Kitabı oku: «Орден»
© Михаил Васильев, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Рукопись неизвестного предка
Эту рукопись я нашел случайно. Оказалось, написал ее мой предок, о котором я ничего не знаю. Деда своего помню с трудом, а о предшествующих представителях поколения не слышал ничего. В нашей семье, увы, так!
И вот как-то случайно попалась пачка так называемых школьных тетрадей, из настоящей, хоть и сильно потемневшей бумаги. Непривычные записи, сделанные «шариковой ручкой». Пришло в голову, а вдруг кому-нибудь это может показаться интересным. Подробности нелепого времени, экзотической дикости прошлого, эпохи унижения и самоунижения русского народа, который почему-то не был хозяином своей судьбы и своего богатства. Давнего-давнего времени. Еще достославного две тысячи тринадцатого года.
По улице, медленной и усталой походкой человека, бродящего долго и бесцельно, шел кто-то, лет тридцати, худощавый, почему-то в очках с треснувшим стеклом. Звали его Лев. Этот Лев остановился у низко висящей вывески пивной «Волгарь», глядя на другую сторону улицы.
Там возле ворот рынка столпилась масса народу, и поначалу было неясно, что заставило их всех так тесно и неудобно скучиться. Шум и крики переносились через дорогу, перекрывали шум машин.
Потом стало видно, что в центре толпы стоит бортовая машина. Трое мужиков сгорбились в ее кузове, погрузившись ногами в резиновых сапогах в живую рыбу. Все наклонялись и выбрасывали, выбрасывали наружу больших карпов. Непонятное в наше рыночное время количество людей окружило это вроде бы торжище. Громкие крики и мат доносились оттуда, люди кричали и вырывали друг у друга, у ближних рыбу. Как ни странно, денег никто ни у кого не требовал. Мужики, скорее грузчики, а не продавцы, швыряли и швыряли карпов прямо в скопище людей. А вот стали спихивать рыбу лопатами. Вид иссякающей на глазах бесплатной рыбной горы привел толпу в неистовство, мат стал совсем явственным.
Рядом со странным грузовиком стояло множество полицейских машин. Такой необычно большой, многочисленный полицейский наряд. А вот к ним подъехала какая-то иномарка. Оттуда вышел молодой человек с папкой и фотоаппаратом и сразу стал фотографировать необычную рыбораздачу. Ловил в объектив мужиков наверху в кузове. Один из них выпрямился, держась за натруженную спину, крикнул:
– Ни кипешуйтесь! Сейчас еще одна машина подъедет.
Она уже приближалась. Задним ходом, медленно, черная цистерна. Оттуда выбрался и полез наверх, к люкам человек. Подбежал полицейский.
– Разрешения на торговлю вам не давали! – крикнул он.
Его было плохо слышно. Рядом будто бы шел митинг необычайной политической активности.
– Все-то ты знаешь! А мы и не торгуем, – заметил человек на цистерне.
Струя воды с рыбой вдруг хлынула из машины. Полицейский едва успел отскочить.
– Как ты неловок! – скептически заметил стоящий наверху.
Люди, отпихивая друг друга, кинулись почти прямо под струю. Бьющиеся рыбины заскользили по асфальту, длинные, похожие на змей, угри. Вниз на дорогу, под троллейбусы и автомобили. Мокрый люд бегал в потоке рыбы, хватал трепыхающуюся добычу.
Стоящие на другой стороне улицы, на троллейбусной остановке люди смотрели на раздачу рыбы, будто на удивительное представление. Некоторые смеялись. Только человек в очках с треснувшим стеклом глядел мрачно. Наконец, отвернулся и стал спускаться в пивной подвал.
Оказалось, народу там много, все места заняты, но у стойки никого. Только просто так, боком стоял человек с лицом гнома. Маленький, худой, как пятнадцатилетний подросток, в теплой шапке. Выпуклые круглые глаза, мягкий короткий нос, почти никаких признаков возраста на лице.
«Для театра непревзойденный типаж, – подумал Лев, – особенно, для ТЮЗа. Или просто на амплуа комика».
Получив кружку пива, Лев внезапно сказал гному:
– Вы на Куклачева похожи.
Тот, помолчав, ответил:
– А я Куклачев и есть, – Видимо, являлся одним из местных балагуров. Такие в пивных и подобных местах оживляют свой быт. – Только не говори никому, что я пивняк посещаю. У нас в цирке запрещено.
