Kitabı oku: «Жизнь и труды архиепископа Андрея (князя Ухтомского)»

Издательство благодарит Рыбинский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник и лично его директора С.Д. Черкалина за предоставленные материалы

От автора

Несколько слов о том, как появилась эта книга. После службы в армии я в 1975 году вернулся к семье – в домик, окруженный садом и соснами, в подмосковном поселке у станции Ухтомская – с Казанского вокзала, Рязанское направление. Станция названа была в память о расстрелянном в первую русскую революцию машинисте Алексее Ухтомском. Может быть, это стало знаком того, что именно там мне пришлось заняться восстановлением жизненного пути иерарха русской православной церкви архиепископа Андрея, в миру – князя Ухтомского.

А началось так. На нашей, почти деревенской, улице отключили воду в домах и пришлось идти с ведром к колонке, благо она была напротив. А из соседнего дома, тоже с ведром, вышел бородатый мужчина. Волосы на голове были завязаны в косу. Сосед проявил интерес к моей бороде – она была длиннее и гуще. Так и познакомились.

Старообрядческий священник Белокриницкого согласия о. Евгений Бобков. По образованию – юрист. Его покойный к тому времени отец тоже был юристом, но возглавлял древлеправославную общину при Рогожском кладбище в Москве.

Стали общаться. У них с матушкой Ириной – из волжских старообрядцев кержаков – было к тому времени шестеро или семеро мальчишек. Мечтали о девочке – и позже она народилась. Десятой по счету. В описываемое время отец Евгений был удален госорганами из Москвы и служил настоятелем старообрядческой церкви в белорусском городе Гомеле – только там советская власть дозволила трудиться человеку, разоблачившему завербованного Комитетом госбезопасности священнослужителя на Рогожском кладбище¹. Но продолжал быть ближайшим сотрудником Архиепископа Московского и проявлял неуемную активность в деле сохранения и развития староверия. Одновременно занимался наукой, в частности – историей русской духовной музыки: был знаком, сотрудничал и почитался крупнейшими специалистами в области русской культуры. А однажды принес мне постановление руководства РПЦ от 1971 года о «снятии клятв» со старообрядцев и попросил разобраться в истории вопроса и высказать мнение в виде небольшого исследования. А дабы я не испытывал недостатка в необходимых материалах и литературе, отвел меня на соседнюю улицу к Михаилу Ивановичу Чуванову – тогда 85-летнему старцу, председателю Преображенской старообрядческой общины федосеевцев и обладателю одной из крупнейших частных библиотек в более чем 20 тысяч книг. Журналы, газеты, рукописи, картины и рисунки. Михаил Иванович начинал еще юношей в типографии Рябушинских и всю жизнь проработал в издательствах; бережно хранил рукописи и гранки сгинувших литераторов: у него позже прочел авторские странички Цветаевой, Клюева, Павла Васильева. Опытный конспиратор и лагерный сиделец 1930 х вскоре побывал у меня дома, подарил трехтомную «Историю еврейского народа» Семена Дубнова, и в последующее десятилетие я стал постоянным читателем тамошних книг и рукописей, собеседником и иногда соавтором хозяина дома: так мы с ним написали «Введение в историю Древлеправославной Староверческой Церкви», которую он опубликовал петитом в беспоповском «рижском календаре»², в главную редакцию которого входил. Дело в том, что советская власть разрешала православным конфессиям издавать календари объемом не более 80 страниц, но для 90-летнего Михаила Ивановича глава Совета по делам религий Куроедов сделал исключение: позволял разово увеличивать их до 100 страниц, и мы мелко-мелко смогли уместить очерки по истории старообрядчества. Кстати, у того же Куроедова Михал Иванович добился принципиального разрешения на издание с 1984 года журнала «Древлеправославный вестник», два номера которого я под присмотром Е.А. Бобкова заранее подготовил (первый – в июле 1983-го). Проект не осуществился по причине внутренних разборок среди беспоповских согласий. По просьбе Михаила Ивановича я периодически описывал хранящиеся в доме исторические документы – это помогло мне научиться работе с источниками, умению краткого и грамотного описания их.

