Kitabı oku: «Кастинг-шмастинг»

Yazı tipi:

ISBN 978-5-4496-6204-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДОМ С ФИАЛКАМИ

Глава 1. САША.

В жарко натопленной, прокуренной, ярко освещенной дежурке районного отдела милиции раздавались взрывы хохота. Из отпуска вернулся эксперт Юра Оганесян, ездил руководителем туристической группы на Саяны. Теперь будет месяц травить анекдоты, собранные со всех уголков страны. Хохмач, ребят от него за уши не оттащишь. Зато и дежурство незаметно пролетит. Вон, уже третий час ночи, а пачка сигарет нетронутая – спасибо Юре.

Неделя Андреевых дежурств, подряд, затишье. Конечно, если не считать семейных разборок и мелких уличных грабежей. Но никто из группы быстрого реагирования по этому поводу радости не изъявляет. Горький опыт подсказывает: чем дольше и глубже тишина – тем громче ее взорвет, так что областное начальство потом матюкается: «Чикаго у себя устроили, так вас и разэдак, всю статистику похерили».

Ну вот, накаркал. Звонит женщина: голос от возбуждения прерывается, дрожит. Двадцать минут назад своими глазами видела убийство в парке.

Наутро в угро будут слушать пленку, с умиротворяющим шорохом передающую сбивчивый рассказ свидетельницы. Она возвращалась с ночной фабричной смены, не стала ждать дежурного автобуса. Шла не по аллее, не под фонарями, а по дорожке, протоптанной фабричными женщинами за кустами разросшихся акаций. В темноте – так безопаснее. А то в прошлом году голый мужик в длинном пальто подкарауливал. Идёшь со смены усталая, еле ноги волочишь, а этот, такой интеллигентный, – раз! – и срам в полной боевой готовности… Женщины визжали – а ему хоть бы хны. Место глухое… Нашли его хоть, нет? Не отвлекайтесь, свидетельница.

Так вот, в это же самое время посередине аллеи шла девушка, очень высокая, в шубке, с распущенными волосами. Тут ее нагнал мужчина меньше ее ростом. Дальше они e;t пошли вместе, тихонько и, кажется, вполне дружелюбно переговариваясь. Они совсем рядом со свидетельницей были, но пережидающую, перетаптывающуюся в кустах женщину не слышали: снег под ногами подтаявший потому что, мягкий.

И вот только они отошли, как раздался такой негромкий, но звучный хлопок. Свидетельница чуть-чуть осмелилась высунуть голову из кустов: мужчины как не бывало, а девушка лежит на снегу. Свидетельница, конечно, подходить не стала: с ума она сошла, что ли, да ее бы тут же и уложили рядышком.

…Потеплело. Громко шуршал, скрипел, потрескивал, оседая, тяжелый весенний снег. И деревья стояли мокрые, черные, весенние, ветки в бисере крупных прозрачных капель. Уже в начале аллеи было видно темнеющее на снегу пятно. Место преступления оцеплено.

Молодая девушка в шубке лежит, неловко подвернув ноги в модных сапожках. Длинная, тоненькая, красивая, в свете фонаря просто не по-земному красивая. Голубоватое лицо, темные шнурочки бровей; в муке, кривой буквой «о», открытый ротик, губы очерчены резко, надменно. На оголенном запястье блестит браслет с зеленым камнем. Пуля, по-видимому, вошла возле уха с близкого расстояния, кровь пропитала снег в диаметре полуметра вокруг головы. Яркие рыжие волосы нимбом улеглись вокруг головы.

«Постой-ка, постой. Рыжие, – Андрей Сивцев присел, стараясь не запачкаться, отвел липкую прядь. – Так вот при каких обстоятельствах нам пришлось свидеться. Вот, птичка, и попалась ты в свою западню. Сколько веревочке ни виться…».

Юра, передвигаясь гусиным шагом, делал замеры рулеткой. Подошла «скорая», врач выпрыгнул в накинутом поверх пальто белом халате. Не вынимая рук из карманов, присел, подержался за пульс. Отведя норковый ворот шубки, ткнул головкой стетоскопа в грудь. Небрежно обошел вокруг убитой, спасибо что не попинал.

