Kitabı oku: «У старых грехов тени длинные», sayfa 3

Глава 6

Небольшая кухня сияла светом и теплом, на заварочном чайнике задорно улыбался сшитый из махровой ткани белоснежный мишка. Белая фарфоровая посуда, веселые шторы, подвязанные бантами, милый, слегка кукольный антураж для миниатюрной, неубиваемо позитивной Аиды.

– Правду говорю, Семеныч только руку мне на плечо положил. Больше ничего такого не было! – Аида кокетливым движением заправила за ухо выбившуюся прядь и выжидательно улыбнулась.

Светлана с усилием перевела взгляд на другую половину ее лица, на которой переливался желтым и зеленым заживающий фингал. Внутри вздулся и опал бессильный пузырек гнева.

– Как ты можешь так жить! Из всех ухажеров умудрилась выбрать того, кто способен поднять руку на женщину.

– Не я одна, – нахмурилась Аида, – можно подумать, отец был лучше.

Не может быть, чтобы Аида помнила, вздрогнула Светлана.

– Тогда было другое время. Мама…

– Вечно ты ее защищаешь, – вспыхнула Аида, но тут же сдержала себя и сказала уже другим, примирительным тоном: – Ты не думай, Стаська – хороший. Дернуло меня заигрывать с ментом…

– Мужчина, который положил тебе руку на плечо, – милиционер? – растерялась Светлана. Количество участников трагикомедии Аидкиной жизни росло на глазах.

– Нет, – досадливо помотала головой Аида, – Семеныч – сосед. А мент, он мордастый такой… симпатяга. Коляску помог в подъезд затащить.

– Ты была с ребенком и при этом кокетничала с прохожим милиционером? – не удержалась от тяжелого вздоха Светлана. Объяснять сестре, как должна себя вести замужняя женщина, было так же бесполезно, как ловить ветер.

– Это еще на той неделе было, до садика, где бы я Вадика оставила, по-твоему, – вскинулась Аида. – И вообще, мне нельзя сейчас тяжелое поднимать!

Нотация увязла у Светланы в зубах.

Аида расправила на животе пестрый халат и сморщила нос в улыбке.

Светлана беспомощно всплеснула руками. Они с Аидой выросли, обзавелись мужьями и детьми, и только одно осталось неизменным: сестренкина улыбка, лукавая и в то же время странно застенчивая.

– Мужчины не должны бить беременных женщин, – тихо сказала Светлана.

Слова получились пустыми и механическими, будто проскрежетала старая ручная мясорубка, которую мама купила у отъезжающих на родину соседей-украинцев. Мужчины. Не должны. Как будто она не помнит синяки на маминых руках. Не помнит виноватое лицо отца на следующий, трезвый, день.

– Стаська не знает, что я беременна. – Аида потупилась, занавесила глаза челкой.

– Почему?

– Ну что ты прям как тетя Маша! – тоненько вздохнула Аида. – Она мне тоже весь мозг выела. Глаза не крась, вставай раньше ребенка, натуральное питание лучше, чем каша из коробки…

– Ты разве не согласна, что кашу лучше варить са…

– Конечно, согласна, – перебила Аида, – но, если делать все правильно, не остается времени на жизнь! Я Стаське про беременность не говорю, потому что еще не знаю, хочу я второго ребенка или нет!

– Ты же всегда хотела троих. Два мальчика и дочь.

– Может, передумала, – надулась Аида, – ты сама говорила, что надо думать о будущем.

Светлану обдало жаром смутного подозрения. Сестренка никогда не отличалась предусмотрительностью, думать о последствиях было обязанностью Светланы. Разве что… Собираясь с духом, чтобы спросить, Светлана сжала руки в замок. Не может быть, чтобы Аида была настолько бестолковой!

– Ты уверена, что ребенок от Стаса?

– Ну у тебя и вопросы, – затрепетали, словно крылья пойманной бабочки, наклеенные Аидкины ресницы.

– Аида, у тебя глаза бегают, – с нажимом произнесла Светлана, – скажи мне правду. Ты все равно не умеешь врать.

