Kitabı oku: «Дом, который построил Майк. Хроники Кулуангвы», sayfa 3
ЧАРЫН
Скорее всего, мне надо было бы начать мои записи не с Парижа, а с засраной деревни Чарын в глуши Казахстанских степей.
Это почти как начать все заново, как родиться заново после тупой жизни.
Начать можно было бы в стихах!
СТИХИ
– Жиль ли Лэнин Казакстан?
Жолтонбай отца спросил
— И-и-и-и, ты мэне сказаль!
Лэнин гниль по турмам-ссилькам
За казакски за народ, Вот Ильич походким в-а-ажным
Четверым бревно несет!
А дальше так.
Почти все это случилось на самом деле. Ведь были же все эти годы, а значит, что-то должно было происходить.
И в самом деле, живет же сейчас в Нью-Йорке один мой бывший хороший друг, Сашка Сюткин, с которым мы пытались перейти Китайскую границу 28 апреля 1984 года в районе реки Чарын в Казахстане. Ему одному из нас троих это тогда удалось, его брат Олег погиб, а я был задержан казахскими бдительными пограничниками при попытке захвата председательского самолета Ан-2 колхоза-хлопкороба «Ленинский свет Социализма».
Я с Сашкой никогда не встречался после этого. Так мы и договаривались. Если нам удается это предприятие по побегу из Советской России, мы забываем друг о друге и никогда не входим в эту воду дважды.
Тем более, что все его считают погибшим и родители приносят цветы на его могилу в городе Ревда.
Такие дела.
Правда, однажды он прислал мне открытку в Торонто к рождеству 1996 года и в ней было написано только два слова – «Taке саrе».
Подписи не было. Но у меня нет никаких знакомых больше в Нью-Йорке, если не считать Курта Воннегута, который приезжал ко мне на открытие галереи и клуба «Бокомара» в Торонто. А, да!, еще есть черный полицай Эдди, не помню уж как его ласт нэйм, что допрашивал меня в госпитале Моунт-Сэне на 49 улице. Это когда мне в темечко прилетело что-то очень тяжёлое в Центральном парке от такого же черножопого. Плюс ко всему я лишился своего любимого фотика. От Эдди-полицая у меня в реликвиях протокол допроса из 52 полицейского отделения Манхэттэна.
«Шел, споткнулся, упал, потерял сознание, закрытый перелом, очнулся – гипс».
ЦИТАТА
«Ну, зачем ты мне врешь! У тебя там не закрытый, а открытый перелом!»
Бриллиантовая рука.
Так вот, подписи под «тэйк кэр» не было.
Значит, это был он, Сашка Сюткин, как очень хотелось бы в это верить.
От Сашки в наследство, в коллекцию моих реликтов досталось его стихотворение, точнее две первые строчки. Он ничего не смог больше придумать, потому как человек был простой и добрый, не как все эти идиоты-поэты современности.
Вот что он написал после их неудавшегося восхождения на Эльбрус в 1982 году:
Они поднимались в гору,
Их было трое…
И все, не строчки больше!
Просто и понятно.
Из этого восхождения они привезли в Свердловск полный полиэтиленовый мешок (за десять копеек, а не за семь) мышиного говна под названием мумие. И долго пытались его продать студентам, чтобы покрыть свои дорожные расходы.
Помните – в десятикопеешный кулек входило три литра пива, а в семикопеешный – только два.
Этот мешочек, один из многих, тоже у меня в музее. Были проблемы с ввозом его на территорию Великобритании – таможня не давала добро, пока проверяли – опиум это или мышиное говно. Сошлись на говне, но посоветовали посетить психиатра. Ржали тогда надо мной совсем как не тихие, тупые англичане, а папуасы с острова Куку.
ВАНУА-ЛЭВУ
До момента с Воннегутом все похоже на правду. Однако с Куртом он никогда не встречался и тот никогда не приезжал в Торонто. Да, клуб Бокомара он действительно открыл, но только в сети. Через два с половиной месяца продал его какому-то индусу по имени Кумар за стоимость обслуживания провайдера плюс бутылку водки, и сайт моментально превратился в порномагазин.
