Kitabı oku: «Женщины», sayfa 2

Рассказ пожилой женщины

Я три года над ними работала. Он несчастный парень, она еле дышит. Я их познакомила. Он приходит ко мне: «Она сидит у телевизора, даже в мою сторону не глядит».

Я к ней: «Почему так, Розочка, ты не можешь пошевелиться?»

А она мне: «Он же мужчина, он так сидит, и я так сижу».

Я к нему: «Что же вы так сидите, Славик, вы же мужчина, не может же девушка броситься вам на шею. Ну сядьте поближе, пойдите в кино».

Он: «Она кино смотрит. На меня не смотрит».

– А вы за руку её брали?

– Нет.

– Возьмите.

– Она вырвет.

– Не вырвет.

Пошла к ней.

– Он пойдёт с тобой в кино, Розочка, и возьмёт за руку. Ты не вырывай.

– А если мне будет неприятно?

– Будет приятно.

– Отчего?

– Оттого, что, когда мужчина берёт за руку, это всегда приятно.

Он приходил, жаловался. Она жаловалась. Я их вела три года.

И вдруг от посторонних людей я узнаю, что они пошли в ЗАГС. А я не пошла на свадьбу. Я обиделась. Ну, я правильно сделала, я вас спрашиваю?

В самолёте

Жили под Москвой, в Иваново. Потом собрались мы, девушки, ткнули пальцами в карту. Одна – Воронеж, другая – Омск. Мне выпала Полтавская область. И поехала на деревню дедушки.

Сейчас закройщица в Чебаново. Замуж вышла. Самое ужасное – работаем в одном доме и живём в одном доме. Вместе с работы, на работу. Каждый знает, когда встал, что съел.

Муж – часовщик. Дом быта там. Так что его собачья будка напротив моего стола. Невозможно. Приходим домой и разбегаемся в разные стороны. Что?.. Мои глаза?.. Он этого уже не замечает. Привык.

Да нет. Он инвалид у меня. Дома сидим. Я вот летаю иногда к маме в Иваново.

Были красивые… А это от иголки. Это мозоль. А разве у вас нет? Вы кто?.. О! Так вы весёлый человек. Расскажите что-нибудь… ну вот где мы сейчас летим?.. Вот я так отодвинусь… Нет, нет, ничего. А я руку подложу. Удобно?.. Киев?.. Как у вас много седых волос. Трудно?.. А мне кажется, легко. Сел. Написал… Кроить?.. А я люблю. Особенно новые модели.

Если б он напротив не сидел… Ой!.. Не надо…

Они пахнут кожей, да?.. У меня чемодан новый… Конечно, приеду… Я часто приезжаю в Киев… У меня даже телефон есть на работе… Можно… А пусть… Только вы не захотите со мной гулять. Все со мной знакомятся, когда я сижу. Я встану, я вам не понравлюсь. У меня перелом был в детстве, на санках. Мама говорит, было б у тебя две ноги, ты б на голове ходила. Уже две операции было. Я потом ещё лягу… Что вы замолчали?.. Вы не хотите мой телефон записать? Местный 3-28. Он легко запоминается. Я сейчас встану. Вы только не смотрите. Ладно? Пожалуйста.

Такая жизнь кругом!

Такая жизнь кругом, такая жизнь кругом, прям некогда заняться профессией. Ой, как здорово кругом! Вечером драку разнимала: мои друзья подрались, больше некому было и подраться и разнимать. Её оттягиваю, этот в меня попадает. Его оттягиваю, она в меня попадает. Еле разобрались. Ой, ну прям, ну ой здорово как. У неё синяки. Он весь перекушенный, я вообще под столом валяюсь. Он её муж. Я её подруга. Приезжай, кричит, убивают. Я в такси.

