Kitabı oku: «Ловушка памяти», sayfa 2
– Где вы живете? Адрес свой можете назвать? – доносится до меня голос.
Голос настойчиво требовал моего пробуждения. И я пробудилась, открыла глаза – салон автомобиля. Неужели мне все же удалось набрать номер и вызвать такси? Или доброжелательные туфли помогли?
– Адрес свой назовите. Куда ехать-то?
– Набережная Гоголя, двадцать пять.
– Ну слава богу! Я думал, придется везти в вытрезвитель. Чего же вы так наклюкались? Вроде приличная женщина, а в таком состоянии… С вами что-то случилось? Я хотел сказать, у вас какое-нибудь несчастье?
Какой хороший у него голос – чуткий, душевный. Голос человека, способного слушать. А ведь мне такого и надо, я о таком целых шесть дней мечтаю. Пригласить его к себе? По дороге взять бутылочку чего-нибудь и все рассказать. Рассказывать упоительно долго, весь вечер.
– У меня умер муж.
Нет, настроение рассказывать кончилось. Да и сил не осталось.
– А-а, вот оно что. Понимаю. Дети есть?
И хорошо, что нет настроения рассказывать, никакой он не чуткий.
– Есть! Двое. Мальчик и девочка. – А ведь так могло быть на самом деле, у других ведь бывает. – Мальчик – старший, ему восемь, а дочке четыре.
– Бедные детки! Такое несчастье! Малышка, верно, еще не понимает, а мальчику тяжко: восемь – уже взрослый.
Тяжко! Нет, он мне совсем не подходит. Да и как могла я думать, что вот этот мужик может стать моим конфидентом? Какие у него толстые, грубые пальцы, и лицо грубое…
И вообще нет у меня больше необходимости никому ничего рассказывать – я себе уже все рассказала.
– Дети у бабушки?
– Да.
Ну, чего он прицепился? Какое ему дело, где мои дети? Скорее бы доехать!
– И все-таки вы бы завязывали с этим делом… – Водитель пощелкал пальцем себе по шее. – Ради детей. Вы сейчас должны только о них думать.
Ради детей. Это все – для ребенка… Скорей бы приехать! И отключиться! Как жаль, что я не взяла в баре чего-нибудь покрепче с собой…
– Проснитесь, приехали, – опять вклинивается в мои мысли голос, – Гоголя, двадцать пять. Какой подъезд?
– Третий.
– Сами дойдете? Сможете?
– Дойду. Спасибо.
Я расплатилась и вывалилась из машины.
– А то, может, я вам помог бы?
– Спасибо, не нужно.
– Ну, смотрите.
Вот еще, была нужда в таком провожатом. Посижу пять минут на скамейке и спокойно поднимусь. А он мне без надобности. И вовсе я не спала в такси, так, на секундочку отключилась. И ноги меня уже вполне прилично держат…
Хорошо, что ночь, – скамейка свободна: никаких бабусек-тетушек, сиди себе и сиди.
В нашем дворе гораздо теплее, чем в парке. Впрочем, наверное, я путаю: в парке, помню, спина у меня была мокрой от пота, блузка к ней липла. Нет, не путаю, там действительно было холодно, ветрено, а вспотела я потому, что долго искала выход. Отчаялась его найти, разнервничалась и вспотела. А потом замерзла. Здесь, наверное, от дома идет тепло: за день он нагрелся на солнце, теперь двор обогревает, как печка, которую с утра протопили. Я слышала, не знаю уж когда и при каких обстоятельствах, что печка ценится по тому, как долго может держать тепло.
Ни одно окно не светится. Все давно уже спят. И я могла бы спать. Да я и хочу спать. Надо только найти в себе силы, подняться и лечь…
Совершенно не помню, как я вчера добралась до дому. Как жаль, что у меня нет собаки – она бы меня встречала звонким, радостным лаем. Она бы мне радовалась даже пьяной, хотя, я знаю, собаки пьяных не любят.
«Хорошо бы собаку купить». Какая хорошая строчка! Всегда мне нравилась.
Собака бы меня поняла. Во всяком случае, получше этого таксиста. Если бы у меня была собака, мне не пришлось бы по барам таскаться – я бы ей все рассказывала.
Если бы у нас была собака, Максим бы не умер. Она просто не дала бы ему выброситься из окна. Вцепилась бы зубами в штаны и ни за что не отпустила…
У нас никогда не было собаки. У нас и ребенка никогда не было.
