SnakeQueen

На границе Аризоны её сменил Тайлер, и тогда ей оставалось только смотреть, откинувшись в кресле. Она спала урывками, иногда слыша его болтовню о боях и том будущем, что их ждёт, о достопримечательностях этого края, которые он знал скорее понаслышке, чем побывав там самостоятельно. В те минуты, когда больше спала, чем бодрствовала, ей грезилось, что они путешествуют здесь с матерью на какой-то странной машинке, которой у них в жизни никогда не бывало, и это мама рассказывает о Гранд-каньоне и прочих диковинах пустыни.

Память – это лишь реконструкция, и никто не знает, что там прячется на самом деле.

Так Аризона осталась позади. Они обогнули Лос-Анджелес с севера и выскочили на пятый интерстейт, связующую нить Калифорнии. Это был их последний рывок до Сан-Франциско. Вокруг теперь росли высокие, рыжие из-за изнурительной засухи холмы, и осень здесь совсем не чувствовалась. В конце концов, им удалось её обогнать.

– Знакомая дорога, – сказала мама, облокотившись об её кресло сзади. – За двадцать пять лет тут мало что изменилось.

Тайлер её, конечно, не видел.

II

(Nostos)

Впервые это произошло где-то над океаном. Стояла ночь, тёмная как сама смерть, и в полупустом салоне 747го лампы были пригашены, создавая желтоватый полумрак, будто это летучий корабль-призрак, затерявшийся в реке времени. Шторка иллюминатора наполовину поднята, но там, за толстым стеклом, расстилается только чернота, и невозможно увидеть ни облаков, ни океана внизу, лишь мерцание маяка на очертаниях крыла.

В такие минуты можно поверить, что земли и воды внизу вовсе нет, и всем им придётся скитаться, пока топливо не выгорит до конца. Да, она могла сказать себе, что летит над Атлантикой выше уровня облаков, следует по маршруту, стандартному для трансатлантических перелётов, но это было лишь абстрактное знание, не подтверждённое ничем, кроме слепой веры в то, что всё это действительно существует.

Она прикорнула в кресле у окна по правому борту, и рядом сидения были пусты, лишь за проходом, в центральной секции, спали, откинувшись назад, какие-то мужчины. По их рубашкам и часам она легко опознавала людей той породы, что вечно мотаются по делам из Лондона на Восточное побережье, однако ей не хотелось ничего о них знать. Монитор в спинке переднего кресла был выключен, провода от наушников свешивались вниз, она просто лежала, сжавшись и повернувшись на бок, не желая ничего видеть и слышать. Сон и явь наслаивались друг на друга, словно два полотна реальности проникали одно в другое. Ей казалось, что она спит, но при этом она продолжала видеть этот салон и слышать едва уловимый, доносящийся из-за тонкой оболочки гул внешней атмосферы, или гудение турбин, она не могла разобрать.

Было бы лучше всем, если бы этот тонкий алюминиевый кокон расползся вдруг, прорвался огромной брешью, сквозь которую, из-за резкого перепада давления, внутренности салона начнёт высасывать наружу, словно какой-то огромный великан из-за туч вдыхает их в себя. Ей казалось, что она может представить оглушительную мощь первого удара, мгновенную невесомость, боль в груди, невозможность вдохнуть. Самолёт падает в воздушной яме, и вся мелочь с её колен взлетает вверх, прилипает под потолком. Их крутит в турбулентных потоках, как в тех центрифугах для космонавтов, и лишь краем глаза можно заметить ломающиеся, складывающиеся крылья. В этом торнадо, озаряемом безумными вспышками ламп, пока корпус ещё окончательно не разрушен, исчезли бы кресла, вырванные из креплений, люди, о которых она ничего не хотела знать, личные вещи, стремления бренного мира, её детские воспоминания, вся её память.

Возможно, что это и есть лучший из всех исходов.

– Не бойся. Там, внизу, ничего не исчезло, а если и исчезло, то всё вернётся, – услышала она знакомый голос совсем близко от себя. – Ты не мертва. Тебе лишь так кажется. Однажды ты проснёшься и снова будешь живой.

