Kitabı oku: «Фрунзе. Том 1. Вираж бытия», sayfa 3

– Она стояла на коленях? – чуть более нервно, чем обычно, спросил Ворошилов.

– Да. Как вы видите – простейшая задачка по геометрии. Странности усиливаются. Но я решил пойти дальше. И изучил ее одежду. Со мной в морг пришел врач с понятыми. Они срезали обе манжеты и воротник. Положили в стеклянные контейнеры. Запечатали. Доставили их в лабораторию. И осмотрели под микроскопом. При выстреле образуется облако пороховых газов с частичками несгоревшего пороха. Они оседают на разных поверхностях. В том числе на одежде. Под микроскопом это хорошо видно. Вот их заключение, – протянул он Сталину с Ворошиловым новую бумагу. – Как вы видите – на манжетах пороховых следов нет. А на воротнике – есть.

– Разве они должны оставаться на манжетах? Пороховые газы же вылетают вперед, – заметил Сталин, с какой-то жадностью глядя на все эти бумажки.

– И отражаются о преграду – голову. Но я решил проверить. Я попросил другого врача с ассистентами раздобыть манекен. Одеть его в подобную одежду. Поставить в то же положение. И выстрелить из такого же пистолета. А потом исследовать манжеты и воротник. Вот их заключение. Хочу заметить, о том, какой результат получил первый врач с ассистентами, они не знали.

– М-да… – совершенно ошалело промычал Ворошилов, выпученным взглядом смотря на это заключение.

– Но я и на этом не остановился. Все-таки Софью переносили, раздевали и одежду хранили непонятно как. Я решил перепроверить результат. Дело в том, что в облаке пороховых газов вылетают и мельчайшие фрагменты ртути, которая входит в состав инициирующего вещества капсюля. И, по идее, она должна оседать также на одежде. И просто так их смыть или стряхнуть не получится. Они крепко держатся. Чтобы выявить ртуть, я, посоветовавшись с химиками, решил применить раствор сульфида натрия. Его с помощью пульверизатора разбрызгали на манжеты и воротник, полученные в рамках обоих экспериментов. И, прикрыв вощеной бумагой, выдержали несколько часов. На выходе у нас получился вот такой результат. Это – фото оригинальных манжет с воротником. Это – с манекена. Как вы видите – оружия в момент выстрела Софья в руках не держала.

– Поразительно! – несколько возбужденно воскликнул Сталин, который, как Фрунзе знал, был падок до подробных детальных и логичных выкладок. Логика вообще являлась его любимым предметом… и единственным инструментом, которым Иосифа Виссарионовича можно было убеждать⁶.

– В моих размышлениях нет ничего сложного или требующего особых знаний. Только простая логика и консультация с обычными специалистами. Следователь этого не сделал. Он увидел труп с пистолетом возле правой руки. И все. Этим и удовлетворился. Да еще и нагадил.

– Нагадил?

– Когда я удостоверился в том, что Софью убили, я решил обратиться к пистолету. На нем ведь могли остаться отпечатки пальцев убийцы. Это дало бы наводку. Но этот осел сам пистолет залапал так, что там, кроме его отпечатков, ничего и не осталось.

– Я поговорю с товарищем Дзержинским, – серьезно произнес Сталин. – Мы это так не оставим.

– Я поговорил со следователем и убежден – во всем произошедшем нет злого умысла.

– Как это нет?

– Вот так. Нет. Проблема в том, что следователь дурак. Он честный коммунист, преданный революции, но дурак, причем лишенный внятного образования и кругозора. По сути, он даже не понимал, что я у него спрашиваю. Девственная наивность.

– И Феликс поставил такого человека на столь важное дело?! – воскликнул Ворошилов, которого такой нелестный отзыв о безграмотном следователе задел. Вон как вскинулся, увидев себя на его месте.

– Я пообщался потом и с начальником этого следователя. Думаю – может, с ним что путное выйдет… Да только он тоже оказался не семи пядей во лбу. Судя по нашей беседе, он посчитал, что я к нему и его подчиненным придираюсь и желаю доставить им проблем. Потому испугался. Стал убеждать меня в преданности линии партии и в твердом следовании курсу… Как будто я этом сомневался!