Однако переписка с Воннегутом у него действительно существовала и похоронена где-то сейчас в джунглях интернета. Уж о чем они переписывались, одному Богу и Курту известно.
А вот код-то на вход в его «мыло» я и не знаю.
С братьями Сюткиными он тоже не врет. Вся эта их экстримная компания скалолазов проходчиков поперлась в Казахстан в апреле 1984 года. Моему удалось из грязевой лавы каким-то чудом выбраться. Сюткины погибли.
Это официальная версия. Были слухи, что Сюткины под эту лавинную лавочку ушли в Китай, потом, якобы, их видели в Турции, в Анкаре наши Свердловские челноки.
Мой был под самым пристальным прицелом комитетчиков, и все еще удивлялись вокруг, почему? Вроде наоборот парня надо поддержать после такой трагедии, а его с допроса на допрос, с допроса на допрос.
Потом поперли из Института, и сразу завалили в ряды защитников. Как уж он там не косил под психа, псих мой худосочный! Ничего не помогло. И закинули то не в ближайший аул, а прямо на БАМ, в самый его конец. Я его тогда еще не знала. Это все мать его рассказала потом. Я даже, помню, ревела, как дура. Вот думала, парень то мне какой достался экстримно-активный во всех отношениях. Под смертью ходил и обыграл ее, как в наперстки. И шьет и вяжет, а как спать ляжет – коньки наденет, как заебенит! Экскюз май фрэнч.
МГ.
САЙГОН
А моих друзей в Америке, которых, как я упоминал – раз-два-и-обчелся. В Нью-Йорке, в Сиэтле, Лос-Анджелесе.
В Хюстоне, штат Техас, Земля, Солнечная Система, живет мой друг, вьетнамец Тим Юнг, который в свое время со своей семьей сбежал в США из Сайгона на последнем вертолете за три часа до входа в него Северных войск. Тиму тогда было всего три года и он даже не помнит этой эвакуации, потому что мать его несла закупоренным в большой и надежной дорожной сумке «Сэмсонит», чтобы офицеры контроля Американского посольства в Сайгоне случайно не подумали, что два места в чаппере-вертолете наверняка не лучше, чем одно.
Отец Тима сгорел в огне напалма под налетом американской авиации. Произошло это по нелепой случайности. Бомбовый удар был предназначен для поселка красных партизан Суэнь-хуй, (и смех, и грех – но чистая правда), а командир взвода разведки лейтенант Стивен Мэн неправильно дал координаты района уничтожения, так как карта была залита кровью его отстреленного левого уха.
Ракеты накрыли своих.
Отец находился во взводе прикрытия и превратился в пепел за четыре с половиной секунды, как, впрочем, и большинство его товарищей по борьбе с «красной-вьетнамской-коммунистической чумой».
Такие дела.
КОМСОМОЛЬСК-НА-АМУРЕ
Все, кто служил, тот знает, что состав напалма очень прост – это взбитый на горючке резиновый клей.
Так вот у меня был знакомый, сослуживец по части 6705 в Комсомольске-на-Амуре, Вовка Ершов, по кличке Марихуана, удивительной судьбы человек. Он тоже сгорел от напалма. Только не снаружи, а изнутри.
«Клей» мы пили в боевой части 6705, за отсутствием денег на водку. Пили, как водиться во всех Вооруженных Силах, в каптерке. Подальше от начальства, поближе к кухне.
Ну, сначала надо резиновый клей добыть у зэков в зоне строгого режима ИТК-7. Там на зоне была Промка, где шили очень даже неплохие куфаечки, и в производственном процессе им необходим был «клей резиновый, не питьевой». Клей этот мы, вохровцы ГУЛАГов, меняли на чай, из которого мужички гнали чифир. Удивительного действа напиток – совсем как экстэзи, только танцевать потом нужно под одеялом с самим собой, медленно и верно, а то надзиратели увидят в тебе перемену к лучшему «ниспохую», и дадут карцера на пару ночей, чтобы не эйфорило.
С нашей же стороны процес синтезации спирта из клея БФ-6 был такой. Берем электродрель – дрелью его, клей, надобно «поднять». Как миксером. Ну, у кого миксер есть, тот знает. Можно поднимать резинку и вручную, но это долго и нудно, можно захлебнуться слюной, особенно когда трубы горят.
