Боги ушли, твари остались

Глава шестая

Аделия и Франц молча дошли до самого озера. По нему беспечно скользили лодки с отдыхающими. Забытая картинка мирного времени. Дамы держали над головами зонтики. Мужчины налегали на вёсла. Тишину нарушали только редкие моторки и кряканье уток.

– Возьмём лодку? – предложил Франц.

Она лишь пожала плечами, все еще пребывая под впечатлением встречи с Альфредом, и удивлялась тому, что её язык не повернулся выложить всю правду сразу…

Уже в лодке, ухватившись руками за борта, она неожиданно сказала по-русски:

– Уезжай отсюда!

– Не понял… – весла, которыми легко грёб Франц, зависли в воздухе.

– Уезжай, исчезни, я сама разберусь… Мы разберемся.

Вёсла почти плашмя ударились о воду, обдав Аделию брызгами и намочив сигарету в её руке.

– Не дури, – строго предупредил Франц. Теперь, когда игра началась, он не собирался терпеть её истерики. – Будем действовать чётко по легенде. Без всяких отклонений.

– Посмотрим, как ты меня заставишь, – впервые за много дней улыбнулась Аделия.

Франца насторожила эта улыбка. Она больше напоминала безжалостный оскал хищника, готового вцепиться в горло. Губы женщины подрагивали, а кончик языка слегка зацепился за верхние зубы. Такая улыбка не могла принадлежать сломленной, вечно плачущей женщине. Она явно выдавала цепкую властную натуру. «Как, в сущности, мало я о ней знаю» – отметил про себя Франц.

– Что ты предлагаешь? – спросил он, продолжая грести в сторону поросшего деревьями берега.

Улыбка, словно приклеилась к лицу Аделии и не хотела с него исчезать.

– Соберёшь свой чемодан, сядешь в поезд, а дальше, как знаешь.

– Что дальше?

– Сообщишь в Центр, что меня на первом же свидании забрали в гестапо…

– Дальше?

– Я поеду к Альфреду одна.

– Дальше?

– А дальше тебя не касается!

– Ошибаешься. Не ты эту операцию задумала, не тебе её отменять. За нами стоит большое количество людей. Каждый наш шаг контролируется. Хочешь предать родину? Тогда я первый расстреляю тебя!

– Стреляй, – всё с той же улыбкой предложила она.

Франц бросил вёсла. Такого поворота событий он не ожидал. Чёртова улыбка выражала больше решительности, чем произнесённые слова. Глупо было сейчас взывать к совести агента Аделии Шранц. Говорить о долге перед народом, партией, страной! Неужели в неё снова вселилось любовное безумие? Франц всегда опасался эмоционально неуравновешенных натур. Слава богу, в разведке их практически не было. Поэтому следовало взять себя в руки и логически доказать Аделии, что она не имеет права поступать, как хочется её сердцу.

– Мне исчезать некуда. Тебя расколют за пять минут. Меня поймают. Удастся избежать гестапо, нарвусь на пулю от своих. Предателей нигде не ценят. Нужно было отказываться в Москве, а не здесь, и не сейчас.

– Меня бы расстреляли…

– А так за компанию расстреляют и меня. Спасибо за заботу. Пойми, Аделия, мы с тобой не охотники, а жертвы. Я, потому что заигрался в вольную жизнь, а ты заигралась в любовь. Поэтому мы вместе. У нас есть ничтожная возможность физически выжить, при этом принеся пользу своей стране, где каждый день погибают на фронте десятки тысяч человек.

– Мы им ничем не поможем… – на этот раз улыбка исчезла с её губ.

Даже после десяти лет, проведенных в Белморлаге, она оставалась советским человеком. Войну, как таковую, не видела. Лагерь был настолько удален от материка, что никакие внешние события не вторгались в его жалкое существование. Подвоз продуктов окончательно прекратился к зиме 1941 года. Выживали только благодаря поморам, которых отпускали на охоту. А с весны перешли на рыбу. Начальство на семгу, а заключенные на селедку и треску.

