Kitabı oku: «Слуги этого мира»
Эта книга о правителе, который прислуживает. О наставнике, который учит не слушаться. О дружбе, верности и любви, прежде всего – к самому себе.
В ней нет «жили-были», нет злодеев и героев, нет чародеев и волшебных палочек. Но есть жизнь со всеми ее трудностями и радостями, а также надеждой на счастливый конец.
Моей родной, самой близкой подруге.
Я столько раз прибегала к Арине за поддержкой,
что ей эта книга далась не легче, чем мне
Особая благодарность Дарье Муравьёвой,
художнице, которая нарисовала для этой книги обложку.
Она привела моих героев в реальный мир
Простонала деревянная задвижка, ударились о стены ставни. Гектор успел увидеть, как над его головой в квадрате набирающего тепло света проскользнула тень.
Нонна перевернулась, вернее, перекатилась на другой бок в той же позе эмбриона, в которой спала всегда. Гек задержал на ней взгляд, привстал на локте, прислушался к обстановке в доме. Ни шум, ни горький запах полыни, ни свет ранней зори сон дочерей не потревожил.
Он встал на четвереньки. Подождал, когда темнота накроет его глаза ладонями и бросит обратно, но мелкий цветочный орнамент на пахнущей мылом наволочке перед его глазами никуда не исчез. Тогда он сел на колени, настороженно повернулся к окну, но и яркий свет не брызнул ему в глаза горячим маслом. Гек прищурился и ясно увидел неподвижные листья яблони перед домом, твердые и гладкие, будто натертые воском.
Он поднялся с постели, придержав тяжелый вздох при себе. Гек верил, что тело к стонам и кряхтениям прислушивается, стареет ему в такт. Напоминал об этом и супруге, но она продолжала выдыхать с натугой всякий раз, когда поднималась или садилась. Нонна старости была рада, высматривала в зеркале, будто в окно выглядывала – не семенит ли она к ней, не пора ли им слечь вдвоем, крепко обняться и забыться.
Гек немного постоял на месте. Он еще чувствовал яд слабости в мышцах, но постепенно тело набирало силу. Мужчина выздоровел. Больше не нужно будет унижаться подачками от этих, снаружи. Он и сам прокормил бы семью, если бы только его, отказывающегося от лекарств, всякий раз не отпихивали обратно в дом и не придавливали к постели двумя одеялами.
Гек медленно поворачивал голову вправо и влево, наклонял вперед и назад, пока ум окончательно не прояснился. Подобрал кончиками пальцев пылинки с пола раз, подобрал другой. Попробовал причесать бороду узловатыми пальцами, но только вырвал несколько курчавых волосков. И пусть. Едва ли того, перед кем он был должен показаться, возмутил бы его растрепанный вид в такой час.
Он перешагнул выставленные носками к выходу лапти, потянул дверь за ручку на себя, чтобы затвор выскочил бесшумно, и проскользнул в передний двор. Трава еще оплакивала ночь. Горевать ей осталось недолго: старая звезда уже любовалась своим отражением в баке с водой, у которого Гектор остановился. Он зачерпнул полные ладони воды и разбил об лицо.
Гек агрессивно тер щеки, чтобы поскорее вернуть здоровый румянец на место, и посмотрел на Стража меж пальцев. Он стоял к нему спиной, невозмутимый и неподвижный, у запертой калитки, где начинались его, Гека, владения. Но короткая белая шерсть на толстой шее Стража стояла торчком – надо думать, с того момента, как его уши тронул скрип дверных петель.
Гек был готов поклясться, что Страж ни разу на него не взглянул, но каким-то образом понял, что глава семьи в этом доме в полном или относительном здравии.
Страж потянулся к левому уху рукой и слегка наклонил голову, будто прислушивался к свисту кружащих высоко над их головами ласточек.
Хрена с два ты наслаждаешься природой.