Оказалось, что балагур не очень высокой квалификации.
«В лучшие времена я сам был такой», – подумал Лев, отходя. Невдалеке освободилось место за столом.
В стороне сидел пьяный с кружкой пива и рыбиной, которую держал, отставив в сторону в вытянутой руке. Сегодняшним карпом, добытом у рынка. Про рыбу пьяный забывал, та опускалась и опускалась. Вот касалась грязного затоптанного пола. Мужик приходил в себя, поднимал рыбину повыше и опять приникал к кружке.
А сейчас показывал этой кружкой на телевизор, висевший напротив на стене.
– Жаль, что мне такой помойки не попадалось! – громко произнес он.
На экране какой-то молодой человек с микрофоном стоял возле, заваленных мусором, баков. У его ног лежал бомж в бесформенном рванье, присыпанный деньгами. Рядом с ним валялся мусорный пакет, туго набитый бутылками водки.
– Мы даже не можем сказать, жив ли этот человек, – рассказывал этот, с микрофоном. – Хотя, не беспокойтесь, «скорую» мы уже вызвали. В последнее время происходят невообразимые вещи. На помойках неожиданно появляются деньги. Местные бомжи собирают их, как листья, и спиваются насмерть. Иногда эти деньги валяются в грязи пачками, и теперь я знаю, что они, оказываются, действительно пахнут. Стоя здесь, у этих мусорных баков, думаешь, что ничего подобного никогда в истории человечества не происходило.
– Врет, – послышалось рядом. Псевдокуклачев занял остаток свободного места напротив. От него тоже немного пахло рыбой, хотя в руках у того ничего не было. Наверное, уже набрал и отнес домой дармовую добычу, городской улов. – Врет. В военных походах, бывало, избавлялись от такого, как от ненужного груза. Македонский заставил Креза сжечь свою добычу.
– И Наполеон тоже, – внезапно сказал пьяный с рыбиной. – Закопал.
– А я даже знаю, где закопал, – негромко сказал этот маленький сосед.
Лев подумал, что тот, наверное, невообразимый лгун. Пиво было отвратительным. Отвратительное пиво, отвратительный карлик и этот чувак с рыбой тоже. Как теперь жить, пить, смотреть на таких? Если ему еще дадут жить…
– И откуда деньги на помойках берутся? – спросил у кого-то пьяный. Рыба у него опять лежала на полу.
– Когда-нибудь узнаешь, – сказал маленький Псевдокуклачев. – Когда-нибудь все узнают.
Звук в телевизоре, наконец, выключили. Теперь там мелькало что-то беззвучное. Кажется, стадион. Целая колонна автобусов с болельщиками какой-то южной футбольной команды. Их ухмыляющиеся, лезущие прямо в камеру, лица. А вот так неожиданно мелькнул человек в треснувших очках. Вот еще раз.
Тот сам, сидящий под телевизором, нахмурился и отвернулся. Вроде, он не хотел, чтобы это заметили, но кто-то уже увидел.
– Во, гляди! – громко сказал увидевший. – А в телевизоре этот самый. Вон тот, с пустой кружкой!
Кажется, на экране появился зал суда. Лев, уже без очков, стоял за трибуной. В пальто, держащий в руке кепку. Потом показали какого-то смуглого человека за решеткой, при этом гордо улыбающегося, очень довольного собой.
– Это кто? – внезапно спросил сосед-гном.
Сортир, – неохотно ответил человек в очках. – Имя у него на это слово похоже, вот я так его и зову. Пахан всех урюков на местном рынке. Кафе у него там, – Помолчал, глядя в кружку. Потом неожиданно заговорил, хотя его ни о чем не спрашивали. – Живем с ним в одном дворе. Сын у него, маленький, но торопится навесить на себя беспредела, сколько может. Бегает по двору, бьет кошек. Злоба в нем уже кипит. А раз выскочил во двор с ножом и кинулся на кошку, резать. Та в углу дома сидела, не смогла убежать. Старухи крик подняли, дети. Я ублюдка поймал, остановил.