Первые сводки с фронтов и голос Левитана из радиоточки Аделия услышала в кабинете следователя, где велась её психологическая обработка перед засылкой в Германию. Тогда и вспомнила слова Лиды Померанец: «На воле сейчас хуже, чем здесь».

– У меня есть план, чтобы избавить вас от себя, – продолжил Франц – ты договариваешься с Альфредом, и мы устраиваем аварию. Ты остаешься жива, а я якобы сгораю в машине. После чего Альфред помогает мне перебраться в Швейцарию. Дальше поступай, как знаешь.

– Альфред согласится?

– Если всё еще любит, то с удовольствием. Только организацию возьму в свои руки, чтобы по-настоящему не грохнули.

– А что доложишь Центру?

– Мертвые не докладывают.

– А как же война? Долг? Родина?

– Мой последний долг – внедрить агента «Литораль» – Аделию Шранц в гитлеровскую элиту. Его я выполню. Центр знает, что послал меня на смерть. Значит, всё по правилам.

– Мне-то как дальше?

– Если выживешь, они тебя сами найдут. Только не советую сдавать меня. Погиб, и точка.

– Решил отсидеться в Швейцарии?

– Заслужил.

Этот диалог разительно отличался от тех разговоров, которые велись с ней в кабинетах под неусыпными взглядами портретов то Дзержинского, то Сталина. В них упор делался на долг перед коммунистической родиной, перед советским народом. Там никто не думал о себе, о личном благополучии, твердили только о решительной схватке с врагом. Во всяком случае, так казалось Аделии. А Франц не скрывает, что разведка – всего лишь опасная работа.

– А что будешь делать, когда закончится война?

– Надеюсь прожить другую жизнь.

– Понимаю…

Аделия снова вспомнила Лиду Померанец. Та учила её, как надо выживать. «Если оказалась в лагере, представь, что тебе доверили роль осужденной. Ты должна сыграть её как можно правдивее и честнее. Это не ты совершаешь гнусные неправедные поступки, без которых не выжить, а то другое твоё “я”, которое сейчас стало заключённой. Тебе не нужно переживать, страдать, мучиться. Пусть то, другое твоё “я”, доказывает окружающим, как ты здорово притворяешься. Когда тебя насиловали, нужно было не орать и биться в истерике, а помнить, что есть еще одно “я”, остающееся чистым и нетронутым. А роль изнасилованной играть со страстью, с удовольствием от того, что она тебе удается. Тогда ничего трагического не ощутила бы. И кровью не залилась бы…»

К удивлению Аделии, Франц сейчас рассуждал точно так же.

– Ты знаешь учителя танца, который выбрал путь хитреца? – процитировала она Лиду Померанец.

– О чём ты?

– О нём…

– Что-то новенькое. Откуда?

– В лагере рассказали.

– А… – пренебрежительно отозвался Франц, – выброси из головы всякую чепуху. Чтобы наши пути разошлись, мы сначала должны взяться крепко за руки и пройти по одной жердочке над пропастью.

До этого разговора Аделия ни разу не задумывалась о судьбе Франца. Он был для неё представителем Центра, начальником, охранником, хозяином её жизни. Но как только она приняла решение самой распорядиться собственной судьбой, Франц превратился в обычного человека со своими шкурными интересами. Такого она не могла не пожалеть. Одно дело, если он погибнет за родину, а совсем другое, если из-за неё. Такой грех на душу Аделия брать не собиралась.

– Только сам договорись с Альфредом, – согласилась она.

– Если до этого дойдет. Всё зависит от тебя, вернее, от силы вашей любви.

– Не надо об этом.

