Kitabı oku: «Не доллар, чтобы всем нравиться», sayfa 4

Сай и Даг напряженно глядят на свои руки, как велела им Вайнона. Ладони Сая смотрят вверх, а ладони Дага, лежащие на них, повернуты вниз. Когда руки Сая начинают дрожать, Даг резко убирает свои ладони. Потом так же быстро он кладет их обратно, и так далее.

Солнце сияет над нашими головами, и на лбу у Дага поблескивает тонкая пленка пота. Сай чуть подается вперед, лицо его невозмутимо. Ладони его совершенно неподвижны. И тут – ХЛОП! Он атакует и успевает шлепнуть Дага по рукам.

– Твою мать, Сай!

Подруга отрывает камеру от лица, что я расцениваю как знак опустить микрофон. Так тяжело таскать эту штуку!

– Вайнона, следи за выражениями, – говорит Даг.

Она его игнорирует.

– Сай, ты не должен успеть! Мы же это обсуждали.

Сай улыбается так, словно только что запихнул в рот тонну конфет.

– Я знаю, но ничего не могу с собой поделать.

Вайнона поворачивается к Дагу:

– И вообще, почему ты так отстойно играешь? Я что, ничему тебя не научила?

Я прерываю начинающуюся перепалку, выставляя между ними микрофон.

– А может, просто попробуем еще раз?

Мы снова становимся по местам и начинаем сначала. И опять Сай и Даг таращатся на свои руки. И опять Вайнона наводит на них камеру. И тут, как раз в тот момент, когда Сай собирается сделать свой ход, у меня гудит телефон. Все сосредоточивают внимание на мне.

– Твою мать, Элайза! – возмущается Вайнона.

– Следи… – начинает Даг.

– Твою мать, Даг!

– Прости, мой косяк.

Я вытаскиваю телефон из кармана будто бы для того, чтобы выключить звук, но вместо этого невольно читаю уведомление.

– А ну дай сюда! – Вайнона выхватывает мобильник из моих пальцев и, чеканя шаг, идет к дому. – Я ввожу новое правило: никаких гаджетов на съемочной площадке. – Она заскакивает в дом и вновь появляется через несколько секунд уже с пустыми руками. – Давайте сосредоточимся, хорошо?

Кивая, я поднимаю микрофон в воздух, и мы становимся по местам. Из окна доносится слабое жужжание. И еще одно. И еще.

Я беспокоюсь, борюсь с порывом помчаться вверх по ступеням, но Вайнона грозит мне пальцем.

– Не-а, Элайза, – предупреждает она. – Даже не думай.

7

Забавный факт о комментариях в соцсетях: если даже ты о них на какое-то время забудешь, люди все равно не перестанут их постить.

К следующему утру публикация Натали, к моему ужасу, совершенно завирусилась по меркам Уиллоуби. Я уверена, что за эти сутки манифест читали чаще, чем все материалы, написанные мной за три года работы в «Горне», вместе взятые. Я даже не знакома со всеми авторами комментариев, но они явно думают, что всё обо мне знают. И большинство явно не на моей стороне.

«@joeschmoez01: Бедный пацан. Эта сука НАКИНУЛАСЬ на него безо всякой причины.

@gracenluv: О чем она вообще говорит? Какой в нашей школе может быть сексизм? Президент десятого класса – девушка!

@walkerboynt: Да, только когда у нас в школе был президентом черный или латинос? #настоящийвопрос».

Время от времени кто-то бросает мне подачку, соглашаясь с некоторыми доводами, но при этом считая, что в целом я заблуждаюсь.

«@hannale02: Я понимаю, что она хочет сказать, но ВСЕМ плевать, кто будет во главе «Горна». Может, ей стоит поднимать такой шум из-за чего-то действительно важного?

@lacampanaaa: Ладно, но женщины на лидерских позициях – этого мало. ВСЮ СИСТЕМУ надо полностью переделать».

А еще много комментариев по поводу моей внешности, которая, видимо, все-таки имеет значение.

«@getitriteyo: Ей бы стрижку нормальную.

@notyourlilsis: Девочка, надо следить за собой. Этот свитер совсем тебя не красит.