Когда она повернулась, мама сидела в соседнем кресле, оперев руки на подлокотники и сцепив пальцы, в такой знакомой позе своего интеллектуального превосходства. Волосы её были не убраны и лежали чёрной короной, как обычно бывало дома. Обтягивающая, тёмная водолазка подчёркивала худобу, рукава были чуть закатаны, обнажая точёные запястья. Уверенная в себе и одновременно задумчивая, словно скрывающая до времени своё тайное знание.

– Хелен…

Она привыкла называть маму по имени, так у них ещё с детства повелось.

– Привет.

– Хорошо, что мы летим вместе, – сказала она, ещё ничего не осознав. – Как же тебя отпустили в университете?

– Это ты летишь. Всё же решилась и, вот, летишь над океаном, и того мира больше нет. Правильно, что уехала. Незачем было оставаться. Но в ту ли сторону ты направилась?

Хелен прямо посмотрела на неё. Так серьёзно, но и с любовью почти жалеющей. Как давно она уже не видела этого взгляда.

Почему не видела? Она вспомнила, почему.

– Ты умерла. Я забыла, что ты умерла. Это же не правда. Скажи, что нет. Я могу забыть всё, я не хочу ничего знать. Просто сделаем вид, что ничего не было, и будем жить дальше.

– Ты знаешь, что случилось. Прекрасно знаешь во всех подробностях. Может, наша память – это всего лишь реконструкция, но тут уже ничего не изменить.

Она всегда забывала, снова и снова. За последние месяцы это происходило не один раз. Когда просыпалась утром, ещё не осознавая, где находится, то ли в их старом доме, на втором этаже с открытым балконом, то ли в лондонской квартире, где солнце так рано проникало в её комнату, в те самые мгновения на грани сна и бодрствования, она лежала и ждала услышать голос мамы или её шаги в коридоре. Иногда это были словно какие-то волны, накатывавшие внезапно, в самых неожиданных местах и обстоятельствах. Достаточно было увидеть кого-то, похожего на неё, мелькнувший силуэт, знакомое чёрное пальто, и всё вдруг приливало к голове. Она забывала, может быть, на секунду, но потом память возвращалась.

Так было и сейчас. После затянувшегося забытья, как бывает во сне, пришло осознание. Она ударилась словно в стену, сердце обвалилось в какую-то бездну, и стало нечем дышать. Всегда её поражало, как от чувства нематериального, никому не видного, тело могло испытывать столь сильное физическое страдание. Отголосок той боли, что она почувствовала, когда в первый раз услышала слово «умерла», лишь слабый отголосок того, что разрывало её изнутри.

Хуже была даже не боль, а та мысль, что нет никакой надежды, никакого спасения. Эта мысль заставляла пожелать, чтобы алюминиевый корпус всё же расползся, и всё прекратилось раз и навсегда.

– Как же ты так ушла… без слова, без звука… Я даже не смогла ничего тебе сказать…

– Ты много сказала, когда сидела там со мной, теми долгими днями и ночами.

– Я не знала, слышала ли ты… Ничего не знала…

– Да, я слышала. Наш мозг, пока жив, всё замечает и всё регистрирует, пусть даже и находится во сне без пробуждения. Обрывки разговоров, те ощущения, когда ты сжимаешь руку, свет или темнота. Я уверена, что слышала, когда ты говорила, и помню, где ты сидела, кажется, помню даже тепло твоих ладоней.

– Где ты? – она не могла побороть желания и протянула руку, чтобы осторожно коснуться.

Глаза уже наполнились слезами, и ничего нельзя было с этим сделать. Она никогда не плакала громко, обычно молча сидела, не подавая вида, и слёзы просто тихо струились, обжигая горечью. Никто не замечал.

Её пальцы на мгновение замерли совсем близко от руки мамы, в той близости, где обычно уже можно почувствовать незаметные волоски на коже, словно не решаясь на последнее движение. Она сжала всю волю и прикоснулась, но там не было ничего, лишь холодный, твёрдый подлокотник.

– Да, меня теперь не так легко ухватить. Я мертва, не забывай.