Статья «К вопросу о клятвах» была мною написана и, по всей видимости, одобрена, так как была пущена по рукам. Были и другие статьи и заметки, в том числе опубликованные. Их явно читали и потому в дальнейшем меня по-доброму принимали и в старообрядческой среде в Каунасе, Риге и в лесах Горной Шории, и в кабинетах питерского Пушкинского дома.

Алексей Дорофеевич Бобков

о. Евгений Бобков

Михаил Иванович Чуванов

А отец Евгений объявился с новым предложением: принес «показать» пожелтевшую рукопись в школьной тетрадке 1920-х и две почтовые открытки того же времени. Это была вторая часть воспоминаний епископа Андрея, князя Ухтомского и его краткие послания духовным детям – все, что имелось на то время у о. Евгения. Но он жаждал знать все об этом выдающемся иерархе русской Православной церкви, искренне стремившемся к единению со старообрядчеством.

Е.А. Бобков был обременен многочисленными общественными и семейными обязанностями, но, разбудив мой исследовательский интерес, разумеется, не оставил мою работу без внимания: всячески вдохновлял, советовал, подсказывал и даже провел несколько уроков по чтению на старославянском языке. Познакомил меня с ответственным секретарем «Журнала Московской патриархии» и главным редактором «Богословских трудов» Евгением Алексеевичем Кармановым. Тоже наш сосед… Здесь мне был подарен самоучитель иврита, вывезенный хозяином из паломнического путешествия по Святой Земле Израиля в 1963 году. Е.А. Карманов – кандидат богословия, великий библиограф и знаток прошлой истории православия на Руси и нынешнего его состояния в Советском Союзе, был одним из важнейших кураторов моей работы. А его супруга Надя – наборщиком и корректором.

Евгений Алексеевич и Надежда Кармановы

Евгений Алексеевич снабдил меня машинописной копией многотомного справочника митрополита Куйбышевского Мануила (Лемешевского), где тот собрал и обработал сведения о русских православных иерархах конца XIX – середины XX веков, предоставил другие справочники и энциклопедии, многое объяснил и прояснил, а однажды молча передал небольшую подборку машинописных копий рукописей-текстов, где упоминался епископ Андрей: «Вышел на днях на обеденный перерыв, а на столе – вот это». Время было такое – источники лишний раз не упоминались.

* * *

Началась работа. Сначала газеты и журналы: церковные, антирелигиозные и светские. Книги и воспоминания о революции и Гражданской войне, многочисленные публикации типа журнала «Безбожник», брошюры и агитки. Шоком было знакомство с газеткой Казанской ЧК «Красный террор» с призывом к убийствам и списком уже расстрелянных. Потекли материалы самиздата и «тамиздата».

Параллельно шли поиски документов, но не в государственных недоступных архивах. Ведь были и архивы частные. И один из них находился у меня дома: архив известного в 1960–1970 годы писателя Марка Поповского, который он передал мне перед своей эмиграцией в 1977 году. Среди прочего он готовил книгу «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга», впервые изданную уже за пределами СССР. А врач и будущий епископ Лука работал в Ташкенте в то время, когда там находился в ссылке епископ Андрей. Я достал папки с материалами к будущей книге: есть свидетельства о том, что еп. Андрей не только постриг юного врача в монахи, но и рекомендовал возвести его в епископское достоинство. А еще там было несколько адресов и телефонов духовных дочерей епископа-хирурга. Стал обзванивать – почти все безрезультатно, кроме одного случая: пожилая дама, откликнувшаяся на мой звонок, лишь мельком видала епископа Андрея, но преподнесла мне телефон своей подруги, которая много лет была почитательницей и духовной дочерью уфимского владыки. Звали ее Ромодановская Ольга Петровна, и жила она в Уфе. Она ответила на мой звонок и (после долгих уговоров) согласилась меня принять. Я отправился в Башкирию. Помню только, что видел реку Белую и памятник Салавату Юлаеву: самое «открыточное» место, ни на что больше времени не хватило. И был долгий разговор с гостеприимной хозяйкой, рассказавшей, что лишь несколько раз присутствовала на службе и потом беседовала с епископом. Говорила, что большего человека она в жизни не встречала. Но никаких документов не сохранилось – вот только фотография иконы, «которую он мне подарил». Все.