Водитель крикнул, позвал греться в машину. Приблизился, любопытством заглянул в мертвое голубое лицо.

– Ух, хороша девка. Кому-то дорогу перешла… – потопал ногами. – Черт, ботинки совершенно промокли. Моя жлобится, все дешевку на рыбьем меху на китайском рынке берет.

Глава 2. МАЙКА.

До пяти лет у Майки отец на ее глазах бил маму. Слушая крепкие, глухие удары по мягкому живому телу, девочка дрожала. Но не плакала, только темные глаза у нее странно увеличивались, росли как блюдца. Отец пинками выгонял жену в прихожую, запирал комнату на ключ.

– До-ча! – он хлопал по колену толстой распластанной ладонью. – Сюда, доча.

У парализованной от страха Майки росли глаза, росли до тех пор, пока, кажется, на лице ничего не оставалось, кроме неправдоподобно огромных черных глаз.

– Доча, убью, зараза.

Рыбкой захватывая ртом воздух, она приближалась, не отрывала глаз от синюшного вздувшегося родительского лица.

– Сю-да! – отец, как щенку, хлопал рукой по колену. Майка, цепляясь за штанину, карабкалась. И тогда он вынимал из кармана какое-нибудь размякшее шоколадное яйцо в серебряной бумажке или чупа-чупс, целовал Майку, в порыве пьяной слезливой родительской любви сдавливал ее громадными ручищами. Она сидела застывшая, судорожно вытянув шейку.

Однажды мама не вернулась из больницы. Отца посадили, а Майка попала в детский дом. И здесь она не стала бойчей, громче. Не говорила – слабенько шелестела, так что всегда ее приходилось с досадой переспрашивать по несколько раз одно и то же. Никогда ни с кем не заговаривала первая, сидела и ходила вытянувшись в струнку, как солдатик. Если ее просили о чем-нибудь, она опускала глаза и чуть слышно шептала: «Хорошо».

Когда просящий отворачивался, на Майкином личике проскальзывала неприятная гримаска. Точно оцепенелое состояние, из которого ее вытащили, было ей намного интереснее очередной общественной нагрузки.

Когда девочка пошла в школу и ее перестали коротко стричь, все вдруг увидели, как из куцых косёнок на глазах вырастают, густеют волосы чудесного, смоляного с просинью, цвета. Вопреки строгим детдомовским нормам и правилам, ей их отрастили до подколенок.

Не верилось, что эта мерцающая, как звездная ночь, со вспыхивающими, бродящими в глубине искрами масса волос принадлежит не роскошной восточной женщине, а худосочному заморышу. С ее волосами вечно возились, выдумывая прически, молоденькие воспитательницы и девочки из старших групп. Теперь на конкурсах «Мисс Коса» детский дом неизменно занимал призовые места.

Училась Майка на серенькие троечки. После восьмого класса поступила в швейное училище. Как воспитаннице детского дома, ей не нужно было сдавать экзамены, а то вряд ли бы она их выдержала.

***

…И однажды, возвращаясь с занятий, Майка ехала в автобусе. Она сидела на заднем сидении рядом с пожилой пассажиркой в клетчатом берете с большой пуговицей, как у Олега Попова. На очередной остановке вошел парень маленького роста, миниатюрный как девушка, с серыми, глубоко посаженными глазами. Он быстро и жадно курил, и посматривал в окно.

Пассажирка с пуговицей встрепенулась и заворчала, что курят в салоне общественного транспорта только последние свиньи, которым плевать на стариков и детей, а также на людей, страдающих астмой, вот как она. Это была храбрая старуха-скандалистка, которую никто еще не проучил за привычку бесстрашно совать всюду свой нос.