Говоривший сначала сдержанно человек теперь рассказывал все охотнее и охотнее:
– После этого Сортир на меня дико обиделся, угрожать мне стал. Но тогда не били меня. Жену мою избили. В лифт тот зашел вслед за ней, а потом еще двое. Перелом трех ребер, повреждение внутренних органов. Они, вообще, любят бить на улицах женщин. Особенно, беременных.
Человек в очках вопросительно посмотрел на сидящего напротив, будто ждал, что тот начнет возражать. Но тот молчал. Сам заговорил опять:
– Я в суде потом этому Сортиру высказал все, что о нем думаю, только его выпустили прямо тогда, за недоказанностью. Мол, он случайный свидетель. Обиделся Сортир страшно, прямо в зале принялся мне угрожать. Что подстережет меня и зарежет. Никто ему не стал мешать, отвлекать.
Человек замолчал, глядя в пустую пивную кружку. Потом опять стал говорить.
– Несколько раз находили меня, пытались бить, но я вырывался. Дома не ночую теперь. У меня коммуналка, там на кухне меня несколько человек поджидают. Соседи по телефону говорят, что те даже бабу с собой таскают, чтоб не скучать. Я сам специалист по лишнему, модельер модной одежды, сейчас в театре работаю. Портной по жизни, то есть слушатель. Сижу, шью и слушаю. Только вот прервался этот процесс, не дают сидеть спокойно.
– И ты теперь гуляешь по городу? – спросил сосед. В голосе карлика теперь слышалось откровенное презрение.
– Гуляю, – неохотно признался Лев. – У тещи сердце, померла. Даже на похоронах ее не был, ищут меня. Жена живет на даче и не хочет меня видеть.
Стало поздно. Из этого «Волгаря» постепенно выгоняли всех. Псевдокуклачев, собираясь выходить, набивал маленькую трубку раскрошенной «Примой».
Наконец, выгнали окончательно. Человек в разбитых очках стоял у дверей пивной, бессмысленно глядя в землю. По лестнице снизу поднялся бывший сосед по пивной скамье. Остановился, закурил трубку.
– Тебя как звать? – спросил неожиданно.
– Левка.
– Лев, значит. А меня чаще Эдуардычем зовут.
Помолчал. Было слышно, как потрескивает табак в его трубке.
– А где ты ночью теперь? – спросил опять.
– В театре ночую. Только сегодня не пускают. Допоздна подготовка сцены будет идти.
– Ну что ж, можешь переночевать у меня, – не сразу, подумав, предложил этот Эдуардыч. – Дорога крайностей ведет во дворец мудрости. Я тут сторожем рядом служу, вон в той детской музыкальной школе. Вернее, даже не там, а в некой конторе. Она снимает один угол у школы.
Лев двинулся вслед за сторожем Эдуардычем.
«Ночевать в жилье у карликов! Принимать от них помощь! Но это все же лучше, чем в кошачьем домике».
В одном дворе построили убежище для уличных кошек, большой ящик на сваях. Там и пришлось провести прошлую ночь. Оказалось, что совсем холодно, хоть кошки и грели немного.
У мусорных баков стоял пьяный бомж.
– Эй, выпейте по сто грамм, – предложил он, протягивая бутылку «Абсолюта».
Эдуардыч остановился, глядя на пачки денег, валяющиеся на грязном асфальте. Лев прошел стороной. Только он мог увидеть в наступившей темноте другого бомжа, ушедшего далеко вперед и прижимающего к груди деньги. Этот шатался, роняя пачки. Те падали и оставались лежать сзади, как лепешки за коровой.
Где-то вдалеке раздался жуткий и острый, будто поросячий, женский визг и чей-то смех. Эдуардыч двинулся вперед.
– И чего вы выпить не хотите? – донесся сзади обиженный голос бомжа.
В конторе Эдуардыча неуютно пахло канцелярией.
«Где только я теперь не бываю», – подумал Лев.
Эдуардыч снял шапку и сразу постарел. Оказался седым и лысым.
– Подожди, мне надо позвонить, – сказал он и исчез.
В углу стояло единственное здесь украшение, древний граммофон в деревянном ящике. Повсюду висели плакаты, как раньше, при прежнем режиме. Только не на красном кумаче, а на синенькой ткани.
«Никогда не протягивай руку ближнему. Останешься без руки»: прочел Лев самый большой.