– Выходит, что я сплю… но мне всё равно, лишь бы видеть тебя…

– Спишь? По мне, так бодрствуешь, – в голосе Хелен слышалась лёгкая ирония. – Смотри, самолёт на месте, люди никуда не делись, и вы не затерялись во времени. Рано или поздно пойдёте на снижение, и тогда ты сможешь разглядеть огни Нью-Йорка внизу. Там у тебя будет пересадка.

– Как же ты пришла ко мне?

– Я знаю не больше тебя. Просто я здесь, и это всё.

– Ты – дух? Я никогда не верила по-настоящему в такие вещи и не знаю даже слова, которое тут лучше подходит… Но ради тебя я поверю во всё, что угодно. Если тебе хочется быть духом, то пусть, только не оставляй меня.

– Мы с тобой не древние люди, чтобы верить в духов, и ты не Одиссей, спускающийся в царство мёртвых. Нет никакого бога, ты же знаешь.

– Я ничего не знаю и не хочу знать. Просто оставайся. Пусть будет как будет, чем бы это ни было. Бог или просто сон, или наслоение бесконечных миров друг на друга, тех миров, что может быть существуют, как теории струн… или как там… ты рассказывала. Мне всё равно. Только оставайся со мной.

– Я здесь, – ответила Хелен. – Итак. Выходит, что ты всё же летишь. Из одного мира в другой. Почему решила направиться именно в Сан-Франциско?

– Куда мне ещё податься? Никогда не была в Америке, никого там не знаю. Это город твоей юности, ты много о нём говорила, и мне кажется, что это единственное место, с которым у меня есть хоть что-то родное.

– Почему не домой?

– Не хочу видеть наш дом после всего, что случилось. Одна я там с ума сойду. Нет, я хочу…

– Начать всё сначала? Новую жизнь?

– Да, наверное. Если это вообще возможно.

– Летишь почти вслепую. Что ты там будешь делать?

– Мне всё равно. Взяла все деньги, что остались. Мне сказали, что по долгам там будут суды, дом заложен и всё такое… Наплевать. Забрала лишь то, что можно было унести. Как-нибудь устроюсь, ведь я не из привередливых.

– Прости, что оставила тебя в таком положении. Было нехорошо с моей стороны.

– Да как ты можешь быть в этом виновна? Разве же ты хотела? Разве тебя кто-то спрашивал?

Она не смогла сдержать слёз. Старалась плакать так, чтобы никто не видел, но иногда наступали моменты, когда всё прорывалось.

– Не спрашивал.

– Почему всё так?

– Не думай об этом. Лучше засыпай. Есть ещё несколько часов до Нью-Йорка, ты устала, а там будет столько суматохи. Засыпай, Алекс, детка, и потом, когда проснёшься, ты снова будешь живой.

– Не хочу, чтобы ты уходила.

Сложно было сопротивляться, ведь, в конце концов, она уже скорее спала, чем бодрствовала.

– Я не уйду… Спи, пока есть время. Там, за океаном, всё будет другим. Неизведанные земли, как те, что видел Одиссей в своих скитаниях.

Ей невозможно было сопротивляться.

*****

Иногда ей хотелось, чтобы всё это было только сном. Хотелось проснуться и понять, что не было ни самолёта, затерявшегося во тьме над океаном, ни ожидания в больнице, ни всех этих дней после, от которых почти не осталось воспоминаний. Проснуться и увидеть, что всё ещё там, на своих местах, и можно садиться на мотоцикл и ехать в Лондон, где вновь будет предвкушение начинающейся жизни, когда можно всё изменить.

Возможно, ей хотелось этого всегда, просто обычно она помнила о реальности и не позволяла себе забыться этой ложью. Только иногда, на грани сна и бодрствования, лёжа в постели, словно отрезанной от всего мира, существуя лишь для самой себя, она вдруг проникалась мыслью, что все события последнего года были лишь дурным сном. Тем не менее, раз за разом она просыпалась и видела новые, ещё непривычные стены, и слышала тишину, если только её не нарушали птицы, облюбовавшие дерево под окном. Память приходила к ней, и она вновь помнила, что это Западное побережье, Район Залива, не лучшая его часть.