Парень мельком мрачными, глубоко посажеными глазами взглянул на старуху, у которой на макушке гневно прыгала большая пуговица, и смял сигарету. Майка восторженно смотрела на парня: она чувствовала, что ее слабенькая суть не в силах противиться темному влечению к этому миниатюрному, как девушка, парню.

И еще она поняла, что они из разных миров. Она из тех, которых не замечают, а он из тех, которые не замечают. И успела подумать, что вот сейчас он выйдет, а она поедет дальше и уже никогда в жизни не встретит своего Прекрасного Принца. Это показалось ей диким, с этой минуты она не могла жить, не видя его.

И когда парень вышел и стремительно зашагал по переулку, Майка стряхнула с себя оцепенение и прыгнула следом. Запыхаясь, она бежала за ним. Старинные, с осыпающейся штукатуркой дома, кривые неохватные, как в сказке про мальчика-с пальчика, деревья, какие-то сараи и поленницы… Она вбежала за парнем в двухэтажный облупленный дом. Успела увидеть, как он перескакивает через три ступеньки по деревянной поющей лестнице. И тоже, как приблудный котёнок, вбежала наверх… Тут парень будто сквозь пол провалился.

Майка перевела дух и огляделась.

Глава 3. САША.

…Справляли день рождения у друга Леньки. Андрей Сивцев сумел вырваться только в первом часу. Прижимая руки к сердцу, клялся, лепетал нарочно пьяным голосом, что завтра идти с отчетом к заму.

Всей компании под предводительством Ленькиной жены загорелось его проводить до остановки. Хохоча, толкаясь в тесной, надушенной и прокуренной прихожей, разбирали и влезали в кожу, чернобурки, норки, мутон, обматывали шеи двухметровыми мохеровыми шАрфами – богатая собралась публика на Ленькиной вечеринке.

Потом шли по спящей улице скученной толпой, от которой то и дело отлеплялась мужская или женская фигура и под «ла-ла-ла» выплясывала под фонарями нечто среднее между ламбадой и «цыганочкой», привлекая внимание редких прохожих.

– В переулке каждая собака

Знает мою шаткую походку! —

Задыхаясь от смеха, нарочно привирали слова.

Ему нахлобучили шапку на нос, исколотили всю спину кулаками, впихнули в трамвайный вагон с хохотом, с шутливыми напутствиями. Наконец, дверь захлопнулась – шум, веселые крики точно отрезало. Дежурная веселость сошла с него, он с облегчением передохнул. Завернулся плотнее в пальто, уткнулся в поднятый воротник – затих. Облизнул губы, сладкие от чьей-то помады.

В тускло освещенном холодном салоне было почти пусто. Только впереди сидела старушка с мальчиком, но и они скоро вышли. Чтобы нечаянно не уснуть, Андрей начал считать остановки: восьмая в новом микрорайоне – его. Запутался уже на третьей.

Пригрелся, начал задремывать. Еще успел подумать сквозь дрему, не увезла бы вожатая в парк – втолкнули его по пьяни в прицепной вагон. Да нет: видела, небось, в боковое зеркальце, как дурная компания заталкивала дубину стоеросовую. Астматические вагонные двери, шипя, исправно открывались на всех остановках.

…Проснулся, почувствовав тревогу. Чьи-то быстрые сухие пальцы двигались у его руки, у запястья. Они были очень проворные, эти пальцы, делали свое дело быстро, едва касаясь, и эти легкие вкрадчивые движения вызывали тревогу. Андрей чуть разлепил ресницы.

Перед ним на корточках сидела девушка: сосредоточенно, трудолюбиво склоненная головка, гладкие ярко-рыжие волосы, низко узлом на шее, – по ним, как по полированным, скользили отсветы от уличных фонарей. Закусив губу, она безуспешно пыталась расстегнуть толстый браслет его японских часов. Андрей сам мучился с ним, бранился, все собирался отнести в ремонт.

