Kitabı oku: «Кассандра», sayfa 6

Иллюзия экономической доминанты

Сегодня бытует мнение, что экономика все решает и все определяет. Сегодняшний политик, менеджер, бизнесмен – стихийный марксист или как минимум «смитовец». Под мощью государства подразумевается экономическая мощь – то есть выход валового продукта и соответствующий ему финансовый ресурс. Богатое государство – развитое, мощное, цивилизованное, передовое, хорошее. Бедное – наоборот.

Под целью государства понимается создание и преумножение богатства – и максимально высокое обеспечение своих граждан всевозможными благами. Под целью человека – жить богато самому и давать жить богато другим. А всевозможные свободы личности и обеспечения ее прав – также определяются уровнем богатства государства.

Самое богатое сегодня государство – США: оно же, естественно, и самое мощное. И все должны стремиться жить так же хорошо. А самое бедное – допустим, какое-нибудь Буркина-Фасо – оно самое слабое, плохое, ничего не может, просит милостыню у больших белых дядей.

Поскольку еды, одежды, самолетов, домов и прочего добра США имеют достаточно и больше не надо – основной вес экономики переносится с создания товаров на создание услуг. Три четверти американской экономики работает на услуги, и большинство трудящихся занято в этой сфере: химчистят друг другу штаны, заправляют автомобили, возят пиццу и промакивают друг другу носы. И это расценивается как показатель высокоразвитой, очень здоровой и правильной экономики.

Но мы никуда не денемся от законного вопроса: почему всегда в истории высокоцивилизованные государства с развитой экономикой, богатые и культурные, благополучно погибали под натиском варваров – бедных, экономически неразвитых и некультурных? Персы уступали в цивилизованности и богатстве египтянам, македоняне – грекам, германцы – римлянам, турки – византийцам, монголы – китайцам, русским и вообще всем, кого покорили и смели. Сегодня, когда XXI век начался с того, что террористы из «третьего мира» ввергли в шок взрывом небоскребов богатейшую страну мира, – эта проблема из чисто теоретической превратилась во вполне и животрепещуще практическую.

Ответы всегда давались при видимом разнообразии одни и те же. 1. Народы богатых стран развратились, расслабились, утеряли бойцовские качества. 2. Забыли Бога за распутством и корыстолюбием, вот он и покарал. 3. Богатые и мощные впали в экономический кризис, похужали экономически, вот и кончились. 4. Старые народы сходили со сцены под натиском молодых, чья история была еще впереди. 5. А также растеряли свой начальный заряд пассионарности – что иными словами то же ослабление от старости нации. 6. А также бывает наоборот, и это экономически объясняется с чудной ясностью – испанцы, скажем, покорили инков и прочих, потому что были более передовой и мощной экономической формацией. Но мы говорим сейчас не о колониальных захватах мощными слабых, а как раз об экономически бессмысленном разрушении отсталыми передовых, развитых. Рим покоряет варваров – понятно. А варвары сносят Рим – не вовсе понятно.

Но одно уже следует констатировать: мощная экономика и высокий уровень цивилизации отнюдь не гарантируют в конечном итоге от гибели под бедными варварами.

Какова конечная, итоговая, объективная цель существования государства, этой системной целостности людей, и какова итоговая цель человека? Одна и та же: максимальное переделывание окружающей среды, совершение максимальных действий, максимальное потребление и выделение – преобразование – энергии досягаемого Бытия. И этой задаче цивилизованное, экономически мощное государство отвечает куда полнее, чем слабое и малоразвитое.

Но. Но. Человек, эта подсистема государства, самоуправляется на уровне чувств. Субъективно его жизнь – это сумма максимальных ощущений, а действует он уже опосредованно, через чувства и посредством разума в действия. Он ведь не «выполняет долг перед природой», а руководствуется своими чувствами прежде всего, своими интересами на психологическом уровне.

Что же имеет человек в государстве по сравнению с сугубо «единоличным» житьем? Он имеет больше ощущений – и положительных, и отрицательных. Сыт, здоров, в тепле – и все равно не может расслабиться, переживает из-за массы условных вещей, пашет как карла, лезет наверх, пашет за излишние модные тряпки и т. д. Ночами не спит, научные теории создает. В солдатах мучится, на войне гибнет, зато победе своей футбольной команды радуется, как щенок конфете.