Когда она проснулась, вернувшись из Бостона, было такое же утро в новой кровати, и нужно было идти на кухню, готовиться к очередному дню.

– Как спала? Хочешь кофе? – спросила мама, расположившаяся у кухонной стойки, как обычно бывало и дома. – Здесь продают хорошее. Я помню.

– Да, пожалуй, – ответила она.

– Ну, я не могу тебе его приготовить. Придётся самой.

– Сейчас. Я ещё не проснулась до конца, – она присела за небольшой стол в углу комнаты. – Чёртова смена часовых поясов.

– Всего три часа.

– Всё равно дерьмово.

– Я говорила, что это самая смешная кухня, которую мне доводилось видеть в жизни? – ещё раз огляделась Хелен. – И как тебе только удалось найти такую развалину?

– Ну, по нашим деньгам. Ладно тебе. Дом отличный.

Захламлённая кухня с одним мутноватым окном была так узка, что в ней едва можно было повернуться. На столешнице со встроенной раковиной громоздились завалы – старая микроволновка, ряды стаканов, выстроившихся фалангами, стойка для столовых приборов, штабеля посуды. В спину упирался холодильник, сбоку была газовая плита, а напротив неё – посудомоечная машина из семидесятых. На втором ярусе, под потолком, помещались ряды настенных ящиков, лакированных под дерево, и простых полок, забитых канистрами из-под молока и жестяными банками. Из окна лился естественный свет утра, но проникал он не всюду, и на мебели лежали световые пятна, а в углах затаилась тень.

– К тому же, здесь хотя бы есть человеческий смеситель, а не та хрень, что практикуют в Британии, – сказала она.

– Ну, отдельные краны стали уже британской традицией. А традиции, сама знаешь, там принято уважать. Ты почти четыре года ими пользовалась. Должна была привыкнуть.

– Вот уж нахрен. Как ты можешь оправдать мытьё рук в лоханке? Это просто глупость.

– Прибрались бы хоть. Уже два месяца как въехали, – сказала мама.

– Тайлер обещал разгребать эти завалы потихоньку. У него больше свободного времени.

В первое время в Сан-Франциско ей приходилось довольствоваться самым дешёвым жильём. Это была съёмная квартирка в разделённом на четыре части жилом блоке в пару этажей. Об отдельном доме нельзя было и мечтать. Тем не менее, она хотела иметь собственный дом, где не нужно было бы тесниться, никто бы её не донимал, не мешал готовиться к поединкам. Рассматривала разные варианты, но выходило, что в одиночку потянуть жильё в Районе Залива будет тяжело, в месяц нужно было отдавать не менее тысячи долларов. Тогда и появился Тайлер, у которого на примете уже была эта хибара, и он искал, с кем можно было бы снимать её на двоих, чтобы разделить плату.

Другого бы такой дом отпугнул, другой бы сразу подумал, что здесь водятся термиты, что доски прогнили, что затхлый запах будет сложно вывести, а предоставленной владельцем мебелью едва ли будет приятно пользоваться. Она увидела совсем иное – то самое уединение, которого ей так не хватало. В доме было два этажа и две спальни, а это значило, что им с Тайлером можно было жить тут вдвоём без особого стеснения. Имелся и приличный внутренний двор, обнесённый белым забором и совершенно пустой, засеянный газонной травой, пожухшей от недостатка воды. Она сразу представила, как можно будет тут тренироваться, а потом ещё поставить какой-нибудь спортивный инвентарь.

– Общая стоимость 1200 в месяц, то есть, мы будем платить по 600, – сказал Тайлер, когда они смотрели это место впервые. – За дом с двумя спальнями такой цены в Окленде сейчас не найдёшь, и это не самый плохой район.

– Ну, надеюсь, что он не развалится, – ответила тогда она. – И почему владелец выставил для нас такую цену? Почему он просто не сдал хибару риэлторам, которые вымели бы тут всё подчистую и сдавали бы уже за другие деньги?