Потом излишки взбитого клея «отбрасываются» через друшлак, а спиртовой раствор денатурата сливается в трехлитровую банку. Столько, примерно, получалось с 12-ти литрового бидона клея. Затем добавляется соль и раствор отстаивается некоторое время.
Пока душа терпит.
Еще одна фильтровка «ломом» и огнедышащий напиток подается к столу в железных кружках. Белых. Из зеленых только духи пьют чай-бром. Закуска по вкусу. Семь раз отпей – один раз отъешь.
«Фильтровку ломом» наш любимый денатурат проходил только в зимнее, суровое время. Хорошо еще что это время зимнее и суровое в Комсомольске-на-Амуре составляет большую часть времени года. Лето в Комсомольске, как впрочем, и в Свердловске короткое, но малоснежное. Идея проста, как все гениальное. Ее нам подсказали местные китайцы, лимита желтая, (те же самые, что научили меня, как медведей под жопу пинать). Мне даже пришлось кое-какой китайский подучить, чтобы с ними общаться.
Первому слову меня, правда, обучил Урумбек. Грит мне однажды, по молодости, по духовщине еще, – «Суда эди, сукнахбля нерускый сволышь, жярены картошка-мартошка мнэ с кухни принэси!» Я грю, – «Чо?»
Он как мне в печень сапогом заедет, у меня аж цифирьки защелкали.
«Чо» – по-китайски – жопа!» – отвечает.
Вот это я надолго запомнил.
После этого стал Мандарин их китайский изучать.
Больших успехов, кстати, достиг.
Сейчас на Канадщине часто выручает. Иногда подрежу по русской привычке какого-нибудь узкоглазого на дороге, он высунется из окна своего авто дорогого, плюнет своей едкой слюной с типичной пневмонией на мою ворованную Хонду и давай ругаться английским матом. Фак-перефак, фак-перефак!
А я ему, – «Чо!!!»
И по газам!
Ага, о чем это я? Об очистке ломом!
Духи малослуживые шинельным сукнецом натирают лом обычный, стальной, ледодробильный, до состояния зеркального блеска дедовской бляхи на ремне. Чтобы бриться можно было, и как зеркало использовать.
Ну, потом этот ломик мы выносим на тридцатиградусный дальневосточный мороз и осторожно вставляем в пустую трехлитровку. Вот та-а-ак. Осторожно, чтобы на морозе баночка не лузгнула прозрачным стеклом.
Затем осторожно, примерно с половины или с одной третьей высоты лома начинаем на него поливать священную жидкость. Медленно так, чуть дыша, осторожненько блин, ты чо делаешь, сухорукая твоя голова!
Ага! Пошла родимая стекать в баночку!
Так вот суть то вся у китаез этих заключается в том, что пока спиртик с клеевыми добавками бежит по стальной, блестящей поверхности лома, то все вредные и ненужные пары БФ-6 испаряются на жесткой морозюге, или же налипают на арктического холода сталь лома.
А баночку тем временем наполняет чистая слеза спирта.
Дрели же, миксеры, хорошие такие, изготовленные для боевых операций в боевых условиях в тылу врага, мы выменивали на выкидные ножи из Зоны в соседней танковой части №14235.
Выкидные ножи, такие с кнопками, очень козырные-пацанские, короче, мы выменивали в зоне на чай.
Две плитки чая – нож.
Плитка чая стоила 2 рубля и, если не стрендеть совсем, 47 копеек еще сверху.
Танкисты, мазута дубовая, тырили дрели из неприкосновенных, зачехленных на время войны с потенциальными противниками, боевых танков Т-62 с их базы в Хурмулях, СССР, Дальний Восток, Земля, Солнечная Система.
Деньги, чтобы купить чай на обмен в Зоне, присылали наши мамы и папы, в надежде, что мы купим себе на них конфеты, или как поговаривал страшный сержант Урумбек Маменгалиев – «кампет-мампет, панимаищ?».