Рыжеволосая принялась помогать себе зубами – он ощутил прикосновение кончика холодного носа, теплых полураскрытых губ. Все-таки она справилась быстрее, чем Андрей ожидал. Но он и теперь не шелохнулся, даже подпустил легкое похрапывание. И рыжуха потеряла бдительность, молниеносно сунула часы – куда, толком не увидел. Но когда сильно, как птица, рванулась к открывающейся дверке, он железной «ментовской» рукой ухватил за локоть и сильно дернул книзу, заставляя рыжеволосую вновь присесть.

Она ахнула. И тут же гладкий лобик у нее сморщился, шнурки бровей удивленно поползли кверху. Андрей тоже, не веря себе, всматривался.

– Что, скажешь, не признала? Скажешь, не вспомнила, клофелинщица чертова? – он сжимал ее тонкие руки все сильнее, выкручивал их. Старая злость ожила в нем.

У девушки лицо кривилось от боли. Она, тяжело дыша, боролась, стараясь высвободить руку. И вдруг, изловчившись, острыми зубами с тугим хрустом прокусила ему кожу на тыльной стороне ладони – и в одну секунду змеей выскользнула между закрывающимися дверками.

За стеклом близко от него проплыло, удаляясь, насмешливое лицо: рыжеволосая делала ручкой… Вынула из кармана и помахала его часами, показала язык…

4. МАЙКА.

Она стояла в широком, как зал, коридоре с зарешеченными пыльными оконцами под самым потолком. Вправо и влево уходило множество дверей. Перед каждой дверью лежали либо половички, либо тряпичные кругляшки, либо стершиеся резиновые квадратики. Из стены тут и там торчали водопроводные краны. Из-под раковин выглядывали прокисшие черные ведра. Полки с хламом вдоль стен прикрывали занавески, кое-где подмоченные, начавшие чернеть и подгнивать снизу.

Майку это слегка поразило. Прекрасный Принц мог жить в хрустальном дворце, на худой конец в шикарной квартире на непостижимой высоте… Но не среди этих раковин, забитых картофельной кожурой, вываренным лавровым листом и перловкой… Под потолком застоялся запах жареного лука и рыбы…

Только у одной из дверей рядом с туалетом в самом тесном и темном углу не было помойного ведра, и на полках, предназначенных для хлама, теснились разнокалиберные горшочки с фиалками. Здесь в угловой квартире жила одинокая женщина, целыми днями пропадавшая на работе. Фиалки были ее хобби.

Сюда не проникал солнечный луч, из кухни несло чадом, из туалета – кислятиной. А цветы, будто питаясь этой дрянью, стояли тугие, свежие, с толстенькими меховыми листьями. И все до одного, точно сговорились, буйно цвели, горели пронзительными синими, фиолетовыми и бордовыми огоньками. Майка не утерпела, понюхала цветы, погладила теплые листочки и присела в фиалковом укрытии на низкую батарею.

Из туалета тотчас вышла черная носатая старуха в толстом спортивном костюме, с жестяным узкогорлым кувшином в руке. Она подозрительно с ног до головы оглядела девочку.

– Ты чего сидишь? Чего надо? – накинулась она. Майка догадалась пробормотать:

– Мне сказали… Я думала… Мне квартиру снять. Я думала, пускают.

– Не ходят к нам квартиры снимать, – мрачно сказала старуха. – Нет, не ходят. Одни пропащие, может.

Она ушла, оглядываясь уже не только с подозрением, но и с ненавистью. Майке пришло в голову, что если еще раз старуху вынесет нелегкая, то та уж точно поднимет шум. И тогда, наконец, оживут эти мертвые высокие двери, будут открываться, скрипеть, хлопать, начнут высовываться чьи-то головы. И Майка, возможно, увидит сероглазого Принца.

Она пригрелась и задремала, когда прямо напротив распахнулась дверь, оттуда вылетела высокая рыжеволосая девушка в распахнутой шубке. Перед самым Майкиным носом мелькнула во взмахе узкая рука, браслет с зелёным камнем на запястье. Она пронеслась мимо девочки, опахнув ее ароматом тонких сладчайших духов. Входная дверь уверенно, громко, как за своим здесь человеком, хлопнула за нею.