Подобное он видел уже много раз. Гектор понятия не имел, что означает этот жест, но знал, что о его выздоровлении уже оповещены все Стражи в округе. И что сегодня его заберут на охоту вместе с другими мужчинами, как и всегда.
Не доставай мне с неба звезд.
Пусть остаются там
И светят нам.
Ат-Гир, фрагмент перевода древней песни
Часть первая
1
У подножья холма Помона отделилась от стайки односельчанок и двинулась вдоль берега, поискать спокойное место для рыбалки. Она отошла на приличное расстояние, но даже со своего места слышала женщин, которые перехватывали зубами нить рассказа одна у другой.
Помона уселась на облюбованный валун, широко расставила ноги под юбкой и повернулась на голоса и смех. Отсюда женщины были похожи на глиняные шарнирные куклы, которые часто-часто взмахивали ручками в хорошо смазанных суставах. Отметила она это про себя к спеху, потому что повернулась взглянуть отнюдь не на них. Помона следила за существом, которое последовало за ней.
Страж семенил по той же траектории, что и она минуту назад, но держался ближе к подножью холма. Он остановился в двадцати футах от ее стоянки, сложил руки за спиной и замер.
На рыбалку женщин сопровождало почти столько же Стражей, сколько сопровождало мужчин на охоту. Ведра с добытым они им не таскали, ловить рыбу не помогали, но пресекали громкие разговоры до тех пор, пока у каждой не появится в ведре достаточно рыбы.
По тому, как натянулась леска, она уже понимала, сколько будет весить улов. И осталась недовольна. Стражи никого не пропускали в поселение с мальками в ведрах, поэтому Помона не стала напрягаться зря. Она дала рыбешке сорвать приманку и подняла над водой уже голый крючок. Помона не оборачивалась, но была уверена, что Страж за ее спиной следит за тем, чтобы она не спрятала непозволительных размеров добычу в складках юбки.
Она подняла с земли одного из множества извивающихся червей и насадила на крючок. Он еще пытался завязаться в узел, прежде чем исчезнуть под толщей воды.
Вдалеке снова послышался набирающий силу смех, но мгновение спустя умолк так же резко, как в прошлый раз. Помона диву дивилась, сколь смелыми женщины чувствовали себя в компании друг друга здесь, на берегу водоема, раз не боялись снова и снова навлекать на себя внимание Стражей. Обычно они избегали такой радости при любой удобной возможности и по улицам ходили с опущенными головами. Они страшились не когтистых конечностей, не семи или семи с половиной футов роста, и даже не бивней, для которых Стражи были вынуждены проделывать в намордниках прорези. Дело было в мелко дрожащих глазах, еще более отталкивающих, чем весь их остальной облик. Волчий, закаленный янтарем, немигающий под прозрачным веком взгляд не хотел поймать на себе ни один житель Пэчра.
Страж повернулся – день кошмаром обернулся. Так говорил еще дедушка Помоны.
По шее женщины скатился оползень мурашек; она содрогнулась. Если какая-нибудь рыба и успела заинтересоваться трюками, которые проделывал со своим телом червь, то теперь наверняка бросилась наутек.
– Проклятье.
Помона подобрала еще одного червя, самого энергичного из оставшихся.
Леска натянулась.
Помона рванула извивающийся улов на себя. Сначала над водой показался широко открытый рот со сливу диаметром, а затем и темно-зеленая, в черных крапинках, голова рыбы. В длину она была с предплечье Помоны, никак не меньше, но женщина все равно подобрала ее с земли и подцепила за жабры. Так она показывала рыбу Стражу, чтобы он не подзывал ее на досмотр. Даже издали он должен был убедиться, что Помона играет по правилам.
Рыба сиротливо ударилась носом о дно ведра. Она била хвостом, как будто хотела помахать Стражу, мимо которого прошла Помона. Она шагала вверх по холму, в сторону поселения. Больше одного подношения лесу ей ловить не требовалось: в семье охотился только отец. С рыбалки она всегда возвращалась первой.