Фрунзе потер голову. Отхлебнул чаю и продолжил.

– Ты понимаешь? Мне же там нужны были его профессиональные знания. А как раз их и нет… Даже все доводы, которые я ему озвучил, отразились словно от глухой стены. Испуг, раздражение и полное непонимание того, что от него хочет нарком! Проще было бы, Иосиф, если бы он врагом оказался. Так нет. Не враг. И даже сам по себе не тупой. Зато безграмотный, как полено, и совершенно не желающий учиться. Не понимает – какой пост ему доверили… Феликса Эдмундовича я, впрочем, не виню. Где ему других взять? В армии ведь примерно так же все обстоит. Почему в ГПУ должно быть лучше? В одной все же стране живем.

Тишина.

Сталин с Ворошиловым молча переваривали эти слова.

– И я тогда подумал. Просто представил, каких дел такие кадры могут наворотить. Например, проверяя какой-нибудь трест.

– Думаешь, наломают дров?

– Уверен. И не удивлюсь, если уже наломали. А если они окажутся не только балбесами, но и нечистоплотными карьеристами, то от рубки леса щепок будет больше, чем деловой древесины. Они ведь не станут толком разбираться. Они начнут подмахивать дела. Что есть фабрикация и очковтирательство. Да и вредительство, если говорить по существу, так как может привести к парализации работы того или иного треста или даже целой отрасли промышленности. Хотя на бумаге они поймают каких-нибудь заговорщиков или даже шпионов.

– Ты думаешь, что заговорщиков и шпионов нет? – излишне напряженно поинтересовался Сталин.

– Почему же? Они должны быть. Особенно сейчас. Но эти ослы если этих заговорщиков и прихватят, то случайно.

– Особенно сейчас?

– Нашу партию раздирают противоречия. Она как лебедь, рак и щука. Троцкий и его союзники-сторонники активны как никогда. И дальше их давление будет только усиливаться. Вон даже на столь низкие поступки решились. И ладно бы я. Но убивать женщину, мать двоих детей – это я даже не представляю, как низко нужно пасть.

– Ты думаешь, что на тебя покушался Троцкий? И он же убил Софью? – нервно сглотнув, спросил Сталин.

– Доказательств у меня нет. Но он единственный, кому это выгодно. Если бы я умер, то Клим стал бы наркомом. Либо исполняющим обязанности, либо полновесным. Но у него слабая репутация в войсках. Чем бы воспользовался Троцкий и свалил его. Например, подставив. Учитывая его связи и военный авторитет – это несложно. Не помогла бы даже твоя, Иосиф, помощь. Равно как и помощь всех прочих честных коммунистов.

– А ты не переоцениваешь его влияние?

– Он и на меня давит, словно паровым катком. Развел махновщину в армии, поставил атаманов самостийных и через них контролирует ситуацию. В январе он, видимо, растерялся. Но твое усиление напугало того же Зиновьева и прочих подобных. Из-за чего Троцкий теперь стремится к реваншу, окружая себя союзниками и недовольными. Это опасно. Очень опасно для дел революции. Нашей партии и стране нужен хозяин. Рачительный и толковый, а не марионетка американских банкиров.

Сталин усмехнулся.

О связи с Троцким с крупным финансовым капиталом САСШ не знал только тот, кто никогда не касался его дел более-менее глубоко. Фактически Лев Давидович был агентом влияния Уолл-стрит в Москве. Да, трудноуправляемый и не вполне вменяемый, но все же.

Фрунзе же взял небольшую паузу, спокойно и уверенно глядя в глаза собеседнику. Не верной собачкой, но максимально доверительно. А потом, когда пауза слишком затянулась, резюмировал:

– И этим хозяином я вижу только тебя, Иосиф. Так что если в чем-то тебе будет нужна моя помощь – смело обращайся. Сделаю все, что будет в моих силах. А что не смогу – постараюсь найти человека, который сможет.

Он врал.

Честно, искренне, от всего сердца.

Врал так, как может врать только функционер с огромным опытом работы в аппарате. Не на самом дне, где, собственно, и возни-то и нет. А в самой его гуще. В которой тебе есть и куда расти, и куда падать.