– Может… научилась, – неуверенно огрызнулась Аида. – Генку своего спроси… крокодила! Уж он-то точно знает, умею я врать или нет!

– Опять? – нетерпеливо спросила Светлана. – Когда уже ты научишься ценить все, что он для вас сделал?

– Не собираюсь я ничего «ценить»! – сердито заявила Аида. – Как вспомню его крокодилью улыбку от уха до уха… мороз по коже продирает.

– Когда это Геннадий улыбался от уха до уха? – отвлеклась на неожиданную картину Светлана.

– Н-не знаю, – быстро проговорила Аида, отхлебывая остывший чай, – я просто так сказала.

– Аида?! – воскликнула Светлана, чувствуя себя попугаем с одним-единственным словом в репертуаре.

– Ну, плохая я, плохая, – пробормотала Аида, не поднимая головы от чашки, – не нравится мне твой Генка, никогда не нравился, как бы он ни старался и что бы ни говорил!

– Гена говорит о тебе только хорошее…

– Хорошее? – недоверчиво фыркнула Аида.

Светлана неловко улыбнулась, слово «хорошее» не совсем подходило к тому, что говорил про сестру муж. Опять же, «говорил» подразумевало, что они разговаривают на такие темы, как отношения между людьми. Светлана и не помнила, когда в последний раз Геннадий говорил с ней о чем-то по-настоящему важном.

– О чем ты так некрасиво думаешь? – спросила Аида. – Весь лоб морщинками пошел.

Светлана покачала головой и не удержалась от грустной улыбки.

– Беременность тебе идет, красивая стала.

С годами Аида все больше напоминала маму. Не ту маму, последнего года, а ту, которая была у них раньше. Мама, которая летом развешивала на улице белье – парусами раздувались белоснежные простыни – и пела нежные якутские песни.

– Тетя Маша говорит, я – вылитая мама, – словно угадав Светланины мысли, сказала Аида и добавила неожиданно тревожным тоном: – Можно, я кое-что спрошу?

Аида с такой надеждой посмотрела на Светлану, будто верила, что старшая сестра знает ответы на все вопросы, которые задает жизнь.

– Чай совсем остыл. – Светлана протянула руку через крошечный стол и нажала кнопку подогрева на электрическом чайнике.

– Кстати, спасибо за чайник, – сказала Аида теплым голосом.

Сестренка всегда умела благодарить и делала это так, что люди не могли не чувствовать себя настоящими героями.

– Пользуйся на здоровье. – Не зная, куда деть глаза, Светлана зашарила взглядом по стенам.

На стене над дверью висел новый коллаж фотографий. Аида в костюме клоуна, напомаженное лицо и яркие щеки. Аида и Стас с Вадиком на руках на фоне Ленских столбов. У каждого что-то красное в одежде: юбка у сестры, галстук у зятя, красные носки у племянника. Аида с шарами и сыном. Обернутая в мишуру Аида у елки, и, наконец, двое лицом к лицу. Аида и Стас. Ладонь Стаса бережно поддерживала Аидину запрокинутую голову с раскрытыми для поцелуя губами. Сцена выглядела настолько интимной, что Светлана невольно отвела глаза.

Может быть, все было не так плохо, как она воображала? Если бы только не этот жуткий, безобразный синяк на нежном лице сестры. Смог же мужчина (способный ударить женщину!) создать дом, в котором хотелось жить. Может, все наладится, когда у Аиды родится еще один ребенок? Аида перестанет флиртовать с незнакомцами, а Стас перестанет ревновать.

Светлана с надеждой вгляделась в Аидино лицо:

– Ты хотела о чем-то спросить?

– Ты только не подумай ничего, – запнулась Аида, выхватила из подставки на столе бумажную салфетку и скрутила ее в тугой жгут, – я просто так спрашиваю. Летом мне будет, как маме, когда она… умерла.

В гулкой тишине жалобно осело махровое ухо мишки на чайнике.