Страж не подал виду, что вообще заметил низко опустившую голову Помону. Только когда уже почти удалось уйти из поля зрения бдящего, ей показалось, что Страж слегка поворачивается в ее сторону. Но это всего-навсего ветер подбирал полы вишневой мантии и наматывал на его широко расставленные ноги.
Страж продолжал наблюдать за поверхностью воды.
2
Помона взошла на холм и почти сразу оказалась в тесных объятиях золотых колосьев и стеблей. Созревающие ростки били ее по бокам и то и дело цепляли ведро. Помона в очередной раз рывком высвободила свою ношу, но теперь не из сети спутавшейся пшеницы.
– Продуктивного утра! – выкрикнул старичок и взялся за грудь, словно не выпал ей под ноги из укрытия, а споткнулся в спешке нагнать. Пуд подобрал с земли свалившуюся соломенную шляпу, которую стащил с пугала, и широко улыбнулся. По крайней мере на мгновение: ровно столько ему понадобилось, чтобы узнать в прохожей Помону.
Она проверила, на месте ли рыба, и смерила старичка взглядом. На деле он не был так уж стар. Пуд годился ее отцу, давно не молодому, но сильному кормильцу, в ровесники, но вечная манера пригибаться к земле сделала его горбатым и с виду немощным.
– А, Помона…
– Сегодня вербуете лентяев в поле?
Ее пренебрежительный тон опустил уголки рта Пуда еще на четверть дюйма.
– Вам продуктивного утра в ответ желать, как обычно, нет смысла? – снова воззвала Помона к ответу.
– Вот именно, что нет. – Пуд высоко поднял голову. Шляпа снова свалилась, а влажный кончик его носа засиял на свету старой звезды. – Даже это приветствие придумали они. У нас нет ничего своего, а чужого мне не надо!
Помона подумала о рыбе, которую он только что пытался стащить, но промолчала.
– Какая разница, кто придумал приветствие? – сказала Помона. – Я думала, вы на своих собраниях за столько лет придумаете, что будете отстаивать.
– А! – Он выбросил вперед руку и затряс перед ней пальцем с грязным покусанным ногтем. – Такие как ты нас и погубят. Ты не ходишь на собрания не потому, что у нас нет нужных сведений о Стражах. Тебе просто плевать на все. Но мне не плевать, о, только не мне! Я не стану мириться с тем, что Стражи… держат нас в рабстве!
Она могла бы попытаться образумить Пуда, да только какой смысл рассказывать ему о том, как Стражи бок о бок с родом человеческим засеивают поля? Пуд и сам знал бы об этом, если бы хоть раз пришел на посев.
– Мне не плевать, – сказала Помона, – но без информации о Стражах нет никакого смысла в ваших собраниях, я уже говорила. И займитесь делом, сходите на охоту. Ворованной рыбой сыты не будете.
– Ты говоришь, как их союзник! – крикнул Пуд. Его лицо побагровело. – Я думал, что ты разумная женщина! Неужели до тебя еще не дошло, что каждое их наставление, урок и приказ – материал, из которого они лепят себе угодных? Именно ты должна была присоединиться к восстанию первая, а не воротить нос! Неужели не понимаешь, что тебя ждет?
Желваки Помоны дрогнули.
– Ты – единственная, кто не выполнил главного требования Стражей. Ни одного раза не обременилась, подумать только! Ты ничем не выгодна им, и Стражи наверняка очень скоро от тебя…
– Тише.
Лед в ее голосе заставил замолчать разгорячившегося Пуда. Он удивился, что колосья вокруг не заискрились изморозью. Румянец на щеках женщины затянула белизна.
– Тише, – повторила Помона, – иначе Страж вас услышит. Он остался на берегу, но наверняка уже покинул пост и пошел за мной, чтобы проверить, принесла ли я рыбу отцу. Возможно, он и вам найдет занятие. К слову, как давно вы не были в школе?