Государство (и вообще общество) дает человеку не просто максимальные ощущения в количестве большем, чем «условно-одинокому хуторянину» – оно дает ему надличностные ценности. То, ради чего он, сытый-здоровый, все равно может надрываться в максимальных усилиях и даже жертвовать ради них жизнью. Не только когда враг напал на твой очаг и все равно от смертельной схватки никуда не денешься – но смерть в первых кругосветных экспедициях и «необязательных» колониальных войнах, на костре за веру, от перенапряжения в творчестве и спорте, из чести и из верности сюзерену и т. д. Рискует жизнью ради богатства (излишнего) и карьеры (условной) – лишь бы выложиться за предел всех возможностей и подняться на ступеньку в иерархии. Ну, а тем временем государство богатеет и крепчает, все больше дел воротит в результате его стремления к максимальным ощущениям и через них – к максимальным действиям.

Максимальные ощущения и максимальные действия соответствуют друг другу. В государстве. Но только до поры до времени.

И вот – все, в общем, сделано. Создано. Эффективная из актуально возможных структура управления. Мощная экономика. Груды добра. Чудеса техники (свои для эпохи). Благополучие, благосостояние, права и свободы в актуально возможных пределах. Устаканилось все. Более или менее стабильный мир и благосостояние на актуально высоком уровне.

Одновременно государство бюрократизируется. Одновременно появляются официальные нахлебники, дармоеды. Одновременно права личности блюдутся законом. Одновременно множатся инструкции и предписания, часто бессмысленные и противоречащие друг другу. По мере развития любая система входит в стадию дегенерации, и государство не составляет исключения.

И вдруг оказывается, что в этом государстве исчезают надличностные ценности. Если жизнь личности, ее права и свободы (это для нашей цивилизации) превыше всего – то чего ради идти на костер? Чего ради изнемогать в работе за кусок хлеба, если и бездельником с голоду не подохнешь? Чего ради рисковать жизнью в экспедиции за сокровищами, если лучше стать биржевым брокером?

Идеалы снижаются. Культ героя-воителя исчезает. Место великих владык занимает временная шелупонь. Почитается набитый карман, способ набивания не имеет значения. Личная доблесть заменяется законопослушанием.

По достижении государством определенной высокой стадии общественного благополучия – оно начинает уже в меньшей степени удовлетворять потребности человека в максимальных ощущениях, как положительных, так и отрицательных. И в этом – его ослабление. Ослабление основной системообразующей функции. Ибо люди самоорганизуются в государство не для того, чтобы производить больше – а, на базовом уровне, уровне ощущений личности – для того, чтобы получать больше упомянутых ощущений: и через то и тем самым полнее реализовать свои возможности (возможности своей личности как психической совокупности).

Государство-то еще продолжает пахать во всю силу. Производить горы добра и дребедени. Количественно все в порядке, энергопреобразуем среду. Но качественный, принципиальный характер производства меняется. Поясняю. Вот пришел пионер-первопроходец с фургоном. Истребил индейцев и бизонов. Распахал землю, поставил дом, нарожал семью. Образовалось то, чего раньше не было – а из Англии он свои кости унес, там стало им меньше. А вот его правнук. Пашет на тракторе, вносит удобрения, пшеницы собирает с прадедовского участка в семь раз больше, положим. Производство выросло. Но принципиальных действий больше не произведено, качественно мир больше не изменяется.

А вот его уже внук открыл сеть закусочных. Рабочие места, все пашут, деньги зарабатывают, хозяин богатеет. Но жрать-то люди больше не стали! Пшеницы для этого больше не надо! Производятся услуги. Но мир перелопачиваться перестал. (Конечно, образуется и производство «обслуживания услуг», но основная часть человеческой энергии идет уже не на переделывание мира, а на «перекрестные обслуживающие действия», мир как таковой не меняющие.)

«Обслуживающая экономика» есть снижение основной объективной сущности государства – энергопреобразовывать окружающее бытие. С точки зрения Вселенной экономика начинает работать вхолостую. Разделение труда, резко повышавшее продуктивную производительность, за определенным пределом начинает снижать КПД человеческой деятельности: вроде и трудится, а вроде ни фига Вселенной нет с этого толку.