– Счастливый случай, можно сказать. Я несколько месяцев искал такое предложение, – пояснил он. – Здесь живёт глубокий старик, у которого умерла жена не так давно, и он больше не хочет видеть эти стены. Решил переехать в другой штат, ну а дом сдаёт, но только с условием, чтобы мы ничего из его памятных вещей не трогали. Поэтому и не хочет связываться с риэлторами. Как и любого старика, его мучает ностальгия.

– Печальная история.

– Может и так…

Теперь, засунув индейку в микроволновку и заварив кофе, что наполнил маленькую комнату приятным ароматом, она уже не сомневалась в своём выборе. Лучше этого дома вряд ли можно было что-то найти.

– И чем тебе не нравится? – спросила она. – Отличный вариант. Пойдём, осмотрим его ещё раз.

– Я уже видела, – сказала Хелен.

– Нет уж, пойдём.

Взяв чашку, гревшую пальцы, она пошла прогуляться по своим владениям, чтобы ещё раз взглянуть на масштаб работ. Всё пространство первого этажа было сконструировано так, что не имело дверей и соединялось сквозными арками, низкие потолки создавали несколько гнетущее впечатление, но там были и большие окна, которые настраивали на позитивный лад. В гостиной царила атмосфера семидесятых, в больших стеклянных шкафах хранились фарфоровые куклы и странная коллекция игрушечных лошадей. Недалеко от кухни располагалась нижняя спальня, где над кроватью висели старомодные картины с пейзажами. Здесь обитал отсутствовавший сейчас Тайлер, его неубранная одежда распласталась поперёк кровати. В туалет, что бы рядом, едва можно было поместиться, а душевая кабинка в трёх дюймах от обода унитаза явно не предназначалась для крупных людей.

– Короче, Тайлер говорил со стариком, и тот сказал, что мы можем поменять кое-какую мебель, ну, стулья, там, кресло, избавиться от рухляди, но не трогать шкафы и картины. В кухне можно менять почти всё.

– Этой рухляди тут немало.

– Ничего, справимся.

Она поднялась по крутой лестнице на второй этаж, что являлся скорее чердачной надстройкой и имел только одну комнату. Это была её спальня. Большую часть занимала широкая кровать, в углу она сумела втиснуть стол с одним стулом, на столе лежал её ноутбук, рядом стояла недопитая со вчерашнего дня чашка.

– Никак не могу привыкнуть к этому виду, – усмехнулась мама, прислонившись спиной к дверному косяку. – У тебя такого даже в детстве не было.

Причина сарказма была ясна. Вся комната, наполненная неярким светом, так как солнце ещё только поднималось с другой стороны дома, была оклеена обоями с бесконечными рядами котов-астронавтов, а на потолке её тускло горели прилепленные жёлтые звёздочки. Справа от кровати золотилось отражёнными бликами одинокое окно. Позади, у лестницы, едва слышно шумел кондиционер.

– Да, это была детская комната раньше, пока дети не выросли. Тут ничего не менялось лет двадцать, а то и больше, – кивнула она. – Странное тут чувство. С одной стороны, как-то тепло на душе из-за этого, но, с другой, становится грустно, зная, чем всё закончилось.

– Сюда должно быть забавно приглашать друзей.

– Думаешь, мне стыдно здесь жить? Вовсе нет. Нас просили ничего не менять, и я не буду даже пытаться. Я не претендую на то, что этот дом мой. Мы здесь лишь временно.

– И кресты убирать не будешь? – спросила мама. – Они немного жуткие.

На стене у лестницы было закреплено чёрное распятие с рельефной фигурой страдающего Христа, а почти на каждом окне было прибито распятие поменьше.

– Нет. Пусть остаются. Они, наверное, были важны для старика.

– Это католическая традиция, популярна у мексиканцев. Они вешают распятья на двери и окна, чтобы не пустить дьявола внутрь жилища. Такая, вот, народная магия. Твой старик, что владеет этим домом, был из Мексики?

– Не знаю. Я не видела его. С ним говорил только Тайлер.