СПРАВКА
Многие из Войсковой части 6705 ушли потом в коммерцию, а некоторые даже стали основателями первых перестроечных бартеров. Помог большой опыт работы в конвойных частях.
А что, так и получалось, что наши мамы и папы спаивали нас клеем БФ-6. Нет чтобы просто, по-человечи – выслать водки в резиновой грелке.
Вовка то, Марихуана, вообще кони двинул, да еще и каптерку собой спалил. Замахнул цельную пол-литровую банку ломом очищенной, солью и марганцем профильтрованной, (мы ему еще говорили, не спеши), и вместо закуски, (ее просто не было) потянулся скорее сигаретку закурить. Ну и полыхнул сразу, почернел моментально, как молнией его шибануло. Дернулся, мы и подскочить с Арменом-каптерщиком не успели, упал, зацепил трехлитровую банку с клеем, и пошло полыхать. Взметнулось по полкам с бельем солдатским, по гимнастеркам, по шинелям, затрещало по антресолям с портянками. Вовку то мы за ноги вытащить успели, точнее уголек его.
А вот уж тушить – не наша дедовская забота. Роту в ружье подняли, духов в ряд выстроили, ведра в руки – и по цепи к сортиру. Затушили они очаг пожара, как будто в обстановке, приближенной к боевой. Добра коптерного сгорело много. Особенно дедушки жалели о форме парадной, приготовленной на Дембель-86-Весна.
Вот только ЗамПоТылу, подполковник Гришко, был, как мне кажется, доволен. Столько, говорит, добра пропало-сгорело, столько добра!
Прицелов ночного видения к РГД-6 – шестнадцать штук, сапог офицерских, яловых – 147 пар, полушубков новых, офицерских – 126 штук, ботинок офицерских, парадных 74 пары, шарфов белых, офицерских, парадных – 132 штуки, перчаток офицерских, кожаных, парадных 194 пары, варежек трехпалок – со счета сбиться, две кинокамеры импортные, два портсигара золотых, всё нажитое непосильным трудом и тд. и тп.
Уже через пару месяцев бедный-пребедный подполковник Гришко на его новой вишнёвой «девятке» разгонял лужи перед КПП нашей части на улице Сталелитейной, Комсомольск-на-Амуре, Земля, Солнечная Система, Млечный Путь.
Правда, тащпалков?
Такие дела.
На свой Дембель-86-осень я сделал себе небольшой подарок. Купил у танкистов новый гранатомет, стыреный из того же НЗ. Ну, кто служил, тот знает, подствольный гранатомет «Муха», который пристегивается к цевью автомата, к нему две гранаты и еще в нагрузочку ко всей этой прелести – четыре цинка патронов к АК-74. Восемьсот дорогих моих латунных, по восемь рублей за каждый патрон. Надолго можно было бы в Белом Доме засесть в девяносто первом году.
Стоило это мне четырех выкидных ножей, трех гробиков со скелетами, тех, которые открываешь, а у скелета хуйчик вскакивает. Большой такой. Плюс двадцать три цепочки с крестами разверзнутыми, четыре дембельских альбома с голыми бабами и чеканкой, и еще до кучи шестнадцать штурвалов.
СПРАВКА
Штурвал – это престранное изобретение, принесенное миру из темных, больных застенков ИТК. Эдакая резиновая уздечка, которую нужно натянуть на Павла Корчагина в красной буденовке, чтобы она хорошо зацепилась за головкой, а во все стороны от центра торчат тонкие резиновые усики. Почему-то подразумевается, что такой механизм должен в тяжелое время занятий любовью привести в неописуемый восторг милых дамс.
Уж не знаю, как женщины на этот прибор кладут взгляд, но вот после предотвращения (путем смертоубийства естессно) побега одного «петушка-гребешка» на нашей ИТК-7 в городе Комсомольске-на-Амуре, СССР, Земля, Солнечная Система, во время паталогического-анатомного медицинского обследования его тщедушного тела, в заднем проходе было обнаружено четыре штурвала, две пробки из-под газировки «Балтика» и носовой платок с вышивкой «ГПТУ-9. Не забуду Пал Палыча»
Такие дела.