Переночевал я в ее квартирке и ни с чем отправился восвояси – домой в Москву. А через день звонок из Уфы: вы у меня тапочки забыли, а это знак, что вернетесь – так что приезжайте за тапочками и еще кое-что покажу. Во второй раз я выехал из Уфы, бережно прижимая портфель с 65-ю письмами и открытками владыки, его фото и фото пяти девушек-подружек («жены-мироносицы – смеялся мой покойный муж», вспомнила Ольга Петровна).

Окрыленный, я отправился в город Куйбышев: митрополит Мануил умер в 1965 году, а на кафедре находился его ученик и преемник архиепископ Иоанн (Снычев) – он же был и наследник архива. Владыки не оказалось в городе, но в епархиальном управлении дали адрес его дачи. Я и нагрянул: без предупреждения и без рекомендаций: «Здравствуйте, я пишу историю жизни Вашего расстрелянного большевиками коллеги. Дайте материалы!»

Дачная беседка, солнышко, птички поют, чай пьем: православный епископ в цивильном и чернобородый еврей. Очень мягкий отказ – ничего нет специфического, все материалы использованы в справочнике Мануила.

Я тоже был мягок и вкрадчив, но настойчив – рассказал владыке историю с тапочками. Он «испугался» моего второго прибытия, растаял, ушел в дом и тут же вынес нечто книжное в самодельном переплете. Это было более сотни страниц перепечатанных на машинке материалов касательно епископа Андрея – но вторая копия. Подарил и пожелал успеха (благословил явного иноверца).

Епископ Иоанн впоследствии в сане митрополита Ленинградского/Санкт-Петербургского прославился как духовный глава российских юдофобов. Памятуя о нашем общении в конце 1970-х, – не верю, думаю, что окружение престарелого иерарха действовало его именем.

Большинство документов приходилось перепечатывать самому – на воспетой А. Галичем портативной пишущей машинке «Эрика», подаренной мне родителями – они же были и единственными (частичными) «спонсорами проекта». По нынешней терминологии. Но родители абсолютно не подозревали, чем я занимаюсь: удовлетворялись любованием статьями, которые я изредка публиковал в газетах и журналах.

Продолжая поиски материалов, я приступил к написанию текста и первые куски относил к своему близкому человеку – Борису Алексеевичу Филиппову. Рожден в Порхове, закончил Псковский пединститут, аспирантура и защита диссертации по германскому фашизму в Ленинграде³. У нас на втором курсе в Рязанском пединституте стал преподавать всеобщую историю – и мы подружились. Особенно после того, как меня выгнали с пятого курса за иудейскую религиозную свадьбу – хупу. Он и был одним из главных способствовавших моему первоначальному образованию как историка: принудил читать монографии, прочесть весь «Новый мир» шестидесятых годов, доставал билеты на Таганку. У него я писал курсовую и в процессе написания работы о Первом Интернационале, прочтя гору литературы, научился сравнивать различные идеологии – марксизм, анархизм, немецкий социализм и российский большевизм. Хорошая школа. Борис Алексеевич был и первым читателем глав об епископе Андрее, а затем и всей рукописи.

Борис Алексеевич Филиппов

В начале олимпийского 1980 года я передал свою рукопись Наде Кармановой, которая и перепечатала ее в количестве 7 экземпляров. Бывший мой школьный ученик Боря Якеменко (в 1970-х я одно время преподавал в люберецких школах) сделал 7 комплектов фотографий и даже переплел – получилась как бы книга. И она пошла по рукам.