Комната, из которой вылетела душистая девушка, снова отворилась. Появился Принц в свитере, джинсах и засаленных тапках на босую ногу, с чайником в руке. Насвистывая, он отправился в конец коридора. Майка, плохо соображая своей слабой головой, что делает, юркнула в дверь.

Комната была огромная, с высокими старинными сводами-арками. На окнах висели седые от пыли бархатные малиновые шторы с кистями, какие показывают в фильмах про купцов. На полу узкий длинный ящичек телевизора был густо покрыт пылью.

Заслышав из коридора приближающееся посвистывание, Майка спряталась за штору. Принц поставил чайник с кипятком прямо на пол – в этом месте наслаивались друг на друга желтые круги – и принялся возиться с дверью. Он приседал на корточки, привставал на носки, опускал крючки и крючья снизу и сверху, накидывал цепки и цепи, поворачивал ключи в скважинах, а в довершение с грохотом вдвинул в скобу узкий железный засов. Он будто в сейф сам себя закрывал.

У Майки с каждым очередным скрежетом и лязгом сердечко от ужаса замирало все больше и падало все ниже.

Парень постелил на диван газетку, поставил чайник, бухнулся рядом и жадно закурил. Не вставая, шваброй открыл форточку. Потом вдруг прислушался, вскочил и стал яростно рыться в письменном столе, швыряя ящички, выкидывая что-то на пол. И вдруг прыжком оказался у шторы, за которой, ни жива ни мертва, стояла Майка, отдернул ее, чуть не сорвав с колец. В руке у него был маленький, как игрушка, пистолет.

С каменным лицом, не вынимая изо рта сигареты, он отодвинул Майку. Двигаясь звериными прыжками, обследовал по периметру всю комнату.

– Что ты здесь делаешь, а? Та как сюда попала, а? А?

Голос у него был тонкий, визгливый. Молниеносными, непонятными для Майки движениями парень снизу вверх провел по ее бокам, полуобнимая, полуощупывая, задерживаясь на пазухах, подмышках, карманах. Обыскивал. Вытолкнул ее на середину комнаты.

– Чего молчишь? Откуда меня знаешь? Кто подослал?

Погасил свет, чуть раздвинул шторы и, прячась за ними, выглянул во двор.

– Тебя ждут?

Майка с глазами, тонувшими в слезах, кивнула головой.

– Кто?

Она шепнула невразумительное. Пальчики, которые она не знала куда деть, наткнулись на тесемки шапочки, затеребили, начали рвать душивший горло узелок. Вязаная шапка упала. Волосы, которые она в это утро кое-как сцепила заколкой, рассыпались по плечам, спине; тяжело, скользко и прохладно покрыли его руку, которой он тряс ее за плечо. Парень отступил, чтобы на расстоянии подхватить черный звездный обвал, грозивший застелить грязный пол.

Он с изумлением разглядывал ее – в детском коротком пальтишке с якорьком на воротнике, в тусклых сапожках, заляпанных грязью. Она до сапожек была покрыта искрящимися волосами.

Он задумчиво большим пальцем водил по Майкиному запястью. Запястье было тонюсенькое, нежное, просвечивающее. Какая, должно быть, гладкая, прохладная кожица была на ее хрупкой спинке с выступающими жемчужинками позвонков… Особенно на слабых, вмиг покрывающихся пупырышками и наливающихся алой кровью плечах и бедрышках…

Он намотал волосы на руку, заставив запрокинуться ее голову. Майкины губы отдавали слабым фиалковым привкусом, были мяконькие, нежные, не оскверненные никем до него.

5. САША.

Но вернемся к истории с клофелином. Андрей Сивцев после армии шоферил в Забайкалье пять лет без передыху, без отпусков. Мать умерла, старенькая уже была, больная. Добротный дом в уральской деревне стоял заколоченный. Теперь Андрей с валютой, зашитой в плавки, уезжал домой, поставив перед собой выполнение такой примерно программы-минимум. Продаст дом, погудит, погуляет, уважит деревенских – это само собой. Поставит матери памятник. Заодно и женится на доброй деревенской девке (была одна на примете). А там приищет домик поближе к югам, к морю, к теплу.