Увидел в зеркале перед собой человека с рано появившимися следами пороков на лице. Красноватыми жилками и еще детским почти подбородком. С жидкими, но по-артистически длинными волосами. Он снял и выбросил в ведро для мусора свои очки.
Потом сел за стол. На нем почему-то лежала целая пачка меню разных ресторанов. Странное увлечение карлика. Еще газета, «Чебоксарские страсти».
«За оврагом на улице Кустарной видели бешеную собаку. С пеной изо рта…»
Вошел Эдуардыч. Вспыхнул свет.
– Ты как будто в темноте читаешь, – спросил тот. – Будто видишь.
– Вижу, – ответил Лев. – И еще я бывший дальтоник. Меня от дальтонизма вылечили – это единственный случай в мире. Но мне по-новому, по-вашему не понравилось. Просил врачей обратно дальтонизм вернуть, но они не хотят. Не умеем, говорят.
В чайнике шуршала накипь. Бессмысленные звуки, ненужные подробности жизни. На столе лежали инструменты и мелкие металлические детали вперемешку с коробочками лекарств.
Лев ткнул вилкой в сардельку с хвастливой надписью «Мясная». Медленно мастерил бутерброд. Ощущение страха и стыда. Вместе невыносимая смесь.
Они ели молча. Только трещала над головами старая люминесцентная лампа.
– Ты думаешь, мне так легко погибнуть, как кусок мяса, от боли, на радость врагам, – неожиданно заговорил Лев. – Вот так тоскливо сдохнуть! А что я могу? Умереть бы, но умереть хоть со стволом в руке. Не жалкой смертью! И может даже кого-то из врагов успеть замочить! Ты не понимаешь, где тебе понять!
– Все получается, когда не боишься, – помолчав, возразил Эдуардыч. – Страх парализует… Так всех нас в трусов превращает мысль. И вянет, как цветок, решимость наша в бессилье умственного тупика, – процитировал он.
– Пушкин? – спросил Лев.
– Нет. Шекспир, Вильям Потрясающий Копьем. Гамлет.
Лев с неприязнью смотрел на коротенькую рубашку Эдуардыча с пестрыми рисунками. Какими-то пальмами, кусками морского берега. Вряд ли этот Эдуардыч знал, что когда-то, в шестидесятые годы он выглядел бы дико модным. И рубашка его тогда называлась «гавайка»
– Этот Гамлет у нас в театре шел. Я тогда в Цехе твердых декораций работал и там для этого Гамлета череп из гипса делал, – пробормотал Лев.
– А на свете всякое бывает, – добавил к своим словам Эдуардыч. – Злодеи иногда ни с того ни с сего помирают: тонут, захлебываются блевотиной, кидаются в бурные воды с моста. Случаются случайности.
Потом Лев сидел, положив голову на стол и пытался заснуть. Внутри горько, словно он наелся перца, да еще эти идиотские советы карлика. Засыпая, Лев ощущал будто сердце пилят и пилят тупым ножом.
Утром он встал неимоверно рано. Стараясь не разбудить сторожа, вышел из школы. Светло и пусто. Шел непонятно куда, кажется, к дому. Вроде бы некуда больше идти. Осторожно проходил через свой двор. Обнаружилось, что окно в его комнате распахнуто. А вот в другом окне кто-то мелькнул, высунулась голова соседа, актера Генки Привольного.
– Заходи, – крикнул тот. – Враг бежал.
Его голос сейчас звучал неестественно громко.
Лев вдруг заметил большое пятно крови, отчетливо видимое посреди асфальтовой площадки перед домом. И на двери подъезда тоже кровь.
Привольный встретил его в коридоре. Как всякий пьющий, он всегда вставал очень рано, а сегодня, может, и не ложился. В такую рань оказался бодр и весел.
– Ты уже успел принять? – встретил его Лев.
– А наливают! Сколько дней бандиты наливали здесь на кухне, те, что тебя поджидали. Все русские, – ответил он на вопрос Льва. – Кавказские не такие щедрые. А сегодня ночью пришли тебе на помощь, помогли тебе какие-то неуловимые мстители. Или тимуровцы. Существовали такие в древности, ты молодой, не знаешь.
Дверь с вырванным замком в его комнату распахнута. Под ногами захрустели осколки. Оказалось, все здесь раскидано, разбито и изуродовано. Разрезанный матрац и диван с вырванными внутренностями. Опрокинутая мебель, затоптанное белье. Разбитые телевизор, музыкальный центр и компьютер одной кучей в углу. Даже чайник растоптан. И на стенах вмятины и следы ног.