Прочли ее Борис Андреевич Успенский – филолог, знаменитый семиотик; Борис Ремович Лопухов – ведущий специалист по итальянскому фашизму; живший в Америке богослов и историк церкви о. Иоанн Мейендорф; друзья и их друзья. Е.А. Бобков запустил как в свои старообрядческие круги, так и в среду научную.

Неожиданно позвонил некто: на английском языке попросил о встрече. Встретились в парке в Сокольниках. Оказывается – ученый из США, приехал на две недели работать в архиве, меннонит. Привез письмо от священника Виктора Потапова с радиостанции «Голос Америки»: тот просил разрешения зачитать куски «книги» в эфире. Я – конспиратор – дал согласие устно. Американец-меннонит – не конспиратор – любезно предложил довести меня до метро: «Мой друг, военный атташе американского посольства, одолжил мне машину». Я поежился и как мог более вежливо отказался.

Позвонил (явно по наводке Е.А. Карманова) сотрудник Издательского отдела Московского патриархата Валентин Арсентьевич Никитин – предложил поместить один экземпляр рукописи в их библиотеку: «Мы у Вас берем как бы для подготовки к публикации, платим гонорар; но печатать пока не будем». Взяли, поместили, заплатили «гонорар». Рукопись, подписанная фамилией «Зеленогорский», стала доступна читающим массам.

о. Георгий Эдельштейн

Дальнейшая история рукописи такова. В 1989 году я помог образоваться первому крупному частному издательству «Терра» и, вероятно, в благодарность хозяин издательства – Сергей Кондратов – решил издать книгу о епископе Андрее. Я уже жил тогда в Израиле и кто-то из друзей передал в «Терру» один экземпляр. Быстро набрали, может быть, даже сделали легкую корректуру. Фамилия автора – «М. Зеленогорский», посвящение «Б.А.» – зимой 1991 года советская власть еще числилась в живых. Гранки, разумеется, мне никто не показывал. В мягкой обложке на желтой бумаге, тиражом 50 тыс. экземпляров – книга пошла в народ и довольно быстро даже по тем временам разошлась. Через год мне отыскали несколько экземпляров только в подмосковном сельском книжном магазине.

С осени 1992 года я руководил Еврейским университетом в Москве. У нас преподавали академики и профессора, моим заместителем был доктор исторических наук, а я не остепененный. «Мои» проректоры Аркадий Ковельман и Софа Шуровская решили превратить начальника в кандидата наук – чтоб не стыдно было за ректора. Софа взяла на себя логистику в оформлении документов, Аркадий нашел научного руководителя – проректора (тогда; с тех пор он стал ректором) РГГУ проф. Ефима Пивовара, который дал немало ценных советов по защите диссертации.

Я честно сдал экзамены академического минимума – особенно запомнилась долгая и обстоятельная беседа на английском языке о старообрядцах и ситуации на Ближнем Востоке с очаровательной дамой – зав. кафедрой английского языка РГГУ. Мой давнишний редактор и друг Владимир Владимирович Нехотин помог составить вполне по советским меркам проходимый реферат⁴ по книге (отдельного текста этой диссертации не существует).

И со второй попытки я защитился. Диплом мне выдали как иностранцу и назвали «Ph.D».

* * *

По прошествии многих лет оказалось, что новое поколение староверов, исследователей, занимающихся историей России, просто читающих – хотят нового издания: расширенного и дополненного. И мне, конечно, хотелось что-то добавить, исправить, «раскрыть псевдонимы». Обнаружились новые материалы – прежде всего первая часть воспоминаний владыки и выборочные протоколы его допросов.

Осенью 2008 года мы вместе с В.В. Нехотиным, фактическим соавтором новой версии книги, съездили в Рыбинск, посетили мемориальный дом семьи Ухтомских, а директор местного музейного комплекса предоставил изобразительные материалы для нового варианта книги, – которая теперь более чем вдвое выросла в объеме относительно первого издания, составленного еще в конце 1970-х.