В любом аппарате встречаются разные люди.

Кто-то пытается сделать карьеру.

Кто-то делает дело.

Кто-то отбывает номер.

Кто-то решает свои финансовые вопросы.

И так далее. И к каждому требовался свой подход. И нередко приходилось лгать. Потому что в этой массе чиновников хватало и балласта, в том числе с огромным самомнением и куриными мозгами. И им нужно было врать, просто для того, чтобы этот кадр не затормозил дело и не помешал отлаженным процессам. Вот и научился. Да так лихо, что даже Сталин вполне поверил в искренность этих слов. Тем более что в них, как и в любой лжи, была лишь часть лжи.

Еще немного поболтали.

Но было ясно – напряженность Сталина к концу беседы спала. И даже появилась некоторое добродушное расположение. А вот Ворошилов держался чутко и осторожно. Хотя, конечно, так же нервничать, как в самом начале, перестал.

Напоследок, уже вставая из-за стола, Иосиф Виссарионович заметил книгу по радиотехнике с закладкой. Подошел. Глянул.

– Ты позволишь? – спросил он и после кивка Фрунзе полистал.

Сначала открыл на закладке, а потом посмотрев страницы перед ней. Не все. Вразнобой. Однако карандашные заметки на полях, которые оставил Михаил Васильевич, заприметил.

– Я смотрю – вдумчиво читаешь.

– Так и есть, – кивнул нарком. – Учусь. Толковым радиотехником я не стану. Некогда. Но хотя бы в общих чертах разбираться нужно. Не хочу, чтобы подчиненные вешали лапшу на уши или какие-то прожектеры во грех вводили. А радио – это дело важное для армии. За радиосвязью будущее. Новая большая война будет войной моторов, связанных воедино по радио…

На самом деле Фрунзе имел вполне неплохое техническое образование. В свое время отучился по специальности «Технология машиностроения» в МГТУ имени Баумана. Там. В прошлой жизни. И какой-никакой, а уровень понимания радиотехники имел. Во всяком случае, достаточный для того, чтобы разбираться в разного рода прожектах 1920–1950-х годов вполне уверенно. Но для грамотной оценки стратегии ему требовалось четко и ясно понимать текущий уровень развития. Что в СССР известно, а что нет. А еще лучше – не только в СССР, но и в мире. Но начал он с простого.

Сталин же хмыкнул. Закрыл книгу, положив ее на место. И направился на выход. Он принял слова Фрунзе за чистую монету. Потому как оснований считать иначе не было. И выглядело это в его глазах крайне занятно… необычно… очень необычно, потому что почти все бывшие революционеры, достигнув определенного уровня, садились на попу ровно и почивали на лаврах. Таких вот, как Михаил Васильевич, которые стали учиться на высоком посту, он навскидку даже десятка назвать не смог бы…

Вышли они с Ворошиловым на улицу.

Сталин сразу поежился. Мороз.

– Плохо, Клим, в нашем ГПУ работают. Плохо.

– Согласен. Плохо.

Помолчали.

Несколько нервным и болезненным моментом было то, что начальником указанного Михаилом Васильевичем следователя являлся Генрих Ягода. Очень важный и нужный Сталину союзник в ОГПУ. Человек, через которого он стремился установить контроль над органами.

Вот и думай теперь.

Немного помедлив, Сталин пошел к машине, не выпуская изыскания по убийству Софьи Алексеевны из рук. Фрунзе охотно отдал ему эту папку. В конце концов, для него и готовил. Поначалу хотел обнародовать или попытаться дать делу ход. Но исполнителей в любом случае не сыскать. Без них же выйти на заказчиков нереально. Значит, что? Правильно. Пустое дело.

Шум, конечно, поднять хотелось. Но он и так шел. Неофициально. Через сарафанное радио. А открыто действовать Фрунзе не видел смысла. Доказательств ведь нет. И ничего, кроме проблем, этот шаг ему бы не принес. Спускать ситуацию на самотек, впрочем, он не собирался. Но, сидя в банке с пауками, требовалось проявлять разумную осторожность и действовать хитрее…

Глава 4

1925 год, декабрь, 25, Москва

XIV съезд ВКП(б) был в самом разгаре.