Ой! Они помирились, я выздоровела. В ресторане отмечали. Веселились. Оркестр всё одну Пугачёву пел, истанцевались прям. Такая жизнь кругом, только сосредоточишься на профессии – звонок, куда-то ехать. Чего-то очередь занимать, чего-то вдруг резко выбросили.

Ой! Юмористы пишут, люди стоят, не знают за чем, а меня ещё бабушка учила: видишь очередь – займи, не прогадаешь. Это бабка ещё в те времена усекла. Все побежали – беги, не прогадаешь… Тот, что со всеми побежал, ни разу не пожалел, тот, что остался, так и остался. Толпа и давка всегда в курсе. Хорошим слухам не верь, плохим верь всегда. Если пошёл слух, что воду отключат, значит, отключат. Пошёл слух, что дом сносить будут, значит, будут, и всё тут. Потому что не только слухи от постановлений, но и постановления по слухам принимают. А насчёт бабских разговоров – бабские разговоры и есть. Из газет разве узнаешь, где что дают? Только из бабских разговоров. Любую давку растолкаешь, внутрь влезешь – чего говорят, где брали, сколько дают, на что цены повысят? Ох и жизнь кругом кипит. Люблю за людьми следить, как скопились, так я там. Что, где, когда, почём? Совсем некогда заняться профессией. А народ кругом интересный и своеобразный.

На собрании с одинокой сослуживицей так тихо себе разговаривали, вдруг она мне прямо в лицо как запоёт: «На битву и доблестный труд…» Я говорю: «Ты что, сдурела?» Оказывается, все запели. Ну и я ей в лицо: «Расправив упрямые плечи…» Она и рухнула.

Такая жизнь кругом, прям балдеешь – фонтан! Очень я люблю эту жизнь, тут всё интересно. Материал где-то достали. Жакетку, юбку, куртку – всё сшили, этикеток, лейблов попришивали. Идём, красуемся. Всё поотбирали – ворованный материал. На суде выступала под аплодисменты.

Такая жизнь кругом.

Колготы порваны, каблука нет. Из такси вытаскивали. Я, мол, без очереди, мне срочно. Водитель меня держит. Я ору. Они тянут, ой, смеяться не могу, нос болит. Кто-то из очереди, чей-то ребёнок, похож на грудного, а зубы как у расчёски.

Ну жизнь кипит!

Как на работу приду, так звонок. Начальник уже знает – иди с глаз моих. А что я могу сделать, если всё время что-то дают? Я ж не для себя. Я на работе всем занимаю. Взяла босоножки – вроде дорого, да и цвет не нравится, и размер не мой. Но я ж за ними занимала, я их меняю с доплатой на куртку. Куртку отдаю со своими джинсами, и марлёвка обошлась мне даром. А тут звонят – Тимка из электрички выпал. И трезвый на редкость. Люди видели. Электричка уже тронулась, двери закрылись, он в последнюю секунду влетел, сказал: «Фу! Успел!» Двери открылись, он выпал, электричка дальше пошла. Значит, мы с Ленкой за ним в такси. Ребёнок мне в нос вцепился. Потом тут одна семья приехала – дипломаты, помоги багаж разбирать. Так я ж с утра там. Всю квартиру прибрала. Может, и мне чего достанется. Ни минуты продохнуть.

Такая жизнь кругом.

Ночью поднимают. Лети быстрей – Верка с Борькой опять дерутся. Как приедешь, начнём разнимать.

Ну, вот. Мне двадцать пять, а я сплю в метро. На работе не уснёшь. Я им такой чай завариваю… Блины пеку, пюре, прямо на столе у себя. Начальник носом поведёт: «Это что у тебя, Чередеева? Пельмени, что ли? Дуй в магазин». Ни на что свою работу не променяю.

Они говорят, ты, Чередеева, программист. Я говорю, ну и ладно. А мне чего. В центре, ненормированный… Голубей дурных на подоконнике стала прикармливать и по одному лесочкой – бух и в кастрюлю. Начальник носом поведёт: «Чередеева, что у тебя, курица, что ли? Рви в магазин!» Интересно потрясающе.