– Извини, молчу, – Франц налег на вёсла и развернул лодку назад к стоянке…

…Альфред вышел из зала сразу после окончания долгой занудной речи Бормана. Ему было не до великих исторических задач рейха. В вестибюле отеля встретил своих приятелей – Генриха Гофмана и Бенно фон Арента. Оба уже успели приложиться к фляжке, всегда сопровождавшей Гофмана в его кофре для фотоаппаратуры. Бенно отвечал за декорирование зала символикой партии, а Генрих, которого друзья называли «профессор», следил, чтобы съёмка проводилась во всех утверждённых ракурсах.

Никто из них не желал продолжать мучиться от жары в переполненном зале. Альфред собирался ехать домой, но вдруг почувствовал, что боится остаться наедине со своими мыслями и переживаниями. Поэтому с готовностью откликнулся на предложение профессора отправиться к нему в фотоателье, куда уже приглашены молоденькие фрау и где дожидается привезенный из Парижа ящик арманьяка.

С тех пор как Гофману был предоставлен целый институт, он превратил своё ателье в место отдыха с друзьями. Альфред познакомился с Генрихом, благодаря Герингу, попросившему личного фотографа Гитлера сделать несколько фотопортретов лучших асов люфтваффе. Они сразу нашли общий язык. Гофман вёл богемный образ жизни. Любил повеселиться в компании девушек. А на Альфреда они вешались сами.

Нынешняя встреча ничем не отличалась от предыдущих оргий. Но на этот раз Альфред налегал исключительно на арманьяк.

– Что с тобой? – спросил Бенно, выйдя из-за ширмы, за которой еще недавно раздавались женские стоны.

– Не тянет.

– Заболел?

– Хуже…

– Влюбился? – сочувственно предположил Бенно.

– Похоже…

Несмотря на довольно доверительные отношения с друзьями, Альфред никогда не демонстрировал свои душевные переживания. Оставался вещью в себе. Многие связывали это с последствиями тяжелого ранения, которое он получил во время высадки десанта на Крит. Сам Альфред об этом никогда не рассказывал. Намёки делали девицы, с которыми он периодически пытался заняться сексом. После ранения Альфред мучился сильнейшими головными болями. Они же предательски возникали в момент наступления оргазма, от чего он просто терял сознание. Только изредка благодаря огромному количеству спиртного ему удавалось завершить половой акт. Зато на следующий день он проклинал всё на свете, мучаясь от тяжелейшего похмелья.

Геринг, обожавший выслушивать всякие сплетни, узнав об этом, стал еще теплее относиться к Альфреду, поскольку сам страдал от болезненных приступов, связанных с половой сферой.

Но никто никогда не заговаривал с Альфредом на эту тему, позволяя себе шутки только по поводу его нежелания жениться.

– Кто она?

– Так… старая знакомая.

– Я её знаю?

– Нет.

– О, таинственная незнакомка? – Бенно от удовольствия провел по губам длинными пальцами правой руки. У него был такой жест – от носа к уголку губ, выражавший эстетство и жеманство, свойственные ему. Бенно считал себя изящным художником и даже в разработку грандиозных декораций пытался вносить элементы утонченной красоты. Поэтому, хоть и носил кличку «главного жестянщика рейха», был натурой склонной к мистическому романтизму. Именно это в нём ценил фюрер. А еще он был отчаянным эротоманом. Часами мог с наслаждением рассказывать о поведении дам в его объятиях и подбивал к подобным откровениям окружающих.

Альфред на его провокации не поддавался. Их разговор прервал Генрих, подошедший в обнимку с двумя обнаженными дурнушками. На их полных, торчащих в разные стороны грудях он нарисовал жирным черным карандашом свастику и знаки СС.

– Это мои элитные отряды! – пьяно представил он. Девицы угодливо звонко расхохотались. Они обожали профессора за щедрость и ненавязчивость. Этот в отличие от Бенно редко тащил какую-нибудь из них за ширму. Его больше вдохновляла разнузданная нагота подвыпивших девиц. Сам Генрих с пошлой улыбкой объяснял, что алкоголизм победил в нём кобелизм. Если бы не дочь Хенни, периодически разгонявшая веселые компании, профессор так и жил бы в своем притоне, окруженный одалисками.