Да! Есть у меня в моей коллекции реликвий один из этих штурвалов Пал Палыча, (остальные поразобрали сержанты, которые были причастны к смертоубийству). В дембельские альбомы, наверное, наклеивать. Порядком пообтершийся, так как не раз потом приходилось мне его опробовать ночами послеармейской студенческой молодости. Да простят меня ленки-ольги-светки-катьки-немые-на-четверых-и-т.д.
Гранатомет с гранатами и патронами я закопал в тайге недалеко от нашего войскового стрельбища около поселка Хурмули. Странно, но когда в 1997 году я прилетел в Комсомольск, добрался на попутках в Хурмули и нашел этот тайник, то патронов в нем не было, остался только гранатомет с гранатами.
Место, где я сделал тайник в свое время, четыре километра от первого съезда от Сермяжного трака вправо, мне никогда не забыть. Я его называю по Аркадестругатски – «У погибшего медведя». На этом месте 24 июня 1985 года я убил медведя пинком моей сильной правой ноги ему под сраку.
Такие дела.
ХУРМУЛИ
Охотиться на медведей методом «пинка под сраку» (по ненецки это будет «уинга па иул») меня научили местные охотники, какой-то то ли нанайской, то ли ненецкой внешности. Китайцы это были, вот кто! Их тогда, нелегалов-лимиты и в то время уже много в тайге развелось. Ломовики-чистильщики. Хотя честно сказать «уинга па иул» это точно не по-китайски. Китайский то я прилично знаю. Даже Министр Торговли их Китайской в 1994 году в Стокгольме на торговой конференции мне комплимент сделал. Типа я первый белый говорю на практически чистом пекинском диалекте.
Я же в то время уборщиком помещений прирабатывал, техничкой, на выставке достижений Мирового Хозяйства Европейской Технологии.
Ну ладно, чо себя хвалить другими языками.
О медведях.
Когда медведи, разъевшиеся за долгое лето, добираются до только что созревшей ягоды морошки, они вообще поворачиваются своим медвежьим рассудком и для них морошковая поляна превращается в рай земной. Они могут проводить на этой поляне недели за неделей, если поляна достаточно большая. Забираются в кустики ягод своим медвежьим носом и бороздят их задом кверху, как твои свиньи перед пометом.
Вот как раз в этот момент к ним, к мишкам, и нужно подобраться сзади, разбежаться побыстрее и пнуть посильнее под зад. От такой неожиданности у медведя-сладкоежки случается разрыв его бедного и доброго сердца, и он падает замертво на райскую поляну.
Эти нанайцы так, кстати, и промышляют, и содержат семьи свои нанайские. Денег то у них на ружья нет. Да и не только на ружья.
В этом у меня с ними очень много общего.
Шуба медвежья под моими ногами сейчас лежит, как часть моей мировой коллекции. Добрая память о Советских Вооруженных Силах. Пообтерлась порядком уже. Через все страны шубейка проехала.
В Амстердаме сигаретами прожжена в области глаз.
И в Лондоне, и в Париже пожила и лишилась обеих лап – пробовали варить суп, насмотревшись фильмов с Чарли Чаплиным. И там и там получилась вполне приличная похлёбка.
В Польше ее чуть шляхта на границе не отмела, сотней грина пришлось отделываться.
В Гонконге мне за неё штуку их гонконговских долларов предлагали, говорят неведомый науке зверь. Ети? Не отдал.
В Нью-Йорке и Сиэтле под ногами валялась шкурка моя дорогая в засаленных квартирках однодневках в Квине и на Первой Авеню, как единственный атрибут интерьера, кровати, стола, холодильника, кота и унитаза.
В Ванкувере мы её использовали в «Секретных Папках» в качестве пугала для кабанов, доставших нас в палаточном городке в горах.
Да! Мишку убиенного всё же жалко.
Добрый мишка был.
Такие дела.
САЙГОН
Американский вьетконговец Тим Юнг говорил мне, что не скорректированное уничтожение поселка во Вьетконге было достаточно нашумевшим делом, которое попало в печать, потому что в огне погибли до кучи два репортера британской телевизионной компании «Фокс Ньюс», снимавших героические подвиги своих героических соотечественников. Бедный безухий командир взвода пошел бы под трибунал, если бы не самокритичный выстрел в большой, чувственный американский рот.