Макс вот здесь лежал. А женщина, которая так страшно кричала, стояла возле скамейки, на которой сейчас сижу я. Наверное, она тоже на ней сидела. Думала о чем-нибудь хорошем – и тут тело из окна летит…
Она так кричала, так ужасно кричала!
Надо бы мне все же идти домой. В мой дом без собаки, без ребенка, без мужа.
Я не знаю, кто вызвал тогда «Скорую». Может быть, та женщина, которая кричала. Наверное, она живет в нашем доме, раз сидела на нашей скамейке в нашем дворе. Был непоздний вечер семнадцатого сентября – или восемнадцатого? – я никогда точно не помнила дату нашей свадьбы, а теперь буду путать дату смерти Макса. Похоронами не я занималась – все это время я была под опекой Марины. Откуда мне было знать, что сестра моя – главный мой враг?
В лифте так накурено. Странно, кто мог прокурить лифт среди ночи? Тем более что, пока я сидела на скамейке, никто не выходил из подъезда.
Ну и черт, ну и ладно. Вот наконец моя дверь. Куда подевались ключи? Дурацкая сумка, надо купить другую. И собаку. И… подкупить персонал…
Я поняла! Я наконец поняла, в чем заключается суть моего пьянства! В ожидании. В ожидании смерти. В ожидании сообщения о смерти. Марина, несомненно, умерла. Конечно, умерла! Не могла она не умереть! Ее смерть – это просто логично. Она это и сама понимала, раз рассказала о них с Максом. Ее рассказ – предсмертная исповедь, вот что это такое.
Зачем я телефон все время, целых шесть дней, держала выключенным? Мне, наверное, не раз звонили, чтобы сообщить. Выключила, потому что боялась услышать? Да ведь я же хочу услышать! Хочу, чтобы она умерла.
Ребенка мне, разумеется, отдадут. В крайнем случае придется подкупить персонал. Да нет, отдадут и так.
Завтра же позвоню в больницу! Жаль, что нельзя сегодня.
Мама возражать не станет: ей ребенок ни к чему, у нее уже есть ребенок – обожаемый муж-мусипусик. Терпеть его не могу! А впрочем, теперь мне на руку, что он имеет место быть. И мамино отношение к нему тоже на руку.
Да вот же они, ключи, я не там искала. С координацией движений полная ерунда: ключ никак не попадает в скважину. Все, пора завязывать с пьянством. Тем более что больше в нем нет никакой необходимости: завтра позвоню в больницу – ребенка мне отдадут, дай бог, чтобы он-то был жив. Он должен быть жив, иначе все не имеет смысла!
Какого черта я закрыла дверь на два замка? Как я утром выходила из дому, совершенно не помню. Кажется, я собиралась к Марине. Нет, не собиралась, иначе бы я сначала позвонила, а я точно помню, что не звонила ей все эти дни. Да и чего звонить?
Как чего? Понятно чего: узнать, что она умерла. Позвонить и не дозвониться, забеспокоиться, связаться с больницей и услышать: ваша сестра… А затем подкупить персонал и забрать ребенка. Вот что надо было сделать!
Слава богу, дверь открылась. Думала, ночевать под порогом собственной квартиры придется, на коврике. Утром соседи увидели бы, и репутация моя была бы подмочена. А мне теперь нельзя терять репутацию – мне нужно усыновить ребенка умершей в родах сестры.
Так, теперь принять душ и спать – с утра много дел, надо быть бодрой и свежей. Не помню, есть ли у меня чистая блузка? Плохо, если нет. Ладно, завтра что-нибудь придумаю, со стиральной машиной мне сейчас не справиться. Очень хочется спать. Да черт с ним, и с душем!
Моя одинокая постель – бывшее брачное ложе – уже тем хороша, что больше не пахнет изменой. А ведь пахла, пахла! Почти целый год в прямом смысле слова пахла: чужими духами. Только я так и не поняла, что это духи моей сестры. Как это было ужасно! Я просто задыхалась. Но ни о чем не спрашивала: я так боялась услышать… Не хотела я слышать никаких признаний! Я, наверное, еще год согласна была бы так жить, только бы не услышать. Совершенно ненормальная женщина, подобных идиоток больше не существует в природе, я одна в своем роде. Любая бы на моем месте с самого начала, как только стала подозревать мужа в измене, устроила бы скандал. А я молчала и боялась, что Макс сам заговорит. Возможно, если бы я поступила, как нормальная женщина, ничего бы не произошло: Макс открыл бы мне свой план, и мы вдвоем решили, что делать. Как знать, может, я и согласилась бы с ним – я ведь тоже безумно хотела ребенка. Или бы не согласилась, и тогда бы он все отменил. Или не отменил, и мы бы с ним развелись…
Не знаю, что для меня страшнее: развод или смерть Макса. Пожалуй, развод был бы тяжелее.