То есть. Человек как «система ощущений» начинает менее эффективно функционировать – меньше получает максимальных положительных и отрицательных ощущений. А как «система действий» – тоже: все меньшую часть энергии пускает собственно в действия, т. е. в энергопреобразование окружающего мира. Суета вместо работы.

А государство при этом уже выполнило свою историческую функцию – принципиально переделать в этом мире все, что могло. Машина сконструирована, создана, опробована, на ходу, едет – а дальше ей уже осталось только ехать и ехать: чуть быстрее или чуть иногда медленнее, чуть ближе доехать или дальше – это уже непринципиально.

И разбухает индустрия развлечений – будь то цирки с гладиаторами или хоккейные игры. И люди ищут острых ощущений – будь то в поединках или в наркотиках. И в поисках «чего-то» падают нравы – будь то бордели Калигулы или розовые кварталы Амстердама. И корыстолюбцы и жулики всего мира устремляются в очаги цивилизации – будь то США или Рим.

И цивилизации буквально «кончают жизнь самоубийством», принимая самоубийственные законы. Логичные по логике отдельных людей и политических систем – но явственно самоубийственные для народа и государства. Это может быть эдикт Каракаллы, по которому все обитатели империи получили права римских граждан, растворили в себе римлян и стали уже другим народом с потребительской психологией. Или современные соглашения Стокгольма, Хельсинки, Гааги, по которым узаконено дармоедство и открыты двери для всего мира, который стремительно растворяет в себе «атлантическую цивилизацию».

Сверхмощная экономика работает, но счастья ведь от этого больше не становится. И смысла жизни становится не больше, а меньше. И собой, самостоятельно и добровольно, жертвовать больше никто не хочет (а чего ради?).

Исчезает историческая перспектива конкретного цивилизованного постиндустриального государства.

И человеку оно тоже ничего больше не может дать сверх того, что уже дало – в чисто материальном смысле. Автомобиль или пиджак моднее, спутниковый телефон вместо обычного и т. д. – это все ерунда, за это никто на смерть не пойдет.

А если: государство перестало выполнять свои основные объективные функции по отношению ко Вселенной и к личности; а человек в нем также перестал выполнять на прежнем уровне свою основную объективную функцию переделывателя и перестал удовлетворять на прежнем уровне свою основную потребность в максимальных ощущениях; – то на кой черт природе этот динозавр?

По природе, по истории – уже требуется другое. Чтобы человек максимально напрягал чувства и вламывал, и жертвовал собой. Чтобы государство это ему обеспечило – и чтобы максимально переделывало мир.

И вот в этих условиях сытости и стабильности, бессмысленности производства и сенсорного недоедания – человек перестает на деле отождествлять себя с государством. «Дай мне» – это понимает, а «жертвуй для него»

ему уже не в кайф. Он может даже думать, что еще готов – но уже обстроил себя системой запретов и поправок, направленных на личное благополучие. Слабеет вкус к жизни, воля к борьбе, размываются критерии и цели – а попросту говоря зажрался, ожирел, обдряб. Сыт, не жесток, не решителен до посинения, и говорение предпочитает делу и борьбе. И полагает, что цель государства – чтобы ему было сытно и хорошо. Сытно есть, почему не так уж хорошо – не понимает.

А здорово и перспективно государство до тех пор, пока люди его в напряге и собою жертвовать готовы – и пока оно прямой продукт производит, мир изменяет принципиально.

Поэтому мощная экономика постиндустриального государства – это признак мощи, да, но не здоровья и не перспективы. Постиндустриальная экономика означает: перегрелись, делать больше нечего, мощности прокручиваются вхолостую, ибо здорова машина, а ехать больше незачем, вот и жжем бензин и подпрыгиваем, воображая себе важность процесса.

Постиндустриальная экономика вкупе с «гуманитарными» перегибами означает – ребята, кажется, мы приехали. Дошедший близко к ограничителю маятник еще движется по инерции, но готовится качнуться в другую сторону. Логика развития бывает и печальна.

Есть противоядие? От развития до старости и смерти нет противоядия. Что делаем – от того в результате и кончаемся. Получше-то жить всем хочется. Ну и – вот в конце концов.