Всем вышеперечисленным – моя большая благодарность.

Жизнь и деятельность архиепископа Андрея (князя Ухтомского)

Глава первая
Корни

Моему первому учителю истории – Борису Алексеевичу Филиппову

Задача данной работы – проследить жизненный путь епископа Андрея (Ухтомского). В перипетиях судьбы, в духовных исканиях и практической работе этого иерарха нашли свое воплощение основные проблемы, во всей полноте своей вставшие перед православием в первой трети ХХ века.

С 1991 года, когда увидело свет первое издание этой книги (а написана она была еще раньше – к середине 1980-х, большей частью по материалам, хранившимся у покойного старообрядческого протоиерея Евгения Алексеевича Бобкова), появилось труднообозримое количество исследований и публикаций по истории российского православия в пореволюционные годы. Среди тех, которые касаются нашей темы, следует в первую очередь назвать документальную повесть «Князь Ухтомский, епископ Андрей» Александра Нежного, успевшего в начале 1990-х получить доступ к материалам нынешнего Центрального архива ФСБ⁵. Представительный блок материалов о еп. Андрее содержит исследование И.И. Осиповой⁶. Особо стоит выделить подготовленные Л.В. Соколовой с соавторами три тома⁷, представляющие гуманитарное наследие младшего брата епископа Андрея, академика-физиолога Алексея Ухтомского, и подготовленный Н.П. Зиминой фундаментальный двухтомник «Путь на Голгофу», посвященный жизни первого в России единоверческого епископа Симона (Шлеева), в том числе церковно-общественной жизни Уфимской епархии в 1920-х, с тематически примыкающим к ним исследованием об уфимских викариях – ставленниках и соратниках владыки Андрея⁸. Наконец, нужно упомянуть новейший каталог русских архиереев, кумулирующий разыскания нескольких поколений историков, начиная с М.Е. Губонина и митрополита Мануила (Лемешевского)⁹.

В новом издании нашей книги использованы также материалы А.Г. Дурнова, А.В. Знатнова, Н.Н. Бикташевой, Л.В. Соколовой, Д.О. Черносвитова, И.Е. Алексеева, свящ. Андрея Бермана (Бессарабская митрополия Румынской Православной Церкви), свящ. Алексея Лопатина (РПСЦ), покойного древлеправославного епископа Богородского и Суздальского Антония (Баскакова).

В период церковных раздоров представители различных течений обращали свое внимание на деятельность еп. Андрея, что отразилось в многочисленных писаниях, носящих чаще всего полемический характер. Светская атеистическая литература, характеризуя владыку, ограничивалась цитированием его высказываний конца 1917 – начала 1918 года, однако и здесь удавалось обнаружить некоторые сведения о соратниках архиерея и церковной жизни в тех районах страны, куда судьба забрасывала епископа.

Особо ценным материалом является рукописное наследие еп. Андрея, любовно хранимое многие годы его почитателями. Здесь тетрадь воспоминаний «История моего старообрядчества», размышления о некоторых моментах церковной истории в России, оценка современного владыке состояния православия, письма к единомышленникам и духовным последователям. Немногочисленны, но несомненно ценны воспоминания о владыке его духовных детей – любовь к нему они донесли до наших дней.

Обратимся к историческим документам, которые помогут представить родовую среду, откуда вышел владыка Андрей – в миру князь Александр Алексеевич Ухтомский.