– Я не знала, что ты так сильно по ней скучаешь, – Светлана почувствовала, как неожиданно охрип голос, – я тоже часто про маму думаю, особенно на Виткиных концертах, или когда с уроками помогаю. Ты, наверное, не помнишь, мама мгновенно запоминала стихи. И песни…

– Я… не про то, – не поднимая головы, сказала Аида. – Когда тебе исполнилось двадцать девять, ты не боялась… умереть?

Аида затеребила в руках скрученную в жгут салфетку, посыпались на стол крошечные белые хлопья.

Светлана почувствовала, как глаза заволокло непрошеными горькими слезами. Все утро накануне того злосчастного Нового года, первого Нового года без мамы, с неба падал медленный, торжественный снег. Снежные хлопья важно кружились в воздухе, ложились на землю и пропадали, смешиваясь со старым снегом. Продрогшая до костей Света стояла на крыльце тети-Машиного дома и ловила снежинки на варежку, надеясь, против логики, хоть на миг продлить им жизнь.

Глава 7

– Чего вздыхаем? – Шура с тревогой вгляделась в дочкино лицо.

Лена перестала выводить узоры вилкой на старенькой, тщательно отмытой клеенчатой скатерти.

– Виткин папа – лучший на свете. И дом у них большой и красивый. И лампы везде… с хрустальными висюльками!

Лена уставилась на свисавшую с потолка лампочку без абажура с таким мечтательным выражением, что у Шуры заболело сердце. Совсем недавно крошечная Леночка сидела за столом на высоком стульчике и беззаботно болтала ножками. Какими бы ни были тогда Шурины тревоги, она мчалась домой сломя голову и успокаивалась только тогда, когда находила, что с Леночкой все было в порядке. Дочка росла покладистой, необычайно улыбчивой и легко шла на руки ко всем подряд. Няни в яслях, соседи, – все любили маленькую Леночку, потому что она никому не причиняла лишних хлопот и редко болела, словно понимала, как нелегко им придется, если Шура не сможет ходить на работу.

– Я коржики испекла, – сказала Шура, – молочные.

– Вита говорит, сладкое – плохо для фигуры, – сообщила Лена нравоучительным тоном.

– Нормальная у тебя фигура, – растерялась Шура.

– У меня лицо большое, – вздохнула Лена, – и ноги тонкие. Вот были бы у меня ноги, как у Виты, меня бы тоже ставили в первый ряд!

– Нормальные у тебя ноги, и вообще… – горячо возразила Шура и тут же смешалась, сама не понимая, куда ее завело это «вообще» и как оттуда выпутаться.

Из всех знакомых девочек Лена выбрала в подруги дочь Золотаревых.

– Мам, давай люстру купим, я в хозяйственном видела похожую, с висюльками из прозрачного пластика.

Лена сложила руки просительным ковшиком, как нищая девочка на обложке книжки, которую она получила во втором классе за хорошую учебу.

– Мы же на велосипед копим, – тихо сказала Шура.

– Почему у нас так мало денег! – В голосе Лены послышались близкие слезы.

– Ты же знаешь, я одна, – виновато пробормотала Шура.

Лена опустила голову.

Шура с жалостью посмотрела на дочку, густые Ленины волосы разделяла бледная полоска пробора, словно бежала по темному лесу тонкая светлая дорожка.

– Может, чаю тебе налить? – с надеждой спросила Шура.

Леночка любила чай, и раньше, до дружбы с дочерью Геннадия Петровича, она любила тихие вечера вдвоем. Обычно Шура сидела напротив дочери, пила пустой чай и удивлялась подарку судьбы. Леночка была умной и милой, она нравилась людям, и люди нравились ей.

– Не хочу, – отрезала Лена, – я коктейля, знаешь, сколько выпила, бананового? Два больших стакана! Только это и не стаканы вовсе, а фужеры!

Шура отставила пустую чашку и отошла к плите. Что-то едкое защипало глаза. Шура вытерла лицо рукавом, сняла крышку со сковороды и поддела ложкой котлету:

– Котлеты-то хоть будешь? Я добавила к желудочкам немного грудки.

– Мам, – сдавленным голосом спросила Лена, – он что, совсем нас не любил? Ты никогда ничего мне не рассказывала.