Доклад наркома по военным и морским делам стоял далеко не первым пунктом в повестке, поэтому он мог некоторое время понаблюдать за настроениями в зале. Сталин специально не ставил его в первые дни, чтобы не выглядело, будто бы именно выступление Фрунзе позволило ему сохранить положение. А ведь Троцкий и Зиновьев с компанией пытались на этом съезде лишить Иосифа Виссарионовича власти и снять с поста генерального секретаря партии. Но у них не получилось. Потому что Сталин сумел своевременно переманить на свою сторону две из трех наиболее крупных партийных организаций: московскую и украинскую. Оставив им лишь ленинградскую…

Времена, когда партия была достаточно узким и малочисленным клубом по интересом, в котором все друг друга знали, прошли. И теперь она являлась собой массу.

Серую, во многом безликую и крайне опасную.

В том числе и потому, что в ее составе наблюдалось до ужаса много малограмотных или вообще безграмотных людей, на фоне которых вожди революции выглядели едва ли не академиками. Как следствие, большинство из этих партийцев просто держались своих вождей и следовали за ними. В вопросах же, за которые голосовали, в основе своей ничего не смыслили.

– Кто прав?

– Конечно, товарищ Сталин.

– А в чем?

– А во всем.

Вот примерно так многие из этих кадров и рассуждали. За тем нюансом, что вместо Сталина можно было подставить любую фамилию. По сути, даже не фамилию, а некий маркер, поддержка которого воспринималась как способ опознавания «свой – чужой».

Опасная, дремучая тема.

И с ней предстояло работать…

Из-за чего Фрунзе, идя к трибуне, откровенно нервничал.

Сильно.

Очень сильно.

Свой доклад Михаил Васильевич уже согласовал со Сталиным, которому он понравился. Как и предложение по его использованию для борьбы с Троцким. У него тогда аж усы зашевелились от возбужденного предвкушения.

Но Сталин – это Сталин.

И он никогда не умел выступать перед толпой, зажигая ее и настраивая на нужный лад своим словом. Его сила заключалась в интригах и аппаратных играх. А вот Фрунзе предстояло во время выступления именно что поджечь толпу. Что не выглядело простой задачей. Ведь, кроме серости и безликости, имел место другой немаловажный фактор. Заканчивался 1925 год. А значит, и трех лет не прошло, как молодая советская власть смогла одержать победу в Гражданской войне. Да, бои кое-где еще велись. Но в целом все было уже кончено. И советская общественность находилась в экзальтированно-приподнятом состоянии.

– У нас получилось! Мы смогли!

Особенно ярко и сочно это выглядело в РККА, начальствующий состав которой ходил расфуфыренными королями. И даже мнил себя великими полководцами. Если не Александрами Македонскими, то уж точно Гаями Юлиями Цезарями. А ценность боевого опыта Гражданской войны превозносили до предела, во многом затирая Империалистическую войну. Про чужой опыт и речи не шло. Особенно германский. Ведь немец продул. А значит, и смотреть туда нет смысла…

Кроме того, действовала очень активная, агрессивная и напористая советская пропаганда, стремящаяся навязать оголтелые ура-настроения. Что молодой Союз одним махом семерых побивахом, ежели приспичит. И что надобно наступать, давить буржуазную гадину, которая там, за границей, корчится едва ли не в агонии. Из-за чего неискушенная публика представляла собой толпы «тяжелораненых» людей с вывихом мозга. Особенно это касалось молодежи, которая верила в светлое будущее и коммунизм. Ну тот, что уже завтра объявят…

Иными словами – здравой обстановку назвать у Фрунзе язык не поворачивался. Однако именно в такой среде ему предполагалось пробить лбом стену и донести скорбные мысли до широких масс. Причем сделать это с первого захода. С первой попытки. Ибо второго шанса ему никто не даст.

И вот он шел к трибуне.

Почти как на эшафот.

Шаг.

Другой.

Третий.