Для долгожительства цивилизации полезнее подтягивать ремни и бухать все силы в создание кораблей для экспедиции на Марс – чем в производство услуг друг другу. Большая цель и свершения нужны. Хоть египетские пирамиды! Не то сгнием в сладкой сытости и падем жертвой очередных варваров.

* * *

Так каким же все-таки образом более мощное может являться менее мощным?! В чем тут причина противоречия?..

Развитое государство мощнее как материальная система.

Ставим «чистый опыт». Вынимаем всю государственную структуру из производственной сферы. Рассматриваем формально – систему как таковую. Осталась система как совокупность людей в их отношениях. Структурирована система сложно – то есть уровень энергетики должен быть высок.

Но. Но. Индивидуальные энергетические векторы направлены кто в лес, кто по дрова. Все больше каждый для себя, а свобод много, «монадный люфт» большой. И на каждый активный порыв уже придуман и создан противовес. Разветвленнейший закон и разросшийся аппарат юристов. Нити для Гулливеров.

Растет энтропия системы, если рассматривать ее как систему межчеловеческих связей. Все равны, всем все можно, у всех равные права, делай что хочешь. Способность системы обеспечивать людям сильнейшие ощущения и порывы снижается.

А человек создан не для благоденствия, а для максимальных ощущений и максимальных действий.

И оказывается, что бедное и агрессивное варварское государство эффективнее – в том плане, что человек в нем больше напрягает свои чувства, оно дает больше места подвигам и великим делам.

Построим прямоугольную систему координат и отложим на ней все размахи и пики ощущений – суммарный график для всего населения государства. И вот в этой системе координат график получится мощнее, даст большие значения, не для постиндустриального государства, а для варварского (сравнительно варварского, варварство вообще относительно).

А делается все в государстве человеческой энергией. А она прежде всего являет себя в силе ощущений. И получается, что потенция варварского государства выше.

А эти ощущения, эта потенция, в конечном счете стремятся реализоваться в максимальные действия.

А построить город и разрушить город – это равновеликие действия с противоположным знаком. И, стремясь к максимальным действиям, построить варвар не может, но может снести. И уничтожение развитой цивилизации для него – дает максимальные ощущения, в этой борьбе он максимально самореализуется, это слава и честь, подвиг и миф, вклад его в мировую историю и нанесение максимального изменения на лик мира, каким он его застал.

В постиндустриальном государстве профессионализация переходит в распыление человеческой энергии: пластиковая одноразовая посуда и бесчисленные ансамбли. Упор на комфорт. А варвар суммирует усилия на направлении главного удара. Повышение энтропии – и повышение энергии.

Одни создают сложнейшую и дорогую военную технику и содержат ее высокооплачиваемую обслугу, одновременно тратясь на самоограничительные институты комитетов и комиссий по праву и гуманизму. Другие подбираются с ножами воткнуть их под лопатку. Эффективность затрат на результаты несоизмерима. Сила и агрессивность духа приобретают материальный эквивалент.

То есть. Имея дело не с автоматами, а с людьми, ошибочно будет абсолютизировать уровень материального производства как доминанту, относительно которой и оценивается все прочее. Нельзя забывать о той старой системе измерений, где «мера всех вещей – человек». Не барахла единого ради. Когда материальное производство превосходит диалектическую меру – система начинает слабеть. Это элементарно, и странно, если кому не понятно.

Война

1. Я вижу эту книгу – черный пупырчатый коленкор с серебряным готическим тиснением: «Война». Здесь начинается с пещерных племенных схваток и кончается финансированием современного терроризма. Здесь излагаются варианты мотивов и зачинов; здесь рассчитываются риски и соотносятся неизбегаемые потери с вероятностными выигрышами. Здесь учитывается география, климатология, этнография и масштаб. Классифицируется оружие и перечисляются цели. И – примеры, примеры, примеры: от Граника до Суэца и от Кесады до Чаки. Интенданты и пленные, фронтиреры и дипломаты, проценты, километры, месяцы и кривая рождаемости.

Нет такой книги. Не то материала много, не то мозгов мало.

О главном приходится самим.

2. Существующая теория войны сколь разветвленна, столь и несложна. И носит, в основном, характер назывной и перечислительный.

Во-первых, значит, война – это острый конфликт между социальными группами, странами и т. п., в разрешении которого широко участвуют вооруженные силы. Это – ноль-информация.