«Надо просто все выбросить. Все, что здесь есть, даже еще целое».
Привольный шел следом и охотно рассказывал:
– Тимуровцы эти сначала на улице шумели, – говорил он. – Ругали бандюганов, этих на кухне. Вызывали на честный поединок. Но здесь только матерились. Но вот вышел под окна кто-то и закричал вдруг: «Я не разделяю ваши ценности, ваша позиция не верна по сути! Пусть вас не смущает мой вид, не обращайте внимания на мой внешний облик! И под грязным ватником может биться благородное сердце!»
Тоненьким голосом. Как наш засракуль Соломон Рубинчик во «Сне в летнюю ночь» в роли Основы. После этого здесь как взвились, как сорвались. Выскочили на улицу с геройским матом. И тут как ударили по ним из автоматов! Как вмочили! Такой грохот! И все бандитствующие с нашей кухни разбежались в разные стороны. Счастливые сейчас, наверное, что живы остались. Видать, какая-то другая банда стреляла. Конкурирующая.
Лев стоял, глядя на свою дорогущую швейную машину, кажется, сломанную совсем.
– Ну, а тех, кто стрелял, ты видел?
– А видел. Зашли сюда, в масках! Тут один самый пьяный оставался, на кухне спал. Вовремя очнулся и в окно выпрыгнул. Правда, здесь не очень высоко. И потом эти в масках ничего на этой кухне не выпили. Хоть там и стояло!
Лето наступало жаркое. В своей пустой теперь комнате Лев спал возле открытого окна.
Футбольная команда южной республики давно уехала, но ее болельщики почему-то остались здесь. Им тут как будто понравилось, особенно они оживлялись ночью. Местные уже прозвали их ночными джигитами. Про них ходили разные слухи. Особенно, те полюбили преследовать женщин, но, как говорили, в милиции заявления на них не принимали. Заявительниц гнали сразу. По ночам городом будто овладевала нечистая сила.
И Лев ночами возле своего окна слышал далекие и почти знакомые уже визгливые голоса ночных джигитов. Звучавшие все чаще и увереннее.
«Я портной, – думал он. – Я слушатель. Меня ничего не касается».
Сейчас он лежал в своей кровати. Неясно, во сне или наяву слышал непонятный разговор. Не на русском языке, а может, не на человеческом, вообще. А вот голоса стали отчетливее. Послышался радостный смех кого-то, нескольких счастливых, довольных собой людей.
– В общем, приведешь какую-нибудь и сразу звони… – послышалось по-русски что-то непонятное.
– Э, не учи!..
Голоса удалялись.
Лев лежал, слушал и заснул. А посреди ночи во дворе опять раздались какие-то голоса. Они будили, будили и вот разбудили. Жизнь за окном продолжалась. Там невдалеке слышался кокетливый девчоночий голос, а вот голос мужской. Вроде бы ответы, редкие, важные. Опять девчонка, смех, короткий визг. Потом опять она, сейчас та не то оправдывалась, не то умоляла о чем-то. Звук удара, крик.
«Опять ночной джигит? – Лев встал. Закурил, глядя в окно. – Я наблюдатель. Хватит с меня действий».
Похоже, весь дом сейчас замер. Сколько людей сейчас слушают это, за окнами. Но этих слушателей никто может не бояться, они так быстро забывают то, что слышат. Для них происходящее вроде радио, еще и плохого. Только он Лев все видит. Он зритель, да еще и с балконом. Во всей общаге было только три балкона, здесь, на третьем этаже и один из них его. Лев вышел на него. Как хорошо видно, будто в театре, с ложи осветителя.
Джигит в хорошо заметных белых брюках крепко держал за руку невысокую девчонку. Что-то злобно выговаривал ей, ударил еще раз. Та рвалась, твердила что-то умоляющее. А вот они замерли. Ночной джигит скрутил девчонку, зажав ей рот. Во двор кто-то вошел. Трое.
– Здесь он, – негромко послышалось рядом, почти под окном.
– Я слышал, джентльмены, что люди произошли от обезьян, – заговорил один. – Но некоторые не до конца. И один здесь спрятался. Молчит, значит согласен.