А тут ещё одна наша на этой базе с ума сошла. Всем стала кулак показывать, придираться, платье вырывать. Почему стихи пишете, почему примериваете, почему не работаете? Я её к психиатру сопровождала. А я там ещё и с терапевтом одним соединилась. Ну, говорит, Чередеева, для тебя бюллетеней хоть по два в день. Влюбился. Но женатый. Я его придерживаю. Но, однако, тут на больничном такую очередь отстояла – весь отдел в румынских кроссовках сидит. А в мясном отделе парень мясо рубит и ничего такого не просит. Я прям извелась, может, ему сшить чего. Куртку, что ли, ветровку, материал от плаща остался. Только змеек длинных нет. А пока весь отдел отбивные ест. Начальник кричит, мы, говорит, Чередеева, от себя тебе доплачивать будем, моим замом переведём, это всё равно выгодней, чем если все по магазинам будут бегать. Такая жизнь.

А в конце года выскочишь, господи! Столько очередей! Душа радуется. Народ радостный носится, конфеты, сумки, босоножки. Банки с маслом, крупой, манкой, чаем, гречкой! Я метнулась – а это только надписи. Но всё равно, засыпем постепенно. А люди бегают, занимают, перебегают, отмечаются, весело так, празднично. Я возвращаюсь к шести, а все наши в окне – чего там? Чередеева, чего там?..

Давайте сопротивляться

Случайно попав в ресторан после многолетнего перерыва, она застала там мужа своей сотрудницы, начальника дорожного управления. С тех пор у неё заасфальтирован двор, отремонтированы окна и двери, проведены телефон и горячая вода, а дом назначен на снос.

Затем она выследила начальника райторга в гостинице под чужой фамилией. Представилась знакомой жены и в ужасе выскочила.

Рыбу и дичь ей завозят до магазина. Апельсины сынок уже не может. Мужа воротит от одного вида бананов. А от индейки, что томится сейчас в духовке, они обломят только лапки.

Теперь она слоняется за городом, ищет кого-то по промтоварам.

Товарищи! А если ей не поддаваться? Ну и пусть сообщает.

Успокойтесь, ухожу

Да, я ушёл от неё из-за того, что она не оставила мне кусок торта.

Да! Они съели всё, а когда я пришёл, ничего не было.

Да! Я ушёл из-за этого. Вы все правы. Вот такой я псих.

Нет! Не из-за того, что нет никакого сочувствия в её глазах, когда ты болен, и надо просить лекарство и слышать в ответ: «Не надо было кричать. Не надо было орать… Не надо было… Не надо было…» Конечно, не надо было.

Месяц не было никакой еды, кроме той, что сам принёс. Годами не могу понять, на что уходят деньги, всё увеличиваясь в размерах.

Никто в доме не работает, кроме меня, и я должен всё увеличивать работу, не имея еды и уговаривая что-то постирать. Я должен запоминать дыры в носках, ибо «почему ты мне не говорил?», я должен закрывать куда-то свои письма, записные книжки, ибо оттуда вычёркиваются, выскребаются фамилии знакомых.

– Почему ты орал?! Вот ты и слёг. И нечего теперь звать на помощь. Сам виноват. Сам виноват. Сам виноват.

Да! Я сам виноват. Надо было в той милой, мягкой, женственной девушке разглядеть сегодняшнего партнёра. Чудовищно изогнуться и разглядеть и предвидеть. Каждое возвращение домой – не ко мне. Меня могут выставить всегда и внезапно. А оставляя меня одного на какое-то время, выносят книги и ложки.

Я ухожу из-за того, что мне не оставили кусок торта. И когда я спрашиваю: «Почему ты так кричишь на свою мать?» – «Это ты виноват. Ты сделал меня такой».