…Таежный вокзальчик был маленький, по-домашнему уютный. В высоко рубленные окошки бросало красные лучи рубленное соснами, холодное осеннее солнце. Потрескивали дрова в круглой железной печурке. Пожилая уборщица-остячка мыла полы тщательно, как в собственной избе.

Публика в зальце собралась самая разношерстная. В углу у бачка с кипятком на полу расположилось эвенкийское семейство. Хотя все они были по-европейски одеты, и на старшем сыне, которого, кажется, и провожали, из- под расстегнутого пальто виднелся серый костюм —все равно в зале крепко припахивало кислыми шкурами.

Вытянув в проходе тощие длинные ноги, спали, раскрыв рты, четыре парня в добела выгоревших куртках, опустив лямки рюкзаков, неудобно привалившись к деревянным спинкам скамеек. Как на каждом добропорядочном вокзале, присутствовала семья военнослужащего в составе двух человек. Супруга, вся из себя блондинистая дама, то и дело подходила к кассе и, гордясь нездешним произношением, громко запрашивала билеты на фирменный скорый поезд «Россия».

На скамье под расписанием движения поездов дремала девушка в ладно пригнанной красной куртке и брюках. Белый платочек, низко надвинутый на лоб, оставлял открытым овал лица: так носили, спасаясь от клещей и комаров, девушки в геологоразведочных партиях. У ее ног без всякого надзора валялся новенький красный рюкзачок.

Вот она гибко, как кошечка, потянулась, сняла и вчетверо сложила отутюженный, чистый до синевы платок. Встала и сразу вдруг оказалась длиннющей и тоненькой. Покачивая бедрами, потряхивая рыжей блестящей гривкой, бойко поглядывая вокруг, она прошла к бачку с водой. Один из не спавших парней присвистнул.

Андрей тоже не отводил глаз: «Да ты, лапа, только прикидываешься геологиней. Свежим девичьим платочком меня не проведешь. Повидал таких на трассе, будь здоров».

Когда он со своим чемоданом подсел к ней, она мило улыбнулась, и они легко разговорились. Оказывается, им было нужно на один поезд. Она, нахмурившись, досадуя, призналась, что у нее не хватает на билет. Чуть-чуть. Это была тонкая разведка с ее стороны. Андрей не собирался выяснять, сколько именно не хватает. Рассмеялся и тут же купил билет – смешно мелочиться, когда везешь с собой тысячи. Билеты, разумеется, взял в одно купе.

На вопрос, как зовут, рыжеволосая сказала: «Саша». Он подумал, что это мальчишечье имя очень идет к ней, поджарой, длинноногой. «Нет, дорогуля, ты меня постными глазками не проведешь», – опять подумал он, когда объявили посадку и она не спеша пошла впереди, покачивая бедрами, нервно пошевеливая лопатками под тонким свитером. Куртку она сняла и изящно перекинула через руку, чтобы фигуру можно было в подробностях разглядеть сзади. Андрей нес ее легонький игрушечный рюкзак и свой чемодан, набитый, будто гирями, подарками для родни.

Андрей считал себя достаточно опытным в отношениях с женским полом. Идя за девушкой с рыжими волосами, он знал наперед, что его ждет в купе, и знал, что с его стороны это не потребует особых усилий. Для таких, как эта перелетная птичка, все измеряется деньгами. Сейчас она чувствовала себя обязанной за дорогой билет. Ну, само собой, ресторан в пути плюс тряпки какие-нибудь (там из чемодана подберем ее размер, женская родня не обидится). Дорогие по вокзалам не промышляют.

Что же, в очередной раз повезло: кроме них, в купе никто не ехал. Дверка задвинулась, и они принужденно враз о чем-то заговорили. И сразу замолчали, точно поняли, что говорить ни к чему и не о чем. Молча, красноречиво глядели в глаза друг другу.