Значит, все правильно.
Спать.
Нет, все же смерть тяжелее.
Глава 2
Наталья (продолжение)
Самое мучительное в моем состоянии – пробуждение. Оно делится на две одинаково непереносимо болезненные стадии: пробуждение от сна и возврат к воспоминаниям.
Каждый мой сон кончается кошмаром. Собственно, кошмар является предвестником пробуждения – мой отравленный алкоголем мозг больше не выдерживает. Страшно болит голова, тошнит так, будто я всю ночь каталась на чертовом колесе, все тело словно избито. Я долго лежу, не решаясь открыть глаза, а потом так же долго собираюсь с силами, чтобы встать, выпить таблетку, сварить кофе, принять душ – вернуть похмельное тело к жизни. Но как только тело становится жизнеспособным, накатывают воспоминания, и тогда я снова отправляюсь в бар, потому что вынести их не в состоянии.
Никогда раньше ничего подобного со мной не было. И быть не могло! О том, что алкоголь – единственно возможный анальгетик для больной моей души, я узнала в тот день, когда вызвала «Скорую» для своей сестры. Ну, в общем, в тот самый день. Странно, что не раньше. Например, на поминках. Или сразу после того, как уехала синяя машина с мертвым Максовым телом. Или после второго разговора с милицией – был момент, когда они усомнились в самоубийстве, а усомнившись, начали подозревать меня. Потом все обошлось.
Марина тоже почему-то в самоубийство не поверила. Что там она говорила в тот день, когда… когда я «Скорую» вызвала? Что Макс это… не сам? Произошла странная, страшная вещь… «Этим уже занимаются…» Что она имела в виду? Кто занимается? Милиция? Зря тратит время – я же была в соседней комнате, когда все произошло. Или сестра тоже меня подозревает? Что ж, вполне логично, я бы на ее месте тоже подозревала.
Да я и на своем месте временами подозреваю… сестру, хоть это совсем не логично: я ведь была в соседней комнате, и к тому же пока в состоянии понять, не весь мозг пропила, что Марине смерть Макса нисколько не выгодна.
Получается, я тоже не до конца верю в самоубийство?
Да нет, верю. Просто мне было бы легче, если бы «он не сам». «Сам» – значит, в чем-то я, а я не хочу быть убийцей Макса.
А убийцей сестры?
Да я ведь не собиралась ее убивать, я просто хотела…
Когда я хотела? Вчера я что-то такое говорила…
Сегодняшнее пробуждение особенно тяжелое: голова болит сильнее обычного, а еще… В воспоминания закралась какая-то ошибка. Вчера…
Надо восстановить вчерашний день. А я никак не могу восстановить вчерашний день! Каждое утро я сбегала от воспоминаний в бар, но сегодня знаю: бежать нельзя.
С утра я собиралась позвонить в больницу – с вечера решила позвонить. С позавчерашнего вечера. Но вчера, когда пробудилась и после таблетки, кофе и душа вернулась в воспоминания, звонить никуда не стала, прямиком отправилась в близлежащий бар. Я испугалась услышать о смерти сестры. Я вдруг так захотела, чтобы она умерла… Я боялась – хотела, хотела – боялась и надралась вусмерть за каких-нибудь два часа.
Что было дальше?
Проснулась сегодня утром с дикой головной болью у себя дома, на нерасправленной кровати, в одежде, даже в туфлях – со мной такого ни разу за семь дней пьянства и безобразий не бывало. Как попала домой, совершенно не помню.
Так, так… напилась и проснулась. А что было между? Напилась-то я днем, часам к трем дошла до кондиции, но был ведь еще и вечер. Как я провела вчерашний вечер? Позавчерашний помню прекрасно: заблудилась в парке, долго искала выход, вернулась в бар, приехала домой на такси. А вот вчерашний вечер начисто стерся из памяти.
Надо начать все сначала. Я обязательно должна вспомнить!