– Тихий паренек, – добавил другой.
– Голупь мирный. Цыпленок жареный.
В ответ раздалось что-то вроде клекота, а потом послышался возмущенный голос:
– Кто голубь, кто жареный? – В центр двора выходил этот, в белых штанах. – Да я вас сейчас всех троих!..
Дальше пошел бессвязный мат.
– Залпом! – неожиданно сказал один из этих троих.
Раздался странный звук, будто что-то очень громко треснуло. И так неожиданно, внезапно между ним и приближающимся ночным джигитом вспыхнула молния. Джигит дико вскрикнул. Забился, весь в синем пламени, будто дьявол, поднявшийся из земли. В свете вспыхнувшего электричества особенно отчетливо стало видно лицо девчонки с открытым ртом. Совсем молодая, лет шестнадцати. И что ее тянет по ночам в эти клубы?
– Залпом я говорил! – крикнул один из троих.
Другой, стоящий рядом с ним, отбежал в сторону, протянул руку с большой коробкой. Каким-то непонятным аккумулятором, как понял Лев. Оттуда тоже ударила изогнутая струя электрического разряда.
Того, в белых штанах окружил адский огонь. Горящий упал, корчась. Потом электричество как будто иссякло. Пахло паленым мясом.
– Как я выражался, джентльмены, точно, оказался жареным цыпленком. Догадался я, – раздался внизу голос. Кто-то подошел, разглядывая скрюченную фигуру. – Обратите внимания, сделали ему башку назад. Насовсем.
– Шею свернуло. Сдулся цунареф, откукарекался.
«Ну вот, убили кого-то на моих глазах», – подумал Лев.
Он слышал голоса совсем рядом, прямо под окном. Слышно было даже сопение, шмыганье.
Внезапно заморгал и запел что-то мобильный телефон, валявшийся на земле. Тот, с коробкой поднял его.
«Че, привел? Где вы? – умудрился расслышать Лев голос из телефона.
– За театром, – коротко ответил тот. Выключил и выбросил телефон за железный забор, отделяющий двор от улицы.
Всхлипнула и что-то заговорила девчонка.
– Уже жалко стало? – заметил один из пришедших. – Может, мы встали на пути чувства? Растоптали чего? Не сиди здесь, а ну быстро отсюда!..
– И не вздумай!.. – добавил ей вслед другой.
Еще один кому-то звонил, негромко и торопливо говорил. Где-то хлопнула дверь подъезда, это девчонка, неудавшаяся жертва ночных джигитов, попала домой. Сейчас ночью было тихо. Только доносились крики уцелевших джигитов, которые бегали по улице, пытаясь найти машину.
– Вот бы бросить это мясо и уйти, – раздавалось внизу.
– Нельзя, сэр. Глаза магистра видят тебя везде.
– Сейчас набежит толпа чуркобесов, и что мы втроем?.. – Один медленно ходил по асфальтовой площадке, как по сцене. – У меня хоть при себе свинцовый кистень есть! А вы старайтесь жалить их ножами в лицо. От этого шок и можно успеть добить. Эх, надеяться на вас! С вами не украсть, ни покараулить.
– Не ссыте, сэр! Простоим, сколько можем…
– Стоп! – Остановил его другой. – Тихо, сам магистр звонит.
Прижав к уху телефон, долго и молча слушал кого-то. Потом сказал остальным тихо, почти шепотом:
– Магистр велел положить это на порог трансформаторной будки. Осторожно так, самим не заходить. Он поднял народ, сейчас все специалисты по будкам здесь вокруг пойдут, чтоб их открыть. Транспорт скоро будет, Славка приедет.
Лев все слышал. Сколько было до стоящих под его балконом? Метров пять?
– Толково придумано, – сказал один внизу.
Льву почему-то показалось, что он слышал такие слова в каком-то фильме. Ближе слышались крики и визг, бестолково бегающих по окрестности ночных джигитов. Вот те пробежали рядом по улице.
Лев сейчас узнавал даже издали их коротконогие фигуры. Один пузатый бежал, сняв футболку и размахивая ей на ходу. Этот кричал громче всех. У него, несмотря на обилие жира, почему-то были худые икры. Как у осла, вставшего на дыбы. Пробежали за решеткой, не заметив этих троих у стены за чахлыми кустами и труп в белых штанах посреди двора.