@andmanymore502: Для азиатки она симпотная, но задницы почти нет».

Что самое унизительное – так это абсурдные выдумки о нашем с Леном неудавшемся романе.

«@benimator: Он что, стал с другой соской спать или что? У нее реально бомбит.

@socalsurf18: Наверняка он ее бросил. У нее просто недотрах.

@78coffeeabs: Чуваки, ясен пень, что он сбежал. Она не настолько секси, чтобы ее шизу терпеть».

Когда звенит звонок на обеденный перерыв, я поплотнее закутываюсь в свитер и иду к своему шкафчику, опустив голову и приклеившись взглядом к экрану телефона. Со всех сторон ученики гурьбой вырываются из классов и снуют по школьному двору кто куда, но я не обращаю на них внимания. Хотя я понимаю, что лучше бы мне это не читать, я маниакально просматриваю самые свежие комментарии. Каждый из них предельно банален, но ранит, как нож. Я настолько погрузилась в онлайн-потрошение моей скромной персоны, что чуть не налетела на людей, общающихся на похожую тему в реале.

– Я всегда знала, что Элайза лютая, но этот манифест прямо перебор, как ты думаешь?

Я узнаю голос Натали, доносящийся из-за угла, и замираю на месте. Мой шкафчик всего в паре шагов, но это расстояние приблизит меня к тому месту, откуда, судя по всему, исходит голос Натали, – а у меня, несмотря на все факты, говорящие об обратном, еще осталось некое подобие инстинкта самосохранения. Я уже готова смыться, но тут я узнаю второй голос.

– Да, она бывает немного… нервной, – говорит Лен. От этой колкости я вся начинаю краснеть, от пальцев ног и до лица.

Внезапно я понимаю, что не буду убегать. Вместо этого я решительно шагаю к своему шкафчику, а Натали, приближаясь, продолжает:

– Честное слово, я рада, что в следующем году главным редактором будешь ты. Пора уже что-то менять. А ты видел, как мистер Пауэлл спустил ей все с рук?.. Это как понимать?

Я твержу себе, что просто открою шкафчик, возьму пакет с едой, закрою шкафчик и буду вести себя так, словно не слышала ни слова из их разговора. Просто открою шкафчик, возьму пакет с едой…

– Что за хрень? – вырывается у меня помимо воли.

Я таращусь на дверцу шкафчика, украшенную одним-единственным словом, которое кто-то только что криво вывел перманентным маркером. ФЕМИ-НАЦИСТКА. Ну, конечно, высказаться против сексизма – это то же самое, что поддерживать политический строй, в системе которого совершались самые ужасные жестокости в истории человечества. Просто бред.

Я осматриваюсь, ища виновника, но вижу только Натали и Лена, выходящих из-за угла. Они оба не ожидали увидеть меня. Натали первая приходит в себя.

– Поговорим позже, – бросает она Лену. А потом, обращаясь ко мне, добавляет: – Привет, Элайза, – и резко ретируется.

Я тянусь к своему кодовому замку, думая, что если буду подольше с ним возиться, то Лен просто пройдет мимо, и эта неловкая минута останется в прошлом. Но как только я касаюсь замка, он со щелчком открывается, притом что я даже не успела ввести код. Я мгновенно начинаю подозревать недоброе, потому что замок так работать не должен. Я медленно поворачиваю ручку и приоткрываю дверцу.

И взвизгиваю, потому что на меня обрушивается и раскатывается по бетонному полу лавина тампонов.

– Что за хрень?

Я неловко делаю шаг назад. К несчастью, именно в этот момент Лен находится точно позади меня и не успевает среагировать. Он получает в бок моим исполинским рюкзаком с двумя отделениями, вечной броней, защищающей от холодности окружающих, усиленной, как и обычно, огромной стопкой тяжелых учебников.

– Боже, ты что там таскаешь? – говорит Лен. Он рефлекторно потирает ушибленную руку, а я вся замираю от стыда.

– Книги, – выдавливаю я, а щеки у меня начинают гореть так сильно – я даже не подозревала, что такое возможно. – Я не…

Я помимо воли начинаю водить руками, указывая на тампоны, валяющиеся на полу, как будто они могут дать разумное объяснение тому, что сейчас произошло, но тут же одергиваю себя, осознав: мои жесты привлекают внимание парня к тому, что под ногами валяется куча тампонов. На первый взгляд моих.