Итак, утром я проснулась и, как обычно, справившись с похмельем, собиралась позвонить в больницу, потому что решила так с вечера. Но в больницу не позвонила, бросилась очертя голову в бар. И напилась… А потом оказалась дома. Круг замкнулся.
Вспомнила! В баре я познакомилась с молодым человеком. Кажется, это был не официант. Что-то такое я ему говорила… Я говорила долго и много – душевный такой парнишка попался. Говорила и пила, пила и говорила. Он еще мне сказал, что напитки мешать не стоит, и я все время пила «Арарат».
Затем мы куда-то поехали. Точно! Мы ехали в машине – наверное, это было такси. Куда мы поехали – к нему? Ко мне? Я и в машине все говорила. Пила и говорила… Я пила коньяк из бутылки – вероятно, в баре мы купили бутылку и взяли с собой. А потом…
Я не помню, что было потом. Я совершенно не могу вспомнить, что было потом! Может быть, мы приехали ко мне, я допила бутылку и уснула, а он ушел?
Мне нужно вспомнить, мне обязательно нужно вспомнить! Я должна, я обязана вспомнить!
Нет, мы не ко мне поехали, а в какое-то другое место. В какое другое?
Ну, если не ко мне, то, значит, к нему. Кстати, как его зовут? Совершенно не помню. А как я оказалась дома, если мы к нему поехали? И зачем я дома оказалась, ведь, раз мы поехали к нему, значит, предполагалось, что мы там и останемся? Может, мы поссорились? Поссорились, я вызвала такси и уехала? Почему-то я этого совершенно не помню…
Боже мой, как же у меня сегодня болит голова! Пора завязывать с пьянством. Но сначала нужно встать, выпить таблетку… Ну, и так далее по списку.
До чего я докатилась: подцепила в баре мужика, возможно, провела с ним ночь и даже этого не помню!
Ладно, все, хватит терзаться. Можно считать, завязала. Больше в бар – ни ногой. Приведу сейчас себя в порядок и позвоню Марине – ее, конечно, уже давно выписали, и она дома. Может, и малыша выписали. Хотя малыша вряд ли – семимесячных держат долго, в специальных камерах.
Я поднялась. С большим трудом, только с третьей попытки мне это удалось. Приковыляла к зеркалу, чтобы посильнее наказать себя: я предполагала, как выгляжу. Но то, что в нем отразилось, превзошло все мои ожидания: лицо опухло почти до неузнаваемости, волосы сбились в невообразимую копну, брюки и блузка были грязными, в каких-то подозрительных бурых пятнах. Такое ощущение, что я ночевала не у себя на кровати, а под чьим-то забором.
Я с отвращением сбросила одежду и пошла в ванную. Пустила воду, вылила полбутылки геля. Душ мне сейчас не поможет, такое безобразие смывать нужно долго, большим количеством воды и мыла.
Ванна подействовала на меня благотворно: голове стало полегче, тошнота почти прошла. Я собрала грязную одежду и бросила ее в стиральную машину. Пиджак от костюма куда-то запропастился. Неужели я его оставила у вчерашнего парня? Жалко, если так. Хороший был костюм, а главное – любимый. Пиджак теперь не найти, я совершенно не помню, где живет мой вчерашний случайный знакомый. Да что там, где живет, – я и имени-то его не помню! Допилась, ничего не скажешь… Интересно, у нас было что-то? Я дула, как лошадь, коньяк и рассказывала о своей несчастной жизни. Но ведь не для этого же он привез меня к себе. Я-то, конечно, поехала для этого, но ему-то уж точно нужно было что-то другое…
Впрочем, если принять во внимание то, что отразилось сегодня в зеркале, ничего другого ему от меня и не нужно было. Если он не извращенец. Хотя кто его знает, может, и извращенец. Мазохист.
А пиджак все-таки жаль. Ну да ладно, все могло закончиться куда печальней. Вот, например, попала бы я сдуру да спьяну в лапы к маньяку. Или угодила бы под машину. Или загремела в вытрезвитель – вот был бы позор. А так можно считать, что отделалась малой кровью – потерей любимой тужурки.
Выпив кофе и окончательно протрезвев, я набрала телефон Марины – сначала домашний, потом мобильный. Сестра отозваться не пожелала. Тогда я позвонила в больницу. Мне сказали, что Марину выписали еще позавчера, малыш чувствует себя для своего положения вполне удовлетворительно, но пока остается в роддоме. Тогда я снова набрала оба номера сестры – ни ответа ни привета. Все ясно: она решила прошвырнуться по магазинам после больничного заключения, а мобильный взять забыла.