Из узкого разреза век показались на удивление большие глаза Пуда. Он целое мгновение метался между тем, чтобы выпрямиться в полный рост и проверить, нет ли Стража поблизости, и тем, чтобы еще глубже утонуть в золоте пшеницы.
Минуту спустя Помона уже бороздила собой колосья далеко впереди. Пуд остался в поле, низко припав к земле.
3
Пуд не был самым убедительным революционером в Пэчре, почти никогда не ходил в школу и наверняка не читал в своей жизни книги толще сборника детских сказок, но Помона все равно избегала с ним стычек. Однажды к нему могут прислушаться просто от безысходности, и тогда Помону изберут козлом отпущения, коей возможности многие в поселении только и ждали.
Помона знала о подпольных собраниях бунтующих, потому что несколько лет назад сама стала участником «Несогласного Движения», как называли себя те, кто планировал против Стражей восстание. Патриотизма ей хватило всего на две встречи. К концу второго собрания она смекнула, что эти сборища не приведут ни к чему помимо иллюзии, будто они становятся ближе к свободе от Стражей.
Тогда она озвучила свою мысль вслух и встала, чтобы выйти из душной кладовой. Но, увидев свирепые взгляды негласнодвиженцев, их негодующе раздувающиеся ноздри и пульсирующие жилки на потных лбах, уяснила на всю оставшуюся жизнь, как важно человеку с ее незавидной репутацией следить за языком.
– Чтобы бороться с режимом Стражей, нужна информация, – пояснила Помона таким властным тоном, что никто из злобно обернувшихся на нее не заметил выступившей испарины на высоком лбу женщины. Помона воспользовалась мгновением тишины и оглядела всех присутствующих так, словно удивлялась, почему никто кроме нее не понимает очевидного. Злость на их лицах сменилась выражением удрученности. Привставшие было со своих мест вновь опустились на табуретки. – Против кого и чего вы собираетесь бороться? Если Стражи уйдут, куда собираетесь пойти вы? – спросила их Помона. И себе же ответила: – Вы не знаете. Мы не знаем. Вы как хотите, а я по возможности буду собирать сведения о них, чтобы понимать, с кем мы имеем дело и почему. А пока информации нет, здесь и обсуждать нечего. Продуктивного вечера, и займитесь делом.
Помона выбралась из кладовой соседки, где проходило собрание, и оставила революционеров наедине со своим трепом. Она вытерла пот тыльной стороной ладони и поспешила убраться. В этот раз ей удалось отвести от себя беду. Но кто может поручиться за то, как отреагируют люди на ее безучастие в следующий раз?
Помона сказала чистую правду: она не видела смысла в восстании без понимания того, кто Стражи в сущности такие и почему человечество находится под их беспрестанным надзором. Но слукавила, что собиралась по крупицам собирать информацию и объявиться однажды с бесценными знаниями на их заседании. На самом деле ее давно не пленили тайны Стражей. Она семь лет как разменяла четвертый десяток и не питала иллюзий насчет того, что, исчезни однажды Стражи из Пэчра, люди все равно не сумеют жить иначе, чем они их научили.
Отчасти Помона гнала от себя все, что было связано с восстанием, потому что сама не знала, чем именно угнетают их Стражи. Они не давали людям ни воды, ни пищи, ни сырья, но учили получать все это собственными силами. С медициной у них тоже был порядок: Стражи учили людей выращивать растения, из которых можно было сделать бесчисленное множество отваров, мазей и сиропов от самых разных недомоганий, а если ничего из этого не помогало, молча передавали больным странное сладковатое снадобье. Никто не знал, из чего и как они его делают, но оно могло за день поставить на ноги кого угодно, и отец Помоны был тому живым и бодрым подтверждением.