В ее голосе было столько боли и в то же время надежды, что захлебнулось, забыло, как стучать, Шурино сердце. Почти тринадцать лет она готовилась к этим вопросам и до сих пор не нашла хорошего ответа. Правда была простой и глупой, совсем не такой, на которую надеялась Лена. Жаль, что Шура так и не научилась врать. Не было отношений, не было разговоров. Леночка получилась потому, что Шура так захотела.

Тем летом Шура работала поварихой в лагере, где молодые спортсмены со всего района готовились к республиканской Спартакиаде. Было сразу видно, что Алеша приехал из маленькой деревни, он никогда не отказывал в помощи, добровольно таскал ведра с водой и приносил из тайги хворост. Он ни на что не намекал, не просил, просто сидел рядом и не сводил глаз с ее груди. Она сама взяла его за руку и повела в свою палатку. Шура вспомнила, каким растерянным у него было лицо, какими ладными были на ощупь его плечи. Обнимать Алешу, вдыхать его запах, слышать его дыхание было сладко и совсем не стыдно. Стыд пришел потом, когда он признался, что у него никогда раньше не было женщины. Шура подождала, пока он оденется, и прогнала его прочь. Алеше было всего семнадцать лет. Она сделала с ним то же самое, что сделал с ней недочеловек, одна мысль о котором до сих пор выворачивала наружу кишки.

– Мама?

Шура вздрогнула всем телом, как получившая пинка собака. Разбрызгивая мучной соус, шмякнулась на плиту аккуратная котлетная шайба. Шура засуетилась, закрыла крышкой сковородку, перенесла котлету на свою тарелку и схватилась за тряпку. Тонкая, искусственная ткань мгновенно пропиталась белесыми каплями мучного соуса. К Шуриному горлу подступила тошнота. Точно так же неопрятные белесые капли пропитали ветхие трусики двенадцатилетней Шуры, когда уважаемый всеми односельчанами человек-оборотень небрежно вытер ими свой еще подрагивающий багровый член.

Глава 8

Уже вторую неделю температура на улице держалась ниже пятидесяти градусов, и Светлане стало казаться, что мороз таинственно пахнет свежими огурцами. Сугробы укрыли улицы и крыши толстым одеялом. Солнце выглядывало всего на несколько часов, одаривало мир неясной мимолетной улыбкой и поспешно заваливалось за покрытый дымкой горизонт. Замерла, затихла природа, только люди продолжали копошиться в домах, затерянных посреди белого безмолвия.

Впереди замаячил Новый год, Светлана начала запасаться подарками. В прошлом году маленькие сюрпризы, пусть самые незатейливые: блокнотик с нарядной обложкой, набор разноцветных ручек, плетеный бисерный браслетик – вызвали радость у каждого. Рассыпались в благодарностях девчушки из Виткиной гимназии. Улыбнулся, на мгновение превратившись в ушастого мальчишку, молчаливый завхоз. Главной Виткиной подружке Леночке достался брелок для ключей с приделанной к нему на цепочке плюшевой игрушкой. Леночка тут же надела кольцо брелка на палец, расправила мохнатые ушки крошечной плюшевой панды и понесла показывать матери. Принарядившаяся для ежегодного праздничного вечера Шура зашлась кирпичным румянцем, нашла Светлану в толпе и благодарно кивнула. Светлана неловко улыбнулась в ответ, пообещав самой себе, что на следующий Новый год обязательно подготовит что-нибудь и для Шуры.

В спальне зашелся требовательной трелью стационарный телефон, его поддержал параллельный аппарат на кухне. Светлана отложила в сторону корзину с вещами для починки. Кто бы это мог быть? Федора Игнатьевна звонила обычно на мобильный, горстка коллег, с которыми Светлана поддерживала отношения, могли и не знать номер домашнего телефона. Светлана сняла трубку и перешла в свою комнату. Угловая комната дома всегда была тихим, спасительным местом, куда не доходили звуки внешнего мира.