Потомок Рюрика в двенадцатом колене князь Глеб Васильевич получил в середине XIII века удел на Бело-озере. Через несколько поколений от него¹⁰ князь Иван Иванович Каргопольский стал владетелем удела на реке Ухтоме (бассейн Шексны), название которой и дало имя княжескому роду, о котором в «Общем гербовнике дворянских родов Всероссийския империи» сказано:

3. Герб рода князей Ухтомских. В щите, имеющем голубое поле, изображены: золотой крест, под ним серебряная луна, рогами вверх обращенная, а в нижней части щита две серебряные рыбы, плавающие крестообразно в реке. Щит покрыт мантиею и шапкой, принадлежащими княжескому достоинству. Род князей Ухтомских происходит от князей Белозерских. В родословной князей Белозерских, находящейся в Бархатной и других родословных книгах, показано, что праправнук Великого князя Владимира Святого, крестившего русскую землю, Великий князь Всеволод Юрьевич посадил своего сына Константина на княжение в Ростове. Сын того князя, князь Василий, имел сына князя Глеба и посадил его на уделе на Бело-озере. У правнука оного князя Глеба Васильевича, князя Василия Романовича был внук князь Иван Иванович Ухтомский, коего потомки князья Ухтомские многие, как Российская история показывает, служили Российскому престолу стольниками и в иных знатных чинах и жалованы были от государей поместьями и другими знаками монаршей милости. Все сие доказывается, сверх истории Российской, Бархатною книгою, справкою разрядного архива и родословною князей Ухтомских»¹¹.

Князь Василий Большой Иванович Ухтомский стоял воеводой в Казанском походе, где показал особое мужество и воинское умение»¹²; князья Иван Юрьевич и Федор Петрович отличились при взятии Казани в 1552 году; представители рода были воеводами в Полоцком походе 1551 года, в том же году Ухтомские были отмечены за доблесть, проявленную при осаде Дубровны; в годы Смутного времени сражался с «воровскими шайками» самозванцев около Хлынова (Вятки) князь Михаил Федорович; в 1664 году восемь братьев Ухтомских погибли в бою у местечка Конотоп в битве с поляками и запорожцами. Ухтомские выступили на стороне князя Хованского в годы раскола русской Церкви в XVII веке, и в дальнейшем в этом роду были сильны симпатии к старообрядчеству.

Из этого рода вышел знаменитый русский архитектор Дмитрий Васильевич Ухтомский, основавший в 1742 году московскую архитектурную школу и воспитавший таких выдающихся зодчих, как А.Ф. Кокоринов, В.И. Баженов, М.Ф. Казаков и др. Наиболее известным из созданного Д.В. Ухтомским стала колокольня Троице-Сергиевой лавры. В XIX веке в роду вновь возобладали военные традиции: дядя будущего епископа князь Леонид Алексеевич – адъютант Нахимова, впоследствии сам адмирал, оставивший интересные мемуары; две тетки были замужем за морскими офицерами – участниками Севастопольской обороны; другой дядя-адмирал – участник обороны Порт-Артура. Отец, Алексей Николаевич, десять лет прослужил на флоте и пожелал, чтобы оба его сына – Александр и Алексей – учились в том же Нижегородском кадетском корпусе, который закончил он сам и его братья.

На рубеже XIX и XX веков Ухтомские усиленно занимаются этнографией; по крайней мере, мы находим четырех представителей фамилии, посвятивших себя этому предмету. Особенно выделяется в этот период Эспер Эсперович Ухтомский (1861–1921) – редактор «Санкт-Петербургских ведомостей», этнограф, поэт, публицист; будучи наставником цесаревича Николая Александровича, сопровождал того в поездке по Дальнему Востоку, о чем издал роскошный многотомник «Путешествие наследника цесаревича на Восток в 1890–1891 гг.». Эспер Эсперович поддерживал тесные контакты с еп. Андреем, широко освещал его деятельность на страницах своей газеты и помещал статьи самого владыки.

По воспоминаниям ученицы академика Ухтомского А.В. Казанской, «древностью своего рода он очень гордился. Показывал нам выписки из древних архивов и летописей, по которым можно было установить, что род его идет чуть ли не от легендарного Рюрика, а по женской линии от татарского завоевателя Чингисхана. Алексей Алексеевич говорил, что последний факт записан даже в каких-то азиатских летописях, чуть ли не в Тибете. И когда Эспер Эсперович в своих путешествиях попал в те места, то встречали его там с великим почетом, как потомка древнего рода, и провозили через какие-то золотые ворота, через которые простые смертные проходить не могут»¹³.