– Многовато их, но ничего, постоим, если нарвутся, – послышалось внизу. – Я люблю их глушить скользящим ударом. Вдоль виска, так, чтоб руку не ушибить.
– Винторогих брать легко. Они уверенны, что их обязательно боятся. Как гуси перед Паниковским.
– А кто этот Паниковский?
Опять зазвонил телефон.
– Тихо со своим стрекотом! Славка звонит.
Лев тоже слышал, как едет машина, кружится в стороне между ментовскими общагами, потом вдалеке на другой улице. А вот звук исчезает, затихает.
– Бестолковый утырок этот Славка! Все, открыли одну будку невдалеке. Давай его вручную, принайтовывайтесь. Цепляй на буксир.
Исчезли. Двор, наконец, опустел. Лев выбросил в окно очередной окурок и стал торопливо одевать сандалии.
«Какой я стал любопытный!»
На улице ночные джигиты бегали по перекрестку с дикими криками. Один даже подскакивал, размахивая кулаками. На дороге, через которую перебежал Лев, лежала свалившаяся туфля убитого. Потом Лев перелез через ограду детского сада и, нагибаясь, двинулся сквозь него, напрямик. Сбоку послышались голоса. Лев разглядел этих троих, волокущих труп.
– Прямо напротив опорного пункта будку нашли, – сказал один из них.
Другой на ходу постучал в окно:
– Слышите, спит твой опорный полицай.
– Я верю, друзья, что милиция спит, – пропел еще один слова старой-старой уличной песенки.
Потом Лев услышал и увидел, как в трансформаторной будке, заслоненной кустами, открылась дверь.
– Все, господа душегубы, – раздалось с той стороны., – халтуру отхалтурили. Пойдем.
– Посмеялись последними.
– А вон машина Славки у «Детского мира» стоит. Нашелся!
Постояв, Лев тоже двинулся домой и тут увидел, что в открытых дверях трансформаторной будки стоит фигура в грязных белых штанах. А вот она двинулась вперед. В будке будто взорвалось, ударила яркая вспышка.
Опять раздались голоса.
– Гляди-ка, ожил, джентльмены. Восстал и пошел. Только не в ту сторону.
– И опять убился. Один неверный шаг в жизни!
– Как не везло ему сегодня с электрическим током.
– Ладно, пора ехать. А то джигиты сейчас набегут и машину начнут требовать. Э, машина давай! Втихую их здесь не замочишь.
Жизнь как-то продолжалась, шла. Лев жил теперь один в своей пустой комнате. Хотя, как потом оказалось, история со странными наблюдениями не закончилась.
Мимо Сортира Лев теперь проходил независимо. Тот только зыркал исподлобья и шипел что-то на неизвестном языке. Потом, наконец, перестал попадаться, переехал в хорошую большую квартиру в новом «уплотнительном» доме. Недалеко отсюда, возле кинотеатра. Но слухи о Сортировых делах не стихали. Однажды о них даже стали писать и говорить в газетах и по телевизору.
Земляки Сортира, менты, одновременно оказавшиеся бандитами, оказывается, хватали в заложники людей. Держали их за городом в строящемся Сортировом доме. Этот дом тот строил уже лет десять, все время, что жил в России. Последнее дело у них получилось не слишком удачным. Сортира таскали по судам в качестве свидетеля, а ментобандитов арестовали и содержали под следствием в тюрьме. Содержали, содержали, а потом отпустили всех. Отвязались и от свидетелей, и от арестованных. Те, торжествуя, уехали домой. Очередная история, нелепая и одновременно обычная для этого времени.
Как-то, проходя через прежний двор, Сортир остановился рядом со старухами, сидящими у подъезда. Долго хвастался своими связями и безнаказанностью. Тем, что не боится никаких судов и никаких ментов. Старухи слушали, кивали, состроив умильные улыбки.
А однажды Льву позвонил один человек, когда-то работавший в их театре осветителем. При этом не сильно, не особо знакомый. Лев его еле знал, раньше в театре они едва здоровались. Сейчас тот, имя которого и не запомнилось, вдруг очень заинтересовался жизнью Льва. Ни с того ни с сего принялся приглашать Льва к себе. Обещал поставить бутылку в честь такой радостной встречи. А то и две.