Я сделал? Очень может быть. Никак не могу сделать такой свою маму. Не могу высквернить своих друзей. А сволочи, с которыми я познакомился давно, были такими и до меня.

Да. Я виноват. И надо идти, ибо из-за меня может стать истеричным ребёнок, его тётя, племянницы, все соседи. Очень хочется что-то плохое сказать о себе. Но спросите у них. Всё, что вы узнаете там обо мне, будет так плохо, что мне можно не беспокоиться, как оживить свой образ.

Я повернулся к стене.

Я обиделся…

И замолчал.

И настойчиво, громко и бесконечно спрашивали, почему я молчу. Неужели из-за того, что мне не оставили кусок торта?

– Да?

– Да!

– Вот! Вот какой ты человек. Теперь понял! Теперь спи! Такой ты человек.

– Сплю. Такой я человек.

Куда денешься от своего характера? Со мной невозможно жить. Я не могу, когда лезут в душу, и часто хочу быть один. Не люблю, когда читают письма ко мне и вычёркивают там что-то. Не могу жить без сочувствия, без помощи. Не хочу бежать куда-то, чтоб поговорить. Не хочу искать любимую еду в доме у тётки. Не хочу, чтобы с моим появлением прерывался телефонный разговор.

– Подожди. Я уже не могу говорить: он пришёл.

И у меня не хватает сил, упрямства, чтобы оправдывать себя, тянуть на свою сторону и всё время доказывать, доказывать, да так и не доказать, в чём я не виноват.

Да, со мной действительно невозможно и никто не мог жить. И я ухожу, чтобы остаться одному. И ухожу-то из-за чего? Из-за того, что мне не оставили кусок торта.

Телефонный разговор

Она сидит на диване и говорит с подругой по телефону.

Он перед ней с протянутой рукой.

Она. Верочка, уж так, как я его знаю, его никто не знает. Он мне всю молодость угробил. Лучшие годы мои молодые, красивые. Душу мою молодую, красивую. Красоту отнял и сделал меня такой… А вот такой. Помнишь, ты не верила своим глазам… Сейчас начнёт есть просить.

Он. Дай поесть чего-нибудь.

Она. Видала, чего-то нового от него не жди. Не дам!

Он. Дай поесть.

Она. Не дам. (В трубку.) Во, уже начинает злиться.

Он. Ну дай чего поесть. Я там не разберу. Ну дай, тебе говорят, поесть, тебе говорят.

Она. Вот. Злится уже.

Он. Куда ты спрятала обед? Дай поесть!

Она. Не дам вообще. Не заслужил… (В трубку.) Сейчас психанёт.

Он. Дай поесть. Дай, змея!

Она. Вот! Видала, как психует… Верочка, такие крики я имею каждый день… Кто?.. Кто с ним будет жить?.. Что значит – терпи?! Почему я должна терпеть?! Ты слышала эти крики?.. Сейчас он меня выведет.

Он. Перестань болтать. Дай обед, тебе говорят. Сейчас вырву трубку.

Она (в трубку). Слушай, слушай, Верочка!.. Что?.. Нет… Сейчас я ему отвечу… Почему я должна помалкивать, если человек так просится. (Ему.) Пошёл к чёрту! (В трубку.) Сейчас побледнеет. (Транслирует, подносит трубку к его лицу.) Во! Что я говорила!

Он. Дай поесть! Убью! Прекрати!

Она (в трубку). Слышала?!.. Сейчас за сердце схватится. (Ему.) Пошёл вон! Вон! (В трубку.) Хватается за сердце… Сейчас ему про деньги напомню – рухнет вообще, глаза выпучит, сделает вид, что ничего не знает. Слышишь, Верочке надо отдать деньги.

Он. Какие деньги? Я ничего не знаю.

Она. Двести рублей. Я брала. Правда, Верочка?.. Вот. (Показывает на трубку.)

Он. Какие «двести»? Когда? Где я их возьму? Зачем брала?

