Kitabı oku: «Слова. Рассказ из сборника «Московские сны»», sayfa 5
И Вася стал так же жить и работать. И иногда он чувствовал, что не живет, а заполняет пустое место на полосе.
А потом произошло еще одно событие, которое стало последней ступенью вниз для Васи.
Он сидел в этот момент за столом и писал очередную заметку. Он долго не брал трубку, а потом все же взял ее. Телефонная трубка сказала, что его мама умерла. Услышав это, Вася внезапно почувствовал, что уже ничего не имеет смысла – ни его сиденье здесь, ни его нахождение в этом мире. Впервые он оставил недописанной заметку, хотя она шла на первую полосу и до дедлайна было пять минут, вышел в каморку с мертвыми газетами, заперся – и со всей силы зарыдал. Он трясся, понимая, что уже не понимает больше ничего, не понимает, что такое жизнь и что с ней делать. Не только заметки, не только отрывки, но вся жизнь – что это? Для чего?
Зачем.
***
Он стоит посреди зала, спиной к шумящей редакции. Над головой раздаются крики и стреляет стук клавиш. С утра до ночи включают свет – череда шарообразных ламп разной степени яркости. Если смотреть на них из глубины коридора, они образуют двустороннее зазеркалье двух зеркал, поставленных друг против друга. Фальшивые желтые луны, имитирующие свет с самого утра – на этой проклятой мебельной фабрике. «Заберите меня отсюда, я не могу это больше терпеть», – умолял он, сбежав с рабочего места и сидя в подсобке, окруженный тоннами старых газет.
За окном где-то вдалеке раздавался поездной гул.
Жизнь пошла дальше. Вася работал, хоть и был уже живым трупом – не менее мертвым, чем его редактор. И впору ему самому было ложится рядом на диванчике. Но во-первых, редактор, несмотря на пьянство, был упитанным мужчиной и занимал собой весь диванчик, а, во-вторых, надо было писать заметки.
И Вася писал и, Бог его знает, чего он там понаписал, потому что все равно это уже никто не читал. У газеты умерла репутация, и Вася умер вместе с ней. Он был абсолютно пуст. В тот момент, когда ему было особенно тяжело, он попытался снова начать писать. Но написал всего три строчки:
«А кто вы, слова?
Лишь призраки…
Не воскресите того, кого хочу я обнять».
И тут же стер их.
Вася уже не искал смысла жизни – он искал способа существовать. Ведь он не мог высидеть и часа на рабочем месте. Ни минуты, ни секунды. И глядя на своего невозмутимого редактора с его остекленевшим взглядом и блаженной улыбкой, Вася завидовал ему. Он уже точно знал, что это не просто спившийся конъюнктурщик. Нет, этот человек был Буддой и нашёл единственно возможную позицию в этом мире, которая позволяла ему не совершать никаких действий и не страдать.
Нельзя найти того мгновения, начиная с которого создания, заблудившиеся в невежестве, скованные жаждой бытия, пускаются в свои странствования и блуждания. Как вы думаете, ученики, больше ли воды в четырёх великих океанах, или слёз, пролитых вами, когда вы бродили и скитались в этом долгом паломничестве и скорбели и плакали, ибо то, что было вашим уделом, вы ненавидели, а то, что вы любили, не было вашим уделом. Смерть матери, смерть брата, потеря родственников, потеря собственности – всё это пережили вы в течение долгих веков. И, переживая в течение долгих веков всё это, скитаясь и бродя в этом паломничестве, скорбя и плача, – ибо то, что было вашим уделом, вы ненавидели, а то, что вы любили, не было вашим уделом, – вы пролили больше слёз, чем есть воды в четырёх великих океанах….
Читал Вася в записках Будды Шакьямуни и тоже пробовал уйти в анабиоз, как и его редактор. Выйти из круга стремлений и жизни. Не искать, не страдать. Но выходить у него получалось только в туалет или в комнатку с газетами. Ведь он неизменно возвращался на своё рабочее место.
И снова видел – чёрные экраны, круглые лампы. Отблеск на линолеуме. Желтый свет.
Как не сознавать это все, не мучаться, не страдать? Как ни пытался, Вася не мог себя не осознавать.
И так он существовал до тех пор, пока в один день не произошло то, что должно было произойти.
Его уволили.
На место Васи привели другого человека.
***
Сегодня был его последний рабочий день.
Он сдал последнюю свою заметку поздно, когда все уже ушли. Это был «засол» – то есть заметка, «засоленная» на завтра, когда Васи уже не будет, а новый человек еще не прийдет, и некому будет заполнять собой пустое место на полосе.
Вася встал и обошел редакцию. В ней пахло табаком и аргентинским вином, но окна были приоткрыты и из них доносился пронзительный запах летней ночи.
Он подошел к окну и посмотрел последний раз на тот вид, который видел перед собой шесть лет. И впервые за долгое время он почувствовал то, что чувствовал раньше, когда мир был так волшебен для него. Была уже глубокая тёмно-синяя ночь. Фольга золотилась на окнах, золотилась башня и фонари лили свой невыразимый свет. Все это было похоже на картину Ван Гога или музыку Баха, на подлинную реальность, на правду, которая существовала, несмотря на то, что происходило и происходит вокруг. И хотя он больше не был причастен к этой правде, он захотел ее описать – как мог.
И Вася сел и стал писать – не отрываясь, понимая, что выходит совсем не то, что он хочет. Он писал так же, как и жил – жизнь выходила совсем не такой, какой представлялась, он жил, не видя смысла, не верил, что сможет его найти, но ведь что-то внутри него жило, искало, что-то продолжало желать и стремится и он не мог этого остановить. Его жизнь была чем-то, что ему не принадлежало, у чего была своя цель на земле.