А на лице максимальное спокойствие и невозмутимость. Такое, словно бы он и не собирался сейчас устраивать грандиозный переполох в этом засранном курятнике.

Вскользь встретился взглядом с Троцким.

Тот был излишне сосредоточен. Видимо, предвкушал. Он ждал хода Фрунзе. Потому что без конкретики всякая дискуссия о состоянии армии пуста. Вот и тут. Мало ли что Михаилу Васильевичу не нравится. Нет, конечно, было бы славно, если бы нарком так подставился и ограничился общими фразами. Это можно было бы использовать против него. В том числе и для снятия. Но на такой подарок он не рассчитывал. И ждал удара. Вон – карандаш наготове. И весь собран, как кот перед прыжком на колбасу. Так что Фрунзе позволил себе улыбнуться. Троцкому. Максимально благожелательно. Вызвав у того полное недоумение на лице.

И вот – трибуна.

Михаил Васильевич положил на нее картонную папку с завязками. Открыл ее. Налил себе воды в стакан из графина. Сделал небольшой глоток. И начал…

Мерно.

Спокойно.

Мрачно.

Надвигаясь с неотвратимостью парового катка. Не пропуская ничего важного. Благо, что развал, бардак и «колхоз» наблюдался буквально повсюду, и особенных усилий для жесткой критики предпринимать не требовалось.

Когда Михаил Васильевич готовился к выступлению, то вспомнил об акте приема наркомата обороны Тимошенко в 1940 году⁷. Дословно он его, конечно, не знал. Но его структура в памяти отложилась, ибо изучил обновленный Фрунзе этот акт в свое время вдоль и поперек, причем неоднократно. И не просто прочел, но и проверял, найдя факт изрядного смягчения формулировок в акте по сравнению с реальным положением дел.

Вот на структуру этого акта он и опирался в своем докладе. А чтобы его выступление не показалось скучным и пресным, он обильно насыпал в него риторические приемы, характерные для Михаила Делягина. С его страстью акцентуации на наиболее сложных, больных и трудных моментах, пропуская благодатные вещи. Из-за чего, не сказав ни слова лжи, он умудрялся нередко вызвать чуть ли не панические настроения среди слушателей. Особенно неподготовленных.

И по делу.

Ибо блаженное состояние духа может до цугундера довести. А так – раз! – и взбодрились. Зашевелились. Начали что-то делать.

Так и тут.

Михаил Васильевич говорит короткими рублеными фразами. С ясными, четкими, однозначными формулировками. И сыпал фактами, числами, деталями. Так, чтобы выводы мог сделать даже дурак.

Начал он с описания организационных проблем центрального аппарата РККА, в котором наблюдался вопиющий бардак и полное расстройство дел.

Потом перешел на оперативную подготовку. Указав на отсутствие внятных, а иной раз и вообще любых планов. На фактический развал топографической подготовки. И полностью брошенную на самотек подготовку потенциальных театров военных действий.

В связи с этим коснулся комплектования и устроения родов войск. Обозначив здесь и бардак, и отсутствие внятных, ясных и однозначных правил, выраженных в регламентах, наставлениях и прочем. И так далее. А потом плавно перешел к мобилизационной подготовке, указав, что в этом плане не только нет, по сути, ничего подготовленного, но даже не утвержден план мобилизации с указанием очередности развертывания дивизий. Хотя чего уж тут мудрить и лоб хмурить? Достаточно простая бумажка. Из-за чего сам факт мобилизации может привести к транспортному коллапсу. В лучшем случае. Ее, правда, и в 1940 году не имелось, но разве это что-то оправдывало?

А все почему?

Правильно. Потому что укомплектованность армии личным составом выглядит плохо и спорно, уровень выучки оставлял желать лучшего. Особенно Фрунзе налегал на уровень образования, который выглядел катастрофическим. Что и аукалось в полной мере РККА и РККФ.

Прошелся более детально по родам войск.

Тщательно так.

Душевно. От чего начальствующий состав в эти моменты особенно корчило.

Ну и наконец перешел к материально-хозяйственному обеспечению…

Это выступление было болью.

Зубной.

Разом всех зубов. Включая утраченные молочные.