Во-вторых. Аспекты войны выделяются: философские, политические, экономические, религиозно-идеологические, юридические, социологические и психологические. Логично и понятно. Рассматривай на разных уровнях: вот причины, вот цели, вот следствия.

В-третьих. В вышеперечисленных аспектах войны могут быть справедливые и несправедливые, прогрессивные и реакционные (?!), священные и агрессивные. А также гражданские, национально-освободительные, интервенции. А также война может быть локальной, ограниченной, тотальной, региональной. А также воздушной, партизанской, холодной, ядерной, психологической, химической. Bay.

В-четвертых. В общем плане, в философическом. Продолжают сосуществовать две основные точки зрения. Весьма традиционные. Гоббс утверждал, что человек вообще агрессивен, оттого и войны неизбежны. Монтескье, напротив, полагал человеческую природу миролюбивой, а вот социум, общество, устроены скверно и толкают людей к войне, с чем прогресс и должен бороться.

Заметим, что оба были отчасти правы. Гоббс говорил об индивидуальной, прямой агрессивности. Монтескье – если немного вдуматься и переформулировать его тезис – противопоставлял индивидуальное миролюбие доминирующей косвенной агрессивности, агрессивности системной.

3. Но к этому, пожалуй, следует добавить вот что. Война может быть рациональной и нерациональной.

Если есть ясные цели и задачи, и выигрыш войны решает эти задачи – все просто. Освободиться от ига чужаков. Или напротив – захапать добро чужаков. То есть: улучшить, по своему разумению, свою жизнь. Без жертв, конечно, не бывает, но – мы победили, мы молодцы и герои. Здесь возникает впечатление, что на все – разум и воля людей, вот и надо думать, аргументировать, поступать во благо, учиться урокам истории и двигаться в сравнительно светлое будущее.

Но столь близкий и масштабный XX век дал нам ужасающе наглядные примеры внерациональности войн. И прежде всего – Первой Мировой.

Поистине удивительная война. Моря крови, десятки миллионов жертв, четыре года окопных страданий в грязи и огне. И чего ради? И кто выиграл? И кому стало лучше? И кто чего добился? Мира на Балканах как не было сто лет назад, так и нет, и не предвидится. Австро-Венгрия развалилась навсегда. Россия вверглась в столетие великих бедствий. Германия обескровела, обнищала, съежилась. А Великобритания навсегда перестала быть величайшей империей и с двадцатилетней затяжкой утеряла статус мировой сверхдержавы. Измельчала и Франция, слава которой осталась в прошлом.

В равной борьбе противоборствующие стороны уничтожали друг друга год за годом. А что удивительно: никто не ставил целью уничтожить страну-врага, лишить политического статуса, вырезать народ, отменить веру. Нет! Все хотели примерно статус-кво, ну, может быть, себе чуть получше, а врагу чуть похуже, а вообще оставить все как было.

Историки называют экономические, политические и идеологические причины Первой Мировой, но назвать основную причину затрудняются. Не могут. Ну не идиоты же сидели на тронах Европы в 1914 году. Ну понимали же все. Ну не из-за чего было молотить так.

Так в чем же суть-то?

4. Первый фактор – природно-энергетический. Всплеск солнечной активности. Обильный урожай. Мальчиков рождается больше, чем девочек. Морозная зима, жаркое лето, катаклизмы. Приближение кометы. На срезах пней годовые кольца тех моментов шире обычного.

Подпрыгнувшая энергетика народа, этноса, региона взывает к действию. Суетятся. Руки чешутся. Агрессивность лезет вверх (ибо что есть агрессивность? резко выделить энергию, явив свою значимость в силовом контакте с окружающей средой). Возбудимость выше, адреналина больше, меж людьми и группами проскакивают искры. И вот революциям и войнам у людей часто соответствуют эпидемии «у микробов» и землетрясения «у геопластов».

Война как энергетический выплеск. Как высокоэнергетичное действие. Как биосоциальный аспект общеприродного «энергоподпрыга».

Огромные действия производятся, огромные изменения в мире происходят. Сотни тысяч и миллионы людей перемещают массу своих тел плюс орудия, припасы, животные, техника, на огромные расстояния. Города сжигаются и сносятся – перестают быть. Люди толпами перестают быть. В тылу работают на износ. И т. д. Короче, затраты энергии и количество-качество изменений в окружающей среде на один человекодень резко подпрыгивают.