На всякий случай включив свой мобильник – вдруг Маришка мне позвонит и окажется, что она где-нибудь на подходе к моему дому, – я стала собираться к ней.
Поехать я решила на своей машине, чтобы пресечь все пути к отступлению: никаких баров, следуем строго по курсу. Что бы ни пришло в голову в следующий момент, какие бы воспоминания ни накатили, какие бы чувства ни охватили – вперед, только вперед, с малодушием покончено!
В машине меня неожиданно укачало. Мне стало так дурно, прямо-таки какая-то токсикозная дурнота накатила! Не будь я уверена, что это совершенно невозможно, возрадовалась бы, что беременна. Пришлось выйти, глотнуть воздуха, отдышаться. Да уж, недельное пьянство сказывается на организме не самым лучшим образом. Опять ужасно заболела голова. Почти как утром, когда я проснулась. Зря все-таки решила добираться своим ходом: благие намерения – это, конечно, похвально, но, по-моему, до сестры мне просто не доехать. Вернуться? Впрочем, мне теперь и до дому не доехать – я как раз на середине пути.
Немного отдышавшись, я снова села в свою тошную машину.
До дому сестры я все же добралась. И была ужасно горда собой, когда заруливала в ее двор. А когда поднималась в лифте, поняла, что ужасно соскучилась – мы не виделись целую неделю – и что обида совсем пропала. А еще я подумала: ребенок, свой, родной, собственный, пусть даже один на двоих с сестрой, – это ведь так здорово! И до невыносимой боли мне стало жалко Макса.
Я позвонила – один раз, так, на всякий случай, чтобы не испугать Маришку своим внезапным появлением, если вдруг она уже вернулась, а затем открыла дверь своим ключом. Вошла, включила свет – и сразу наткнулась на свое сумасшествие: в открытом шкафу на вешалке висел мой пропавший пиджак.
Как же так? Я неделю не была у Марины, как он мог оказаться у нее? Вчера я точно была в нем. Да и позавчера была. И вообще все эти дни не переодевалась.
Может, это не мой пиджак – Марина купила похожий, а я и не знала?
Да нет, он не новый и… мой. Носовой платок в кармане – мой платок. И подкладка внизу чуть распорота – у меня все не доходили руки подшить, и… Да мой это пиджак, мой!
Что же тогда получается? Марина вчера была у меня? Но зачем ей понадобилось забирать мой пиджак? Или, наоборот, я заезжала вчера к ней и его тут оставила? Да не была я у сестры, не была!
Не надо сходить с ума. Вот придет Марина, и все как-нибудь объяснится – просто и естественно.
Стоп, как оно может объясниться просто и естественно?! Я не была у сестры целую неделю, а между тем – пиджак здесь. Нет этому никаких объяснений!
Не разуваясь и не снимая плаща – черт его знает почему! – я двинулась в комнату, в ту, что у Маришки гостиная. И снова наткнулась на следы своего недавнего пребывания здесь. Сомневаться больше не приходилось: я вчера была у Марины, мы пили коньяк, все тот же «Арарат». Вон бутылка стоит на столе, на дне еще что-то виднеется, можно взять и опохмелиться, и я, наверное, так и поступлю, чтобы не свихнуться окончательно (мое утреннее решение не в счет, я ведь не знала, как будут разворачиваться события). Мы пили вдвоем – на столе только два бокала. Я сидела вот здесь, если судить по апельсиновым коркам, а Марина, значит, в том кресле.
«Арарат», апельсин, пиджак… Что еще? Окурки от «Парламента». Мои, конечно, окурки – Марина не курит. И… Боже мой, на полу возле «апельсинового» места – моя зажигалка! Я была здесь без всяких сомнений. И была здесь именно вчера, поскольку позавчерашнее я прекрасно помню. Выпал из памяти только вчерашний вечер. Вот, следовательно, где я его провела. Вовсе не у того парня, с которым познакомилась в баре, а здесь, у Марины.
Минуточку… Но я же помню, как мы с ним ехали в машине (вероятно, в такси), как я пила коньяк и жаловалась на жизнь. Мы что, получается, сюда ехали? Где же тогда третий бокал? Или он только провожал меня? Довез до Марининого дома и ретировался?