Не оставались Стражи в стороне и тогда, когда требовалось замарать руки кровью. Они первыми приходили на подмогу при глубоких порезах, переломах и родах. Люди не выносили присутствие Стража в своем доме, но сами отворяли ему двери, когда женщина должна была вот-вот освободиться от бремени. В отличие от супругов и сыновей, у Стражей никогда не тряслись руки, и они были совершенно глухи к раздирающим воздух в клочья крикам женщин. Страж помогал ребенку появиться на свет быстро и ловко, и уже через несколько минут возвращался на свой пост у калитки. Останавливался только раз, чтобы вымыть руки в баке с мутной водой.
За что еще можно было побороться, если не за продовольствие, знания и медицину? Пожалуй, за свободу, на чем настаивали революционеры больше всего. Вот только Стражи не запирали их в домах и за границу поселения выходить не запрещали; строго они следили только за тем, чтобы никто не разгуливал по ночам. Возможно то, что некто снаружи открывает и закрывает ставни в определенные часы, нервировало, но едва ли кому-то по-настоящему хотелось выходить ночью на улицу, тем более за пределы Пэчра.
В юношестве Помона, заручившись поддержкой друзей, которые были также опьянены жаждой приключений, решила сбежать из Пэчра, чтобы поглядеть на мир снаружи, а то и построить свой собственный: основать новое поселение, придумать в нем свои праздники, занятия и правила без всяких надзирателей. За мечтой дети мчались до самого захода старой звезды, но так и не убежали дальше леса, в который обычно уходили на охоту мужчины и где женщины собирали с кустов клочки шерсти животных для пряжи. Там они и заночевали. Утомительная ночь заставила друзей вспомнить о благах уже существующей цивилизации и несколько охладеть к затее Помоны.
К утру вся компания вернулась в поселение. Страж ждал их на краю поля, за которым простилался Пэчр, и бесстрастно глядел на приближающихся грязных, понурых детей. Покрытый с ног до головы короткой белой шерстью мужчина молча пропустил их вперед, замкнул собой процессию и не спускал с детей сурового взгляда до тех пор, пока не убедился, что каждый благополучно добрался до дома.
Помона подозревала, что плана по «освобождению» у повстанцев не было по той же самой причине, что и у нее: что-то в их жизни было не так, но они сами не понимали, что именно. И конечно, Стражи оставались крайними.
Само их присутствие – вот, что было не так.
Кто или что они такое? Откуда взялись и что заставляло их контролировать каждый человеческий шаг? Откуда появились они, люди, сами? На протяжении всей недолгой истории человечества, которая длилась что-то около полутора века, люди не могли получить ответов от Стражей. Лишь однажды они дали им надежду настолько размытую, что это стало больше походить на легенду: Стражи пообещали подарить людям ответы на любые вопросы, какие они только отважатся задать, когда среди любопытствующих найдется человек, который станет Посредником между двумя живущими бок о бок цивилизациями. Человек, в чьих силах будет понять и донести до других все, что они ему расскажут.
Но только при одном условии: Посредника Стражи выберут сами.
Помона много раз слышала эту историю, но вера в нее блекла с каждым годом. В живых уже давно не осталось никого, кто мог бы подтвердить и дословно передать слова Стражей так, как они их слышали. А если бы и остались, даже они не смогли бы сказать наверняка, сколько в Пэчре могло смениться поколений, прежде чем Стражи соизволят вынести вердикт.
Помона оставила позади пшеничное поле и вышла к подножью городка, усеянного однотипными деревянными домами, дворами, школами и мастерскими. Она остановилась у невысокой расписной таблички, похожей на квадратную арку, на которой было вырезано:
ПОСЕЛЕНИЕ ЭВОЛЮЦИОНИРУЮЩЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА
И где ниже, уже мелом, велся учет его обитателей в несколько тысяч человек. Едва разборчиво, потому что все чаще мел с текущей цифрой размазывали и выводили поверх новое число – большее или меньшее.