Он взял Сашу за руку. Под ее кожей пробежало что-то вроде разряда электротока, а во взгляде, который она быстро отвела, Андрей успел прочитать такое неподдельное отвращение, такую ненависть, что ему стало не по себе. «Привиделось, – успокоил он себя. – Ну конечно, показалось».

Все женщины, которых он для начала так же брал за руку, хихикая, пытались отнять с фальшивой стыдливостью. Но в их глазах Андрей читал совсем другое. Под их кожей тоже пробегало подобие разряда – но от желания, чтобы поскорее соединились не только их руки…

6. МАЙКА.

Майка до этого думала, что поцелуй – это красивое, легкое прикосновение полураскрытых, как лепестки, губ. Как бабочки в воздухе трепещут и соприкасаются. Но сейчас через рот стремились вобрать ее всю до остатка. Он пил ее чистое детское дыхание, взамен принуждая вдыхать его дыхание, отдающее табаком и вином, сохраняющее зловонное присутствие чужих женщин.

Он настигал ее испуганно ускользающий прохладный язычок – и целовал, целовал, как мог, как хотел и сколько хотел, пока она не забилась от удушья…

Он с рычанием, хрустнув небольшим, но крепким костяком, поднялся. На кожаном диване после него остался лежать съеженный, скомканный, запачканный алой кровью комочек.

Не спеша подобрал он спутанные на голенькой спинке, не умещающиеся в его руке волосы и тщательно отер во всех складках, осушил ими свой пах. Майка только глубже втиснула голову, когда он бросил ей на спину липкий клубок. Теперь в ней не оставалось ничего, не принадлежащего ему.

– Уже поздно. Уходи.

Не отрываясь от спасительной поверхности дивана, Майка шепнула: «Мне некуда идти».

В эту ночь он не дал ей сомкнуть глаз и ужасно измучил ее. Всеми известными и тут же изобретаемыми способами продуманно, не спеша, безжалостно выворачивал, выламывал, как в цирке дю солей, маленькое гуттаперчевое тело. Он хотел впрок, надолго извлечь из безответной девчонки все, что подсказывала его фантазия.

К утру от Майки ничего не осталось. Ничего собственного от нее, опустошенной, выскобленной досуха, до донышка, не осталось. Она была шелухой, лимонной долькой, которую высосали, разжевали и безжалостно выплюнули. Не было частички тела, которую он не сумел бы сегодняшней ночью сделать своей. И вместе с каждой частичкой тела отмирала, усыхала, истаивала Майкина душа. Она стала слугой, рабой этого первого в ее жизни мужчины. Она вся, до мизинчика, растворилась в нем.

Утром ей было приказано поджарить картошки с мясом: он устал, как скотина, и чертовски хотел жрать. Сам остался лежать на диване, укрывшись до пояса одеялом. Курил и смотрел, как Майка, согнувшись старушонкой, циркулем передвигая онемевшие, в синяках, ноги, тащит ведро с крупной картошкой, чистит, режет соломкой и вываливает в скворчащее сало, переложенное кусками мяса.

– Слушай-ка, – недовольно, точно сейчас только заметив, крикнул он, – когда ты успела натянуть платье? А ну-ка немедленно сними!

Майка отложила нож, послушно расстегнула и стащила казенное платье, оставшись в узкой жесткой сорочке.

– К черту сорочку! – крикнул он. – Все снимай, слышишь? Все к черту!

Она сняла сорочку. Помедлив, взялась за трусики… оглянулась на него. «Все», – подтвердил он глазами. Она ровной стопкой сложила одежду на пол и продолжала стоять у плитки голая, дрожа от холода. Все же за завтраком он сжалился над ней и разрешил надеть платье. И даже сказал поощрительно с набитым ртом:

– Готовить умеешь. Ничего.

Бледная, с синяками под глазами, она робко просияла. Пожалуй, самое жестокое, что он сделал после всего: когда, уже одетый, увидел, что Майка недвижно сидит на диване. Он взорвался, заорал:

Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.