Лен реагирует логично, но необдуманно: наклоняется, чтобы помочь мне собрать тампоны, подкатившиеся к нему. И тут он осознает, что именно перед ним.

– Погоди, это что?..

– Да, – говорю я, к этому моменту уже не испытывая ни одной эмоции. – Это тампоны.

Я опускаюсь на четвереньки и сгребаю как можно больше.

– А тебе точно хватит?

Я выстреливаю в него убийственным безмолвным взглядом, потом снова принимаюсь яростно сгребать тампоны.

Лен разглядывает надпись «ФЕМИ-НАЦИСТКА» на дверце моего шкафчика.

– Э-э, может, тебе помочь?

– Нет, спасибо. – Я встаю и пытаюсь запихнуть полные горсти тампонов обратно. – Ты мне ничем не поможешь. Говорят, я слишком нервная.

Щеки у Лена розовеют, но в остальном он сохраняет невозмутимый вид.

– А какая тебе разница, что говорит вышедший в тираж звездный бейсболист? – парирует он, протягивая мне тампоны, которые собрал. Я открываю рот, чтобы ответить, но не нахожу слов. Он иронично ухмыляется и уходит.

У меня возникает странный порыв догнать его, схватить за руку и сказать: «Слушай, я не это имела в виду. Ничего нет плохого в том, что ты вышел в тираж. Мне звездные бейсболисты вообще не нравятся».

Но эта попытка оправдаться выглядит идиотской даже в моей фантазии, так что я ничего не говорю. Вместо этого я просто стою на месте, наблюдая, как от его размашистого шага из-под штанин нет-нет да и выглядывают белые носки на щиколотках.

Я вздыхаю и наклоняюсь, чтобы собрать оставшиеся тампоны. Не представляю, что с ними делать, потому что я тампонами вообще не пользуюсь. Выкидывать как-то неправильно, но не могу же я оставить их в своем шкафчике навсегда? Я решаю сложить их все в рюкзак. Может, положу их в женских туалетах?

Я захлопываю дверцу шкафчика, и корявая надпись «ФЕМИ-НАЦИСТКА» бросается в глаза. Пытаюсь оттереть ее рукавом кардигана, но она не счищается. Ни капельки. Я достаю телефон и начинаю гуглить «как стереть маркер с металлического шкафчика», и тут до меня доходит абсурдность всей этой ситуации. Но попытка игнорировать ее ни к чему не привела, а если я буду огрызаться в ответ, то буду выглядеть еще более истеричной самкой.

И тут я, стоя с полным рюкзаком тампонов, вдруг соображаю, что надо делать.

8

Вайнона смотрит на мою идею скептически.

– Ну не знаю.

– Так я снова возьму ситуацию в свои руки, – заверяю я. – Говорю тебе, это гениальный ход, потому что никто этого не ожидает. Если люди поливают тебя дерьмом, они не ждут, что ты с ними согласишься. Это точно их усмирит.

Мы с подругой находимся в актовом зале, из которого ровно в восемь часов ведется прямая трансляция утренних объявлений. Я ускользаю из редакции «Горна» на десять минут раньше положенного и присоединяюсь к Вайноне, которая сегодня работает оператором. Она неохотно согласилась мне помочь.

– Круто, конечно, что ты свои планы называешь гениальными, но сомневаюсь, что после этого люди перестанут обзывать тебя феми-нацисткой, – говорит она, поправляя штатив. – Скорее, наоборот, все станет только хуже.

– Да, но это будет не важно, потому что их оскорбления будут заслуженными, – объясняю я. – Пусть себе продолжают, хуже, когда обзывают ни за что.

– Интересная философия оскорблений, – замечает Вайнона.

Сегодня объявления зачитывают Серена Хванбо и Филип Мендоса, школьный казначей. Чтобы быть диктором школьного ТВ, необязательно состоять в совете, но список наших лидеров и состав учащихся Уиллоуби, считающих, что они хорошо смотрятся в кадре, в значительной степени дублируют друг друга.