Ладно, не суть, важно другое. Чем, интересно, закончился наш сестринский ужин? Я вчера была в таком настроении, что, боюсь, мы могли разругаться в пух и прах. Хотя если бы я ехала выяснять отношения, вряд ли привезла с собой коньяк. И уж точно не подумала бы захватить апельсин (это мой апельсин, у Маринки апельсины сроду не водились). И бычков полная пепельница, значит, мы просидели довольно долго.
Но, наверное, все же разругались, потому что иначе я осталась бы ночевать у сестры, а не поехала домой в том состоянии, в каком, если судить по полному отшибу памяти, вчера пребывала.
Да, конечно, мы разругались. Я вызвала такси и уехала домой. Или Марина вызвала такси и отправила меня домой. Я была столь пьяна, что не смогла не только раздеться, но и разуться.
Кто же тогда погрузил меня на кровать? Кто доволок до квартиры? Может, таксист? Я не помню, чтобы меня кто-то волок и кто-то грузил. Впрочем, я ведь и как была у Марины, не помню, о чем тут вообще говорить?
Но вот что удивительно: Маринка куда-то умчалась, не сокрыв следы нашего пьянства (прямо скажем, довольно неаппетитные следы). Это Маринка-то, аккуратистка и подпольщица! А вдруг бы мать принесло с утра пораньше, у нее тоже есть ключ от Марининой квартиры. Ей бы такое украшение стола совсем не понравилось, хватило бы на год пищи для разговоров, чтобы Маришку пилить за неправедный образ жизни. Я и то всю свою запойную неделю старалась не пересекать границ обитания нашей матушки, чтобы на глаза ей невзначай не попасть. Ей, конечно, давно уже до нас нет никакого дела, но возможностью капать на мозги не преминет воспользоваться.
Надо бы поскорее все здесь привести в порядок. Маришка, наверное, почувствовала себя плохо – тут я ее понимаю, о, еще как понимаю! – потому и решила отложить уборку. Хотя… если ей было так плохо, куда же тогда она отправилась? Поход по магазинам тем более можно было отложить.
Может, она в больницу пошла, навещать ребенка? Да, скорее всего.
Я вылила остатки коньяка в свой бокал – получилось всего ничего – и выпила. Посидела немного, прислушиваясь к своим ощущениям – нормальные ощущения. Потом покурила и начала убирать: вымыла бокалы и поставила в шкаф, вытряхнула и ополоснула пепельницу, выбросила бутылку, а потом, немного подумав, и мусор вынесла, чтобы уж никаких следов. Когда стояла возле мусоропровода, приехал лифт. Я подумала было, что Маринка вернулась, но это, оказалось, какая-то незнакомая женщина, она направилась к квартире напротив. Почему-то я на нее рассердилась. И на Маринку тоже рассердилась – за то, что она где-то бродит, а мне приходится скрывать следы преступления и ломать голову над тем, как я очутилась вчера у нее и чем закончился наш совместный вечер.
Вернувшись в квартиру, я снова набрала номер ее мобильного. Тот мобильник отозвался знакомой песней «Битлов» из спальни – ну, так и есть, она забыла, растяпа, телефон дома. Где, интересно, – на тумбочке? под кроватью?
От нечего делать я пошла в спальню проверить. Толкнула дверь, шагнула – и… удивилась. До глубины души удивилась. И возмутилась, тоже до глубины души, и закричала, прижав ладонь ко рту, как тогда Марина.
Она сидела на полу, скорчившись – как тогда, как тогда! Я подумала, что это игра, и возмутилась: опять игра. Но тут же поняла, что это совсем не игра. Потому что нежно-голубой ее спортивно-домашний костюм спереди весь стал буро-коричневым. И пятна на моей блузке, которую я бросила утром в стирку, тоже были буро-коричневые. Какая уж тут игра!
Я кричала в ладонь – я пока еще могла кричать в ладонь, потому что, несмотря на такие же точно пятна на блузке, не поняла всего, не поняла до конца, полная картина кошмара пока передо мной не предстала, не осозналась. Предстал только факт: Марина мертва, и осозналось его объяснение: послеродовое кровотечение или что-нибудь в таком роде из области гинекологии. А потом я вдруг поняла, что виновата в смерти сестры: напоила ее коньяком и оставила без присмотра. Я изо всех сил не захотела принимать на себя такую вину, изо всех сил захотела поверить, что она еще жива и ее можно спасти, нужно только не стоять, не кричать, а срочно принять меры к ее спасению.