5. Большую часть жизни Эйнштейн посвятил созданию математического аппарата для единой теории поля, но не получилось. Хотя отсутствие (на данном этапе) системы математических уравнений отнюдь еще не означает, что не существует единого поля.

И поле, и материя могут рассматриваться как, условно выражаясь, агрегатные состояния энергии. Единой для Вселенной энергии.

С этой точки зрения все пространство может рассматриваться, если угодно, как единое поле, а все происходящее – как локальные возмущения полевых участков. Все ведь во Вселенной связано, э?

Война – это локальное возмущение поля, захватывающее социальную структуру.

И ежели уж это возмущение оную структуру захватило – так не логикой это улавливается, а железы внутренней секреции начинают активнее работать, эндокринная система подстегивается, средь склонных к инфарктам-инсультам вдруг мор наблюдается, а у прочих иммунитет повышается, повышается электропотенциал клеток не только центральной, но и периферической нервной системы. И что? И ум у такого человека работает уже не так, как до того. Повышенная возбудимость и энергетика диктует и определяет иную уже структуру взаимоотношений с окружающей средой – эти взаимоотношения функционально меняются.

Меняются реакции – в том числе на социальном уровне. И – корректируются представления о нужном и ненужном, правильном и неправильном. Потому что имеется уже несколько иное существо, нежели до начала локального полевого возмущения.

Человек – он тоже «сгусток» единого поля. Так куда ж ему деться – орет и машет дубиной (саблей, бомбой) и крушит постройки и головы. Маленький такой биосоциально оформленный протуберанец. Удачная композиция силовых линий и элементарных частиц.

6. Возмущенный в качестве сгустка поля человек агрессивен.

А что такое, строго говоря, агрессия? Ну да, все знают: дать по морде первому встречному, сломать забор, зарубить старушку, напасть на Польшу. Смесь питбуля с Бармалеем. А – яснее?

Акт неправомерного применения насилия. Это не объяснение. Это развертывание слова в синонимический оборот. Так можно вообще сказать: агрессия – это проявление агрессивности. А она что?

Избыточная энергия. Деструктивного характера. Направлена вовне. Ломать, разрушать, подчинять себе, убивать. И что? И тогда агрессору лучше. Добился своего, чего хотел. Успокоился. Ликвидировал внешний раздражитель. Сбросил излишек своей энергии. Так. Теперь пробуем сформулировать:

Агрессивность – это избыток энергии субъекта, реализующийся в деструктивной форме и направленный на понижение энергии и повышение энтропии (тем самым упрощение структуры) окружающей среды. Тем самым уровень энергии системы «субъект-объект» понижается в обеих частях.

А тем самым агрессивность есть саморегулирующий фактор системы, снижающий ее энергию до приемлемого (устойчивого, оптимального) уровня.

Так что делает война? Снижает энергетику воюющих социумов до стабильного уровня.

Агрессивность как регулятор.

7. Можно ли агрессивность направить в мирное русло? Можно.

Способ первый. Спецвойска. Но это не мирное русло. Это просто управляемая агрессивность вместо неуправляемой. Пусть рвет чужих. Маленькая войнушка.

Способ второй. Пусть пашет по двадцать часов. Но это не русло. Это колымский концлагерь. Высосать всю энергию вообще.

Всю активную часть населения во главе с правительством в спецвойска не направишь. Они тогда возьмут власть и начнут войну.

Но нельзя ли как-то устроить, чтобы все с той же интенсивностью и расходом энергии строили, делали, мастерили, уставая до седьмого пота, изнемогая, рискуя в высоковольтных проводах и вершинах небоскребов и т. д.? Ну – занять всех чем-то приличным, созидательным?

Нельзя.

8. Срабатывает психологический фактор. Стремление к максимальным ощущениям.

Максимальное ощущение – вообще, в среднем, в соотнесении с вызывающим ощущение поступком – это зверски убивать при равном риске быть самому так же зверски убитым.

Для «адреналинового наркомана» нет кайфа круче, чем смертельный риск. «Адреноман» – это крайность, но крайность, по которой улавливается общее направление. Ходить по лезвию мало кто хочет, но нервы себе щекочут кто чем может. Общий подпрыг возбудимости – повышение средне-общей потребности в сильных ощущениях – повышение тяги к ситуациям и действиям, дающим такие ощущения.