– Привет, Элайза, – говорит Серена тоном, который передает сомнение в необходимости моего присутствия здесь и одновременно теплую доброжелательность. Она сверкает улыбкой на целый мегаватт. Боже, у этой девчонки первоклассный ортодонт.

– Привет, – говорю я и ограничиваюсь. Я не собираюсь объясняться перед Сереной Хванбо, но этого и не требуется, потому что через полсекунды она теряет ко мне всякий интерес.

– Ладно, все по местам, – командует Вайнона, становясь к камере. Она любит произносить фразы, создающие впечатление, будто она настоящий режиссер. – Пять, четыре, три…

Последние две цифры она не произносит, а показывает на пальцах – и вот пошел прямой эфир.

– Привет, «Стражи»! – говорит Серена. – С вами Серена Хванбо…

– И Филип Мендоса.

– Просим встать для принесения Клятвы верности.

Я отключаюсь от объявления сегодняшнего меню в столовой, напоминаниях о датах близящихся академических оценочных тестов и прочего занудства, на фоне которого я обычно впопыхах пытаюсь повторить что-нибудь по предмету. Интересно, мистер Пхам, к которому я иду на первый урок (продвинутый курс химии), отметит мое опоздание?

Вайнона тычет меня в бок. «Приготовься», – говорит она одними губами. Я становлюсь перед темно-коричневым занавесом, установленным сбоку от стола, за которым сидят Серена и Филип.

– А теперь переходим к нашей сегодняшней особой гостье, – говорит Мендоса.

Обычно эта рубрика утренних объявлений отводится для таких личностей, как, например, капитан баскетбольной команды, призывающий учащихся прийти на игру в стенах школы, или президент «Закрытого клуба», убеждающий жертвовать консервированные продукты в помощь нуждающимся. Застолбить время в эфире несложно, но нужно заранее подать заявку, которую должна одобрить миз Гринберг, консультант по профессиональному обучению, заведующая всеми объявлениями.

Однако сегодня особая гостья – это я, без всяких заявок. Вайнона, как настоящая подруга, просто пропустила меня в эфир, никого не спрашивая.

Она разворачивает камеру на меня. Сейчас или никогда.

– Спасибо, Филип, – говорю я, как будто все согласовано. – Я Элайза Цюань, ведущий редактор «Горна». Большинство из вас, наверное, слышало обо мне, потому что я написала манифест. Ну, знаете, тот самый, насчет сексизма и дискриминации в «Горне». Который привлек столько внимания.

Миз Гринберг с обескураженным видом отрывается от компьютера и встает из-за стола. Я понимаю, что у меня примерно шестьдесят секунд, а потом ее растерянность превратится в неодобрение и она попытается прекратить мое выступление в эфире.

– Во-первых, – продолжаю я, – для информации: этот манифест не предназначался к публикации. Кто-то его выложил, не спросив меня. Так что я прошу прощения за мои высказывания, которые могли быть неправильно восприняты как нападение на отдельного человека. Однако я не отказываюсь от своего наблюдения, что в школе Уиллоуби, вопреки заявлениям некоторых, существует дух сексизма.

Миз Гринберг принимается делать знаки Вайноне, а та отважно пытается прикинуться, будто не понимает, в чем проблема. Подруга прикладывает палец к губам и показывает на меня, будто бы говоря: «Сейчас не могу, идет съемка!»

– Все мы знаем, что две самые старые (и кто-то может сказать, самые авторитетные) организации учащихся в нашей школе – это Ученический совет Уиллоуби и «Горн Уиллоуби». Большинство наших выпускников, которые впоследствии поступали в вузы Лиги Плюща и другие элитные университеты, обязательно состояли в одной из этих организаций. Но знаете ли вы, что в обеих этих организациях девочек крайне редко выбирают на главные посты?

Весь вчерашний день после занятий я провела в школьной библиотеке, изучала старые ежегодники со сводной таблицей и в результате раскопала кое-какие очень интересные цифры.