– Профессор, наш друг влюбился! – торжественно объявил Бенно.

Генрих со смехом зарылся в груди одной из девиц. Отсмеявшись, сказал с пафосом:

– О… это должна быть неземная женщина! С душой, которая… больше всего остального! – и хлопнул девицу по крутой заднице.

– Таких не бывает, – вздохнул Бенно.

Альфред с сожалением посмотрел на стареющих ловеласов. Ему нравился их плотский подход к жизни. Натуры творческие, артистичные, они разительно отличались от партикулярно вышколенных приспособленцев, составлявших окружение высших чинов рейха.

– Она есть.

– Так познакомь! – в один голос воскликнули приятели. А девушки ободряюще хихикнули.

– Возможно…

Из-за ширмы вышла еще одна девица. Она тоже была совершенно голая, но в сапогах Бенно. Подошла к Альфреду, села к нему на колени, обняла за шею.

– Милый, закончи со мной то, что не удалось этому, – кивнула в сторону Бенно.

Бенно отреагировал резво:

– Нет уж, я сам. Еще не хватало в моих сапогах давать другому. – Схватил нахалку за руку и потащил вновь за ширму.

Генрих налил всем арманьяк и с пафосом произнес:

– Мой друг, не забывай – любовь калечит, а секс лечит! Вот наше лекарство – кивнул на девушек и передал им фужеры. Те, не смущаясь своей наготы, смотрели на Альфреда с лукавым сочувствием.

Альфред встал, выпил вместе со всеми, закусил поцелуями, впился губами в девичьи груди и почувствовал, что пора ехать домой.

Глава седьмая

Бежевый опель «Олимпия» поджидал их перед входом в отель. Шофер, розовощекий толстяк, с пышными седыми усами, закрученными уголками вверх, в мундире унтер-офицера времен Первой мировой войны стоял возле машины. Меланхолично курил маленькую трубку и, казалось, готов был ждать вечность.

Аделия до последней минуты не могла решить, во что одеться. Сначала примерила вечернее платье. Но показалось претенциозно. В шифоновом летнем – слишком легкомысленно для гостей. Кофта с юбкой – очень тоскливо…

Франц терпеливо наблюдал за сменой нарядов и отреагировал только тогда, когда она появилась в белых бриджах и тонкой фланелевой курточке фисташкового цвета.

– Вот! Скромненько и со вкусом!

– Не слишком спортивно?

– Мы же за город на прогулку. – Сам он был одет в костюм колониального кроя из мелкого рыжего вельвета. Вместо галстука повязал шелковый коричневый шарф.

Аделия согласилась. Остальные наряды уложила в чемодан и вручила его со словами:

– На всякий случай.

Как только они появились в дверях отеля, шофёр-толстяк спрятал трубку в карман и поспешил к ним навстречу.

– Ульрих, – широко улыбаясь, представился он.

– Как вы нас узнали? – удивилась Аделия.

– Было сказано, фрау очень красивая и ни на кого не похожа.

Он взял чемодан из рук Франца и пошел к машине…

Ехали недолго, около часа. Ульрих с удовольствием отвечал на вопросы Франца, стремившегося выудить больше информации об Альфреде.

– Что ж вы постоянно живете вдвоем?

– А как же?! Привыкли. Мы с женой двадцать лет служим при доме. Меня мальчишкой генерал Карл фон Трабен взял в услужение. Сначала на конюшню. Потом я с ним в солдаты ходил, но ненадолго. Нашел себе жену и вернулся назад. Умерла моя Хильда сразу вслед за родителями Альфреда. С тех пор вдвоем. А раньше, как хорошо жили… Я садовником, Хильда по хозяйству. Благодать… Фрау Габи на нас нарадоваться не могла. Относилась как к своим…

– У вас есть сад? – машинально спросила Аделия. Она не прислушивалась к рассказам шофёра. Её мысли были зациклены на предстоящей встрече с Альфредом.

