячее.

Я был потрясен. Тихая, застенчивая, домашняя Клава, всегда замыкавшаяся в присутствии посторонних, завладела вниманием сотен людей. Она неторопливо надела поверх дубленки белый халат и подошла к печи. По ее знаку я раскрыл тяжеленную сумку, которую Клава собрала дома перед выездом в Сокольники, и она стала выгружать содержимое. Первым делом Клава поставила на конфорки большие черные сковороды. Предусмотрительный Сергей загодя завез сюда самые современные, с тефлоновым покрытием, но моя подруга им не доверяла – привезла свои, чугуные. Потом на свет Божий появилась закутанная в клетчатый плед гигантская кастрюля с тестом. Клава распеленала ее, приподняла крышку, подмигнула толпе и негромко сказала в матюгальник:

– На то и Масляная, чтобы на горках покататься да в блинах поваляться.

– Тебе не в блинах валяться, а в… – попытался встрянуть и в своей манере нахамить Красноперский, не привыкший просто так отдавать инициативу, но и Клава, похоже, не желала с нею расставаться. Она подняла большущий половник и вполне серьезно, без тени улыбки замахнулась им на российского политика.

– Тебя забыли спросить! Чем языком чесать, делом бы занялся. Пустобрех! Иди сюда, вон сколько конфорок свободных… – По толпе пробежал хохоток.