Она. Денег дай!

Он. Не дам!

Она (в трубку). Смотри, Верочка, сейчас заведётся. (Ему.) Денег дай!

Он. Не дам!

Она. Денег дай.

Он. Не дам!

Она. Денег дай. Дай денег. Дай!

Он. Не дам!

Она (в трубку). Ну, Верочка, сейчас, чего доброго, с кулаками полезет. (Ему.) Денег дай немедленно, слышишь?!

Он. Убью!

Она. Денег дай. Дай денег. Дай!

Он. Убью!

Она (в трубку). Во! Во! Слышишь?! Орёт уже. Рот открыт. Челюсть свалилась, за сердце держится, на меня с кулаками. Боюсь, телефон оторвёт. Не убегай, Верочка, держись. (Ему.) Денег дай, ничтожество!

Он. Я ж тебе дал.

Она. Уже потратила… (В трубку.) Сейчас упадёт.

Он. А! А! Все сто двадцать рублей?

Она. Все. (В трубку.) Сейчас умрёт.

Он. Умираю.

Она. Сейчас на пол ляжет.

Он. Ничего не осталось за три дня?

Она. Ни-че-го! Все. (В трубку.) На пол рухнул. (Ему.) Ничего не осталось. Дай денег на ребёнка. Денег дай на сафари… (В трубку.) Сейчас уйдёт.

Он. Пошла вон!

Она. Ушёл! Верочка, почему я всё это должна терпеть? Он мне всё угробил. Всю мою жизнь молодую, красивую.

«Она на его колене…»

Она на его колене пальцем чертила маршрут. Он с волнением следил. Она шла выше: «Идёте по Пушкинской…» Он сипло спросил: «К Большому?» Она сказала: «Да. Идёте, пересекаете площадь…» «Ну? – засипел он, – ну, ну, ну, ну?» – «И тут поворачиваете…» – «Зачем? Идите прямо». – «Нет, нет, нет, нет. Поворачиваете и идёте к метро». – «Не-е, – сказал он, – это уже будет в сторону. Давайте вашу руку, я покажу, где мы встретимся». – «Нет, – сказала она, – туда не подойти. Там всё перекопано. Вы там давно не были». – «Смотрите, – он стал чертить пальцем на её колене. – Чтобы добраться сюда, нужно пересечь перекрёсток, опуститься, подняться и подождать вот здесь у кассы». – «Вы думаете, касса здесь?» – спросила она. «Касса всегда была здесь». – «Всё. Поняла. Завтра приду».

С женщиной

С женщиной можно делать всё, что угодно, только ей нужно объяснить, что мы сейчас делаем.

Мы идём в театр. Мы отдыхаем. Мы красиво отдыхаем. Мы вкусно едим. Сейчас мы готовимся ко сну. Женский организм дольше подготавливается к событию и дольше отходит от него… Что предстоит событие и что это событие – надо объявить заранее. Жизнь будет торжественной и красивой.

В воскресенье мы встанем поздно, в одиннадцать часов, лёгкий завтрак, выйдем во двор и будем наблюдать игры детей, к трём вернёмся, устроим обед на двоих и будем смотреть «Клуб кинопутешествий», затем красивый семейный ужин, сервированный на двоих, с чаем и конфетами, просмотр новой серии по ТВ и в двадцать три тридцать праздничный сон. Тебя такое воскресенье устраивает? Конечно. И хоть это точно то же, что и в любой выходной, – есть мужская чёткость и праздничность.

А в понедельник где-нибудь вечером, особенно после ужина, мы сделаем вылазку на Богдана Хмельницкого – настоящую, с осмотром витрин, не спеша зайдём во дворы, парадные. Очень интересно. Сказать, что это интересно, должны вы.

В среду после ужина прослушаем пластинку, которую я купил. Это очень интересно, великолепный состав (что великолепный состав, сказать должны вы), и потом прекрасно уснём. Что прекрасно уснём, тоже надо сказать. А в ближайшую субботу сюрприз. Креветки, пиво. Прекрасные креветки и чудесное пиво (надо сказать).