Для всего съезда, который слушал его в гробовом молчании. Потому что удалось донести даже до крестьян и рабочих, ничего не смыслящих в военном деле, всю катастрофичность положении.

Фактически он озвучивал своеобразный акт приема дел наркомата, который вроде как только сумел оформить. Дескать, принял. Но целый год разгребал авгиевы конюшни, чтобы хотя бы понять, что там и к чему. И чем больше он зачитывал тезисов, тем сложнее становились лица начальствующего состава. Чем дольше он говорил, тем бледнее оказывался Троцкий, превратившись к концу выступления практически в полотно.

Когда же степень накала достигла своего апогея, позволил съезду спустить пар.

– Все вышесказанное говорит о крайне опасном положении молодого Советского Союза. Положении, которое проистекает из ошибок еще царского правительства. Ведь не секрет, что наша армия создана во многом на базе старой, николаевской. И как следствие, принесла с собой болезни, которых нахваталась еще там. Хуже того, все это усугубилось революционным моментом. Из-за чего и без того бестолково устроенная армия обрела в годы Гражданской войны массу временных, аварийных решений. Решений из говна и палок. На завязочках бантиком да подпорках. Однако в те дни иначе было нельзя. На что-то большее и вдумчивое у нас просто не было времени. Но если мы сейчас все оставим так, как есть, то катастрофа неизбежна. Ведь мировой империализм, оправившись от тяжелой войны в Европе, рано или поздно решится взяться за нас. Решится задушить революцию, как некогда всей Европой тушили Французскую революцию. И тогда нам конец. Не устоим. Вот этим всем эрзацем нам не справиться с нормально выученными и снаряженными европейскими армиями. Да даже с польской не справиться, ежели она прямо сейчас решится напасть на нас.

Он замолчал.

Съезд тоже молчал.

Пораженный. Оглушенный. Подавленный.

Первым со своего места встал Сталин и громко произнес:

– Благодарю за честность!

Сказал и начал хлопать. Медленно. Веско. Гулко.

Следом встал, к удивлению съезда, Троцкий. И также начал аплодировать. Ему очень понравилось то, как Фрунзе перевел стрелки, сняв ответственность с него за положение дел в РККА и РККФ. Но больше всего он обрадовался прекрасному поводу ударить по Ворошилову. Ведь как Михаил Васильевич сказал?

– Иные болтают, будто чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона. Но это вздор! Армия – это тяжелый квалифицированный труд, а не дубовая роща. А учитывая расклад сил на случай начала новой Империалистической войны – высококвалифицированный труд. Так как мы не сможем выставить столько же людей и вооружений, как и капиталистические страны. Количественно. В случае если они навалятся на нас разом. А значит, должны побеждать умением. Иначе говоря, как завещал нам Владимир Ильич, нам всем следует самым решительным образом учиться, учиться и еще раз учиться!

Потом начали вставать остальные участники съезда. Вслед за своими вождями. Последним поднялся со своего места Зиновьев и ленинградская делегация. Нехотя. Но они встали…

А Фрунзе выдохнул.

Он сумел пройти между струйками.

Во всяком случае, это выглядело именно так. Подготавливая при этом плацдарм для политического наступления. Уже своего.

Завершив наступление, Михаил Васильевич досидел до конца основных выступлений. И при первой возможности покинул его, отправившись отдыхать. Сославшись на здоровье.

Нервы.

Ох как они шалили.

Не выдержав, он скомандовал водителю отвезти его в какой-нибудь неприметный кабачок. Чтобы приличный. И чтобы подальше от Кремля.

Тот так и сделал.

Фрунзе вышел из машины.

И прошел метров двадцать до входа в заведение, идя по нечищеной улице. Радовало только то, что люди ходили тут часто и не нужно было лезть по сугробам. Притоптали.

Пока шел – вспоминал остросоциальную песенку Сергея Шнурова «Пока так». Он ее зацепил еще там, незадолго перед смертью в прошлой жизни. Понятное дело, здесь ситуация была радикально иной. Но едкий и заводной мотивчик волей-неволей приходил на ум.

Вошел.

Звякнул колокольчик.