Война – это реализация повышенной потребности масс в сильных ощущениях.

Человек ведь и так балансирует всегда близ грани. Гвоздь в ботинке, оскорбительное слово, несправедливость – и эмоции его жаждут разрядки, психика требует ощущений сильных и острых, и встречных прохожих он начинает прикидывать со стороны хука в глаз.

Откинувшись с российской зоны, зэк еще долго смотрит сквозь толпу на эскалаторе с воображаемым пулеметом в руках. А злоба накипела.

А мясом покормить? А пропагандой возбудить? А добычей поманить? А вместо всего этого – прямиком на организм подействовать возбуждающе общекосмическими силами? И – ощущений хочет!!!

9. Ну – так пусть созидает что-либо с чудовищным напряжением, буквально умирая от усталости, а надсмотрщик его бичом хлещет, а вечером худшего работника конвой расстреливает, – вот тебе и сильные ощущения, и польза какая-то хоть, без разрухи.

Ноу. Вы построите небоскреб хоть молниеносно – тысячей человек за месяц, но это кропотливая и равномерная пахота. А взорву его я один за три секунды. Если посчитать – развивается мощность процесса в миллиард раз большая. Хо?

Стремясь к максимальным ощущениям – человек совершает максимальные действия.

Создать человека, с его телом, физиологией, сознанием – потрясающе трудоемкая работа Вселенной, Земли, биосферы, материнского организма, социума. А размозжить ему башку и превратить в кусок мяса, который сгниет через неделю – это один миг. Какое же действие может сравниться по колоссальности проведенной работы, да в миг времени, с убийством? Нечем его заменить, просто нечем.

Война – совершение максимальных действий из всех, доступных людям.

Построить город и уничтожить город – энергетически равные действия с обратным знаком. Строить долго – ломать быстро. Уничтожитель производит большее действие, чем созидатель. Мощно, быстро, эффективно.

Война удовлетворяет повышенной потребности масс в максимальных действиях.

И ума не надо, и образования, и труда многолетнего: рванул – и кайф.

10. Так что, человек – разрушитель по природе своей? Нет. Изменятель. Переделыватель. Реорганизатор.

Представим себе семью среди хаоса: болото, обломки скал, пустоши. Охота ломать? Да нечего ломать. А представишь себе тут: ручей, домик, поле всковыряно, мебель кустарная излажена, дымок из трубы – господи, благодать какая. Как чудесно созидать там, где и ломать нечего!

Тебе изначально навязывают окружающую среду как какую-то данность – а ты ее переделываешь. (Примерно это и называл Тойнби, несколько поверхностно и не вдаваясь в философию, «Вызов-и-ответ».)

То есть. Есть пустыня – озеленю и застрою. Есть лес – сведу и распашу. Есть пустошь – поставлю постройки и заселю. Есть город – взорву и вырублю всех.

Ясно?

Человек подсознательно полагает свое личное предназначение в том, чтобы оставить этот мир не в таком виде, в каком он его принял. Оставить след. Изменить. Да посильнее!

И вот мы помним имена великих воителей, но не помним великих строителей.

Не в том дело, что война – разрушение. А в том, что она – максимальное изменение мира в минимальное время.

11. Почему ученые делают свои открытия и изобретения, как правило, с самыми благими, благородными и гуманными намерениями, – а используются они обычно прежде всего в войнах? Вот еще один из вечных вопросов.

Просто до чрезвычайности. Раньше или позже любое открытие и изобретение начинает прямо или косвенно иметь прикладное значение. Расширяет возможности человека. Увеличивает диапазон его действий. Повышает его роль в этом мире.–Поднимает планку возможных действий человека. Повышает совокупную энергетику его действий. Максимальные действия человека могут быть значительнее, крупнее.

А где же совершаются самые крупные действия, как не на войне? Где же выделяется и преобразуется большее количество энергии? Какое же еще действие может быть в сумме более максимальным, чем война? Такова сама ее суть.

Суть любого открытия и изобретения – оно увеличивает энергопреобразовательные возможности человека и поднимает для него планку максимальных действий (преобразований окружающей среды).