Kitabı oku: «Прощание с отцом», sayfa 5

Что земля-кормилица давала мужику, тем только и жил сибиряк, не знавший ни отхожих промыслов, ни извоза. Знал он только землю, на которой с Егорья до Покрова, от темна до темна работал на своей паре лошадей, не выезжая с пашни всю неделю, ночуя там в пластяных пашенных избушках и балаганах, построенных каждым у своих полей. Только в субботу вечером возвращались мужики в села, парились в банях, которые были у каждой семьи – своя; отдыхали в воскресенье, а утром в понедельник, а то и вечером в воскресенье опять на пашню на всю неделю вместе с ребятишками, которые с шести лет становились борноволоками, помощниками отцам.

–«–

Рассеяв 4-5 лукошек, засеяв чуть не десятину, тятя подошел к телеге, снял с плеч пустое лукошко и подолом гимнастерки вытер вспотевший лоб. Подошел к костру, над которым на сырой березовой палке, положенной концами на вилки двух колышков, висели закопченные пашенные большой медный чайник и круглый, в виде полушара чугунный котелок, в котором бурлил суп из сушеного мяса с картошкой и луком.. Почти невидимое в блеске солнечного света тихое пламя лизало донышки котелка и закипавшего чайника.

Свернув длинную козью ножку из сероватой курительной бумаги, продававшейся в артельной лавке, резко перегнув ее под прямым углом посередке, отец наклонил тряпичный кисет, держа его за верхний угол и, засунув в кисет цигарку, набрал в нее доверху махорки. Примяв края папироски, чтобы махорка не высыпалась, отложив кисет в сторону на разостланную на траве кошму, отец достал из костра обгоревший сучок с красным угольком на дымящемся конце и прикурил от него папиросу-самокрутку. Затянулся раза два, выпуская дым через нос, и сказал: «Ну, Михалко, собирай на стол. Стели скатерку на кошму да ташши калачик с ложками. Станем обедать, да запрягать. Ты начнешь боронить от межи, а я буду дальше сиеть».

–«–

Все мое детство спаяно с образом отца. Он был тогда молод, здоров, добр и ласково-молчалив. Со спокойной сдержанной любовью относился к нам – детям. Никогда не только не наказывал, но и очень редко повышал голос, обращаясь к нам. Тем не менее, мы боялись сделать что-нибудь, что могло его рассердить. Авторитет его был абсолютным. Ему было всего 25 лет, когда я родился, четвертый ребенок в семье. А когда мне исполнилось 5-6 лет, и я стал уже сознавать и запоминать окружающее, с образом отца у меня стали связываться поездки на пашню, его старая берданка, рыбачьи сети, блестящие, залоснившиеся от хождения по траве яловые сапоги, ночевки на пашне под открытым небом на слое сена или соломы, покрытой толстой кошмой, дымокуры от комаров.