– У Ученического совета статистика еще хуже, чем у «Горна»: почти за сорок лет его существования, в течение которых среди учащихся девочки составляли не меньше половины, на пост президента школы девочки избирались всего пять раз. Конечно, девушек выбирают старостами, казначеями и вице-президентами, а в «Горне» бывают девушки – начальники отделов и даже девушки в должности ведущего редактора. – Я скрещиваю руки на груди. – Но какая разница, если высшие позиции безоговорочно и упорно остаются в руках представителей мужского пола?

Я бросаю взгляд на миз Гринберг, которая прекратила попытки вмешаться и сейчас просто стоит и слушает. Пора бросить перчатку.

– Поэтому сегодня я хочу сделать следующий логичный шаг после моего манифеста, – заявляю я. – Я бросаю вызов всей школе: будет ли следующий год первым в истории Уиллоуби, когда на оба высших поста – президента и главного редактора – изберутся девушки? А это значит, что я призываю каждую девушку, подходящую по требованиям, в следующем месяце выдвинуть в Ученическом совете свою кандидатуру на выборы школьного президента. – Тут я смотрю точно в объектив камеры. – И еще это значит, что я призываю Лена Димартайла отказаться от поста главного редактора в следующем году.

Я поднимаю рюкзак, расстегиваю большое отделение и достаю гигантский значок с надписью «Я ЗА ФЕМИНИЗМ». Вчера вечером я сделала пару десятков таких, взяв пустые пластиковые бейджи, в которые вставляется кусочек бумаги. Я оставила миску с такими значками в женской раздевалке и написала табличку: «Возьми себе такой, если веришь в равноправие полов».

Теперь я прикрепляю значок к блузке.

– Кто-то может думать, что после всего этого я – «феми-нацистка», но на самом деле я просто феминистка. – Моя улыбка в этот момент может поспорить с улыбкой Серены. – И в следующий раз, когда вам в голову взбредет забить мой шкафчик средствами женской гигиены, – я беру рюкзак за бока обеими руками, – сделайте одолжение, пусть это будут прокладки. – Я вытряхиваю тампоны на пол. – Тампоны мне никогда не нравились.

С этими словами я выхожу из кадра.

Вайнона снова направляет камеру на Серену и Филипа, но они оба повернули головы и таращатся на меня. Подруга машет им, и Серена реагирует первая.

– На этом у нас все, – говорит она, смеясь, словно не совсем понимает, что сейчас произошло. Тем не менее она умудряется не забыть прощальную фразу: – Хорошего утра и удачи!

9

Доктор Гуинн, лысеющий, с грушеобразной фигурой, откидывается на спинку кресла и улыбается мне. Я всегда считала, что он нормальный дядька, но сейчас, когда в уголках его глаз собираются морщинки, я задумываюсь, может, Вайнона права и за этими очками Санта-Клауса нет ни одной добродушной искорки? В них, скорее, нечто более зловещее. Вроде недоброго отблеска.

– Как твои дела, Элайза? – спрашивает он.

Я, так и не сняв рюкзак, сижу на краешке стула, какие стоят во всех учреждениях района, словно бы в уверенности, что администратор миз Уайлдер вот-вот заглянет и извинится за досадную ошибку. Скажет, что доктор Гуинн совсем не меня хотел видеть, а какую-то другую Элайзу Цюань – ту, которая выкидывает настолько возмутительные фокусы, что ее приходится вызывать к директору.

– Я в порядке, – отвечаю я. – А как вы поживаете?

Доктор Гуинн распрямляется, ставит локти на стол, сложив ладони вместе.

– Если честно, моя дорогая, я немного удивлен. Раньше это ты договаривалась о встречах со мной.

За эти годы я много раз брала интервью у доктора Гуинна для «Горна», и, надо сказать, этот стул никогда не казался мне таким неудобным, как в эту минуту.

– Ну, видимо, сегодня вопросы будете задавать вы, – бодро говорю я.

– Это верно, – со смешком отвечает доктор Гуинн. – Это верно. – Он снова отклоняется назад, разглаживает галстук с принтом из диких уток. – Ну что ж, тогда начнем без предисловий? Ты знаешь, почему я пригласил тебя сюда сегодня?

Я смотрю на небольшой поднос с ирисками, который всегда стоит у доктора Гуинна на краю стола. Я думаю, не взять ли одну, но решаю, что не стоит.