На стенах, впрочем, было не только распятие. Она уже успела повесить некоторые свои памятные вещи. Прямо над изголовьем кровати висели те самые боксёрские перчатки, в которых она выиграла чемпионат мира и позже побила Лину Тейлор, а чуть ниже – её золотые и прочие медали в одной связке. Рядом с окном пестрели наградные грамоты с разных турниров, вставленные в рамки. На противоположной стене, где была небольшая полка, блестела в пятне света изящная коробочка с безделушками Хелен, привезёнными из-за океана. Коллекция античных монет, фигурки с афинских раскопок, кельтские фибулы из Британии, маленький медальон из юности, документы и фотографии, её урна с чёрными блестящими боками. Всё, что осталось от мира по ту сторону.

– Повесила всё это только из-за того, что так дома висело, – сказала она. – Ты тогда хотела, чтобы я не прятала эти штуки, и все бы видели мои достижения. Будто это кому-нибудь нужно.

– И правильно, – мама осматривала её регалии, сложив руки на груди. – Ты не должна забывать, чего добилась.

– Сама же говорила, что я занимаюсь глупостями.

– Мы все ошибаемся.

– Ладно. Пойду разминаться, а потом надо на работу. Сделаю несколько заказов до полудня. Там ещё со вчера осталась пара заявок на текущие кондиционеры. Когда вернётся Тайлер, поедем в зал.

– Ты доверяешь Тайлеру?

– Что за вопрос?

– Просто он так неожиданно влез в твою жизнь.

– Ревнуешь что ли?

– Беспокоюсь.

– Пожалуй, что доверяю. Мне кажется, что он – добрый парень. Куда добрее меня. Я тут никого не знаю, у меня нет ни друзей, ни знакомых, а он хотя бы пытается помочь. Любому нужны друзья.

– Не знаю. Всё же он довольно странный.

– Нас объединяет главное. Он тоже без ума от боёв.

– О да, он помешан на них даже сильнее тебя, если это вообще возможно…

*****

Она увидела его впервые в боксёрском зале Нила Робертса. Том первом зале, в который пришла в Америке, и где решила остаться на какое-то время. Тогда всё очень быстро завертелось, и было уже не понятно, случайность это или судьба.

Желание как можно быстрее прервать мучительный простой не покидало с самого приезда, поэтому она начала свои поиски в окрестностях первой квартиры уже через неделю, ещё не имея машины, меряя расстояния незнакомого города пешком или пользуясь общественным транспортом. Так и нашла зал Робертса, располагавшийся в современном спортивном комплексе со стеклянным фасадом, удобной парковкой и столбиками для велосипедов. Внутри он выглядел совсем не как тесный зал старого образца, что ещё остались на Западном побережье. Здесь имелась секция с фитнес-тренажёрами, а ринг занимал лишь половину обширного пространства, оставляя много места для боксёрских мешков и других снарядов. Всё казалось новым и остро пахло краской и кожей. Судя по логотипам, зал был франшизой большой сети, которая имела такие же спортивные комплексы по всей стране.

Поначалу она не хотела оставаться. Там занималось слишком много любителей, и почти не было тех, кто готовился к соревнованиям, к тому же, её отпугивал поверхностный подход таких сетевых клонов, где думали больше о деньгах и массовом клиенте. Среди посетителей она видела людей в сомнительной физической форме, были там и детские группы. Однако всё же осталась. Во-первых, узнала, что владелец зала и, по совместительству, главный тренер когда-то не просто был боксёром, но выигрывал «золотые перчатки» на любительском ринге, а также входил в сборную страны. Во-вторых, здесь всё же были и настоящие спортсмены, к тому же, в тех весах, что подходили ей для спаррингов. В конце концов, это просто был самый ближний зал к её новому дому.

Она помнила их первый разговор с тренером.

– Ты не шутишь? Чемпионка мира? – спросил мистер Робертс, узнав о её достижениях. – У меня прежде не было студентов такого уровня.

– Могу принести награды, если нужно, – ответила она. – Теперь хочу в профессионалы податься, поэтому хотела бы поработать с вами и с теми ребятами, которые здесь серьёзно занимаются.