Помещение было прохладным и тесным. Хотя надо отдать должное – чистым и неплохо обставленным. И то сказать – в ином Михаил бы сиживать не стал. Нарком все же. Узнаю́т его нечасто, но бывает. Пойдет слух, что пьет в шалманах, – не отмоешься. Почти что рюмочная, только столы не стоячие, а пониже и окруженные стульями.

Нарком был в нейтральном пальто, прикрывающем форму, оформленную чин по чину. Оригинальный Фрунзе так регулярно ходил, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, поэтому выглядел он как красный командир неопределенного звания.

В лицо его на улице не узнавали. Его фотографии в газетах печатали нечасто. Во всяком случае, пока. И это давало возможность перевести дух.

Вот в таком виде он и подошел к одному из полупустых столиков. Он бы и в одиночку разместился, но, увы, мест не было.

– Вы позволите?

– Да, прошу, – отозвался мужчина в теле лет сорока на вид. Залысина. Ухоженный. Серьезного вида.

Нарком сел напротив него. Заказал двести пятьдесят водки в холодном графинчике и жирной мясной закуски.

После операции было все это нельзя. Но ему уже осточертел и режим, и диета, и ежедневные зарядки, и практически ежедневные прогулки. Да и в тир заглядывать приходилось часто. И это он еще до нормальных тренировок не добрался. А в них он тоже нуждался, причем серьезно. Если, конечно, собирался прожить хотя бы два-три десятка лет в этом теле. Но сегодня хотелось отвлечься и спустить пар. Хотя бы немного…

Собеседник тоже явно не напивался.

Приняли по рюмочке. Не полной. Грамм по 20–25.

С аппетитом закусили.

Обменялись дежурными фразами.

И тут Фрунзе заметил уголок торчащего из сумки собеседника литературного журнала «Красная новь».

– Что-то интересное пишут?

– А вы интересуетесь?

– Времени мало. Но иногда почитываю. Последний раз попадался в руки шестой номер за двадцать второй год. Там еще начинали печатать роман «Аэлита».

– О… – заинтересовался собеседник. – И как вам?

Разговорились.

Обновленный Фрунзе, чтобы компенсировать информационный голод, читал много всякого художественного. И уже успел ознакомиться с «Аэлитой» Алексея Толстого. Более того, когда они начали ее обсуждать, узнал в собеседнике автора. Что он делал в Москве – вопрос. Видимо, по каким-то делам приезжал. Возможно, даже связанными со съездом.

Разговор затягивался.

Водка, заказанная Михаилом Васильевичем, закончилась. Но более брать он не стал. Все хорошо в меру.

– Может быть, еще?

– Операцию недавно перенес. Врачи не велят.

– Жаль.

– То не беда. Какие наши годы? – улыбнулся Фрунзе. – А вот то, что времени у меня совсем не хватает, – это настоящая жаль. Я как «Аэлиту» прочел – начал фантазировать. Даже возомнил себя писателем, выдумав сюжет.

– Серьезно? И что же вы такое придумали?

Ну Михаил Васильевич и пересказал кратко «Звездный десант» Роберта Хайнлайна. Само собой – с поправкой на ветер и дополнениями из иных франшиз.

Появилась осмысленность нападения арахнидов, которые посчитали человеческую цивилизацию опасной для себя. И напали первыми. Обнаружили же они ее после того, как на их планету совершил аварийную посадку звездолет-разведчик. На планете людей, разумеется, уже установился коммунизм и всемирный Советский Союз. Ну и так далее.

Алексей Толстой слушал внимательно. Задавал вопросы. Иногда качал головой, пораженный ответом. Иногда улыбался, когда Фрунзе вставлял шуточки в духе девиза звездного десанта: «Задавим их интеллектом!» – и прочим балагурством…

Добрых два часа они провели за интересной и оживленной беседой. Наконец, вроде как спохватившись, Михаил Васильевич глянул на часы.

– Время. Увы. Мне нужно спешить. Дела, – сказал он, вставая из-за стола.

– Благодарю за беседу, товарищ нарком. Приятно удивлен.

– Взаимно, Алексей Николаевич. Взаимно. Буду рад с вами общаться вновь. Очень приятно и интересно.