В субботу после обеда я тебя приглашаю на пивной вечер здесь. Это будет великолепный вечер, который очень интересно пройдёт.

В воскресенье с утра я просматриваю газеты, ты готовишь праздничный воскресный борщ под мою музыку. Я выбираю пластинки, ты слушаешь и оцениваешь по пятибалльной системе. По такой же системе я оцениваю твой борщ. «Твой» говорить не надо – «наш» борщ.

В последнюю неделю февраля мы идём в театр и обсуждаем спектакль дома за лёгким ужином на двоих. Ужин будет при специальном освещении. Об этом позабочусь я. Переодеваться не будем, сохраняя красоту и впечатление.

Завтра у нас покупка. Мы покупаем мне туфли, то есть ты выбираешь, оцениваешь, я только меряю. Покупку отмечаем дома торжественным обедом. Вечер проводим при свече у телевизора.

Жизнь приобретает окраску. Всё то же самое, но торжественно, чётко, заранее. Вашу подругу не покидает ощущение праздника. Она стремится домой, из дома стремится в магазин, откуда стремится домой, чтоб не пропустить. И выходы на работу становятся редкими – всего пять раз в неделю, и целых три праздничных вечера, и два огромных, огромных воскресных дня.

Посмотри, как необычно расцвечено небо сегодня, какой интересный свет. Совершенно неподвижные облака. Они двигаются, конечно, ты права. Но в какой точной последовательности.

Очень необычная была у нас неделя, которая завершила прекрасный месяц. И вообще год был удачным. Необычайно удачный год. (Тут недалеко, что и жизнь удалась.) Мы с тобой прекрасно живём (это надо сказать). Гораздо интереснее, вкуснее и праздничнее остальных, ты согласна? (Спрашивать здесь нельзя. Надо утверждать!) Ты согласна! Я тоже.

А Новый год встречаем на Богдана Хмельницкого – потрясающе. Будем заглядывать в окна, наблюдать за людьми. Это очень интересно. Рад за тебя. Готовиться надо уже сегодня. Отберём окна, подготовим квартиры, наметим точный план. Выход из дома в двадцать три ноль-ноль, встреча Нового года с шампанским, возвращение домой в целых двадцать четыре часа, и праздничный новогодний сон.

В этой торжественной жизни не поймёшь, то ли вы её считаете идиоткой, то ли она вас. Но вы активно помогаете своей жизни пройти как можно быстрей.

Странный мальчик

Какой-то странный мальчик. Вдвое! Вдвое младше меня. Вчера: «Я люблю вас!» Это ужасно смешно. В моём возрасте… Он пришёл и ушёл. А я… Господи, что это со мной?.. У меня муж, кстати, есть. И, кстати, очень хороший. Да и стара я уже, просто стара… Ой, ха-ха, как я стара. (Всхлипывает.) Какой-то странный мальчик. Что он во мне нашёл? Берёт мою руку, пальцы у него дрожат. Я смотрю на него, какой странный… Но я-то, я-то, дура старая! Почему мне так смешно? (Всхлипывает.) Почему мне так смешно?

Я ему нравлюсь, потому что он ничего не понимает. Он очень скоро начнёт понимать. А я очень скоро вообще… Ему двадцать, мне сорок. О чём может идти речь?.. Да и… Постойте, у меня же муж есть. Кстати, очень хороший. Почему я его должна бросать? Да он и не предложил мне бросать, да я и не буду… Разве что усыновить тебя… Коснётся – бледнеет. Просто он сумасшедший. Но я-то, я-то похоронила себя в четырёх стенах. Что я вижу? Работу и кошёлки. Что я слышу? Когда будет готов обед?.. Ты целуешь мои руки, они же пахнут кухней. Ты очень странный мальчик… Я купила себе резиновые перчатки. Я заняла очередь в парикмахерскую. Я сошла с ума! Они останутся без обеда!