Она не стала таиться и рассказала ему всё в первый же день. Мистер Робертс – высокий, худощавый мужчина, приближавшийся к своим пятидесяти, но всё ещё сохранявший энергию в теле и огонь в глазах, с короткими светлыми волосами, острыми чертами лица – выглядел в тот день скорее озадаченным, чем обрадованным.

– Менеджер у тебя есть? – вновь спросил он. – Ты говоришь, что будешь по ММА выступать. Я только в боксе подкован, с остальным мало чем могу помочь.

– Мне и нужна боксёрская работа. Именно об этом прошу. Борьба и остальное – это уже моё дело. Что скажете насчёт серьёзной персональной тренировки? Ну, хорошо бы и в спаррингах поработать с ребятами.

– К любительским соревнованиям я готовил парней. Сейчас тоже пара человек есть, ещё один, вон, тоже хочет попробовать себя в профессионалах, – Робертс мотнул головой в сторону крепкого средневеса, лупившего мешок в углу. – Только нужно поговорить о деньгах. Сама понимаешь, что, если я буду много заниматься с тобой, мне придётся обделять остальных. У нас зал больше на групповые тренировки рассчитан.

– Это понятно. Ваши условия?

– Двадцать пять долларов в час. Знаю, что немало, но меньше не могу, прости. У меня есть двое помощников, которые могут подержать тебе лапы. С ними договоришься на десять–пятнадцать баксов в час.

– Идёт.

Она сказал это, словно прыгнула с обрыва как в детстве. В голове пронеслись молнией цифры – десятки складывались одна к другой, за день, неделю, месяц, в конце были тысячи. Не смотря на это, она сказала как отрезала. Без сомнений. Ещё в самолёте и даже раньше, во время обдумывания этого путешествия, когда лежала долгими днями и ночами в своей постели за океаном, она решила, что не будет отступать, что бы ни случилось. Как бы ни складывались дела с едой, крышей над головой, комфортом, она будет идти по своему пути. Ещё не знала, где найдёт деньги, но знала, что отсутствие выбора укрепит решимость, ведь, если мосты сожжены, некуда отступать.

– Тогда я выделю тебе шкафчик, и мы составим расписание занятий, – по голосу Робертса было слышно, что он всё ещё сомневается в том, нужно ли ему всё это.

– Чем быстрее приступим, тем лучше. Не терпится вернуться к работе.

– Ломает без тренировок? Знакомое чувство.

– Да. Зашла, вот, сюда сегодня, вновь почувствовала этот запах и голова кругом.

Именно там, в зале, она впервые встретила Тайлера.

Поначалу видела его среди других студентов, но не обращала внимания, отметила лишь, что его уровень получше многих, хотя всё же не профессиональный. Он был просто парнем, одним из многих, частью той массы любителей, с которыми её ничего не объединяло. Их имена ещё путались в голове. Забавный толстяк Джордж, Ти-Джей, слишком пафосный для любителя, Майкл, несколько девчонок, веривших, что бокс полезен для самообороны.

На третий день он сам подошёл. Поначалу, как она вспоминала, смотрел издали, наблюдал, как она отрабатывает по мешку, но потом всё же заговорил.

– Люди шепчутся, что ты серьёзный боец, даже чемпионка мира, – сказал он, – но ты к другим почти не подходишь. Знаешь, видя, как ты двигаешься, я верю в это. Когда перемешаешься на ногах, то похожа на Шугара Рэя Леонарда, а иногда набрасываешь по мешку как Пакмен. Хорошая работа. Готовишься к какому-то конкретному бою?

– Может и готовлюсь. Просто так интересуешься?

– Меня зовут Тайлер, – вместо ответа сказал он.

– И что?

– Ну, просто мне уже приходилось помогать ребятам в подготовке к боям. Не только здесь, но и в других залах. Я мог бы поработать с тобой. Бесплатно, только ради интереса.