Лев почему-то согласился и пошел в эти такие странные гости. Неохотно, сильно недовольный собой. Непонятно, зачем ему все это понадобилось.
Во дворе чужого дома у мусорных баков возились бомжи, парочка. Бомж нашел ботинки для фигурного катания и сейчас лениво возился с ними, пытался отковырять лезвия. Бомжиха, не торопясь, собирала валяющиеся кругом бумажные червонцы. Сейчас бомжи, хозяева помоек, внезапно разбогатели и их вдруг разглядели. Те стали как-то заметнее, значительнее.
Об этом Лев думал, когда поднимался по лестнице в подъезде. Тут возле окна тоже сидел бомж. Необычный, почему-то трезвый, и одет он был чисто, хоть и небогато. Во что-то полувоенное, маскировочное, как часто одевались многие в последнее время.
Чувствовал он себя в этом подъезде уверенно, по-хозяйски, перед ним стоял скромный, но приличный для бомжа обед. Подоконник был сервирован плотно. Лев успел разглядеть тарелку бутербродов с колбасой. Стакан с утопленным там пакетиком чая. Дымящуюся на краю другого стакана сигарету.
Бомж в полувоенном проводил прошедшего по лестнице мимо Льва неприязненным, даже злым взглядом. И вслед смотрел внимательно. Лев заметил за ним что-то, прислоненное к стене. Длинное, зачехленное, показавшееся чем-то знакомым.
Удивительно, но безымянного знакомого, этого осветителя дома не оказалось. Тот, так неистово звавший к себе в гости, как оказалось, отсутствовал. Лев звонил, долго, но бессмысленно. Он ничего не понимал. Совсем разозлился на себя и пошел вниз.
Увидел, что давнишний бомж, сидевший у окна, вдруг вскочил с места и прилип к стеклу, рассматривая что-то внизу. Изо рта у него торчал бутерброд. А вот выхватил из чехла, ну, конечно же, снайперскую винтовку.
Снайпер рванул раму, еще раз, еще. Та трещала, но, крепко забитая гвоздями, устояла. Перекушенный бутерброд упал на пол. Ударил в стекло прикладом. Вниз полетели и зазвенели далеко внизу осколки.
Остановившийся Лев смотрел с верхней лестничной площадки.
«Сейчас выстрелит в меня на всякий случай. Хотя бы со злости».
Но псевдобомж бросил винтовку и стремительно побежал вниз. И Лев постоял, и тоже побежал. Надо же последить, по его обычаю. В последнее время он только бегает и следит. Остановился на втором этаже у раскрытого окна.
Снайпер-псевдобомж стоял последи двора среди стеклянных осколков и оглядывался. Потом заметил Льва и вдруг крикнул с украинским акцентом:
– Эй! Где тут вокзал?
Тот показал пальцем. Снайпер развернулся и стремительно побежал, словно за ним собирались гнаться.
Лев посмотрел по сторонам. Возле длинного ряда гаражей у проезда между домами неожиданно увидел Сортира. Тот открывал дверь одного гаража.
«Ну да, – вспомнил Лев. – Сортир ведь живет в этом дворе».
Своими удивительными глазами Лев умудрился рассмотреть, что физиономия Сортира искажена злобой. Совсем перекошена даже для него.
«Чего он опять задумал?»
По дорожке вдоль гаражей от помойки медленно брела давняя пара бомжей. Они волокли сумки с добычей. А вот у бомжихи, кажется, зазвенел телефон. Она медленно вынула его из кармана весьма потрепанных спортивных штанов с лампасами. Телефон неожиданно оказался маленьким, дорогим. И Лев даже разглядел, как на пальцах бомжихи блеснули золотые перстни.
Бомж остановился у открытых ворот Сортирова гаража. Поставил грязную сумку на асфальт. Медленно, как это принято у бомжей, стал возиться в ней. И так неожиданно достал маленький гранатомет «Шмель». Достал и выстрелил в открытую калитку ворот.
Внутри гаража глухо грохнуло. Вылетели осколки кирпича из задней стены. Теперь с обеих сторон гаража шел густой черный дым. А вот появился огонь. Бомж постоял перед развороченными воротами и бросил ствол гранатомета в разгорающееся пламя. Подошла баба, шаркая сумками по асфальту и кинула их туда же. Пара, не торопясь, побрела дальше.