4
Помона оставила ведро с рыбой на крыльце. Она слышала, как за входной дверью отец с Идой на плечах ходит из одной комнаты в другую и как скрепят под его ногами половицы. Мать как обычно суетилась на кухне: старалась успеть приготовить обед до боя школьного колокола, чтобы отец мог как следует поесть перед охотой. Он никогда не притрагивался к еде перед походом в лес, но мама продолжала готовить, будто не замечала всякий раз оставленные на столе приборы и кушанья.
Помона поставила ногу на первую ступень. На секунду задумалась, склонила голову на бок, шагнула назад. Она пригнулась, когда проходила мимо открытых настежь окон, бесшумно перебралась на задний двор и уселась под стройную грушу. Страж остался с другой стороны дома, семья – за запертой дверью. Было слышно, как кто-то из соседей колет дрова. Помона глубоко вдохнула запах зреющих над ней плодов, настолько сладкий, что защекотало язык, и достала из широкого переднего кармана юбки подшитую жилами пачку пергамента.
Большая часть листов была сплошь изрисована углем. Помона рисовала выкройки будущих платьев, юбок и рубах; составляла схемы объемных узоров, которые собиралась соткать; изображала фрукты, овощи, животных и людей в виде орнамента на одежде. Но пока только на пергаменте, и только здесь, под грушей на заднем дворе, бесконечно далеко от глаз, которым хотела бы все это показать.
Иногда Помона брала небольшие заказы от соседей. Обремененные детьми женщины не успевали ткать новую одежду себе и мужьям, и тогда Помона с готовностью бралась за челнок. В обмен на еду или дефицитные вещи она ткала платки, рубахи, детские платья или просто чинила одежду. Однажды Помона развлечения ради соткала заплату для платьица с несложным рисунком по придуманной на ходу схеме, а на следующий день мать девчушки, которой заплата предназначалась, занесла ей все остальные платья дочери. Они были совершенно целые, но девочка требовала такие же заплаты на каждую свою вещь.
Помона провела три вечера у окна и ткала до тех пор, пока последний луч старой звезды позволял разглядеть в руках челнок. Ее работу оценили в мешок кукурузных початков, два ведра глины, дюжину восковых свечей и две банки консервированных груш. Восхитительный десерт они тянули неделю всей семьей.
Помона с большим энтузиазмом стала браться за другие заказы, но, когда слава о ее золотых руках только-только начала расползаться по округе, она лоб в лоб столкнулась с непредвиденным сюжетным поворотом их тихой семейной жизни – с появлением на свет второй дочери, выходить которую престарелым родителям уже было не по возрасту.
На плечи Помоны легли все заботы о младшей сестре. Как талантливая ткачиха она почти полностью перестала существовать, чему мать, которая хотела, чтобы все вокруг забыли дорогу к их дому, была только рада: пригибающаяся к земле женщина с вечно блуждающим взглядом, ранее позорно известная как самая молодая и малодетная мать Пэчра, «прославилась» в добавок как самая старая роженица.
Помона жалела мать и покорно отдавала всю себя заботе об Иде, но не могла не думать о том, какой стала бы ее жизнь, не откажись она от своей мечты. Она представляла, как померкла бы вся ее дурная слава на фоне самых красивых и необычных роб, юбок, платьев, пончо и звезды знают чего еще, которые можно было бы получить только из ее умелых и свободных от бесчисленных детей рук.
Но может через несколько лет, когда Ида станет достаточно взрослой…
Помона вскинула голову на прокатившейся по всему Пэчру звон. Услышала, как в доме что-то разбилось, как забегала мать, чудом вписываясь в дверные проемы, и как поставил Иду на ножки отец.
Первый удар в колокол. Стражи зазывали поселенцев в школу.
Помона не стала ждать, когда родители обнаружат старшую дочь на заднем дворе. Воровато оглядываясь, она снова пробежала под окнами и распахнула дверцу калитки, не глядя на стоящего тут же Стража. Она быстрым шагом направилась в школу за три проулка от них – туда, где не пересечется с родителями и младшей сестрой.
