«Донские рассказы. Судьба человека (сборник)» kitabından alıntılar
«Папка родненький! Я знал! Я знал, что ты меня найдешь! Все равно найдешь! Я так долго ждал, когда ты меня найдешь!»
Два осиротевших человека, две песчинки, заброшенные в чужие края военным ураганом невиданной силы… Что-то ждет их впереди? И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина.
Такой она и в памяти мне на всю жизнь осталась: руки, прижатые к груди, белые губы и широко раскрытые глаза, полные слез… По большей части такой я ее и во сне всегда вижу… Зачем я ее тогда оттолкнул?
Природа везде там,браток,разная,но стреляли и били нашего брата везде одинаково.
Когда горечью набухнет сердце, когда слезы выжигают глаза, тогда где-нибудь, далеко от чужих глаз, достает она из сумки рубаху холщовую нестираную… Лицом припадает к ней и чувствует запах родного пота… И долго лежит неподвижно…
одном думает дед – о сыне, пропавшем в войну без вести
На то ты и мужчина,на то ты и солдат,чтобы все вытерпеть,все снести,если к этому нужда позвала.А если в тебе бабьей закваски больше,чем мужской,то надевай юбку со сборками,чтобы свой тощий зад прикрыть попышнее,чтобы хоть сзади на бабу был похож,и ступай свеклу полоть или коров доить ,а на фронте ты такой не нужен,там и без тебя вони много!
Вот что значит настоящий доктор! Он и в плену, и в потемках свое великое дело делал.
Скрипела арба, разнобоисто шагали быки, из-под колес, шурша, осыпался
рыхлый мел. Дорога, излучисто скользившая вдоль Дона, возле часовенки
заворачивала влево. От поворота видны церкви окружной станицы и зеленое
затейливое кружево садов.
Гаврила всю дорогу говорил без умолку. Пытался улыбаться.
- На этом месте года три назад девки в Дону потопли. Оттого и
часовенка.- Он указал кнутовищем на унылую верхушку часовни.- Тут мы с тобой
и простимся. Дальше дороги нету, гора обвалилась. Отсель до станицы с
версту, помаленечку дойдешь.
Петро поправил на ремне сумку с харчами и слез с арбы. С усилием
задушив рыдание, Гаврила кинул на землю кнут и протянул трясущиеся руки.
- Прощай, родимый!.. Солнышко ясное смеркнется без тебя у нас...- И,
кривя изуродованное болью, мокрое от слез лицо, резко, до крика повысил
голос: - Подорожники не забыл, сынок?.. Старуха пекла тебе... Не забыл?..
Ну, прощай!.. Прощай, сынушка!..
Петро, прихрамывая, пошел, почти побежал по узенькой каемке дороги.
- Ворочайся!..- цепляясь sa арбу, кричал Гаврила.
"Не вернется!.." - рыдало в груди невыплаканное слово.
В последний раз мелькнула за поворотом родная белокурая голова, в
последний раз махнул Петро картузом, и на том месте, где ступила его нога,
ветер дурашливо взвихрил и закружил белесую дымчатую пыль.
Хлеб и сало резали суровой ниткой. Досталось каждому хлеба по кусочку со спичечную коробку, каждую крошку брали на учет, ну а сала, сам понимаешь, – только губы помазать. Однако поделили без обиды.