Перед тем как застрелиться в чувственный рот, Стивен Мэн, sentimental son of a bitch, произнес великолепную фразу, которая впоследствии стала крылатой во Вьетнаме, а Фрэнсис Коппола (ну этот чеканутый на голову режиссер) заработал на ней свой Оскар.
– О, как я люблю запах напалма по утрам!
А все эта пресловутая американская сентиментальность.
Такие дела.
Кстати, Коппола умер.
Такие дела.
Нет стоп! Чо это я – это Кубрик кони то двинул, а Коппола еще жив. Совсем записался я.
Тысячи южан пытались пробиться на территорию посольства США в Сайгоне, прямо с крыши которого каждые пятнадцать-двадцать минут снимались вертолеты, набитые, как банки с дальневосточной килькой, желтыми узкоглазыми беженцами. Буквально касаясь воды от перегрузки, они доставляли людей на стоящие в порту авианосцы, выгружали счастливчиков и возвращались назад к посольству. Туда, где массы народные пытались броситься напролом, уже понимая, что даже плавучие громады-железяки, хоть и не джонки, не растяжимы до размеров Южного Вьетнама.
Там, около дверей посольства, они и были удачно остановлены прицельными, очень не холостыми выстрелами парней из «Зеленых беретов».
Такие дела.
В произошедшей суматохе матери Юнг удалось через трупы пробиться к решетке посольства. Крича что-то на понятном только ей языке, она затолкала в руку одному из охранников справку о геройской смерти мужа за свободу и независимость родного Вьетнама. Она знала, что за решетку в первую очередь пропускали или семьи погибших героев, или того, кто каким-то образом был связан с сопротивлением. Поэтому отец Тима, сам того уже не зная, спас жизнь своей маленькой семье, жене (и сыну в дорожной сумке «Сэмсонит»).
Огромного роста солдат, с добрыми глазами, с плоским, тупым черепом, с лицом, молоченым горохом вьетнамской проказы и непостоянством текущей военной жизни, чертыхаясь и матерясь на своем понятном только ему английском языке, помог втащить груз на крышу посольства и с размаху забросил Тимкино, мало уже что ощущавшее тело, в вертолет.
Этот рейс был последним, и в эту железную банку набилось в два раза больше дальневосточных вьетнамских сельдей, чем необходимо.
Мать сидела на сумке, смертельно до синевы в суставах, вцепившись в нее своими маленькими вьетнамскими пальчиками, ощущая слабое дыхание своего мальчика.
Все кончилось, вся эта война, вся эта победа, все эти пули, все эти гранаты. Вскоре она с сыном будет в большой и неизвестной Америке, где все, конечно же, будет хорошо.
Вот дура то!
Благодаря компании, «АТ&Т САNАDА», я могу практически бесплатно звонить в США. И сейчас, когда уже становлюсь старым пердуном и пристрастился окончательно к дешевому канадскому хересу, так как он невероятно напоминает мне вкус портвейна «777» (в простом народе известного как «Три топорика»), я, напившись, звоню Тиму в Хьюстон и спрашиваю его:
– А не хочешь ли ты, Тимочка, порыбачить на акул где-нибудь неподалеку от Ханоя, (помнишь еще эти приливы, мой милый желтый друг), или трахнуть какую-нибудь соотечественницу за два доллара в портовом борделе?
Он мне отвечает его любимой перифразой из фильма «Апокалипсис Сегодня»:
– Ты же знаешь, я бы поехал, но… Я не люблю запах напалма по утрам.
Он просыпался в шесть тридцать каждое утро в своей маленькой квартирке в районе Хайгейта в Лондоне, где я жил у него несколько месяцев без пенни в кармане, ставил себе кофе и говорил эту фразу-молитву, перед тем как двинуться в свою архитектурную фирму Шеппард Робсон на другой конец города, в Камден Таун. Поездка занимала у него час двадцать две минуты – 2.44 туда и обратно – примерно одну десятую жизни.
Думаю, он просыпается с этим лозунгом и сейчас у себя в Хюстоне: «О, опять сегодня в напалм!»