Я подошла к Марине, опустилась на корточки, дотронулась до ее щеки – и все равно не потеряла надежды: холодная – потому что много крови потеряла. Это ничего, у нас с ней одна группа… Попыталась нащупать пульс – не нашла, но надежды не потеряла – я не врач, не специалист, и у себя-то трудно сразу нащупать пульс… Обхватила Марину руками, чтобы положить на кровать, приподняла, потянула – и увидела дыры на костюме, длинные, узкие прорези… И еще несколько секунд не понимала и на что-то надеялась.
Но секунды, эти последние в моей жизни благие секунды, прошли. Я все поняла. Пиджак, коньяк, апельсин… Я все поняла. И зачем-то стала искать в спальне нож. Я поняла, что убила сестру ножом. Вероятно, тем, с белой ручкой под слоновую кость. «Под слоновью», как говорила Марина.
Я поняла… А потом поняла окончательно.
* * *
Толчок, удар. Что-то врезалось в мой бампер. Останавливаться я не буду – они станут страшно кричать.
Вина, конечно, моя – я вообще плохой водитель… Я не вызвала «Скорую». Я и милицию тоже не вызвала. Просто вышла из квартиры, закрыла дверь…
Свистят? Или мне показалось? Останавливаться в любом случае не буду!
Я не вызвала «Скорую», не позвонила в милицию. Все, что я сделала, – это сняла с вешалки пиджак, затолкала его в сумку и ушла. И закрыла дверь. На ключ закрыла.
Сбежала. Убила сестру и сбежала. Вчера вечером убила, а сегодня сбежала.
Опять светофор. Лучше правил не нарушать – гаишников мне не выдержать. И криков пострадавших водителей тоже не выдержать. Я хочу домой! Боже мой, как я хочу домой! Я убила сестру – вот, оказывается, как я вчера провела свой вечер.
Зеленый, наконец-то можно ехать. Теперь я не знаю, как жить. Я потому и забыла вчерашний вечер.
Надо свернуть в нижний центр, там движение меньше.
Бурые пятна… Мне нравился нежно-голубой костюм, он Маришке очень шел… Это, конечно, тот нож. Почему я его не нашла?
Зачем я его искала?
Зачем я пиджак унесла?
Как я хочу домой! Здесь свернуть нельзя, знак поставили, а раньше его точно не было.
Я ведь не потому сбежала, что испугалась обвинения…
Потому. Пиджак унесла, значит, потому. И в милицию не позвонила, и в «Скорую». Потому, потому, потому!
В любом случае, сбегать было бессмысленно – меня видела та женщина, которая из лифта вместо Марины вышла.
Она не соседка, соседок я знаю. Меня она вряд ли запомнила. И в той квартире, что напротив, она не живет. Просто пришла в гости или из какой-нибудь организации. Тогда на нее, скорее всего, не выйдут.
Я вот что скажу, когда из милиции явятся: у сестры не была неделю, у меня умер муж, была в плохом состоянии.
Что же я делаю? Господи, что же я делаю? Я придумываю, как избежать обвинения.
Так я и знала! Потому и пиджак забрала. Убила сестру, сбежала, а теперь придумываю…
Что это? Телефон звонит! Не брать! Чей это номер? Я такого не знаю. Может, уже милиция?
– Да, я слушаю.
Какая ужасная связь! Что за женщина звонит? Голос пьяный, невнятный, да еще сплошные помехи…
– Вас плохо слышно, перезвоните!
Не реагирует. Наверное, она в таком же состоянии, как я была вчера. Пьяная женщина – это ужасно, омерзительно. Да что она там говорит?
– Никогда не прощу! Я убью, убью ее все равно, эту суку… Я убью, я убью! А ребенка мне отдадут обязательно. Ребенок – мой. Мой по праву!
Да ведь… это же я, мой голос. Это я говорила вчера. Но как же… Как же такое возможно?..
Голос, мой голос, ушел из трубки. И помехи ушли.
– Слышала? – Мужской голос, молодой и трезвый, возник вместо него. – Это запись, как ты должна была догадаться. Я вчерашний твой рассказ с последующими комментариями, как видишь, записал.
– Кто вы? О господи…
– Вчерашний твой исповедник. Так вот, я не только пьяный бред твой записал, я все видел. Все, понимаешь? Я знаю, что ты убила свою сестру, и могу это доказать.