Потомки князя Глеба Васильевича от его брака с дочерью хана Сартака, в крещении Феодорой, действительно принадлежат одновременно и к Рюриковичам, и к Чингизидам. Хорошо знавший семью Ухтомских по Рыбинску писатель и краевед А.А. Золотарев (1879–1950) писал о «богатейшей, по отцовской линии, наследственности» братьев Александра и Алексея: «и святых, и мучеников, и строителей Земли русской – политиков, дипломатов, гражданских воевод и военачальников»; «со стороны матери, урожденной Черносвитовой», они будто бы наследовали в себе «еврейскую кровь», «древнейшую и богоизбранную… С другой стороны, через Глеба Васильевича, женатого на татарке-чингизханочке, все Ухтомские наследовали себе татарскую кровь»¹⁴. Но, как уточняет современный комментатор, замечания А.А. Золотарева о «еврейской крови» братьев недостоверны: их мать Антонина Федоровна (1847–1913) – урожденная Анфимова, а не Черносвитова; Михаил Александрович Черносвитов¹⁵ был ее отчимом, так что кровного родства между Ухтомскими и ярославскими дворянами Черносвитовыми нет¹⁶.

Александр Алексеевич Ухтомский – старший сын в семье – родился 26 декабря 1872 года¹⁷ в селе Вослома Арефинской волости Рыбинского уезда Ярославской губернии, примерно в 15 верстах к северу от Рыбинска. Его отец Алексей Николаевич (1842–1902), уйдя в отставку с флота, некоторое время служил в канцелярии ярославского губернатора, – но, обладая неуживчивым характером и привычкой говорить правду в глаза даже начальству, долго в государственных учреждениях не удержался и принялся за улучшение быта крестьян своего родового поместья на речке Восломе.

Младший из братьев оставил необычайно поэтические описания этих мест: «родная моя сторонушка, где Бог привел родиться на берегу заволжской извилистой речки Восломки, что бежит чрез краснолесье, чрез поля, покрытые зарослью, и отдает свою чистую воду Ухре, а Ухра – Шексне, а Шексна пала уж в саму матушку Волгу. Там же Бог привел и духовно родиться, воспитаться, мыслью вдохновиться, – там все на волжских берегах и в вожско-окинской долине»; «…я вдруг собрался, надел котомку и ушел в родные заволжские леса, на родину… где родились и умерли несколько поколений моих родичей… И великий душевный покой сошел ко мне, когда я углубился в дремучий арефинский лес, ночевал в его глубине, чувствовал эту благодать заволжской пустыни, которая привлекала с незапамятных времен русских людей, ищущих Христова мира… преподобный Нил Сорский… старцы Андриан Пошехонский, Севастиан Сохотский и другие… Журчит по-старинному родная речка Восломка… все бежит и все журчит, как в день, когда я родился на ее берегу в 1875 году, и когда родился мой отец в 1842-м, и тетя в 1832-м, и дед Николай Васильевич в 1806-м, и когда поселились на ней первые Ухтомские, приблизительно при Грозном Царе…»¹⁸.

Однако, как вспоминал старший сын, в Восломе «отец ухитрялся так хозяйничать, что аккуратно ежегодно получал убытки, и, если случалось ему получить неожиданную прибыль, то он своим работникам выплачивал прибавки»¹⁹. Детей своих Алексей Николаевич воспитывал в страхе Божием, сам воспринимая Господа лишь как Владыку мира. Но дети были благодарны отцу за воспитание в них чувств ответственности и долга.