Телефон на Гениной тумбочке звонил, казалось, из последних сил. Номер звонившего в окошечке плоской трубки на подставке отличался от номера директора Виткиной гимназии на две последние цифры. Светлана прочистила горло и схватила трубку. В ухо застрекотал незнакомый, механический голос. Вдруг почудилось, что на том конце провода не человек, а бездушный аппарат.

– Да, мама Золотаревой, – ответила Светлана, чувствуя себя неизвестно в чем виноватой, – приятно… познакомиться. Я слышала, что в гимназии… новый завуч.

Слова посыпались из трубки с такой скоростью, что закружилась голова. Светлана присела на кровать:

– Совсем не делает домашние задания? По какому предмету?

Трубка разразилась длинным списком упущенных предметов, дат и количеством не сданных домашних работ.

Вот почему Федора Игнатьевна окрестила нового завуча «роботом», Светлана виновато пожала плечами, сообразила, что робот в телефоне не может ее видеть:

– Я постараюсь разобраться…

В трубке будто кликнул переключатель скорости.

– Не случилось ли чего дома, что вводит девочку в дополнительный стресс? – четко проговаривая слова, сказала завуч.

В телефоне зашуршало, словно она сверялась с бумагами, уточняя «девочкино» имя.

– Не знаю, что вы имеете в виду, – сказала Светлана, – мы с мужем делаем все, что полагается…

– Возможно, имеет смысл поговорить со школьным психологом, – перебила завуч, – наша гимназия предлагает широкий выбор внеклассных услуг…

Светлана прикрыла глаза, пережидая рекламу, вежливо дождалась конца и попрощалась.

– Спасибо, что вы доверили вашего ребенка нашему учебному заведению, – проскандировала завуч и отключилась.

Светлана осторожно поставила трубку на треугольную подставку. В одном завуч-робот была права: с Витой определенно что-то происходило. За последний месяц она сильно поправилась, почти не выходила из комнаты, пропустила две недели танцев, а тут еще и уроки перестала делать.

– Вита!

Голос бессильно метнулся по комнате и увял, не долетев до адресата.

Светлана зажала свитер под мышкой и пошла выковыривать Витку наружу.

Скрипнула под ногами половица перед Виткиной комнатой, Светлана постучала костяшками пальцев по двери.

– Я сплю! – глухо, словно из подземелья, крикнула Вита.

Светлана постучала опять, затем еще, на этот раз настойчивее. Все эти правила «не заходить в мою комнату без спроса» казались бессмысленной игрой, в которую лично Светлану никто не приглашал, но в которую упорно играли и дочь, и муж.

– Что? – неясно промямлила Вита.

Прикинув, что вопрос можно считать приглашением, Светлана открыла дверь.

В нос ударил странный запах, словно где-то в комнате гнила коробка бананов, что вполне могло оказаться правдой. Вита все реже добиралась до кухни и все чаще ела в своей комнате. В тусклом свете ночника гора одеял на кровати напоминала заброшенную медвежью берлогу.

– Медведь, выходи, сова пришла, – сказала Светлана, – как насчет… мясца с душком.

Гора одеял и подушек на кровати слегка вздрогнула, и оттуда высунулась непричесанная Виткина голова.

Светлана подошла к окну и раздвинула шторы. Комнату залил бледный зимний свет, больше похожий на сумерки.

Вита прикрыла глаза рукой.

– Доброе… утро, – сказала Светлана, – в смысле день уже на дворе!

Вита медленно, как гусеница, выдвинулась из-под одеяла и безразлично дернула плечом.

– Хочу перевязать тебе свитер, – жизнерадостным тоном сообщила Светлана, – не померишь еще раз?

В тусклых Виткиных глазах мелькнуло нечто живое. Интерес? Раздражение?

Проклиная себя за ненатурально оживленный тон, Светлана разразилась каскадом слов. Она рассказала Вите, что Спартакиада по вольной борьбе среди школьников уже почти закончилась, и, как главный организатор, «папка» должен присутствовать на всех мероприятиях, и поэтому он уже с утра уехал по делам. Что погода сегодня лучше, чем вчера, и туман почти исчез.