Она окинула его взглядом с головы до ног. Он был пониже её, худощавый, мог показаться даже немного хрупким, но, как она видела, наблюдая за его тренировками со стороны, эта хрупкость была обманчива – двигался он быстро и бить старался жёстко. Светлые, пшеничные волосы, тонкие черты лица, обрамлённого рыжеватой бородкой, бледная кожа, будто не желавшая загорать даже здесь, в Калифорнии, голубые глаза. Выглядел он парнем, уверенным в себе, – она судила по тому, как он стоял, уперев руки в бока, – но не без самоиронии. Если бы она предпочитала мужчин, то могла бы сказать, что он приятный, хотя ничего необычного.

– И какой у тебя опыт? – спросила она. – Сам бился, тренировал?

– Я не профессионал, если ты об этом. Мистер Робертс хотел взять меня помощником тренера в этот зал.

– И почему не взял?

– Ну, у него уже есть два помощника, а зарплату для третьего не выделяют.

– Так ты бился?

– Ну, меня с детства привлекали разные единоборства, особенно бокс, и поначалу я даже надеялся, что смогу стать профи. Провёл несколько любительских боёв, дебютировал в ММА, но быстро понял, что не потяну. Знаешь, когда просто проигрываешь, – это одно, но после падения в нокаут всё меняется. У меня хватило мозгов, чтобы не продолжать и не набирать отрицательный рекорд, ну, и я прекратил попытки. Но продолжал посещать залы, а там парни начали иногда просить помочь им в подготовке. В общем, занялся этим. С кем-то лишь на один бой в команду объединялся, но с парой бойцов мы куда дольше работали.

– Астронавт, который не полетел.

– Да, типа того.

– И чем ты можешь помочь?

– Ну, ты платишь местным парням, которые держат тебе лапы и стоят в парах. Они все не слишком квалифицированы, сказать по правде, ну, кроме Робертса, конечно. Я могу делать это бесплатно. Мне просто интересно поработать с серьёзным бойцом. Если сомневаешься в моих способностях, так проверь.

– Мне нужно много работать.

– Я готов.

– Хорошо. Проверим.

Она согласилась легко. Нечего было терять. В конце концов, он единственный из всех разглядел в ней истинное стремление, или же просто ему одному было по-настоящему интересно.

Так они стали работать вместе почти каждый день. Поначалу он мог не много – надеть тренерский доспех от «Everlast» с обозначенными зонами для ударов, натянуть лёгкие лапы на руки и изображать из себя движущийся мешок, но он делал это бескорыстно и позволял ей бить себя долго, столько, сколько было нужно. С каждым разом она всё больше понимала, что работать с ним ей нравится куда больше, чем с любым из помощников тренера Робертса. Те требовали денег, хотели как можно быстрее соскочить и не любили, когда она била их в полную силу. Тайлер не выказывал никакого неудовольствия и лишь медленно отступал под её натиском, когда она всаживала свои крюки в кожаные бока его нагрудника. Потом, через день или два, он показывал ей с улыбкой своё посиневшее тело – доспех не снимает всей силы удара, – однако и тогда она не видела в нём осуждения.

– Сильно я тебя отделала, – говорила она.

– Ничего. У тебя отличный удар. Лучший, что я видел у женщин.

– Много ли ты видел?

– Достаточно. Техника тоже отличная. Ты же была чемпионкой мира.

– Была.

– Как же так получилось, что начинаешь всё сначала?

– Долгая история.

Он оказался тем человеком, которому нравилось, как она его бьёт. В их мире такое дорогого стоит, и она это понимала.

*****

Медленно, но верно она меняла свою жизнь на новом месте в нужном направлении. Иногда казалось, что это будет продолжаться целую вечность, но бывали и дни, когда можно было увидеть плоды своих трудов.

– Не так плохо, согласись. Теперь, когда есть машина, всё будет по-другому.

Она опустилась на колени у заднего крыла «Тойоты» кофейного цвета, ещё раз проверяя, нет ли ржавчины под колёсной аркой. Там всё было чисто, никаких вмятин или следов рыжих пятен. Калифорнийский климат сохраняет лучше любого консерванта.

– Я не слишком разбираюсь в машинах, но выглядит нормально для четырёх тысяч баксов, – мама скептически смотрела на её приобретение со стороны.

– Хочу как можно скорее зарегистрировать её в такси и выйти на работу. Больше никаких чёртовых кондиционеров.