На приёме

Я был на приёме у врача. У врача – этой прелестной женщины лет между… двадцатью-тридцатью и сорока одним.

– Вы на пределе, – сказала она, когда я сомкнул ноги, закрыл глаза, вытянул руки и две минуты качался, как могильный крест. – Вычтите семь из ста, по семи каждый раз. Я буду мерять ваше давление…

Я сидел, считал, в одних брюках, с прискорбием в груди.

– Да, от этой задачки ваше давление повысилось на 20 мм. Представляю, что с вами творится, когда вы решаете задачи посложней.

– Да, я недавно перенёс ремонт…

– Тише… Я всё вижу сама… Рассказывайте.

– Дело в том…

– Я всё сама вижу. Вы на пределе… Резервов уже нет. Когда вы смотрите детские фильмы, хочется плакать?

– Детские – вряд ли, но грустные…

– Комок в горле?

– Да.

– Ясно… Кошечку в подъезде в дождь жалко?

– Очень.

– Всё понятно. Долго не можете уснуть, читаете?

– Да, читаю.

– Возбуждаетесь от читанного и не можете уснуть?

– Да, я вообще…

– Просыпаетесь поздно с тяжёлой головой?

– Да.

– Ясно. Если вас что-то вывело из себя, хочется разбить к чёрту, ударить?

– Да, доктор, хочется.

– Но быстро проходит?

– Да, я только глазами сверкну.

– Лучше уж бейте.

– Хорошо, доктор.

– А выпиваете – становится вроде легче?

– Да!

– Вроде веселей?

– Да!!! Точно.

– Ясно.

– А когда много работаете и не получается, и погода плохая, и денег нет, и выпить нечего, и девушка не пришла, так и жить не хочется?

– Точно, не хочется. – Я заплакал.

– А когда работа идёт, и день ясный, и деньги есть, и вы выпили, и она пришла…

– Жизнь прекрасна, – закричал я.

– Вот-вот-вот… А бывает, что вы из-за мелочи расстраиваетесь и весь день подавленный?

– Да.

– А крупная неприятность, например, болезнь или даже смерть родственника, никак не действует на вас?

– Конечно.

– Какой ужас…

– Кошмар…

– А бывает, что беспричинно хочется петь и не утром, а ночью, когда все спят, и это ужасно?

– Бывает.

– Будем лечить. Вы на пределе. А бывает, что вы никак, ну никак с женщиной, которая вам не нравится?

– Да.

– И ужасно, страшно, высоко и жутко с женщиной, от которой вы без ума?

– Да, – выдохнул я, – да!.. Как ты всё понимаешь…

– Будем лечить… Запустили вы…

– Да-а, – задышал я, – …лечи быстрей… Я запустил…

– Я выпишу тебе шалфей, боярышник и Прибалтику… Ты на пределе.

– Я это чувствую…

– Вот эти травы.

– Я их буду сеять.

– Ты их будешь настаивать…

– Зачем настаивать, я их так… Всё, что ты скажешь…

– На слабом огне…

– Хорошо, на слабом огне…

– Пятнадцать минут.

– Сколько скажешь.

– Вот пей… Ты успокаиваешься?

– Я успокаиваюсь.

– Ты здоров.

– Я здоров.

– Ты спокоен.

– Я спокоен… Ты закрыла дверь?

– Перестань сейчас же, сейчас же прекрати. Ты спокоен… Спи… (Шёпот.)

– Послушай, тебе завтра рано?

– Нет, завтра воскресенье, больных нет… спи…

– Сплю.

– Ты очень болен.

– Да, я очень болен.

– Но я тебя вылечу…

– Ты меня вылечишь…

– Я уже лечу, лечу, лечу, лечу…

– Да… Мы лечим, лечим…