– Из-за моего несогласованного утреннего объявления?

Доктор Гуинн снова улыбается.

– Я не собираюсь делать тебе выговор, Элайза. Я просто хочу кое-что обсудить. – Он стучит пальцами по подлокотникам. – Ты подняла очень интересные вопросы насчет равноправия полов и главных постов для учащихся в Уиллоуби как в своем сочинении (или, кажется, ты его называешь манифестом), так и в объявлении этим утром. Что касается приведенных тобой цифр, видно, нам действительно еще есть над чем работать.

Я внутренне собираюсь, потому что это явно не все, что он хочет сказать.

– И, безусловно, как педагог, я всегда стараюсь способствовать тому, чтобы учащиеся мыслили критически и выражали собственное мнение, что ты как раз и сделала. Однако… – Директор скрещивает руки на груди, и я замечаю, что кожаные вставки у него на локтях истончились после долгих лет подобного жеста. – Моя обязанность также состоит в том, чтобы четко дать учащимся понять, что для выражения разумного несогласия есть особо отведенное время и место. И, к сожалению, Элайза, утренние объявления, которые были использованы в личных целях, для этого совершенно не подходят.

Тут он открывает ящик стола и достает бейдж «Я ЗА ФЕМИНИЗМ», точно такой же, как у меня на груди. Видимо, директор попросил кого-то принести ему значок из женской раздевалки.

– Я вижу, вы верите в равноправие полов, – замечаю я.

Мистер Гуинн усмехается.

– Да, верю, – говорит он, кладя бейдж передо мной, – и очень искренне. Я только хочу предположить, что, возможно, твоему делу пойдет на пользу менее враждебный подход?

Я изучаю бейджик, который лежит передо мной, как привлеченный к суду преступник.

– Быть феминисткой значит проявлять враждебность?

Доктор Гуинн опускает ладони на стол.

– В наше время так много конфликтов, Элайза. По любому вопросу защитники каждой из сторон все глубже уходят в оборону, так что возможности для примирения почти или совсем не остается. Иногда я тревожусь, что такая тенденция оказывает пагубное влияние на молодежь. – Он и правда выглядит огорченным. – Видишь ли, я надеюсь, что ваше поколение станет авангардом новой культуры учтивости и компромисса. На самом деле я считаю, что это моя обязанность – постараться, чтобы так и произошло.

– Понятно, – говорю я, не зная, что еще на это ответить.

– Так что, нет, моя дорогая, феминизм как таковой не подразумевает враждебности. Вот только постарайся поразмыслить над тем, каким образом ты до этой минуты презентовала свои аргументы, и подумай, делала ли ты это с позиции отчуждения или приобщения. Например, побуждать девочек к тому, чтобы участвовать в школьных президентских выборах, – это одно. А вот требовать отставки Лена – это совершенно другое.

Я обдумываю его слова.

– Вы правы, – соглашаюсь я, – но, наверное, я просто не совсем понимаю… как можно примирительно ответить на то, например, что мой шкафчик разрисовали маркером и напичкали тампонами?

– Может, для начала не вываливать их на пол в прямом эфире?

В чем-то с ним трудно не согласиться.

– Естественно, то, что твой шкафчик измазали – это неприемлемо, и будь уверена, что виновный понесет наказание, если его или ее удастся обнаружить, – продолжает директор. – Но, если честно, я был разочарован тем, как ты необдуманно поступила и усугубила это хулиганство. Обсуждать такие, хм, личные вопросы в прямом эфире да еще в образовательном учреждении, это попросту дурной тон.

– Не особенно личные, – возражаю я. – Все, кто сидит в соцсетях, в курсе, что произошло в «Горне». И, кстати, знаете, на моем шкафчике до сих пор написано «ФЕМИ-НАЦИСТКА».

Доктор Гуинн прочищает горло.

– Я имел в виду тему… женской гигиены.

До меня не сразу доходит.

– Вы хотите сказать, что тампонам не место в утренних объявлениях?

Доктор Гуинн секунду задумчиво изучает меня.

– Возможно, миз Уайлдер поможет мне объяснить. – Он пожимает плечами, как будто это не его задача. – Я просто хочу обеспечить всем школьникам комфортную среду.