– Прекрати называть его «папкой», – пробурчала Вита, выползая из кровати и нехотя натягивая на себя свитер.

– Не хочешь, не буду, – покладисто сказала Светлана и оценивающе прищурила глаз.

Свитер обтягивал Виту плотно, как… как колбасная шкурка!

– Ты дышишь, – буркнула Вита.

– Все люди дышат.

– Сердито дышишь, – уточнила Вита.

– Повернись.

Вита неуклюже развернулась на пятках.

Вид сзади был ничуть не лучше, чем спереди. Чтобы удержаться от критики, Светлана сжала губы сложенными в прищепку пальцами.

– Ты опять дышишь.

– Ты еще дышать мне запрети! Почему ты до сих пор в пижаме?

– Кое-кто выдернул меня из кровати, мерить этот… чесучий свитер! – Вита хлопнула по бедрам руками-сосисками.

– Не ужинаешь совсем, а смотри, как поправилась! – не удержалась Светлана.

Витка зашлась стыдным румянцем и на миг слилась со свитером.

Светлана отвела глаза. Сам по себе, не в комбинации с оплывшей мрачной Витой, свитер был очень даже красивый. И узор получился славный. Кто же знал, что Вита перестанет напоминать саму себя!

– Придется-таки свитер распустить, – вздохнула Светлана, не в силах скрыть разочарование.

Вита неловко ссутулила плечи, словно надеялась уменьшиться в размерах.

– Можно, я сниму свитер?

– Ну что же с тебя взять, снимай, – Светлана старалась не смотреть дочери в лицо, – забыла сказать, сегодня церемония награждения, папа собирался взять тебя с собой.

– У них уши противные, – буркнула Вита, выдирая телеса из свитера.

– Уши? – опешила на миг Светлана. – Ах, ты про спортсменов. Не у всех уши безобразные, а только у тех, кто решил не откачивать накопившуюся в ушной раковине жидкость…

– Мне все равно, – перебила Вита и демонстративно ухватилась за край одеяла.

– А уроки кто будет делать? – Светлана вывернула свитер наизнанку и посмотрела на швы. Дернул же ее черт так капитально стачать детали. Сколько времени потрачено впустую! – И не забывай при встрече здороваться.

Вита присела на кровать и тихо, словно про себя, пробормотала:

– А смысл?

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Светлана, таким пустым и надтреснутым показался ей Виткин голос. – Какой смысл здороваться? Вообще, или только с родителями? Даже не знаю, что тебе и сказать, существуют нормы приличия…

– Приличия? – Вита неожиданно, словно ее ударило током, дернула головой. – О каких, на фиг, приличиях ты говоришь?!

– Что это за тон? Как ты со мной разговариваешь?

– Неприлично? – фыркнула Вита. – Нарушает твое кредо «ничего не слышу, ничего не вижу, никому ничего не скажу»?

– Кредо? – с негодованием повторила Светлана, одновременно испытывая невольное восхищение. Вита пользовалась словами, которым сама Федора Игнатьевна бы порадовалась. – Что ты можешь знать про меня и мое… кредо.

– Ровно столько, сколько ты знаешь про меня, – процедила Вита.

– Немедленно прекрати! Развела философию на пустом месте! Не хочешь ехать? Пожалуйста, сиди дома. Никто не собирается заставлять тебя делать то, что ты не хочешь. Мы с папой…

– Какой смысл с тобой разговаривать! – звенящим голосом перебила ее Вита.

– Ну вот, опять довела себя до слез, – вздохнула Светлана, – что с тобой происходит…

– Можно подумать, тебе интересно…

– Я твоя мама, – Светлана растерянно развела руками, – конечно, мне интересно, что с тобой происходит.

Вита быстро отвернулась.

– Хоть бы волосы расчесала, – сказала Светлана, рассматривая волосы на Виткином затылке, которые выглядели как лохматый кусок войлока. – Хочешь, помогу расчесать?

Вита резко повернулась и выкрикнула, белея лицом:

– Что я хочу? Я хочу, чтобы меня никто никогда не трогал!