– Был… сейчас сплошные заросли. Пытаюсь поддерживать, – вздохнул Ульрих и добавил: – Хозяйки нет.

– Да, без жены плохо, – согласился Франц, – а что ж, герр фон Трабен не женится?

– Вот и я о том же… Только у него взгляд на женщин слишком придирчивый. Вечером вроде бы ничего, доволен, а утром говорит, увози-ка её побыстрее.

– Часто отвозишь? – со смехом поинтересовался Франц.

Ульрих почувствовал, что сболтнул лишнее. Посмотрел в зеркало на реакцию Аделии. Она никак не отреагировала.

– По-всякому бывает. Хозяин гостям всегда рад. И мне веселее.

– Кто ж его кормит? – не удержалась Аделия.

– О! Я же на фронте в обозе при кухне был. Научился кашеварить. Сам люблю поесть. Сейчас с продуктами сами знаете… Никаких запасов не осталось, а раньше…

Машин на трассе было немного. Ульрих ехал аккуратно, не превышая скорости. Страх, с утра колыхавшийся под сердцем Аделии, понемногу утих. Но ей хотелось, чтобы эта поездка длилась бесконечно долго…

Альфред сам открыл ворота. Машина въехала в маленький уютный дворик с фонтаном в центре и подстриженными кустами роз вокруг. Радушная улыбка на лице Альфреда не могла скрыть его волнения. Он был в домашней куртке вишневого цвета, в белой рубашке с широким отложным воротником и в мягких серых брюках. Пальцами левой руки нервно перебирал косточки четок.

Ульрих поспешил вылезти из машины и открыл даме дверцу. Альфред помог ей выбраться, при этом сильно сжав протянутую ему руку. Он очень боялся, что Аделия не приедет, даже поначалу хотел ехать за ней сам. Но сдержался, и вот она стоит перед ним. Такая же прекрасная, как и десять лет назад. Только взгляд иной – испуганно-выжидательно-восторженный…

Она почувствовала, что всё еще нравится ему. Правильно говорила Лида Померанец: «Пусть насилуют тело и душу, но не молодость и красоту. Сбереги это, а остальное всё само возродится».

Франц подошел к Альфреду, похлопал его по плечу, как старого приятеля.

– Спасибо за машину, отличная поездка.

– Проходите в дом, – пригласил Альфред и по праву хозяина пошёл вперед.

Дом был старый двухэтажный, с двумя башенками в готическом стиле и бельведером, из которого открывался прекрасный вид на озеро. Они вошли в большую залу с узкими высокими окнами. Старинная мебель, покрытая серыми чехлами, своей массивностью давала понять, что находится здесь давно и пережила не одно поколение хозяев. На многочисленных этажерках и полках разместились бесчисленные фарфоровые статуэтки. На стенах висели гобелены со сценками из охотничьей жизни. Мягкий свет настольных ламп под пышными абажурами, рассеивал солнечные блики, прорывающиеся в щели между тяжелыми гардинами. Пахло кошками. Приглядевшись, можно было заметить несколько пар глаз, внимательно следящих из-под диванов и кушеток.

– Ваши комнаты наверху, – Альфред показал рукой на лестницу, ведущую в бельэтаж.

– Я бы хотела немного отдохнуть, – тут же отозвалась Аделия. Она еще в машине решила, перед тем как объясниться с Альфредом, вынудить Франца самому выкручиваться из создавшейся ситуации.

– Да-да, ванна готова, там есть всё необходимое. – Альфред хотел было проводить её наверх. Но, взглянув на Франца, подумал, что это не очень прилично и обратился к Ульриху: – Проводи фрау.

Ульрих, загромыхав чемоданом, отправился выполнять приказание, Аделия последовала за ним.