Слушайте, я все понимаю. Тампоны – это стыдно. Месячные – это стыдно. ПМС почему-то не стыдно, но это, наверное, от того, что данная аббревиатура стала синонимом плохого настроения у женщин. И вся эта история с кровотечениями и по сей день везде считается отстойной, за исключением определенных прогрессивных уголков Интернета. И да, я признаю: до того как я сожгла за собой мосты, вывалив из рюкзака тампоны, я была соучастницей такого замалчивания, как и большинство девушек. У меня даже был особый маневр, чтобы незаметно для всех достать прокладку во время урока (под безобидным предлогом залезть в рюкзак, запихнуть прокладку в огромный рукав свитера, поднять руку и отпроситься в туалет – и никто не узнает, что у меня припрятано).

Но очень странно сидеть и слышать от доктора Гуинна то, насколько месячные постыдны. Да у него же ни разу в жизни не было менструации – как он вообще может иметь о ней какое-то мнение?

– А может быть, – говорю я как можно более примирительным тоном, – в этой среде не всем комфортно… поскольку нам нельзя публично говорить о том, что является нормальной, здоровой частью жизни каждого учащегося и преподавателя Уиллоуби, у кого бывают месячные?

Устарелое переговорное устройство на столе доктора Гуинна жужжит: это миз Уайлдер передает сообщение, не сулящее ничего хорошего.

– Мистер Димартайл ожидает в приемной, – говорит она, а потом шуршание в динамике со щелчком прекращается.

Директор зажимает кнопку и отвечает:

– Спасибо, Клэр, через минуту мы будем готовы с ним пообщаться.

Какое-то время он ничего больше мне не говорит. Этого времени хватает, чтобы я начала задаваться вопросом, что значит это «мы будем готовы».

Наконец он улыбается.

– Очень хорошо, Элайза. Похоже, нам всем время от времени необходимо пересматривать свои взгляды. Я понимаю, что ты хочешь сказать, – он указывает на значок «Я ЗА ФЕМИНИЗМ», – но я надеюсь, что и ты меня поймешь. – Директор снимает очки, открывает другой ящик стола и достает салфетку из микрофибры. – С возрастом, сталкиваясь с установившимися в обществе нормами, ты, скорее всего, будешь не раз замечать за собой злость, – говорит он, протирая стекла. – Взросление отчасти состоит в том, чтобы научиться реагировать на это продуктивно.

Он полирует стекла без всякой спешки, и каждая секунда промедления мучит все больше, потому что я чувствую: мне не понравится то, что сейчас будет.

– Давай, к примеру, обсудим твои взаимоотношения с Леном.

– Я…

– Выслушай меня, Элайза. Вы сотрудники. Вы равные. Сейчас создается впечатление, что у тебя много неприязни по отношению к нему, и это можно понять. Ты чувствуешь, что у тебя что-то отняли. И, возможно, в каком-то смысле в этой ситуации была допущена несправедливость. Но жизнь, моя дорогая, часто бывает несправедлива. Однако правильное решение состоит в том, чтобы не углублять яму, в которой ты стоишь. Нужно протянуть друг другу руки над траншеями, и, как сказал бы наш дорогой друг Форстер, соединить. Только соединить ⁴. – Директор встает и подходит к закрытой двери. – Для этой цели я пригласил Лена присоединиться к нашему разговору. Я надеюсь, ты не против?

– А-а… – говорю я, и он открывает дверь.

Лен устроился на одном из таких же пластиковых стульев прямо напротив кабинета доктора Гуинна. Когда дверь открывается, он поднимает голову. Димартайл сидит ссутулившись, уложив локти на колени, как будто его отправили на скамью запасных. Толстая книга в мягкой обложке веером раскрыта в его руках.

– Здравствуй, Лен, – мягко приветствует доктор Гуинн, как будто мы все сейчас сядем приятно пообедать. – Проходи.

Закрыв книгу с легким хлопком, Димартайл встает и одним стремительным движением подхватывает с пола рюкзак. Он плюхается на стул рядом со мной и тут же отклоняется назад, так что передние ножки отрываются от пола. Колени его почти достают до крышки директорского стола.