Слова словно ударили Светлану под дых. Стало трудно дышать. Думать. Шевелиться. Даже Виткин профиль выглядел теперь чужим. Тяжелые щеки. Злые губы. Светлана с усилием отвела глаза. Мамы должны любить своих детей. Какими бы они ни были. Она не имеет права. Так плохо. Думать. Про собственную. Дочь. В глубине души Вита славный и добрый человечек…

Вдали заурчал, поднимаясь в гору, мотор приближающейся машины. Светлана подхватила свитер и почти бегом выскочила из комнаты.

Геннадий снял шапку и картинно встряхнул, брызнули по сторонам капельки мгновенно растаявшего в помещении инея. Как в театре, подумала Светлана. Время от времени наступал период, когда муж начинал вести себя так, словно за ним наблюдали. Случалось это нечасто, но всегда заставало Светлану врасплох, и она чувствовала себя статистом, которому забыли сказать название исполняемой пьесы.

Геннадий подошел к зеркалу и пытливо осмотрел свое лицо.

– Что новенького в пубертатных широтах? – Он широким движением мотнул головой в сторону Виткиной комнаты, напомнив разгулявшегося барина. – Оделась уже? Нам скоро выезжать.

В голове Светланы зазвенели цыганские бубенцы и эхо конских копыт.

– Не пойму, что с ней происходит, – сказала она, усилием воли придавливая разыгравшееся воображение.

– На то они и подростки, – Геннадий широко улыбнулся в зеркало, – в растущем организме бродит бешеный гормональный коктейль. Любая проблема выглядит драматично. Наберись терпения, пройдет время, Вита повзрослеет, и мы с улыбкой вспомним прошлое.

– Ты правда так думаешь? – Светлана вытянула шею, пытаясь поймать взгляд Геннадия в зеркале.

– Уверен. – Геннадий повернулся и потрепал ее по плечу.

«Спасибо, барин», – тоненько сказал внутренний голос. Светлана икнула от неожиданности.

– Что? – повернулся Геннадий.

– Дерзит, говорю, – Светлана перевела дыхание, – не хочет никуда ехать.

– Так и сказала? – В глазах мужа мелькнул тревожный огонек. – Объяснила почему?

– Уши, говорит, у борцов противные…

Настороженное выражение мгновенно испарилось из глаз Геннадия. Он красиво закинул голову и рассмеялся:

– Какая внимательная! Уши у борцов – еще те, хороший пельмень позавидует!

Светлана дождалась, пока стихнут разливы легкого, как летний дождь, смеха.

– Обедать будешь?

– Нас накормили. Шура из «Березки» целый противень тефтелей притаранила, Леночка ей помогала. Чудная девчушка. – Геннадий одобрительно покачал головой.

– Лена, небось, матери не хамит, – вздохнула Светлана.

– Чужая душа потемки, – Геннадий сморщил нос, словно унюхал что-то несвежее, – никогда не знаешь, что происходит за чужими стенами. Пойду погляжу на надутую Виткину физиономию.

Геннадий сказал все легким тоном и наверняка не имел в виду, что она отвечает за Виткино настроение, но Светлане все равно захотелось начать оправдываться.

– С тобой она хотя бы нормально разговаривает, – затараторила Светлана, – давай я бульон согрею, а ты отнеси. Мясо, так и быть, может не есть.

– Не пищей единой жив человек, – отмахнулся Геннадий и пружинисто зашагал по коридору.

«Орел, а не мужчина», – сказал внутренний голос.

– Тьфу, – сплюнула от неожиданности Светлана.

Вдалеке закрылась с хлопком дверь. Театр вместе с главным героем переместился в Виткину комнату.

Светлана прислушалась.

Внутренний голос молчал, как прибитый.

Светлана зажала под мышкой злополучный свитер и отправилась в гостиную, перебирая на ходу невеселые мысли. Неудивительно, что Вита предпочитает общаться с ярким, полным жизни и драмы отцом, а не с озабоченной «правильным питанием» клушей-матерью. Светлана была абсолютно уверена, что не пройдет и получаса, как у Витки совершенно изменится настроение.