– А мы… – обратился Альфред к Францу.

– А мы за новую встречу! – подхватил тот.

– Коньяк? Виски?

– Виски! Давно не пил виски! Я полностью поддерживаю войну с Англией, но Шотландию нужно заставить дружить, чтобы производили виски для великого рейха!

Они сели в кресла возле камина. Рядом стоял сервировочный столик на больших колесах, маняще притягивающий взоры матовой зеленью пузатых бутылок.

– Это еще довоенные запасы. С содовой?

– Лучше чистый.

Альфред наполнил два стакана. Себе разбавил водой из сифона. Выпили без дальнейших реверансов, подбадривая друг друга приветливыми улыбками.

– Надолго в Берлин? – не удержался Альфред.

– Пока не знаю. У меня в Австрии небольшой бизнес. Маленький мыловаренный заводик в Айзенштадте. Достался по наследству, думал – обуза. Я ведь в этом ничего не понимаю. А тут получил заказ для фронта. Мыло оказалось в цене. Сейчас подумываю о расширении производства. Для этого необходимо добиться нового заказа от военного ведомства.

– Получается?

– Получится. Мне обещали аудиенцию у Шпеера.

– О… – искренне удивился Альфред и снова наполнил стаканы.

Франц взял из его рук бутылку. Внимательно изучил этикетку.

– Макаллан? 30 лет?

– Коллекционный. Теперь уж всё равно… выпьем!

– Такого еще не пробовал, – признался Франц.

Посмаковав виски, Альфред продолжил:

– Надо же, как вам повезло с заводиком. А кому он принадлежал?

– Моей бывшей жене. Она переехала жить в Канаду. Мы расстались… заводик перешел мне.

– Понятно. Она еврейка?

– Когда я на ней женился, этот вопрос не был принципиальным. Нас давно ничего не связывает.

– Правильно сделали, что забрали еврейский бизнес, – поддержал Альфред, – достаточно выпили крови у германского народа.

Франц блефовал. Заводик он действительно купил по дешевке у одной еврейской семьи, которой помог через коридор НКВД эмигрировать в Канаду. О приобретении заводика он забыл доложить в Центр. Об этом стало известно из других источников. Тут-то у Франца и начались неприятности…

– Так вы богатый человек, герр Вальтерхофф?

– Пока война, да. Но тратить некуда. Всё по карточкам. Решил вот заняться здоровьем жены.

– Любите её?

Хотя вопрос прозвучал, оба оказались к нему не готовы. Наступила пауза, потребовавшая еще виски. Аделия, оставив их наедине, создала крайне неудобную ситуацию. Раскрыть карты – рискованно, а продолжать играть в тёмную – опасно.

– Она моя жена. Я обязан заботиться о ней.

– А где вы познакомились?

– В Канаде. В Монреале. Она жила на правах бедной родственницы у своей тётки, племянницы знаменитого венского архитектора Вильгельма Шранца.

– Я слышал такую фамилию. Фюрер увлекается архитектурой. Поэтому мы все немного образованны.

– Да. Бедняжка Аделия влачила жалкое существование. На неё было больно смотреть. От жалости до любви, сами знаете, один шаг. Просто так привезти её в Германию я не мог, поэтому предложил выйти замуж.

– Благородный поступок… – Альфреду трудно давался этот разговор. Ревность, недоверие и непонимание накапливались в его сердце.

– Поверьте, Альфред, я не воспользовался её положением, она сама была рада.

– Конечно, – Альфред подлил еще виски в стакан Франца, – а как она оказалась в Канаде?

– Её родители бежали из большевистской России. Отец до революции преподавал архитектуру в Санкт-Петербургском университете. Потом они умерли, а Аделию приютила дальняя родственница.