Внезапно у меня возникает такое чувство, что кабинет слишком тесен для нас троих. Мой рюкзак становится все более неудобным, но мне кажется, если я его сейчас сниму, это будет равносильно объявлению о капитуляции.

– Как я только что говорил Элайзе, – начинает доктор Гуинн, – учитывая все, что произошло, было бы замечательно, если бы вы оба оставили враждебность и установили если не дружеские, то хотя бы товарищеские рабочие отношения. Особенно при том, что (как сообщил мне мистер Пауэлл) Элайза, скорее всего, станет ведущим редактором и в следующем году. – Доктор Гуинн делает жест в сторону парня. – Если только ты, Лен, не решил согласиться с Элайзиным… э-э… призывом к действию?

Тот разворачивает ириску.

– Пока нет, – говорит он, и я усилием воли заставляю себя не закатывать глаза.

– Чудесно. – Доктор Гуинн выглядит таким довольным, как будто Лен высказался за нас обоих. – Я предложил мистеру Пауэллу, чтобы до конца этого года вы писали все материалы для «Горна» вдвоем.

Мы с Леном начинаем говорить одновременно.

– Я ведущий редактор, а это значит, что я редактирую…

– Нам необязательно…

– От меня уже не требуется писать так много материалов…

– Мы нормально ладим…

Доктор Гуинн поднимает руку, и мы замолкаем.

– По одному, пожалуйста, – предлагает он. – Элайза?

– Сейчас я в основном только редактирую, – объясняю я. – У меня вряд ли будет время писать в соавторстве достаточно статей.

– Но ты ведь в данный момент работаешь над одной статьей? Кажется, мистер Пауэлл упоминал об этом. Насчет чайного кафе через дорогу, верно? Похоже, интересная тема. Начните с нее.

Ох, мистер Пауэлл, вы меня сдали, сами не подозревая. Я немного горблюсь, упираясь спиной в рюкзак.

– Впрочем, ты указала на важный момент, Элайза. Лен, так как Элайза будет помогать тебе с твоими обязанностями по написанию статей и репортажей, ты, в свою очередь, поможешь ей с редактированием. Общие дела помогут вам научиться лучше работать вместе.

Я начинаю возражать, что это по факту явное понижение в должности (притом раньше срока), но Лен успевает сказать первым:

– Доктор Гуинн, я на сто процентов согласен со всем, что вы говорите. – Он перекатывает ириску за щеку. – Вот только, наверное, я немного сомневаюсь, что это все необходимо, ведь мы с Элайзой и так дружим. – Тут и доктор Гуинн, и я начинаем таращиться на него. – Правда, Элайза? – говорит Лен и улыбается мне так, будто мы с ним постоянно вместе тусим.

Я пытаюсь найти на его лице какое-то объяснение, но ничего подобного не вижу, только замечаю, что зеленая фланелевая рубашка придает его глазам скорее ореховый, а не карий оттенок.

Сейчас логично было бы объяснить доктору Гуинну, что я понятия не имею, о чем треплется Лен, поскольку он попросту врет и не краснеет, а значит, должен понести наказание вдвое тяжелее моего и притом без всякого моего в этом наказании участия.

Но Лен наблюдает за мной, будто ожидая, что именно так я и отвечу. Его любопытство оборачивается вокруг меня, как ловчая сеть. Так что я говорю совсем другое:

– Мы… приятели.

– Правда? – удивляется доктор Гуинн.

– Она одолжила мне вот это, – сообщает Лен, показывая книгу, которую читал в приемной. Она называется «Жизнь: способ употребления». Я ее в жизни не видела.

– Как интересно, – директор, как и я, изучает обложку. Читал он эту книгу или нет, определить невозможно. – А почему ты предложила Лену именно ее, Элайза?

Лен открыл было рот, но доктор Гуинн покачал головой.

– Элайза? – повторяет он.

Я распрямляюсь на стуле и бросаю еще один взгляд на книгу. Зацепиться особо не за что, разве что за имя автора, Жорж Перек – видимо, это перевод с французского.

Я пляшу от этого.

– Лен любит французскую литературу.

– Точно, – быстро соглашается тот.