«Мать Антонина, – вспоминал владыка Андрей, – была идеально добрая женщина… она никогда ни словом ни делом [никого] не обидела и мало того – ей приходилось иногда сглаживать и исправлять те резкости в отношении к людям, которые позволял себе отец, и всегда являлась каким-то ангелом-утешителем, общей любимицей… Она чистым сердцем любила Бога Отца и верила просто, что Он и ее молитвы не может отвергнуть. Это давало ее молитве искренность и напряженность»²⁰. Известно, что Антонина Федоровна принимала участие в миссионерской работе сына-монаха, жертвовала на создаваемые им монастыри в Казанской губернии, а накануне своей кончины значительную часть состояния завещала Церкви.

В сохранившихся отрывках воспоминаний еп. Андрея, составленных, по-видимому, в начале 1920-х, владыка с особой любовью и признательностью вспоминает няню Манефу Павловну – бывшую крепостную, до конца дней своих жившую в доме Ухтомских: «С ее молитвенного шепота я и выучил свои первые молитвы… запомнил и весь ее запас догматических познаний. Я уже архиереем говорил неоднократно проповеди на темы, заимствованные из мудрых наставлений моей няни»²¹.

* * *

После пятого класса гимназии Александр Алексеевич Ухтомский поступил в 1887 году в Нижегородский имени графа Аракчеева кадетский корпус, а после успешного окончания его был принят в Московскую духовную академию (МДА).

Такая резкая перемена в судьбе во многом объясняется знаменательным событием – встречей с Иоанном Кронштадтским на волжском пароходе, когда мать везла сыновей на каникулы домой. Отец Иоанн долго беседовал с Александром и Алексеем, после чего они оба приняли одинаковое решение – Алексей после окончания корпуса также поступил в МДА, неизменно был там среди лучших студентов и был выпущен со степенью магистра богословия.

Впоследствии молодой иеромонах Андрей часто встречался с о. Иоанном, вел с ним переписку, а позже – вспоминал в своих проповедях и статьях.

О впечатлении, которое производил о. Иоанн, можно составить некоторое представление по воспоминаниям Владислава Ходасевича, который в 1895 году, в десятилетнем возрасте, в тех же местах под Ярославлем встретил знаменитого пастыря:

В конце лета приехал на Толгу Иоанн Кронштадтский. Под вечер толпа народу встречала его на берегу и провожала в монастырь. На следующее утро служил он обедню – меня с другими детьми поставили впереди. В тот же день, часа в четыре, я, по обычаю, побежал в парк, о. Иоанн шел с настоятелем и о. Александром. Он благословил меня и спросил, как зовут. Он держался необыкновенно просто и куда менее осанисто, чем многие из знакомых мне монахов. Такое же простое было у него и лицо – оно показалось мне очень женственным и деревенским, и мне было странно, что он окружен таким почтением. К вечеру он уехал. Толпа народа вновь собралась на берег с иконами и хоругвями. Пароход отчаливал, было ветрено и прохладно. Отец Иоанн стоял на корме, ветер трепал его рясу и волосы. Так продолжалось, пока пароход не ушел совсем далеко. Толпа не двигалась. Было так тихо, что слышался плеск воды, набегавшей на берег, и так прекрасно и грустно, что я заплакал.

Так Ходасевич завершает автобиографический очерк «Младенчество»²².

В своем «изложении истории жизни епископа Андрея», написанном уже много позже его гибели, летом 1944 года, А.А. Золотарев сообщает: «В гимназические годы неудачная отвергнутая любовь (порою кажется в какой-то минимальной степени и справедливым рыбинское «мещанское» местное объяснение исхода в монашество и в безбрачие обоих братьев Ухтомских, что им не было ровни в Рыбинске, что они не могли себе найти по сердцу спутницы жизни), после окончания Академии разрыв с друзьями-приятелями (у меня в памяти сохранился отрывок товарищеского разговора, надолго разведшего Сережу²³ и – уже! – архимандрита Андрея в разные стороны друг от друга: на типичные для русского поповича – в данном случае нашего Сережи – укоры своего приятеля, что он оставил мир и ушел, сокрылся «от живой жизни» под монашеским клобуком, будущий епископ ответил: «Лучше под клобуком, чем под башмаком!»)»²⁴.