Альфреду очень хотелось узнать, кем и для кого придумана эта история. Неужели для шпионской деятельности? Но Аделия – агент НКВД? Разве такое возможно? Скорее жертва в чужой игре. Её странные намёки, недомолвки объясняются этим? Выходит, перед Альфредом сидит враг? Советский шпион или предатель?

Франц между тем с наслаждением пил виски мелкими глотками и рассматривал фотографии в фарфоровых рамках, расставленные на каминной плите. Среди них выделялась одна цветная – портрет Альфреда в форме летчика люфтваффе.

– А почему вы не на фронте? – кивнул он головой в сторону этой фотографии.

– Отлетался. При высадке десанта на Крите получил ранение в голову. С тех пор мучаюсь головными болями, головокружениями и внезапными потерями ориентации. – Альфред решил разыгрывать из себя простака, чтобы понять, насколько он интересен Францу.

– Какая жалость. Летать не разрешают?

– Приходится просиживать штаны в Министерстве авиации.

– И слава богу!

– Я бы предпочел быть сейчас на Восточном фронте.

– Каждый должен служить рейху на своем месте. Я вот мыло для фронта варю…

– Вы правы. Сейчас фронт везде. Мы живем в великое время. От каждого из нас зависит судьба будущих поколений.

– Выпьем за великую Германию, – предложил Франц.

Альфред поднял стакан, но не смог скрыть саркастической улыбки.

«Не верит, падла», – отметил про себя Франц и выпил до дна. Виски бархатисто обволакивал не только горло, но и весь организм, наполняя его легким ощущением радости.

– Ульрих рассказывал, что у вас есть конюшня?

– Несколько прекрасных лошадей. Хотите посмотреть?

– С удовольствием…

– Ульрих, – негромко произнес Альфред.

Толстяк появился сразу, словно стоял за дверью и ждал, когда его позовут.

– Покажи гостю наши владения.

Франц встал и, указывая на сервировочный столик, предупредил:

– Надеюсь, потом продолжим? Давно я не пил такой виски.

– Рад. Весь запас в вашем полном распоряжении.

Франц направился вслед за Ульрихом. Как только они вышли из дома, Альфред почти бегом поднялся на второй этаж и нетерпеливо постучал в дверь комнаты Аделии. Она не ответила. Он взялся за ручку, чуть-чуть приоткрыл дверь.

– Аделия?

– Заходи… – тихо ответила она.

Альфред зашел. Она лежала на кровати. На ней был шелковый халатик в мелкие ромашки.

– Франц отправился осматривать конюшню…

– Поцелуй меня… – прошептала Адель.

Альфред подошел к ней, опустился на колени и приник к её полуоткрытым слегка подрагивающим губам.

Аделия подчинилась тому своему «я», которое истосковалось по любви, и теперь бездумно и безрассудно хотело броситься в неё, как в омут головой. Страстное желание, охватившее её тело, мгновенно передалось Альфреду. Он давно не ощущал, чтобы так колотило. Тело Аделии напоминало об утраченном райском блаженстве. Впервые за долгие годы женские объятия вызывали у него не нагнетание головной боли, а лёгкое головокружение.

Они оба потеряли ощущение времени. Отдались волне накатившего чувства. Ощутили ту самую первую страсть, которая не позволяла все эти годы забыть друг друга.

– Ну же… – простонала Аделия.

И тут боль с предательской силой ударила в затылок Альфреда. Он вздрогнул и отпрянул от неё.

– Куда? – схватила она его за руку.

– Не сейчас… Не сейчас… – торопливо пробормотал он.

– Не уходи… – Аделия отчаянно не хотела возвращаться к реальности.

– Потом… мне надо привыкнуть.

Боль утихла так же внезапно, как и возникла. Так быстро она никогда не отпускала. Но Альфред уже боялся вернуться в объятия Аделии.

– Там твой муж… Потом. – И стремительно вышел из комнаты.

Аделия бессильно упала на подушку.

«Всё пропало… все пропало… – пронеслось в голове. – Всё пропало…»